Рёв страха. Глава 3

Проходит бесконечность дней, а то больше. Я давно потеряла счет числам. Уолс больше не достаёт. Видимо, он действительно понял всю свою суть или просто оскорбился.
Всё принимает свою рутину. Больше никакого назойливого мертвеца, ничто не тревожит меня, кроме всего мира. Я снова отвожу Тома и Лаки в Центр, и они так же молчат. Мне кажется, этот бесконечный круг будет продолжаться вечно. Утро, Центр, дом. Я хожу по кругу, где нет конца и начало чего-то другого. И я сама обрекла себя.
Когда машина подъезжает к центру и выходит неуклюжий дядя, тогда я оглядываюсь назад на Тома, собирающегося выходить:
— Как долго это будет продолжаться?
— Что? — Том растерян, как никогда,  а изумлён вдвойне.
— Как долго отвозить вас в эту лечебницу? Пока вы не вылечитесь?
— Я…нет, — Он находится в полном шоке, что и вправду заговорила с ним, но быстро собирается. — Нет, нас могут забрать, если мы никогда не вылечимся.
— Правда? И долго вы лечитесь? И как они…
Озарение приходит ко мне, я запинаюсь. Они убьют их или же продолжат делать опыты?
— А какой срок? Не могут же они бесконечно пичкать вас лекарствами?
— Могут, — печально отвечает он и выходит из машины.
Я смотрю ему в след. Бесконечно, — мотается слово у меня на языке.

***
На одном из уроков рисования, я прихожу раньше всех. Видимо миссис Райли ещё работает, так что я прохожу по рядам мольбертов. Тут-то плохая идея всплывает в моём мозгу. Я таращусь на мольберт мертвеца. Всегда было любопытно, за что можно хвалить его работы. Так что я крадусь к его месту. Он оказывается пуст, тогда я оглядываюсь и иду к полкам, где лежат остальные оставленные работы учеников. Просматривая, я удивляюсь их бездарностью. Честно, иногда, кажется, они приходят просто потратить оставшиеся остатки краски в этом городе.
Внезапно я вижу его выделяющего работу. Те же инициалы и корявый почерк. Работа подвергает меня в шок и восхищение, написанное настолько естественно и одновременно особенно. Оттенки желтого и ярко-оранжевого почти что светятся на холсте. Мне кажется, я вижу на нём свою молодость, смех и жизнь без печали, когда я смотрела на жаркое солнце и яркие деревья. И тут осознаю  вокруг этого не большого пейзажа знакомые черты. Нос, губы, тот же профиль — как и в зеркале. Моё лицо изображено на этом холсте, а на моей щеке и в волосах пейзаж природы. Возмущённая, я цыкаю.
— Что ты делаешь?
Вздрагивая, я роняю толстую бумагу. Уолс, насупившись, рассматривает меня, а после своё творение на полу. Замерев, я не знаю, что сказать. Он идёт в сторону меня, и я не понимаю, что обозначает его странное поведение, никогда не понимала. Останавливаясь почти вплотную, наклоняется вниз, касаясь плеча. Его запах обескураживает меня. Совсем не такой как я представляла. Он лишь простой и пахнет как от человека.
— Я еще не закончил. — Он кладёт холст обратно, пронзая меня взглядом и кривой ухмылкой.
И ещё долго я не могу забыть этот запах. Я думаю о нём, и он мерещится мне повсюду. Что-то новое и необычное, как запах белых страниц книг или же самой свежей летней поры. На смену ему приходит запах моего парня. Фрэнки снова лезет ко мне, и я окончательно убеждаюсь, насколько он смешон и ужасен.
— Послушай, ты когда-нибудь делал что-то противное для тебя от привычки и не мог отпустить от неведения чего-то в будущем. — Задаю однажды я ему вопрос, сидя с ним в парке.
— Че? — Тупо спрашивает он и обращает глаза с какой-то блондинки на меня. — Ты что сказала?
— Ничего.
— Нет, ты говорила про какое-то будущее? — Его озаряет, и он живо мотает головой. — У них не будет никакого будущего, Фи.
Я кисло отворачиваюсь. Так хочется бросить всё прямо сейчас. Но что бросать, если ничего и не имела? Я встаю, направляясь, домой. Он не идёт за мной, потому что он слишком занят задницей чьей-то блондинки.
Вскоре наступает день, когда приезжает тот политик, мы стоим в парке, а он на небольшой деревянной сцене. Толкает какую-то речь об улучшении хозяйства и лекарства на Земле. Он выглядит довольно ничего с очками и светлыми волосами лет так за тридцать. Но его взгляд исследует, как будто исследует каждого в этом собрании. И я к изумлению замечаю, что и сборище мертвецов здесь. Они совсем не далеко в первом ряду и во втором ряду. Сзади у меня открывается отличная возможность разглядеть полупрофиль Уолса. Слегка большой нос, не такие тонкие губы как у Фрэнки, слегка припухлые. А глаза всегда такие внимательные и пронзительные. Вдруг он оборачивается на меня. Мне становится стыдно, словно меня подсекли на каком-то порочном деле. Я снова гляжу на политика.
— В ближайшее время правительство Англии сообщит готовность полной реабилитации возродившихся новых людей. Адаптация самое главное в нашем великом обществе…
Его слова звучащие банальным твёрдым тоном не вселяют доверия, но всё-таки…Дальше будет хуже. Скоро, такие как они вылеченные, заполнят весь мир, всеми масками. Снова во мне борются противоречащие стороны.
Вскоре собрание заканчивается, и я устало иду вместе с толпой. Вдруг меня кто-то толкает за плечо, и я чувствую чьё-то сжимание руки. Как только замечаю русую шевелюру, поражаюсь моему ступору и потной руке, в которой оказывается маленькая бумажка.  Втихомолку открывая её, читаю, и понятие не имею, что делать. Он написал о встречи поздно вечером. Да нет же, это почти что ночь! Это бред, я ни за что не пойду к нему на встречу, нарушая комендантский час.

***
Оказалась, что это не так. Ночью, когда подходит тот назначенный час, мне становится любопытно. Что он может мне предложить, кроме своей мёртвой жизни, так что я крадусь из своего дома. Мне не от кого прятаться или идти между кустов так, как половина моих соседей умерло. Я оглядываю пустой дом и забираюсь по лестнице на косую крышу. Уолс сидит там, на голом матрасе, смотря в ночное полное звёзд небо. Я убеждаюсь, что он слышит меня, но не обращает никакого внимания, после чего сажусь рядом с ним на край матраса. Я сижу, подперев колени, уже несколько минут в тишине. Между этими минутами мне кажется, что мы спорить мысленно и спрашивать дела друг друга вовсе и не нужно.
— Ты в порядке? — Звучит голос в тишине.
— Нет, — Так же отвечаю я.
— Я тоже.
Уолс поддаётся в мою сторону, опираясь на руку, а другой тычет в небо.
— Видишь вон ту.
Я пододвигаюсь, смотря с его точки обзора на звёзды.
— Самая яркая на ночном небе — Сириус, в созвездии Большой Пес.
Всмотревшись, я выделяю горящую, маленькую белую огонёк звезды на синем небе, словно на большом тёмном куполе.
— В мифах маори Сириус считался существом, живущем на десятом небе, названным Рехуа и был ярчайшей и мудрейшей звездой. И поскольку Рехуа обитал на самой вышине в небе, ему не грозила смерть, Рехуа мог оживить мёртвых и излечить любую болезнь.
Завороженная я смотрю на свет звёзд, единственный освещавший тёмное небо. Как только до меня доходит смысл его слов, я взглядываю на него и вижу его серьёзное лицо в сантиметре от меня.
— Ты веришь в это?
Он отводит взгляд, отодвигаясь.
— Нет.
— Зачем ты позвал меня? Рассказать романтику про звёзды? Чтоб ты знал, я не из таких.
— А зачем ты пришла? — Насмехается он.
Я затыкаюсь. И вправду я понятие не имею, причину моего прихода к нему. Я снова кидаю на него взор. Он одет в футболку синего цвета такую же, как эту ночь. Я в смятении, замечаю его внимательные глаза, которые томят какую-то тайну или превосходство, которое не знаю я. От этого моя раздражительность с каждым разом растёт.
— Что ж, мне пора, — Отряхиваясь, я встаю.
— И ты не послушаешь о звёздах? — Снова он давит усмешку.
— И подтвердить твои знания об астрологии? Нет, спасибо.
Он изображает коварную улыбку и светящиеся глаза.
— Тогда может, выпьешь чаю? — Он показывает термос, спрятанный рядом с матрасом.
— В другом случае я бы сказала, что ты идиот, пить чай на крыше.
— Но сейчас не тот случай. И тебе холодно.
Я не уверенная, переминаюсь с ноги на ногу. У меня и вправду мурашки от холода. Я подозрительно прищуриваю глаза, глядя сверху вниз.
— А ты уже пил его?
— Нет.
Тогда я сажусь обратно, беру термос из его руки и делаю глоток. Морщусь.
— Что это? Только не говори, что это снотворное, чтобы усыпить меня.
— Это зелёный чай, чем он так плох?
— Всем.
— Поверить не могу, ты никогда не пробовала зелёный чай.
— Ну уж, прости, — язвлю я.
Мы снова замолкаем, и если я выпила половина чая, думаю, что мне пора идти, но он снова открывает рот.
— На самом деле я хотел поговорить, когда позвал тебя.
Иногда мне хочется оторвать его гнилой язык.
— О чем?
— О том рисунке, который ты увидела.
— О, нет.
— Если хочешь знать, я рисовал не тебя, а тот образ, который увидел.
— Что значит увидел, английский философ…?
— У каждого своё видение искусства.
Я снова ошарашенно таращусь на него.
— Ты сбежал с музея зомби-аристократов?
— Я каждый раз удивляюсь твоему набору связанным с этим словом, — С сарказмом восклицает он.
— Вот смотрю я на тебя и не пойму ты вправду такой или претворяешься?
— И вправду. А ты, претворяешься?
Я качаю головой. Мне все ещё не по себе находиться в его компании. Стоит только ему стереть эту защитную маску, и я сразу же уйду, вот что единственное удерживает меня. Всего лишь тональный крем.
— Ну, давай спрашивай, что ты хочешь.
— Что я хочу? С чего ты решил, что я вообще хочу.
— Достаточно посмотреть на тебя. — Говорит тот, кто даже не замечает ничего, кроме ночного неба.
— Хорошо, откуда ты?
— Отсюда.
— Я тебя раньше не видела.
Он ухмыляется
— Прекрасно, можешь не продолжать, Уолс или как там тебя…
— Моё имя Александр.
— Александр, — повторяю я, протягивая имя, — Спасибо, за отвратительный вечер, Александр.
Я быстро встаю, и чтобы не ждать, пока он опять окликнет меня, почти что бегом иду к лестнице — спуск к Земли, там где я буду вдалеке от нежити.
Вся проблема в том, что я забываюсь — кто он и что действительно творил ужасные вещи, все они. Ничто не может изменить их, повторяю я. Но навстречу приходит другой голос, он ведь действительно как обычный человек: познаёт искусства, шутит, и даже пахнет. Противоречия исполняют в моём разуме сущую борьбу друг с другом, и ничего не могу поделать. Но я знаю точно, он уже иссохший труп, который когда-то вонял смрадом, но сейчас всего лишь остаток от прошлого. Серая бледная из тухлых не рабочих органов ошибка планеты Земли.
Я ненавижу себя за сомнения о нём.