Петровна

  Петровна была символом вершины человеческих познаний об устройстве Вселенной под названием деревня Слобода. Петровна знала о любом малейшем передвижении человеческих атомов и молекул в этой Вселенной. Петровна знала всё о каждом из этих атомов и молекул в отдельности. Петровна была Большим Энциклопедическим Словарём и Википедией настоящего времени.
  Основным занятием Петровны был сбор информации. Информация поступала к ней по разным каналам. Она с утра до вечера сидела на крылечке или у окна и поджидала своих агентов. И каждый проходящий мимо считал своим долгом подойти и доложить Петровне обо всём, что он успел увидеть и услышать за отчётный период.      
  Собранная таким образом информация подвергалась тщательной и разносторонней обработке на вечерних заседаниях фан-клуба Петровны. В её крохотной кухонке помещалась куча народа от мала до велика – двери Петровниного дома были открыты для всех. Каждый, кто хотел, приходил в него обязательно со своим кулёчком снеди и складывал её в общак, которым был завален кухонный стол. На столе постоянно пыхтел самовар, и Петровнины гости пили чай с принесёнными яствами, среди которых была и печёная картошка, и пирожки-сушки-баранки, и яблоки-огурцы-помидоры, и пряники-печенья-конфеты, - кто чем был богат, то и нёс к Петровниному столу.
  Никто не знал, как её имя и сколько ей лет. Казалось, она замумифицировалась каким-то волшебным образом, и годы перестали властвовать над ней. Как будто она прожила на этом свете уже сто лет, и все эти сто лет нисколько не изменили её внешность. Худая, сгорбленная, с клюкой в руке, в пёстрой ситцевой кофте, аккуратно заправленной в длинную шерстяную юбку, в неизменном фартуке с карманами, из которых в нужный момент извлекался пряничек или конфетка в блестящей обёртке - для особо маленьких гостей; худенькие, острые черты лица, небольшие, спокойные серые глаза под кустистыми бровями – если бы не их доброе выражение, то её можно было бы принять за местную бабку Ёжку.
  Без Петровниного совета никто не мог обойтись. Деревенским бабам надо было обязательно знать её мнение по любому поводу. Поэтому почти ни в одной семье не было случая, чтобы хотя бы раз в день не задавался вопрос: «Ты куда это собралась?» - «Да к Петровне пойду сбегаю», - звучало в ответ. И это принималось как само собой разумеющееся. Мы, девчонки, могли прийти к ней просто так, и Петровна усаживала нас за стол, угощала чем Бог послал, то есть остатками вчерашнего пира, и начинала обстоятельно, не спеша, расспрашивать о нашем житье-бытье. В другой раз она могла налить чаю и сказать: «Ну, касатка, попей-ка чайку, а я прилягу пока – что-то поясница ноет, дожжик, поди, на ночь пойдёт». И точно: к вечеру нагоняло тучи и шёл дождь.
  На стене над кроватью Петровны висело три портрета в деревянных самодельных рамках, вытравленных марганцовкой. На одном портрете – молодые и красивые жених с невестой. Это были Петровна и её муж, который на войне был танкистом и в одном из боёв сгорел в своём танке. На двух других были запечатлены два молодых человека в солдатских формах. Это были два сына Петровны. Один из них пропал без вести в самом начале войны на границе, где он служил офицером. А второй погиб в конце войны почти у самого Берлина. Всего один раз я услышала об этом от неё самой, когда спросила про эти фотографии – кто это на них. Она тогда рассказывала, и потом долго вытирала кончиком фартука слезящиеся глаза. «Совсем слепая стала, три – три, а всё бестолку, лучше уж видеть всё равно не стану», - оправдывала она свои слёзы. Я пожалела тогда, что задала свой дурацкий вопрос. Но я узнала, что больше никого из родных не осталось у Петровны на этом свете. Поэтому, наверно, и привечала она любого, зашедшего в её дом. Я любила Петровну. А она любила всех нас.