Елизавета. Книга 2. Глава 13

Глава 13

    Но сборы недолги, Алёша быстро переоделся из оставшейся у него свитки в пожалованный Вишневским городской костюм. Крамер велел старому денщику полковника, Силе Нилычу, его причесать, забрав пышные локоны за уши.
    - Ох, и сомнительна мне нынешняя баринова указка, - ворчал тот, - оставались бы дома. Вон, к вашим услугам, биллиард, карты, трубки и сто бутылок кислых щей – хоть залейся. А ежели вы охочи до амуров, то можно покликать с улицы любую из казарменных потаскух. Вон, сколько их караулит у ворот, все чистые, я ручаюсь. Они уже пронюхали, какой появился у господина полковника красавец, и деньги на расплату с девками я дам.
    - Но, ты, заткнись, старая задница! - прикрикнул на него Крамер.
    Старик обиделся:
    - Не знаю уж, отчего барин отставил меня ради твоей милости от своего парнишки?
    Вышли на улицу. Всего месяц назад оставивший казацкую хатёнку Алёша выглядел теперь дворянским сынком, приехавшим в Москву искать себе места. Его красота при новом убранстве больше не была вызывающей, но благородной и утонченной. Шляпа в три угла и причёска – кудри, забранные за уши и перевязанные атласной лентой, чётче и тоньше обрисовывали безупречный овал лица, затеняя дивные, опушенные густыми ресницами, очи.
    Старик Нилыч перекрестил молодых людей вслед:
    - Ох! Ох! Видать, что барин Фёдор Степанович шибко пьян, - пробурчал он.
    Казарма была неуклюжим длинным строением: просто собрание множества изб под одной крышей и с общим входом. Вокруг – большой двор, истоптанный ботфортами и конскими следами. Это и был ротный двор Семёновского полка, где проживали солдаты с семьями и те младшие офицеры, у кого не хватало денег на квартиру. В этом муравейнике все толклись и не замечали друг друга, но вели себя так, будто кого-то ждали.
    - В нашей компании, - предупредил Крамер Алёшу, - не говорят по-русски, но, захочешь, так насобачишься на немецком. Будет исключительно зелёная молодёжь, и наш дядя. – Он подмигнул многозначительно. – Мы все его очень уважаем! А теперь давай отойдём, чтобы не затоптали … бесящие.
    На двор действительно высыпала толпа солдат и их домочадцев, и заголосила, размахивая руками:
    -  А вот и дождалися! Вот и она! Матушка наша! Лебёдушка белая! Царь-девица!
    С облучка первых нарядный саней соскочил Шубин и гаркнул:
    - Здорово, гвардия-товарищи! – и протянул руку поднявшейся в санях молодой панне. В свете смоляных факелов она показалась Алёше невыразимо прекрасной. Да такой просто не могла быть живая девушка, даже и царской крови! Держалась она просто. Круглое, белое лицо раскраснелось на морозе, глаза сияли, как звёзды, румяные губы ласково улыбались. В ней был такой задор, и такая ласка, что малороссийский юноша чуть замертво не упал – такое сильное было первое впечатление. А темперамент! Как будто внутри у цесаревны заложен пороховой снаряд, и сердце в груди её постоянно томится и вырывается наружу. Так вот какую красу имел в виду Шубин! «Он-то её достоин, - решил, наблюдая за отчаянным прапором, Алёша, - по всему, она его кохает».
   Встреча была долгой, но, в конце концов, все и первою цесаревна, исчезли в недрах казармы. Алёша и Крамер прошли следом. Их, в самом деле, ждали там, в каморке, молодые офицеры, все в чине сержантском. Их было трое. Раздалась немецкая речь. Алёша ответил по малороссийски. Он понял, что гостей зовут Строус и Розин. Шмидт, хозяин, предложил всем вина. Потом Строус схватил свечу и поставил на подоконник. Тогда, через минуту-другую, к ним присоединилась ещё одна значительная персона -  человек средних лет в овчинном тулупе, не то кучер, не то конюх. Это и был дядя? Но по шагам, и по свирепому взгляду, и по белому холёному лицу, нельзя было назвать его простым человеком. Юношу особенно поразили руки незнакомца, когда он скинул свои перчатки – белые, крупные, с красиво отшлифованными ногтями. Вдруг сверкнул крупный бриллиант на среднем пальце! Да какой это конюх?! «Племянники» лебезили перед ним, но он на них злобно цыкнул и, показав на Алёшу, что-то резко спросил.
    - Музык! – только одно понятное словцо изрёк Крамер. - Ты сыграешь нам, - без всякого объяснения заявил он Алёше.
    - Сыграю.
    - Но не пой, мы споём, как умеем сами, по-немецки.
    И Крамер сунул в руки юноши инструмент – бандуру. Странно выглядела она в жилище у немца. Её, как будто бы принесли специально к Алёшиному приходу.
    Юноша, безо всякой охоты, взял несколько аккордов и заиграл. Не сам ли и виноват, что сюда без дела притащился? Пятеро немцев залопотали между собой, а потом что-то вразнобой пропели. Чудно! Ряженый конюх-дядя поднял руку с перстнем и приказал всем молчать.
    За стеной в соседней квартире в это время раздались громкие возгласы и взрывы смеха, а потом голос Шубина провозгласил:
    - За тебя, друг Нечаев! Ты, брат, понимаешь, кто наша истинная надёжа и царица цариц – наша матушка Елизавета Петровна! Давайте же поклянёмся не давать её в обиду! Все вы знаете, что императрица желает отдать нашу лебёдушку за немца! А знаете ли, почто? Потому, что завидует молодой красавице и боится за своё место. Царица у нас, братцы, медведица! Из курляндской берлоги извлекли её старые бояре по ошибке, теперь сами за это расплачиваются. Не ей, не Анне Иоанновне надо теперь царствовать, а Елизавете! Вымести бы весь курляндский сор из Москвы и из Петербурга! Так проспали мы с вами, ребята, не вознесли вовремя на престол нашу цесаревну! А надо б! Надо подняться и свистнуть общий сбор, чтобы восстановить «Тестамент» покойной императрицы Екатерины. Её дочь – наша законная государыня! Виват!
    Его поддержало несколько пьяный глоток, но голосок звонкий – самой цесаревны,  сказал:
    - Не надо, Алёша! Я не хочу быть императрицей, что ты, голубь мой?
    После этих слов, девушка, тоже изрядно пьяная, засмеялась.
    - Алексей Никифорович, а ну, остановите свои погибельные речи! – поддержал её другой женский голос.
    Где слышал его Алёша? Он поневоле заволновался. О, чёрт! Да он же очутился в немецкой засаде! Ну, Крамер! Ну, сучий сын! Была бы у Алёши под рукой сабля! … Хотя, нет, противу закона идти на убийство страшно. А вот кабы предупредить пирующих за стенкой? Но как? За стеной с Шубиным тоже многие не соглашались. Его уговаривали замолчать и не подводить под монастырь их любимую цесаревну.
    «В самом деле, ряженый дядя сейчас побежит к сыскарям и всё им доложит, или он сам сыскарь?» - терзался Алёша. Но Шубин всё только распалялся того пуще. Он перестал ратовать за возведение на престол цесаревны, но предложил избить хозяина соседней квартиры – немца. По звукам музыки судя, у того гости. К этому его друзья решили пристать. За стеной задвигались тяжёлые лавки, пьяные солдаты стали вставать. И «дядя» вдруг что-то коротко произнёс по-немецки, его рука, с драгоценным камнем, сжалась в кулак. Все вскочили. Распахнув дверь, Шмидт поспешил с ним в соседние каморки, за ним, натыкаясь друг на дружку, припустили соглядатаи. Они  скрылись там и заперлись на замок. О малороссийском юноше никто даже не вспомнил. Алёша оказался один в тёмном коридоре. На него мгновенно налетела толпа, вырвавшаяся из семейника Нечаева.
    - Это ты? – остановился перед ним Шубин. – Вот леший!
    - Я, а то кто же? Дивлюся я на вас, паны солдаты … - начал Алёша.
    - А мы – на тебя! На какого дьявола ты тут оказался? Ты остановился тут?
    - Ни, я живу покудова в светлице пана полковника Вишневского!
    - А что делал сейчас у немца?
    - Да был, вроде как, в гостях, - смутился Алёша. - Лайдак этот, сержант Крамер, пригласил меня. Я маю нечто сказать вам, паны …
    - Дурачина! Да мы не станем тебя слушать! – заорал Шубин. – Где все? Немчура поганая вся разбежалась, а ты остался? Дважды дурак! Ну, так я с тобой сейчас и поквитаюсь, сразимся-ка на шпагах. Заодно преподам тебе урок, чтобы не совался потом, куда не надо. Эй, Честихин, давай шпагу мне, и ему тоже дай шпагу! А ну-ка, становись, супротив меня, хохляндия!
    Гренадёры, все пьяные и привыкшие, видать, подчиняться Шубину, широко расступились. Нельзя было не принимать такой вызов! Это был бы позор! Алёша смело взял протянутую ему шпагу и усмехнулся:
    - Згода! – и встряхнул чёрными локонами, выбившимися из причёски. Он сейчас откусил бы себе язык лучше, чем признался, что никогда не держал в руках шпаги.
    - Что тут? – раздался высокий и резкий голос, принадлежащий, вне всякого сомнения, персоне женского пола. - Господа, извольте-ка возвращаться к её высочеству! Не заставляйте ждать цесаревну! Где ваша честь? – это был тот же женский голос, который унимал Шубина - властный, более низкий по сравнению с голосом цесаревны. – Не стыдно ли вам? Двадцать человек пристают к одному юноше, к тому же не офицеру, судя по его платью. Простите их, сударь! Это наипервейшие наши повесы! А вы, наверно, устроились здесь недавно? – девушка подошла, и ноздри немного хищного по форме носика, затрепетали. – О! Кого я вижу! Вы?! Вы, мой спаситель! Вы остановили лошадей и избавили нас с Голицыной от неминуемого увечья! Шубин, как вы смели на него напасть? Что вам надо?
    - Просто я не знал, что этот бурсак окажется вам по сердцу, - зло фыркнул Шубин, - хотя для меня, Настасья Михайловна, он враг. Но вам я уступаю. Я дарю его вам, любезнейшая! Хватайте его и держите за хохлацкую чуприну, только не упускайте! Ха-ха-ха-ха! – он запрокинул голову и весело расхохотался. – Ребята, айда за мной! Оставим этого голубя на попечение фрейлине Нарышкиной!
    Шубин развернулся на каблуках и скрылся за дверью семейника Нечаева. Вся компания, в единый миг остыв, неторопливо потянулась за ним следом. В тёмном коридоре остались только Настасья Михайловна и Алёша. Красавица, запрокинув разрумянившееся лицо, смотрела на юношу в упор, широко распахнутыми глазами. Он же, от неожиданности задохнулся и не мог, не осмеливался поднять ресницы, трепетавшие на щеках. Ему было неловко, и он весь дрожал от  пробившего его холодного пота и тщетно пытался набрать в грудь воздуха.
    Наконец, фрейлина рассмеялась:
    - Мой амор, ты здесь один, или с друзьями?
    Алёша понял и ответил ей в тон:
    - Друзей ещё не завёл, коханая моя панночка.
    - А как насчёт жулика Крамера?
    - Ох, я, панна, спознался с Крамером по дороге. Какой он мне товарищ?
    - Я так и думала!.. – девушка загадочно улыбнулась своими румяными губами.
    - Що, панна? – растерялся Алёша.
    - Что ты не друг Крамера, что ты случайно оказался в компании мерзких соглядатаев!
    - Панна, да я!..
    - Тише, пожалуйста, мой амор, тише! – душистые пальчики скользнули по губам юноши. – Друзей надо уметь выбирать, о, ты, прекрасное, но неотёсанное дитя природы! Тебя, такого красавчика, многие захотят сбить с толку. Но ты должен остановить на ком-то свой выбор! Должен! Кого бы ты выбрал сейчас в товарищи? – глаза её лукаво смеялись.
    - Никого, панна! Я и вправду неотёсанный хохол, - пробормотал юноша. – Я пойду лучше до дому. Его милость, господин полковник Вишневский, должно быть, с погуляния уже воротились. Я у него живу, объяснил он смелой девице.
    Он сделал шаг в сторону.
    Она смело загородила ему путь.
    - А со мною … ты не отказался бы подружиться? – спросила девушка, протягивая ему руку.
    - С вами?.. Прекрасная панночка, изволит шутить? – он отступил с расставленными руками.
    - О, нисколько!
    - Ой, глумитеся, моя прекрасная панночка!
    - Говорю, нет! Ухаживал ли ты за какой-нибудь девицей? У тебя были, как вы там называете? Кохайки?
    - Коханки!
    - Ну, так были?
    - Были, - юноша покраснел, - отчего ж им не быть, панна? Мы гопцюем на вулице, поём, играем на кобзе и на бандуре, а потом ходим к девчатам на клуни спать… - тут он весь залился жарким румянцем, оттого, что сболтнул явно лишку. И добавил. – Только это спаньё чистое … если с дивчинами …
    - Ага! Вот ты себя и выдал, мой прекрасный, прекрасный бог Аполлон! – Нарышкина тихо фыркнула и поглядела лукаво. – Ну, а что бы ты ответил, если бы я позвала тебя сейчас спать?
    Она так и манила его своим лицом с мушками и смешливыми губами.
    - Я … я бы не отказался! – не веря себе самому, что это он говорит, выпалил Алёша. – Но где? Здесь? Сейчас? Если только панночка не наводит на меня морок …
    - Ни боже! – Нарышкина бросилась и обвила его шею ласковыми руками. – Пойдём! Тут у Честихина до утра свободна каморка!.. – и впилась ему в губы жаждущим поцелуем, от которого тело его вспыхнуло, как солома, от одной-единственной искры. Пах его отвердел, молодое тело кричало, требуя удовлетворения.
    Юноша не успел и сообразить, как уже лежал голым с нею на лавке и покрывал её с головы до ног поцелуями. Он давно не был с женщиной, с самого начала осени упрямо запирая двери к себе в сенцы и отказывая всем коханкам ради Ирины. Иринка! Прошло! Минуло! Никто ещё его так не любил, как эта знатная красавица, не спросившая даже его имени. Она жарко целовала его тело, брала в рот и страстно ласкала губами и зубками его копьё, которое вовсе не требовало такой ласки. Под ним она просто неистовствовала, изгибалась и стонала от наслаждения, царапая ноготками его спину. Он раз восемь, наверное, за ночь овладел ею и овладел бы ещё, но с лёгким стоном она провалилась в сон, уютно свернувшись в его объятиях. Они проспали не более двух часов, потому что где-то за стенами каморки началась возня и беготня. Алёша первым открыл глаза и удивился. Где он? Обнаженная красавица в изнеможении ещё спала в его объятиях, влажная от полученного удовольствия. Он нежно положил между грудей голову и прижался щекой к жаркой коже. Вдохнул сладостный аромат пота – смесь с пудрой и духами. Какими глазами она посмотрит, когда проснётся? Он вспомнил, что отлюбил её за ночь восемь раз и мысленно попросил прощения у Бога. Она пошевелилась и забормотала, что-то ласковое и глупое.
    - Панночка, вы не сердитесь на меня? – спросил он шёпотом.
    - Ах, амор! Милый мой мальчик … - она открыла карие глаза и потянулась к нему сладкими губами. – Я Настя! Называй меня просто по имени, а не панною! Повтори! Настя! Только если во дворце встретишь – Настасья Михайловна!
    - Настасья Михайловна! Настя! – послушно повторил он.
    И тут Нарышкина, наконец-то, спохватилась:
    -  Ай-яй-яй! А сама-то я хороша, даже не поинтересуюсь, а как тебя-то зовут, мой красавец?
    - Алёшка Розум …
    - Розум?
    Пришлось ей рассказать историю семейного прозвища, и Нарышкина весело рассмеялась:
    - Думаю, дорогой, что ты умён так же, как силён и прекрасен! Я чуть не умерла от твоих ласк, ты,  бешеный медведь! Жаль только, что мы встретились с тобой поздно. Я помолвлена, скоро выхожу замуж за пожилого генерала и уезжаю в Петербург, но скоро ведь и Двор туда целиком переберётся, уйдёт и гвардия.  Я не расстанусь с тобой, где искать тебя?
    - Я сам найду тебя, панночка!
    - О, не переоценивай свои силы! Моё положение при Дворе высоко, Нарышкины – родня Петра Великого, знаешь? Ты живёшь у Вишневского? А в казарме у тебя родственники, или?..
    - Нет! Никого нет, мой благодетель и покровитель полковник Фёдор Степанович Вишневский, - объяснил Алёша, - и я приехал, чтобы поступить в придворную капеллу …
    - Так ты ещё и поёшь? – ахнула Анастасия. – А я-то думала … - девушка оперлась на локоток.
    - Что я конюх?

    - Да нет, я думала, что ты поступаешь в полк на службу, ну, хоть солдатом в гвардию? Ведь такой рост! – она пробежалась жадными глазами по его длинному телу.
    - Нет, я певчий. У себя в селе я пел на клиросе с малолетства, учился у дьячка, - быстро объяснил Алёша. - А хочешь, спою?! – он вскочил с лавки и завернулся, как в тогу, в одеяло.
    - Ну, только не здесь! Иначе сюда сбегутся! – замахала она руками. – Алёшенька, милый ты мой, сладкий соловей, а ведь я от тебя теперь не отстану, что хошь, пусть со мной делают, а я устрою нам свидание и дам тебе знать!.. Ты только …
    В это время кто-то сильно забарабанил у дверей.
    - Кто там? – с досадой крикнула Анастасия.
    - Это я, Маврушка! Ты здесь, что ли, Настасья? – раздался писклявый голосок. - Сударыня, проснитесь, немедленно, ради бога, откройте! Шубин! Шубин! Сгинул! Пропал!
    - Да ты, никак, спятила, егоза? – не поверила ей Нарышкина. – Али он вышел на мороз пьяный? С него станется! Он любит с перепою в мороз бегать босиком!
    - Да нет же, говорю, точно сквозь землю провалился! У её высочества истерика! Ревёт белугой! Помоги!
    - Ладно, сейчас! – нехотя отозвалась Анастасия. – Иди, сейчас я тебя догоню! Да не вой, не блажи, дурёха! – за дверью и в самом деле раздались рыдания. Нарышкина потянулась к Алёше и обняла. – Вот видишь, не ожидала, - пробормотала она. – Такова придворная служба, а цесаревна мне, к тому же, троюродная сестра. Нельзя не принять участие. Ах, этот Шубин! Погоди, я первая оденусь. – Она встала с лавки, а в дверь опять начали ломиться. Настя, не одеваясь, торопливо отперла дверь. – Входи, что ли, Маврушка! Сучка, не видишь, я совсем голая, да к тому уж, в обществе такого же, как сама, голого галана! До Шубина ли? Уж не укатил ли он куда спьяну? С пьяных глаз-то и натворить чего-нибудь мог! А что, кроме него, все остальные на месте?
    - На месте, а цесаревна рыдает! Не сыщется Шубин, так пропала моя головушка-а-а! – взахлёб проговорила крошечная девушка, которую только теперь рассмотрел в полутьме Алёша. Она плюхнулась на колченогий стул и заскулила, как собачонка.
    - Не вой, а помогай мне одеться! – прикрикнула Настя. Она схватила одеяло и накрыла им с головой Алёшу. – Только на моего галана не пяль зенки, знаю тебя, болтушка!
    Девушка, всхлипывая, вскочила и принялась шуршать шёлком. Пока надевали робу, Алёша не пошевелился под одеялом, да, видно и не до него было. Когда каблучки застучали к двери, он спрыгнул с лавки и напялил на себя одежду, стараясь не терять время. Но когда он вышел на крылечко, цесаревна сидела уже в санях, невесёлая, с прикрытым лицом. А, может, это была и не цесаревна? Но Настенька и прибегавшая за ней крохотуля хлопотали вокруг сидящей в санях понурой женщины. Значит, она! Значит, на самом деле, что-то стряслось с Шубиным? Алёша, вслед за санками, сбежал с крыльца. Светлело небо. Капрал, в каморке которого они с Нарышкиной занимались любовью, Честихин, подошёл и сказал:
    - А дело-то, дружок мой, дело-то ведь, нечисто! Схватили Шубина-то!..
    - Кто?
    - Вестимо, клевреты Ушакова!
    - А кто такой Ушаков?
    Честихин посмотрел на юношу, как на дурня, но потом только рукой махнул:
    - Погоди! Скоро узнаешь!..
    Догадка мгновенно пронзила мозг юноши, но уж теперь Алёша не решился выдать никому вчерашнюю тайну. Он был точно во сне. Чудную уготовила ему судьба встречу.
    - Посчастливило тебе, парень, - буркнул Честихин и отошёл.
    Алёша один вернулся на квартиру Вишневского, темнее тучи. Полковник крепко спал после вчерашней попойки, и питомца своего не хватился. Старый денщик шепнул:
    - Привезли его в санях, батюшки мои, пьянее вина барин! Четверо гвардейцев внесли сюда на шубе и уложили. А ты, баринок, раздевайся, да иди чай пить. Али, может, вина желаете?
    - Я не барин, - скидывая ему на руки кафтан и шляпу, - возразил Алёша. – Спасибо, дидусь, тебе за ласку! – он поклонился старику. – Нет, вина мне с утра что-то не охота. А что у тебя к чаю? Яичница с салом? Я люблю, только чтобы с пылу, с жару, да что бы сало аж скворчало на сковородке!
    Полковник проснулся только после обеда.
    - Моя шкода, - винился потом перед ним Алёша, чистосердечно признаваясь ему в том, что стряслось с ним в казарме, по милости Моди Крамера, - прости, батька полковник, но обманул меня немец, – вздохнул он.
    - Ничего, - полковник покрутил усы и невольно рассмеялся, подливая себе токайского. - Молодое дело-то, Алёшка! А цесаревну жаль, жаль! Ей нужен не просто храбрец-жеребец – умный спутник! – и как-то загадочно поглядел на покрасневшего от непонятного смущения Алексея. – А и красив ты, Алёшка! Каков молодец! Такие, как ты, везде пригодятся. Нужны России крепкие ребята! А знаешь? Тебе б не в певчие поступать, тебе б в гвардию надо записаться! Я тебе в том также пособлю. Может, ты передумаешь идти в певчие? Я вот всё гляжу-гляжу, да и думаю …
    - О чём вы думаете, батька-полковник?
    - Эх! – стукнул Вишневский о стол кубком. – Сделал бы я тебя своим ординарцем, поехали бы мы с тобой в Петербург, представил бы я тебя генералу Миниху, познакомил бы со своим сыном Гаврилкой. Ты бы враз тогда обломался, пошёл бы по военной стезе и, глядишь, чего бы из тебя тогда вышло? А?
    Может быть и прав был твой старый батька? Казак-славута, так должен выйти при дворе в офицеры гвардии! Красавиц будешь покорять одним взглядом. И будешь над ними господин. А?
    Полковник глядел как-то загадочно.
    Покорять красавиц? Алёша вспомнил про Нарышкину и столь сильно смутился, что на смуглом лице его проступил жгучий румянец. Одну красавицу он уже покорил, и был с ней, в блуде срамном провёл целую ночь в казарме на чьей-то лавке. Но, разве для этого он проделал такую дорогу из дому в Москву? Алёша медленно поднялся со своего места, вытянулся перед Вишневским и сказал, глядя в пол: 
    - Господин-пан полковник, нету у меня призвания к воинской службе, да и всё тут! Хоть убейте! В детстве батька бивал меня за это смертным боем, а ничего не выбил вот. Натура моя противится крови и жестокостям! Хочу в совершенстве постичь прелесть церковного пения и философии!       
    Через три дня протрезвевший, слегка хмурый полковник повёз Алёшу к обер-гофмаршалу графу Рейнгольду Левенвольде на дом. Перед отъездом спросил ещё раз:
    - Не передумал?
    - Нет, батьку полковник, как же можно? С детства маю желание певчим стать, так им и буду, коли на то Божья воля, – твёрдо ответил Алёша.
    Он теперь каждый вечер встречался с Анастасией, вызывавшей его из полковниковой светёлки через старика Силу Нилыча. Они садились в саночки и уезжали к ней домой. Нарышкина проживала одна в отцовских палатах, когда не находилась на дежурстве при особе императрицы. Что за любовь познавал с нею Алёша! Обоюдные ласки доводили их до безумия, и похоть их оставалась неутолимой до самого утра. Только к рассвету они ублажали друг друга, а впереди  им грезились всё новые и новые ночи. Это было постыдно, особенно оттого, что оба знали о беде цесаревны. Шубин исчез. Он словно сквозь землю провалился. При мысли о Шубине Алёше хотелось хоть чем-то да помочь цесаревне. Он мог бы отдать ей самого себя. Как ни странно, один вид её, расстроенной и печальной, тронул его сердце. Поразительно, но юноша желал её недоступное высочество куда больше, чем легко отдавшуюся ему Анастасию. Фрейлина брала его сама и брала так жадно, как привыкла, и он поневоле становился самцом с нею – диким и необъезженным жеребцом, голодным медведем. Анастасия призналась Алёше, что всегда считала брак насилием и выходит замуж лишь по воле императрицы. Он восхищался любовницей, но искренне считал, что не любовь к ней двигает им, а простая похоть.
    Юноша рвался, как можно скорей, обрести самостоятельность и своё место при императорском дворе, он еле дождался объявления полковника о визите к  Левенвольде. И вот, он стоит в роскошной гостиной, и у него кружится голова. Какие тут на стенах картины! И на каждой - обольстительная женская плоть: голые груди, животы, раскинутые упитанные ляжки – как живые! Хозяин не заставил их долго ждать. Из соседнего кабинета появился улыбающийся нарядный придворный красавец в красном халате на соболях и пудреной косе, в башмаках с бриллиантовыми пряжками, чисто бритый. Он приветливо поздоровался с полковником и осмотрел Алёшу – как рассматривают дорогую куклу.
    - Как красив! – проговорил он и поцеловал кончики своих пальцев. Руки у него были холёные, белые, а ногти длинные, розовые и блестящие. На каждом пальце блистали перстни с драгоценными камнями. На шее сверкало ожерелье, а в ушах серьги. Лицо графа отличалось правильными чертами, и он показался бы юноше сказочным красавцем, если бы глаза, щёки и губы его не были накрашены, точно у девицы.
    Алёша низко поклонился диковинному вельможе и поцеловал протянутую ему руку. Нежная и мягкая, эта рука пахла амброй. Совсем растерявшийся юноша выпрямился, не поднимая глаз.
    - Кто родители? Когда родился? Где воспитывался? – засыпал его вопросами Левенвольде. - Никогда такой совершенной красоты не видел, Фёдор Степанович, дорогой, вот спасибо! – обратился он к полковнику и развёл он руками. - О, сколь много уделил тебе бог, юноша! – это адресовалось опять Алёше.
   Граф подошёл к юноше почти вплотную и нежно прикоснулся к щеке Алёши. Кажется, его больше привлёк сам молодец, чем его голос.
    На вопросы графа Алёша ответил коротко, но чётко, и Левенвольде, по его виду, остался доволен.
    - Зер гут! – сказал он. – А что поёшь ты? Готов сейчас для меня спеть?
    Алёша учтиво поклонился:
    - За величайшее счастье почту, если прикажете мне спеть, ваше сиятельство! – произнёс он, стараясь не путаться в словах, но произношение всё ещё оставляло желать лучшего. Слова коверкались, но графа это не смутило. Он и сам говорил по-русски с акцентом.
    - Пой, о Аполлон, явившийся а Москву со своей лирой, - разрешил граф. И раскинулся на софе.
    Алёша пропел ему «Верую», «Иже херувимы», «Хвалите Господа с небес», «Свете тихий». Потом несколько малороссийских песен. Под конец с лукавым видом «Ох, чёрный глаз».
    Левенвольде вскочил и обнял юношу:
    - Так повтори, как зовут тебя, мой Аполлон?
    - Алексей Розум, пан, ваше сиятельство! На этот раз юноша громко отчеканил своё имя, и смело уставился в глаза будущего начальника. Ему уже опротивело прозвище еллинского бога. Чего пристают с этим Аполлоном? Никакой он не Аполлон!
    - Алексис! Твоё имя красиво, но лучше называть тебя Алексисом, по-французски, - решил граф, щёлкая пальцами. – А вот прозвище явно неблагозвучно! Розум! Гм! … Над этим следует хорошенько поразмыслить. Обяжу регента придворного хора, пускай покопается в греческом, либо в латыни. Итак, в придворный хор, подучим тебя манерам и к 15 февраля, к годовщине торжественного въезда в Москву императрицы, я предпишу регенту хора разучить с тобой любовные канты. В хоре в основном ваши малороссияне. Кроме того, прикажу, чтобы тебя свели с итальянскими кастратами её величества. Послушаешь их пение и сам с ними запоёшь дивные арии. Знаешь, кто такие кастраты? Нет? Ну, скоро узнаешь! А теперь ступай! Тебя отвезут к певчим её величества на квартиру. Ганс Фогт! – громко подозвал он дежурного лакея. – Ганс, отвезёшь вот это чудесное дитя к регенту придворного хора, Протову. Скажешь, я лично распорядился принять его в хор! И чтобы никакой апробации! Обмундировать его! К занятиям немедленно приступить! Остальные указания дам лично!
    - Подожди-ка, - остановил юношу полковник Вишневский, - Алёша, не хочется тебя отпускать, но, видать, надо. Возьми, это тебе, пять червонцев. Не отказывайся, бери и заходи ко мне в любое время. Слышишь, обязательно заходи! Не долго, уж мне осталось в Москве белокаменной пировать с друзьями. Я после Масленицы в Петербург уеду. Обижусь, ежели не зайдёшь!
    Алёша поблагодарил благодетеля и пошел следом за лакеем. Юноша чувствовал себя на седьмом небе. Ошеломлённый, он только сейчас и сообразил, что принят, что назначение получено.