Improviser. Глава 17. Ванька

  Ваньку «хылили»*…

  И это было обидно, очень обидно. Игра в «чижа»** затягивалась, и затягивалась, по-видимому, из-за его, Ваньки, недомыслия. С самого начала он совершал пассы руками над каждой подачей каждого же подающего, приговаривая непонятные слова, и его тут же окрестили колдуном. Мальчишек поутру собралось на игру пятеро, и кому-то должно было не повезти. Не повезло на этот раз ему, Ваньке, и тому все были рады: отомстить «колдуну» - редкостная удача, редкостная...

  «Хылили» самозабвенно, отвешивая при каждом отбое «чижа»… а вот так… как тебе, колдун?...  побегай, побегай… в лобешник бы попасть «чижом» колдуну…

Спас положение вовремя появившийся отец:

  - Иван, час тебя ищу… марш домой!

  Пойдёшь со мной на заимку, можешь пригодиться; тётка Устинья, дура набитая, прибежала, как оглашенная, из тайги. Белый Монах, оказывается, на заимке нашей, крестом лежит на подлавке***, смотрит…

  Обеги дядьёв, вместе пойдём; тут дело семейное…

  Фома Аверьянович слыл человеком солидным, основательным, и его уважали во всём посёлке. Да, на некоторых жителей селения в своё время навёл страху таинственный Белый Монах, хотя выяснилось сразу после происшествия, что это дело рук городского из экспедиции. Молодой человек, побывав на погосте отшельников, пошутил неудачно, пытаясь привлечь к себе внимание некоей особы из местных.

  Проникнув на колокольню и набросив на себя простыню, под учинённый им же ночью колокольный звон, дважды… всего дважды! – прокричал имя любезной… Собиравшийся было уже укладываться дьякон Никодим проявил тогда неслыханную храбрость. Каким-то шестым чувством (с божьей помощью, вестимо!) вдруг понял - дело рук человеческих. И забрался под звонницу, и вывел незадачливого юношу с колокольни… так, на всякий случай, несколько крепче, чем нужно, пожав на прощание руку…

  Тем бы дело и закончилось, да колокольный звон в неурочное время разбудил одну женщину из ближнего дома… Начальник экспедиции наутро принёс извинения за своего человечка, привёл к старосте, и покаялся тот, и распили… нет, не под беленькую мировую, а под чай брусничный староста определял по глазам искренность покаяния.

  Время шло, подробности забывались, лишь вечерами неуёмных малышей, укладывая спать, грозные матери пугали – вот погоди, ужо заберёт тебя Белый Монах, научишься слушаться, неугомонный…

  Заимка же была своего рода базой, хранилищем, местом отдыха и ночёвок рыбарей и охотников на их путях к местам промысла. В летнее время сборщицы малины, трав,  грибов и прочих таёжных деликатесов иногда доходили до заимки, польстившись на богатейшие места. Тётка Устинья так одна пробиралась в тайгу, отыскивая только ей ведомые коренья и травы, и не раз там ночевала. Зная близкие места как свои пять пальцев и очень хорошо многие отдалённые, ей удавалось запасать и сушить в неказистой избушке свои богатства чуть ли не снопами. Уже потом, высушенное и тщательным образом переложенное в небольшие полотняные мешочки сухое снадобье, охотники мимоходом из тайги доставляли  в посёлок.

  Зимой потенциал заимки был огромен. С десяток местных промысловиков знали об убежище, сносили шкурки добытого пушного зверя под защиту крепких кедровых стен от зверья уже живого, развешивали и хранили в сибирских морозах до поры. Сооружение построили семейным образом предки Фомы Аверьяновича, и служило оно людям уже полтора столетия.

  И вот… что-то случилось… уж не повредилась ли умом Устинья? Чужие в тайге не ходят, да и что таиться летом в лесной избе? Летом там кроме сушёных трав, ягод да грибов богатств не сыскать. Определённо чужой затаился… но к чему?

  Опять же: летом в тайге боятся некого, зверь человечьего духа остерегается, обходит.

  Уж не озорство ли какое, уж не с большой ли земли гости припожаловали… да к чему в тайге тёток пугать? Пока пробирались лесными тропами, многое передумал Фома Аверьянович, многое. Лихих людей тайга не терпит. Однажды поведал ему отец покойный, Аверьян, незадолго до смерти своей, как тёмные людишки выследили его от города до погоста, да пробрались в молельню, скрали реликвию, Псалтирь, старославянским писаный.

  Поздно спохватились старообрядцы, но есть Бог на свете, защитил от лихих людей. Погоня привела в самые волчьи места, не спасли лихоимцев ни ружья, ни кони, и костей не осталось от злодеев, остатки от полушубков только нашлись, в прах разорванные, да упряжь, да возок опрокинутый, а святая книга себя защитила, целёхонькая нашлась в опрокинутом возке. Но то зимой было, а летом через болота не каждый полезет гостеваться, тут вертолёт нужен… лихим людям начальство вертолёт не доверит…

                - - -

  Человек в белом потерял счёт дням, но, не смотря на это, верил, что ему удастся вывернуться из передряги… найдена избушка – уже хорошо… сколько он уже бродил по тайге…

… надо вспомнить, вспомнить самое важное – Кто он… зачем он здесь?..

 … золотодобытчику потребовалась его одежда, а ему оставил парашют… к чему парашют в этой глуши, что тут было?..

… а мороз уже не чувствуется… спать хочется, спать…

… сколько он уже идёт?..

… ни документов, ни одежды…

… кто он, зачем он здесь?..

… ведь ничего дурного не сделал – получил пулю в плечо, чуть бы выше…

… хорошо, живым остался… хорошо, нашёл кочевье… нет, люди кочевья его нашли…

... а ведь ушёл от них, и собаки след не взяли… или взяли?..  или отделаться от него хотели?..

… парка преет… или у него жар?..

… собачий лай… опять собаки… неужели шли за ним, медленно, тупо… его боятся?..

                - - -

 - Устинья, без тебя не обойтись… человек, обычный человек… поспособствуй травами-настоями… ну какой он монах!..

                - - -

-  Садись, Фома Аверьянович, разговор долгий будет...  Заходил я к лекарке – не наш человек; странный, странный… праздношатающийся, верно.

  В прошлом году, если упомнишь, так меня два месяца не было, по нашим нуждам в Москве довелось побывать, со знающими людьми беседы вести. И ты мне поверь: много бездельников в Москве я повидал, очень много. В переходах подземных под ногами валялись, зачуханные, грязные… лицо одного запомнил – как живой передо мной! И не то чтобы просил чего у меня, нет, даже не это… так, глазами меня провожал, как прощался навеки, и я будто и не я вовсе, а именно тот, кто его, бродягу, на путь наставить сможет… а мне некогда, мне дорога другая.

  Оглянулся только, но вот почувствовал его – нет в нём силы, утонул, пропал человек в бессилии своём, и нужна ему соломина, но нет её, нет, потому что я эту соломину на его глазах же и сжёг, забавы ради, да покуражился ещё… стерпишь ли это? Терпи, ещё не то будет!

  Так вот гость наш его живо напомнил… что делать-то с ним будем? Бумаг при нём никаких нету, да и мычит только, говорить не волен. Беды с ним не наживём, часом?

- В силу ему за неделю не войти, а там Алексия приставим к нему, в помощь Устинье, не обеднеем работником. Поживёт с нами до морозов – может, что и прояснится, в город свезём.

  Крестик, правда, серебряный при нём... да подумалось - его ли крест?
Помнишь, в сухой год бродягу занесло в наши края без креста, ни нашего, ни никонианского; но ить нам такие не нужны. Человек без веры – разрушитель, дай ему только волю. Не хочу думать о нём такое, но думается - не за себя болею. А если и случилась беда с человеком – пусть Бог нас наставит и рассудит.

  Поживём – увидим…              

            * «хылить» -  «маять» проигравшего

           ** http://www.kakprosto.ru/kak-845559-kak-igrat-v-chizh

           *** чердак

                15. 09. 2014.