Деревенская жизнь

ДЕРЕВЕНСКАЯ ЖИЗНЬ
В обычной деревне редко встретишь бродячих собак. Они скорее составляют интерьер небольшого города или поселка. Но в деревне Алдонино, о которой пойдет  речь, они были. Вероятно, благодаря им и случилась эта история. Хотя возможно, что в определенных условиях  поведение собак и людей мало чем отличается. Однако обо всем по порядку.
I
   На закате брежневских времен животноводческий совхоз «Советский» построил на центральной усадьбе, в деревне Алдонино, несколько двухэтажных домов из характерного для тех мест силикатного кирпича. Так партия сближала жизнь города и деревни. Как водится, построены они были студенческими стройотрядами под руководством изощренных в воровстве прорабов. В раствор не докладывали  цемента, а вместо канализации в домах были сделаны выгребные ямы, содержимое которых ежемесячно вывозилось на пахотные земли в дополнение к навозу из совхозных ферм. Такая вот «городская цивилизация». В какую умную голову пришла эта идея и насколько это повышало урожайность, одному богу известно. Однако экономно: ни тебе канализационных труб, ни очистных сооружений, ни отходов. Возможно, не одному аспиранту удалось на этом защитить диссертацию и стать кандидатом сельскохозяйственных, а то и экономических наук.
     Но как ни приближайся к городскому житью-бытью, а коровы и свиньи у жителей деревни были, картошку и овощи они выращивали, зарплата все же не та, что в городе, и землица есть, что же ей пустовать да бурьяном зарастать. Вот и был построен недалеко от двухэтажек один общий на всех жителей сарай из того же, что и дома, силикатного кирпича, с разделением на запирающиеся боксы, как комнаты в общежитии, только общего коридора нет, он не нужен, потому что двери – в наружных, боковых стенах. Опять таки – экономия. Каждой семье - отдельный бокс для скотины, а если обустроишь себе там подвал, то и погреб для картошки с овощами будешь иметь.
     Но не было у них ни кола, ни двора. Где собак держать?   Вот и вел этот друг человека уличную жизнь, лишь на ночь возвращаясь к хозяевам поесть похлебки, если не забудут  дать, да поспать на резиновом коврике у двери в квартиру. Редко кто держал собаку в квартире, психология-то крестьянская: для службы собака, не для баловства. Хотя какая там служба без кола и двора?
II
Но вот повеяли ветры перемен. Зашевелились карьеристы-коммунисты, почуяли, вот оно, время золотое, когда не только власть, но и добро немалое можно ухватить. И стали они о демократии говорить да власть советскую ругать и расшатывать. И расшатали, некрепкими оказались ее стены, и рухнула она с треском. А тут и гайдаровские реформы подоспели, когда не то, что людям, собакам нечего стало есть.
В деревне народ все огороды картошкой засадил, чтобы не только себя, но и скотину, худо ли бедно, можно было прокормить. Совхозный скот был почти полностью зарезан и распродан начальством. Разграбление опустевших ферм довершил бездельный и  вороватый деревенский люд, растаскивая по ночам шифер с крыш, балки перекрытий, разбирая кирпичи стен. Зловещий ветер перемен нахально разгуливал по опустевшим и обескровленным фермам. Потом этот люд принялся за сараи жителей двухэтажек. Сколько слез было пролито теми несчастными тружениками, у которых воры увели корову или свинью. Правда, и воров били нещадно, до полусмерти, коль попадется. Иные воры, боясь оказаться пойманными с поличным, тут же, в боксе резали скотину, срезали мясо, оставляя хозяину лишь  шкуру да кости. Даже собаки, оставляемые в некоторых боксах  для охраны, не спасали - их травили. Зверели люди.
Вот в такое страшное время собаки и стали бродячими. В зиму они в поисках пищи обходили мусорные свалки, сильные становились их хозяевами, слабые умирали от голода или оказывались жертвой своих же собратьев. Их трупы или обглоданные кости лежали тут же возле свалок. Собаки освоили прыжки в высоту -научились запрыгивать на тракторные прицепы, поставленные жителям двухэтажек вместо мусорных ящиков. Те, что  не могли запрыгнуть, поджидали людей с мусорными ведрами внизу, надеясь на  подачку. Некоторые, особенно дети, не в силах закинуть мусор на тележку, вываливали его рядом на землю. На это  тут же накидывались собаки, выискивая съедобное и с остервенением вырывая его друг у друга. Были и более смышленые друзья человека. Они стояли у троп, ведущих к магазину, и выпрашивали подачки у выходящих из магазина. Тут везло больше смазливым и маленьким подхалимчикам, угодливо виляющим хвостами и всей задницей. Особы, которых природа не наделила привлекательностью, становились требовательными и выбивали себе пропитание устрашающим лаем. Это помогало, когда мимо проходили пугливые старушки. Их сопровождали долго и упорно и дань их была самой обильной. Были и более нахальные экземпляры, которые, чувствуя, что лай не помогает и им может ничего не перепасть, предпринимали более действенные усилия: начинали хватать прохожих за подол, штанину или рукав, настойчиво требуя свое. Жизнь таких нахалов была недолгой, вскоре их забивали камнями или палками, так что в живых оставались только  собаки, лояльные  человеку.
III
Минули лихие девяностые. Жизнь стала налаживаться. Но бродячие собаки остались и даже множились. Москвичи, первыми разбогатевшие, стали  по дешевке у местных жителей или  за мзду у председателя сельсовета   скупать земельные участки и строить на них загородные хоромы. А их надо было стеречь, не дай бог взломают, сожгут или украдут что-нибудь ценное вроде гидроцикла, снегохода, насоса, мотора, а такие случаи были нередки: мелкий вор у крупного крал.  Вот и стали москвичи заводить  сторожей или  собак, а то и тех и других, коль  доходы позволяли. Сторож заодно был и дворником, и садовником, и ночевал там в специально выделенной  хозяином комнате. Чаще брали мигрантов, они дешевле и безопаснее, предпочитали восточного человека, он не пьет, ведь все беды от водки. И сторож, и собака были равно бесправны – в любой момент их  могли выгнать.  И выгоняли. Купит москвич овчарку, немецкую или казахскую, или еще какую, ему и родословную чуть ли не до десятого колена выдадут, и в масть соответствующую покрасят, и подстригут как следует, да деньги приличные возьмут, а пройдет время и выясняется, что это не чистокровка, а помесь, а то и вовсе дворняга. И гонит ее хозяин со двора поздней осенью, а сам в Москву уезжает до весны. Или дети попросили родителей купить собаку, пуделя или болонку, заверяли клятвенно, что и гулять будут с ней по утрам и вечерам, и кормить во время, но прошел месяц, другой и надоело им ухаживать за собакой, и гадить стала она поневоле в квартире, и ругань, и ссоры из-за этого. Вот и привезут ее в деревню да бросят, и гуляют они по деревенским улицам и помойкам с другими бродяжками, неухоженные, в грязи да репейниках, аристократы на дне собачьего общества. В основном кобели, сучек – единицы. А в зиму пошла пора случек. Началась у сучки течка и бегает  она по улицам, а за ней неотступно -  с десяток кобелей. И некуда деваться ей от этой своры, не отступят, пока свое не получат. Подбежит она иной раз к человеку, прося защиты, да грозны в это время кобели – могут и наброситься на незваного защитника. А потом появляются на свет самые разнообразные чудища вроде вислоухих овчарок с бородками эрдельтерьера или нечто вроде слоновой болонки или  шерстистого бульдога непонятной масти.
IV
На втором этаже одной из двухэтажек жили Иван да Марья. Им выделили комнату в трехкомнатной квартире, которая считалась общежитием. Кое-как окончив девять классов, они не задумываясь, обзавелись дитем, благодаря чему  им и перепала эта комната. С работой и заработками в девяностые годы было трудно. Маша, как мать-одиночка, а регистрировать свой брак они и не думали, получала детское пособие, которое порой было единственным источником существования в семье. Потом детей стало двое, трое, детское пособие росло, и на него уже можно было кое-как прожить. Они не утруждали себя воспитанием детей и росли они как трава в поле. Иван часто выпивал, становился злобным, бил жену, отчего у нее случались синяки и выкидыши. Дети бросались защищать мать, и тогда им тоже перепадало. Как-то, сильно простудившись, один из детей, это был  мальчик, помер, и остались две девочки. Они были дружны и всегда ходили вместе. Водились они только с мальчиками, знали, что в случае чего те смогут их защитить, хотя и сами были девки - не промах. Старшая имела  вредный характер, часто пакостила соседям, подговаривая для этого несмышленых детишек то окно грязью залепить, то под дверь какую-нибудь гадость подбросить, то еще что-нибудь натворить. Соседи, прознав зачинщицу, жаловались родителям, и та получала крепкую взбучку от отца, но вредничать не переставала. Ей доставляло удовольствие натравливать друг на друга мальчишек,  наблюдать за дракой и подначивать их. За вредность кто-то прозвал ее Шапоклякой, прозвище крепко прилипло к ней и уже никто, кроме родителей иначе ее не называл. Даже учителя в школе порой проговаривались.
V
Однажды среди бродячих собак появился новый  кобелек. Небольшого росточка, серый, стройный, с  умильной мордочкой, веселыми черными глазками  и черным носиком, он со всеми вел себя приветливо, весело помахивая хвостиком и вызывая общую симпатию. Был он чей-то, судя по ошейнику, но как деревенский школьник, любил свободу и предпочитал бегать по улицам. Шапокляке кобелек полюбился и она со всем жаром своей детской души принялась его  опекать. Она выносила ему куски хлеба, ласково гладила, гуляла с ним по улицам. Получил он от нее вполне подходящую кличку Волчок. По утрам он подходил к дверям подъезда и терпеливо ожидал ее выхода и, когда она, наконец, выходила, их обоюдной радости  не было предела. Он сопровождал ее, сестру и целую ватагу мальчишек до самых дверей школы. Дружба их крепла день ото дня. Летом, когда занятий не было, а двери подъезда не закрывались, Волчок смело входил в подъезд и поджидал ее, скуля и повизгивая, у дверей квартиры. Часто они ходили вместе по грибы и ягоды. Но этим дело не кончилось. Любвеобильная душа Шапокляки стала привечать и других собак, приходивших иногда с Волчком. Так стали собираться сначала две, затем три, а ближе к поздней осени  и четыре-пять собак. Летом они оставались на улице, а с наступлением холодов норовили забраться в подъезд и остаться.
VI
Прямо под квартирой, где обитали Ивана да Марья с детьми, жила семья: муж с женой да сын с дочкой. Семья была дружная, работящая, но когда детям минул десяток годов, пришла беда – пить стал отец. А как напьется, лютым   зверем становится. Ревнив был очень. А тут, как на грех, загуляла жена, любила она  хвост распушить,  да и мужа, видно, решила  подразнить. Знала бы, к чему это приведет, зареклась бы навеки в любовные игры играть. Порешил  муж спьяну любовника, за что надолго  угодил  за решетку. Запила и загуляла  после этого жена, да так, что и под забором оказывалась порой.  Сын, толковый малый, перестал учиться, при любом сколь-нибудь обидном слове лез в драку.  Дочь, запуганная отцом и  не отличавшаяся соображением,  по любому, даже пустячному поводу обижалась и плакала.
Отец, отсидев положенный срок, вернулся и через неделю-другую после его возвращения кто-то, выйдя спозаранку высыпать мусор, увидел на тракторном прицепе торчащую человеческую ногу. Сообщили в сельсовет,  оттуда в милицию. Выяснять долго не пришлось. Вернувшийся из тюрьмы и ставший там и вовсе психически неуравновешенным,  грешник после второй или третьей бутылки  водки вскипел на собутыльника за показавшееся  обидным слово или намек и зарубил его топором, после чего отнес труп на свалку, даже не позаботившись толком упрятать. Так он получил второй срок.   Но вскоре смерть от чахотки положила конец его второй тюремной жизни, теперь уже совершенно бессмысленной. Жена после этого ушла к родителям, жившим в другой деревне,  а ставшие уже взрослыми  дети, не в силах жить в этих стенах, где все напоминало об ужасном прошлом и ничего хорошего не сулило в будущем, бросили все и двинулись, куда глаза глядят. Говорили, что им удалось устроиться на металлургический комбинат и получить сначала общежитие, а спустя некоторое время и квартиру.  Там и началась их новая и, дай бог, лучшая жизнь.
VII
А в опустевшую квартиру после длительного и солидного ремонта вселился новый сосед, Николай. Это был крупный мужчина с бычьей шеей,  пивным брюхом и обветренным и испитым лицом строителя. Он и был строителем, вернее, владельцем небольшой строительной фирмы. Каждое утро Николай выходил из дома в сопровождении жены и дочери, садился с ними в свой серебристый шевроле и отправлялся на работу. Как водиться, жена была бухгалтером фирмы, а  дочь – секретарем. К деревне и совхозу они не имели никакого отношения и было неясно, как они оказались житьцами этой квартиры. Выяснилось это скоро, и причина оказалась самой банальной, - Николай был родственником главы администрации поселения и за небольшую сумму они оформили акт купли-продажи квартиры, предварительно сделав ее ничейной, хотя в деревне было немало  заслуживающих получить это трехкомнатное жилье. К тому времени уже всем было ясно, что лбом стену не прошибешь. 
VIII
Подошли майские праздники. Николай широко их отметил. Весь вечер перед домом не смолкали громкие пьяные разговоры, звон стаканов, мат. Видно, так он решил отметить свое вселение, себя показать,  на других посмотреть, заодно и задобрить местную публику, чтобы снять обиды за неправедное вселение. Постепенно к дому подходили все окрестные забулдыги, их в деревне было немало, гораздо больше, чем бродячих собак, и каждому у Николая было, что налить. Шум, гам, пьяные речи не стихали всю ночь.   На другое утро,  точнее день, вся вчерашняя  компания в одиночку или стайками по лва-три  человека прохаживалась взад-вперед мимо дома Николая, обмениваясь мнениями и  ожидая его пробуждения. Он не заставил себя долго ждать, - пора уже было и самому опохмелиться.  И после небольшого утреннего затишья гульба продолжилась с прежней  силой. Добавились только здравицы в честь Николая и речи о том, какой он добрый, замечательный  и уважаемый мужик и как он хорошо понимает деревенских.  Так продолжалось все майские праздники. А непьющий за чужой счет народ недоумевал: зачем столько дней поить такую ораву и к чему устроенному человеку эти пропойцы- собутыльники? Выяснилось это очень даже скоро. Был канун выборов в депутаты сельсовета, а Николаю хотелось как можно быстрее стать депутатом, да и главе администрации еще один свой человек в сельсовете был весьма кстати. И Николай стал  депутатом,  электорат, на который он сделал ставку,  не подвел. Голосов любителей дармовой водки и пива хватило, чтобы стать   депутатом. Да и без подтасовок, возможно, не обошлось.
IX
Однако вернемся к собакам. Их частое пребывание и ночевки на лестничной клетке быстро надоели соседям Шапокляки. В подъезде стоял устойчивый и неприятный запах псины. Кошки, которые были у некоторых из соседей, не могли выйти на улицу. И соседи, обычно добродушно относящиеся и к привычной грязи в подъезде, и к нередким здесь  дракам и ругани, доносящимся сквозь стены, забеспокоились. В сельсовет одна за другой посыпались просьбы избавить их от непрошенных гостей. И сельсовету, куда и до этого не раз поступали жалобы дачников-москвичей на обилие бродячих собак, пришлось отреагировать. Из ветеринарной службы города были вызваны  собаколовы и бродяги выловлены. На этом история с бродячими  собаками, можно сказать, закончилась, но пара смышленных собак смогло спрятаться, чтобы   дать рост следующему поколению бездомных.               
Что касается поклонников Бахуса, то они еще несколько дней дефилировали мимо дома Николая в надежде на продолжение дармового пойла, но их отчаянным надеждам не суждено было сбыться: дело было сделано, выборы кончились, а следующим еще не скоро суждено быть. Один наиболее настойчивый любитель дармовщины месяца два мельтешил в окнах новоиспеченного депутата, вызывая его удивление своей настырностью, но ему объяснили, что это штатный дежурный по выпивке, который делает постоянные обходы по деревне и, если уж учует, что где-то пьют, своего не упустит.
А Николай думал о будущем и вздыхал: лиха беда - начало. И в голове бродили пока еще смутные и неясные думы о  большой Думе.