В этой бойне пострадали все

Вы слышали, как я пою? Когда-то мне говорили, что я исполняю самые красивые песни. Есть даже легенда, что мой славянский отец, свергнув с себя турецкое иго, забрал из снов всех турок орнаменты и узоры, принеся потом их на острие меча, как трофей, моей матери-свободе. Она их замесила в музыку. И теперь мне по наследству достались турецкие сны, смешанные со славянской отвагой в виде мелодий.
Когда-то я была очень старой. Много-много раз была я такой; но у меня есть одна особенность: всякий раз, когда я старею, я либо умираю, чтобы потом возродиться, либо просто снова становлюсь юной. И вот сейчас я снова перед вами с шелковистой кожей, с запахом ландыша, исходящего от волос и звонким голосочком. Только сияния в глазах нет.
Я вам поведаю историю наподобие той, что вы уже слышали.
Я билась в утробе своей матери со своими сестрами, как некогда бились в утробе Ревекки ее известные всем сыновья. Только моя мать при родах погибла, дав нам новую жизнь. Все то время, что она мучилась от болей и после нашего рождения, в воздухе стоял великий гул; поднявшаяся пыль и встревоженный пепел все никак не хотели оседать. Мы бились у нее в утробе за первенство и бились после, когда появились на свет. Мы бились и враждовали даже тогда, когда были старыми в прошлых жизнях. Не странно ли, что самые близкие всегда готовы перегрызть друг другу аорту? Я сейчас стала понимать, почему в Библии сказано «возлюби ближнего», а не «ближнего и дальнего». Дальних любить гораздо проще. Итак, я отвлеклась.
Мы бились в темноте, так как пепел мешал нашим взглядам встретиться. Из-за этого, а может из-за банальной жестокости, мы наносили друг другу раны с таким остервенением, что даже голодное животное, рвущее свою добычу, показалось бы нежным и мягким созданием. Мы припоминали друг другу старые обиды и бесконечные козни. Нет, нам есть что вспомнить и хорошего: я, например, помню, как мы вплетали в наши косы цветы и водили хороводы; тогда было очень весело и спокойно. А наш смех разносился ветром по берегам Дуная, Савы и Дрины. Но когда ты хочешь задавить в своих «объятиях» того, кто причинил тебе боль, в голове не остается места для добрых воспоминаний. Люди говорят, что мы пролили так много крови, что даже всемирная история округлила глаза и, стыдливо покраснев, прикрыла свое лицо руками. Во всей этой суете и толкотне, мы забыли нашу мать и нашего отца. Мы забыли, что некогда, будучи их частью, мы олицетворяли гармонию и ласкали нашу судьбу руками.
Пепел улегся. Пыль осела. А мы… мы только заметили, что все это время мы танцевали на руинах нашей колыбели. Мы дрались, топча развалины нашего прошлого. Кровь впиталась в землю и на ней стали расти цветы. Но у меня на руках и на шее до сих пор пепел и алая жидкость. Впрочем, как и у моих сестер.
После того, что с нами произошло, мы  постарались разойтись. Лейла – так зовут одну из моих сестер – посмотрела на меня своими османскими глазами и ушла, напевая по дороге слезливую балладу о том, как она пострадала в этой бойне. Катарина – моя другая сестрица – тоже ушла в противоположную сторону, приговаривая, что мы с Лейлой дурно воспитаны, при этом она бубнила себе под нос какие-то стихи, приправленные латынью. А я не могла отойти от шока. У меня перед глазами до сих пор стояла тьма, а кожа до сих пор чувствовала удары. Я не знаю, какой рок нас так поссорил. Не знаю, какой бес вселяется в людей, что они готовы своими руками убивать. Я не знаю, почему мы этими самыми нашими дланями создаем прекрасное и при этом не чураемся уничтожать. Мы даже не состоим из парадоксов, мы – сам парадокс.
Только я хотела отмыть свои руки, как ко мне пришел страшный человек. Этот человек уже многое повидал и многое натворил. Его лицо изрешетило шрамами, а на руках, как и у меня, была спекшаяся чья-то кровь. Он сел напротив меня и долго смотрел мне пристально в глаза.
- Я долго наблюдал за вами. – Сказал он мне, припудрив голос коварным тоном.
Я, предугадав его намерения, начала было объяснять, что и сама пострадала:
- Посмотри на меня! У меня все тело в ранениях, руки дрожат от усталости, а из-за слез слиплись ресницы. И ты хочешь обвинить меня? Да я и сотой доли того, что ты сотворил, не могла бы даже сделать, ведь я слабая хрупкая девушка…
- Довольно!
Он меня грубо оборвал на полуслове, резко подскочив. В его глазах была ярость и презрение. Он начал говорить сбивчиво, постоянно выдумывая про меня какие-то страшные вещи. Его голос становился все громче и громче, а слова все отчетливей и отчетливей. И я стала видеть, как воздух снова отуманивается пеплом. А он все тараторил и тараторил, говорил и говорил, пока, наконец, не стал кричать так громко, что люди, оказавшиеся рядом с нами и, как оказалось, все время окружавшие нас, все вдруг не обернулись на меня и в едином порыве не показали на меня пальцем, крикнув хором: «убийца и варвар!». Он улыбнулся и ударил меня. А потом еще раз и еще раз. Он начал бить меня так сильно, что у меня истощились все силы. Я стала реветь, смешивая свои слезы с кровью, я стала звать на помощь. А он бил и бил. Он наносил удары руками, ногами, камнями, что поднимал с земли. Мне было так больно, страшно и одиноко,  что я думала уже, что моей очередной жизни настал конец. В итоге, все так почти и стало. Я потеряла сознание, а когда очнулась, обнаружила себя на мягкой траве.
Я привстала и почувствовала, как из моих глаз покатились засохшие слезы. Грудь ужасно болела, и я машинально прикрыла место в области сердца. Каков был мой ужас, когда я увидела там кровавое пятно и не почувствовала биения! Я не поверила даже в то, что произошло. Самое ужасное, что могло случиться со мной стало частью моего настоящего. У меня украли сердце! Слышите, люди добрые? У меня украли сердце! Я встала и начала бежать, сама не зная куда. Я просто бежала и кричала навзрыд, что у меня украли мое сердце. Я перестала чувствовать физическую боль – только боль души и отчаяние разрывали меня изнутри, истекая моими слезами. Украли сердце… украли часть меня.
Потом я узнала, что этот страшный человек положил мое сердце в сундук и посадил на него 108 человек, одетых в дорогие фраки. Они стерегут его, так как думают, что я вероломна и дика. Так я и живу, тоскуя по нему, тоскуя по части себя самой. Некогда я была прекрасной девушкой, улыбавшейся ветрам, а теперь я постоянно чувствую холод. Я постоянно испытываю боль в груди. Она не физическая, это боль одичавшей души. Но знаете что? Я верю, что боль пройдет, что все вернется на круги своя. Что мир будет цвести, что мой смех и смех моих сестер снова будет поливать летним дождем горы Балкан. Этот страшный человек может говорить про меня ужасные вещи. Он это и делает периодически. Но я все также прекрасна, молода и смешлива. А главное: я все также пою самые красивые песни на земле; потому что мой славянский отец, свергнув с себя турецкое иго, забрал из снов всех турок орнаменты и узоры, принеся потом их на острие меча, как трофей, моей матери-свободе.