Только через литературу передаётся суммарный опыт

«Только через литературу передаётся суммарный опыт человечества»

ЗНАКОМИМСЯ БЛИЖЕ: АЛЕКСАНДР БАЛТИН

    Из отзывов о творчестве Александра Балтина:
    Один из самых плодовитых современных литераторов Александр Балтин — автор 25 поэтических книг, более 1000 публикаций в 91 издании разных стран. Печатался и в «ЛГ». При этом его первая и горячая привязанность к поэтическому творчеству не мешает активно работать в прозе, публицистике, драматургии, с переводами. В этом ещё и общественная позиция писателя — быть всему открытым и во всём находить материал для творчества. Достаточно просто посмотреть на содержание книги — и по названию стихотворений понять, насколько широки интересы автора: «Памяти Ч. Милоша», «По мотивам Фроста», «Нумизматика», «Остров Патмос», «Вытрезвитель с утра», «По мотивам «Академии смерти», «Ван Гог», «Игра в Бориса Рыжего опасна...», «Диалог с Гамлетом», «Граффити» и т.д. И потому вся скорбь мира не в состоянии заставить свернуть с раз и навсегда избранного пути. «Литературная газета», № 27, 2010г.).
    

   С.Т.  Александр, начнём с внешности. Она с первого взгляда выдаёт в тебе человека творческого. Я уже сказал в частной переписке, что увидев твоё присланное фото, сразу вспомнил Волошина и известного пермского поэта Игоря Тюленева, с кем знаком лично. То есть они такие же заметные - косматые, крупнолицые... Но, если не знать, что ты литератор, то можно предположить, что ты художник. Именно такими бывают художники, на мой взгляд. Отсюда вопрос: кем тебе передана такая колоритная внешность? Расскажи кратко о своих предках, о своих родителях, о братьях и сёстрах… И откуда у тебя такая не менее колоритная фамилия? Или это псевдоним?

А. Б.    Уж не знаю, Сергей, на счёт колоритности моей внешности – но я таков, каков есть. В юности был похож на отца, сейчас едва ли. Отец мой был человеком ярчайшим – физик, кандидат наук, занимался физикой плазмы, завзятый путешественник – объездил весь Союз: от Ямала до Казахстана, от Камчатки до Львова – а за границу тогда выбраться было трудно; библиофил, собравший огромную коллекцию книг, спортсмен, имевший высокие разрядами по лёгкой атлетике и волейболу, обладатель красивого, оперного баритона – мог бы делать карьеру на сцене, но предпочёл науку. Увы, прожил он 52 года, едва ли полностью раскрывшись, реализовавшись.
    Мама – калужанка, приехавшая в Москву в 1955 году, поступать в институт: Пищевой. Она жила у Александры Константиновны Матовой, ныне несправедливо забытой певице – солистке Большого театра, заслуженной артистки РСФСР, которой приходилась внучатой племянницей. Отец ходил к Матовой заниматься вокалом, так там они и познакомились с мамой…
    Долгие годы мама работала в Торгово-Промышленной палате: экспертом-виноделом, сейчас на пенсии.
    Родственники мои – все по маминой линии – в основном в Калуге, где собственно я и родился, хотя никогда там не жил: мама сразу увезла. Старшие родственники, увы, в основном уже на Пятницком кладбище.
    Балтин – моя фамилия, при сочетании – Александр Балтин: два «ал» - одно открытое, другое закрытое – я вряд ли нуждаюсь в псевдониме. Но – что означает фамилия я не ведаю, от деда по отцовской линии досталась, которого я не мог знать (умер в 1953 году), и имеет она еврейский окрас: Михаил Моисеевич Балтин был евреем.
    
  С.Т.  Выходит, что мы одно поколение с тобой, поскольку родился я в конце 50-х. Как я понимаю, вырос ты в Москве. У меня немало друзей в столице, но у каждого своя судьба... У вас была семья интеллигентов, людей науки, искусства. Что впитывал ты дома, как учился в школе, чем увлекался и когда стал писать?

А.Б.    Нет, Сергей, на одно поколение мы не тянет - я родился в 1967 году. Впрочем, все поколенческие деления весьма условны, и поколенческами делами я никогда не был озабочен. Вырос я в Москве - и не мыслю себя без неё, без её проулков, жемчужного раскаты площадей, старых церквей, ожерелья бульваров. Рос в интеллигентнейшей, мягкой среде, и впитывал, думаю, лучшее, что может впитать человек - добро, заботу, нежность... Школу не любил, учился кое-как, с десяти - примерно - лет, когда меня поглотила литература и когда я начал писать, жил скорее в своём мире, в капсуле, создаваемой постепенно, чем в реальности - со скучной казёнщиной школы. Есть в моей писательской биографии один странный нюанс - с десяти лет я писал только прозу: сказки, рассказики, пьески: разумеется, всё это не имело никакого художественного значенья, а стихи стал писать в 21 год. К прозе – которую можно печатать – пришёл уже после ближе к 40.

С.Т.    Ну, не настолько уж мы рознимся в возрасте, чтоб не быть одним поколением, всего-то на 8 лет я постарше… Значит, как и большинство из нас, пишущих, к «пробе пера» сочинительского ты пришёл в школе. Я тоже её не очень обожал, но по другим причинам. Например, пионерский галстук на общешкольной линейке с меня был снят за разгильдяйство не менее торжественно, чем повязан вначале, когда принимали в пионеры…
    Но у тебя был отец и - помимо всех дарований - он был спортсмен. Не занимался ли ты каким-то видом спорта? И потом, в городе, тем более в Москве, столько возможностей – и для спорта, и для развития творческих задатков: те же театры, те же актёры и писатели. Я, сельский мальчишка, первого живого писателя увидел лишь в 15 лет, приехав учиться в донецкое училище. И был им слепой поэт-фронтовик Николай Рыбалко из Краматорска. Я это к тому, что городские мальчишки в развитии в наше время опережали своих сельских сверстников.
    Твои первые встречи с писателями, твои литстудии и первые публикации – где, что, когда, с кем?..

А.Б.    В детстве, Сергей, спортом не интересовался совсем – считал пустым, нелепым занятием, ни красоты его, ни своеобычной поэзии спорта не чувствовал. Увлёкся – в 18 лет: тяжёлой атлетикой. Но с моим зрением – сильная близорукость – ни в какие секции не брали, так что я стал качаться в полуподпольных «качалках» - на изломе Союза их много было. И года четыре занимался самозабвенно, потом забросил: времени просто стало не хватать…
    Театры, музеи, художественные выставки – этим всем мои детство и юность были окрашены густо, может, до чрезмерности, поэтому во взрослом возрасте редко куда выбираюсь – отчасти переел.
    А с литературным миром отношения у меня специфические – никогда ни в какие литстудии не ходил, как-то не сложилось. Лет с двадцати трёх стал рассылать свои опусы – по журналам и литераторам. Первым, с кем познакомился в жизни, был Леонард Лавлинский – замечательный поэт и интересный критик, он возглавлял журнал «Литературное обозрение», где впервые и были опубликованы мои стихи в 1996 году. А прозу впервые опубликовали в русскоязычном американском журнале «Florida», в 2007 году.
     Конечно, за годы литературной работы я был знаком со многими литераторами, но близко общаться ни с кем не получалось, так что я привык жить вне литературной среды – всё в той же собственной капсуле.

С.Т.    Ну, быть писателем - по сути, по духу, по слову, - и оказаться вне литературной среды – это непросто, а иногда и трагично... На собственную капсулу воля нужна и самодостаточность. Вижу по твоим произведениям, что и то и другое у тебя есть. Правда, чаще твою самобытную прозу смотрел. И честно скажу, она мною воспринимается, как поэтические произведения. Я имею в виду твои миниатюры. А в более крупных прозаических жанрах ты работаешь? Вообще, что для тебя стихи, и что проза?
А.Б.    До определённой степени моей визитной карточкой может являться такое, печатавшееся много раз – в диапазоне от «Литературной газеты» до журнала «Florida» стихотворение:
    
* * *
    Расходясь с похорон, говорят
    О таких пустяках, что нелепым
    Предстаёт погребальный обряд,
    Разорвавший житейские скрепы.
    
    Или прячут тоску и испуг?
    За спиною кресты остаются.
    А учитель, товарищ и друг
    Не вернётся, как все не вернутся.
    
    Приглушённо звучат голоса,
    За оградой мелькают машины.
    А сознанье страшат небеса,
    И пугают большие глубины.
    
    Потому говорят о семье,
    О делах, о грибах, о соседях.
    Потому позволяют себе
    Раствориться в случайной беседе.
    
    Ибо мучает плотский итог –
    Красный ящик и чёрная яма.
    И ложится осенний листок
    На ступеньку высокого храма.
    
     Трагичного в положении изоляции, в существовании вне литературного мира не больше, чем в положении любого человека, старающегося честно и на пределе данных ему возможностей делать своё дело. Кроме того это положение имеет и свои преимущества – не надо фальшивить, говорить не то, что думаешь, подпевать, когда хочется молчать и думать.
     Непросто ли жить в такой изоляции? Только в том смысле, что печататься несколько труднее – везде любят своих, но мне удавалось – пока – публиковаться, и даже немало.
    Ты совершенно верно определил мою короткую прозу – это стихотворения в прозе, по сути.
    Из более крупных форм у меня есть эссе, пьесы, несколько «полноценных» в смысле объёма рассказов, хотя я знаю, что и миниатюры мои рядом людей воспринимаются именно, как рассказы.
    Но главное для меня – поэзия, просто так получилось, что на Клубочке больше пошла именно проза – её и предлагаю.
    Из 67 книг, что мне удалось издать – прозаические только четыре, остальные – стихи, поэмы, переводы.
    Что для меня поэзия? Проза? Литература вообще?
    Образ жить и мыслить, растворяясь в стихии слова, познавать жизнь – и то, что за нею – а лучше сказать над нею – сокровенные её причины. Музыка, архитектура, живопись могут давать очень высокие состояния, возвышать душу, поднимать её до захватывающих высот, но только через литературу передаётся суммарный опыт человечества, только она показывает разнообразие человеческих типов, в конечном итоге уча нас смирению и доброте, стойкости и кротости.
    
  С.Т.  67 книг! Я опешил, Саш! Я и вместе со всеми своими авторскими, коллективными да редакторскими столько не набрал – ну, скажем, со времени вхождения в Тюменский Дом писателей в качестве семинариста в 1994 году. (Тогда дебют мой в городском коллективном сборнике стихов и прозы состоялся). Наверное, это все же твоя библиография? И ещё упоминание о пьесах и переводах обратило на себя внимание. Пьесы где-то ставились – на радио, в театре? А переводы – стихи, проза? С каких языков, каких авторов?
   
    А. Б. Да, Сергей, наверно, это очень много. Тем не менее, на сегодняшний день у меня действительно 67 книг. Была спонсорская помощь, вот и получилось. Тиражи, естественно, небольшие – в диапазоне от 100 до 1000 штук, но…уж какие есть.
    У меня три пьесы – две иронически-метафизические, и одна… «достоевская», как я в шутку говорю. Все они печатались. На бумаге – в красноярском журнале «День и ночь» - одна из них. Остальные многократно в различных интернет-изданиях.
    Но для того, чтобы пьесу поставили, нужны связи в театральных кругах, а у меня их нет. Мне посчастливилось общаться с двумя нашими знаменитыми актёрами – Евгением Весником и Валентином Гафтом. Весник читал мои стихи в одной из своих радиопрограмм, но - и тогда с Весником и ныне с Гафтом я не общался настолько близко, чтобы предлагать прочесть свои пьесы.
    Вообще для поэта пьеса – своего рода продолжение стихотворения, когда каждая реплика соответствует мысли, уложенной в стихотворную строчку.
    Переводил я с разных языков - с подстрочника, конечно - включая языки для нас весьма экзотические: древневьетнамский или исландский. Серьёзнее всего работал для «Антологии сербской поэзии» - роскошного тома, это собственно (переводил сербскую «классикесу» Десанку Максимович) и был мой первый опыт перевода.
    
С.Т.    Очень интересно всё это. Интересно открывать для себя творческий диапазон автора, какие-то вехи в его судьбе – жизненной и литературной. Ведь после по-другому и на произведения писателя смотришь. Вообще, встречи с интересными и известными людьми всегда обогащают нас. Вот Гафт – ну, он, несомненно, великий актёр! А какой остроумный поэт!
    А пьесы, переводы… Я пытался с языка ханты - с подстрочников – перекладывать стихотворения на русский. И… писал свои новые стихи на заданную тему. Очевидно, переводчиком нужно родиться, как и поэтом.
    Но вернёмся к тебе, Александр. Чтоб полнее понять неординарного человека, а в нашем случае писателя, читателю всегда хочется узнать и бытовую сторону его существования, то есть его частную жизнь.
    Где ты работаешь? Твоя семья, дети?..
    
 А.Б.   Переводы, Сергей, непрофессиональных переводчиков – таких, как я – думается, в сущности, продолжение их собственного пути – пути их поэтических исканий; но из них – из переводов – возвращаешься обогащённый…
    Внешне моя биография скучна и уложится в одну-две строки; подлинная биография, как представляется мне, это биография человеческого духа – у писателя она открывается – или приоткрывается - в том, что он и пишет, вернее – как он пишет.
    После школы нигде не учился. Пошёл работать в Политехнический музей. С конца восьмидесятых по сегодняшний день работаю в библиотеке Финансовой академии.
    Я женат. Детей нет.
    Вот такой сухой, схематичный портрет моей внешней жизни.
    Поверь – к нему нечего добавить.
    
    С. Т. Да, согласен, что биография духа важней… Но у нас в писательских кругах говорят, что без биографии нет поэта... Так что здесь ты просто скромничаешь. Потому как для меня поэт есть – это мой собеседник, то есть ты. А значит, есть и биография. Конечно, многое можно вычитать, «выудить» из твоих произведений. Но ведь хочется кратчайший путь пройти… Потому биографические данные писателя для меня и наших читателей всегда важны.
    Как я понял, ты не служил в Вооружённых Силах СССР? А где бывал в жизни, в каких «географиях»». Москва Москвой, но это не вся Россия и, тем более, не вся наша чудесная планета. И, если не секрет, кто супруга - её профессия, увлечения? Ведь, перефразируя Евтушенко, можно сказать, что жена поэта – больше, чем жена…
    
А. Б.    В нашей современности, Сергей, мне кажется, поэт без биографии – в том смысле какими они бывали раньше: пышными, яркими, богатыми даже и на приключения – явление вполне распространённое. И уж в любом случае внешняя биография не определяет «стихоряд», хотя и влияет на него, конечно.
    В армии я не служил, со зрением, как у меня – минус девять – никогда не брали. А в очках я лет с одиннадцати что ли? Уж сам не помню… Очки – давно и надёжно – часть меня…
     Много путешествовать мне не довелось – вспоминаю, как счастье, детские поездки в Болгарию и Эстонию, с родителями, конечно. Не раз бывал на Чёрном море, на Азовском. Ну и в ряде городов России, естественно, бывал. В последние годы езжу только в Калугу. Я вообще очень люблю русскую провинцию – её аромат, её тишину, своеобразие задумчивых пейзажей, щемящую грусть-радость, охватывающую в руслах изогнутых, причудливых переулков. Кстати, эссе моё – довольно большое «Провинция» - опубликовано на Клубочке. Оно публиковалось и в других – бумажных и электронных – изданиях.
     Есть и внутреннее видение мест, в которых физически не бывал, но которые знаешь…по другим существованиям что ли? Так, у меня есть книжка (изданная) «Итальянские блики» - прочитав её когда-то, Весник сказал: «Будто снова в Италии побывал»… Вот такие странности географии-поэзии.
     У жены моей два высших образования – филологическое и психологическое – наверное, компенсирует отсутствие у меня высшего.
    Работает же она ныне в крупной косметологической компании.
    
С. Т.    Эстония!.. Это 2, 5 года моей службы на Балтике. Наверное, у тебя есть что-то об этой стране, о её ледниковых камнях и корабельных соснах. Я вот теперь понемногу пишу роман о том крае, не столько о нём, сколько о себе в нём… А очки – это теперь и мне понятно, тоже часть меня с определённого времени: возрастное.
    Ощущения «других существований» - они и мне знакомы. Да и нельзя без них писателю. У кого нет воображения, кто не может выйти из своего Я и войти в своего героя, в события, о которых говорит, во время и место, о котором пишет – тот вряд ли создаст что-то стОящее. Потому мы и проживаем тысячи жизней, миллионы существований – от бытия просёлочной дороги, которую живописуем, до размышлений валуна на обочине этой дороги…
    Потому, вероятно, и «Итальянские блики» твои откликнулись в Вестнике. И с женой, раз она филолог, тебе повезло. У меня последняя жена была музыкант – по образованию и по существу. И сколько же глухоты она излечила во мне!
    
    Твоё отношение к музыке и вообще к другим родам искусства. Я с ощущением добавочного зрения читал некоторые твои миниатюры об этом…
    
   А. Б. Об Эстонии, Сергей, я вспоминаю часто, очень часто – будто вновь погружаюсь в перевивы Таллиннских улиц, брожу, точно ища себя, прежнего, замираю у входа в Олевисте, потом соприкасаюсь душой с таинственным полумраком внутри церкви… Хотелось бы ещё побывать в зимнем Таллинне: я бывал там только летом.
    Конечно, я писал об Эстонии, о Таллинне в основном. Вот, например, два таких стихотворения:
    
    ТАЛЛИННСКАЯ ЭЛЕГИЯ
    
    Мне грустно, Таллинн, без тебя –
    Без черепицы старых кровель,
    Без кирхи, что увижу в профиль,
    Боясь зайти – ведь грешен я.
    
    Без переулочков твоих,
    Где настоящее теряешь.
    По сумме зданий городских
    Средневековье изучаешь.
    
    Я в Кадриорге видел пруд –
    И в нём как сон мерцали карпы.
    И мой средь зелени маршрут
    Легко без плана рос, без карты.
    
    Мне, верно, больше не попасть
    К сереющему сталью морю,
    Где ангел крест вознёс – как власть,
    Опровергающую горе.
    
    Со смотровой площадки мне
    Уже не видеть нижний город.
    И память юности в цене,
    Когда ты сам уже не молод.
    
     И:
    
    ЗИМНИЙ ТАЛЛИНН
    
    Картинка успокаивает нервы,
    Картинка – зимний Таллинн – на стене.
    Как будто город отворён, и недра
    Его весьма любезны мне.
    
    На черепице белый снег мерцает,
    Соборы колют неба синеву,
    Не больно колют – каждый это знает,
    И я – поскольку долго я живу.
    
    Дома, чьи окна тайною богато
    Наполнены, видны проулки мне.
    И облачко в углу – оно крылато,
    И о крылатом вспомнится коне.
    
    Музыка, живопись, архитектура – безо всего этого, вероятно, не смог бы существовать.
    Больше всего в жизни я слушал Баха, Моцарта, Шопена, Малера, фрагменты из итальянских опер.
    Бах, мне кажется, это предельная концентрация музыкальной мысли, композитор-сумма, заключающий в себе всю последующую музыку – как бы в проекте, но сам, своими сочинениями, возносящий нас на изрядную высоту…
    Мои любимые художники (их много, но назову трёх): Эль Греко, Брейгель, Ван Гог.
    Эль Греко, по-моему, это вообще пик – тут живопись переходит предел человеческой гениальности, выводя уже в чистое религиозное горение. Как Эль Греко изображал святых и Христа!.. Подобного этому в живописи не было: текущие смыслом высшего знанья глаза прожигают душу; а лица… тут как бы многие состояния свёрнуты в одно, и личность предстаёт в тотальном многообразии…
    Из архитектуры, пожалуй, ближе всего готика – подобного стремления ввысь последующая архитектура едва ли знала…
    
  С. Т.  Да, Таллин, Толстая Маргарита, Ратушная площадь, Певческое поле… Через него, мимо знаменитой ракушки-амфитеатра чудаковатый мичман с чудаковатой фамилией Шамотайло – командир водолазов на нашем корабле – неоднократно водил меня на гауптвахту…
    А готика – именно Таллин наколол ею обычно дождливое прибалтийское небо на себя... Спасибо за стихи о столице эстов, Саша, многое вспомнилось... И Моцарт, конечно, и Греко. Хорошо, личностно, ты говоришь о них. Для иллюстрации к разговору, нет ли у тебя стихов о музыке и о живописи? Вспомни, покажи нам.
    А после расскажи о своей первой книжке и о той, что издана в последнем времени.
    
А. Б.    Стихи о любимых художниках и композиторах у меня, конечно, есть, но, чтобы не «перегружать» нашу беседу стихами, ограничусь одним – об Эль Греко:
    
    ЭЛЬ ГРЕКО
    
    Критских мастеров секреты он
    Укрепил оснасткой маньеризма.
    Вычислена золотая призма,
    Сквозь неё виднее небосклон.
    
    Небосвода тайны показать
    Взглядом и святых да и Иисуса
    Мог – владетель мастерства и вкуса.
    Раз горенье – невозможна гладь.
    
    Светом, скорбью, суммою всего
    Взгляды, им сгущённые, сочатся.
    Через них горенья торжество
    Выражено. Не встречаем часто.
    
    Вот Спаситель мира. Посмотри –
    Прожигает взгляд инфраиконы.
    И духовной светопись зари
    Продиктует тут свои законы.
    
    Высота Толедо – город весь
    Лестницею мощной поднят к храму.
    Вот пейзаж. Одновременно – весть,
    Как же весть вместить в простую раму?
    
    Больше нежли живопись – пласты
    Данные Эль Греко. Много больше.
    Ты живёшь – и тем страдаешь ты,
    Болью изводим душевной. Боль же
    
    Говорит, что жив. Ты не святой.
    На святого смотришь, ощущая
    Стыд за жизнь свою. Притом иной
    Не получишь – где ты, золотая?
    
    Золото духовное влечёт.
    Взгляд Христа я вновь припоминаю.
    Вертикаль жизнь изменить зовёт,
    Следовать ей как – увы, не знаю.
    
    Без личностного отношенья, Сергей, и невозможно восприятие музыки, живописи…Эти творцы – глыбы духовной мощи, и вместе с тем, родные глыбы.
    Первая книжка у меня вышла давно – в 1998 году, называлась «Керосиновая лампа», тогда родные помогли деньгами.
    Впоследствии, ряд книг я издал на Государственную стипендию, которую получал в Союзе писателей Москвы. Одну из книг мне издали в Финансовой Академии, где я работаю.
   
    
С. Т.    Ты не сказал о последней вышедшей в свет книге. А ещё, что тебя связывает с Союзом писателей Москвы?
    
    Последняя книжка моя – Переводы. Она маленькая – 32 страницы.
    Ранние переводы – из английской поэзии – я включать не стал.
    А в книжке довольно широкий спектр – от древнегреческой поэзии до современной итальянской поэтессы Альды Фортини.
    В Союзе писателей Москвы я состою с 1999 года.
    После выхода первой моей книжки мне предложили вступить.
    Вот собственно и всё…
    
  С. Т.  Ну вот, выяснилось, что всё же состоишь в писательской организации… Значит, не совсем «в собственном соку» варишься. Московская писательская организация, по моему, самая крупная у нас по региональному статусу. И в ней россыпь имён, прославивших отечественную литературу. Но кого из наших российских современников ты читаешь и кого назвал бы величиной?
    
  А. Б.   Сергей, ты немножко перепутал – я состою в Союзе писателей Москвы. Московская писательская организация, насколько я знаю, это часть Союза писателей России.
    У меня есть три любимых современных поэта – Игорь Калугин. Борис Рыжий, Михаил Анищенко… 24.11.2012 Анищенко умер…
    Так, что теперь все они мертвы…
    Поэзия трёх этих поэтов действует на меня гипнотически, и каждый из них – величина.
    К сожаленью, сколько-нибудь отчётливое признание из них получил только Борис Рыжий. Как сложится посмертная судьба Игоря Калугина и Михаила Анищенко – Бог весть…
    Многие в современной поэзии мне интересны, многих читаю с удовольствием, радостью… Но назвать хотелось именно этих.
    
  С. Т.  Да, Саша, я неправильно выразился. У вас отдельный Союз (я в СП России) и создан ваш в 1991 году (заглянул в справочник). И, тем не менее, все мы - в каких бы союзах ни состояли – служим Слову, служим отечественной литературе. О Борисе Рыжем я, ещё живя на Севере знал. Мы дружили с писателями Урала. О Калугине – каюсь – ничего не слышал. А что Анищенко умер – от тебя только что и узнал. Известие трагическое и для меня. Сильный поэт, не пройдёшь мимо… И, будем надеяться, новые поколения не пройдут…
    
   P.S. Уточнение из интернета: АЛЕКСАНДР БАЛТИН – член Союза писателей Москвы, автор более 60 книг (включая Собрание сочинений в 5 томах), свыше 2000 публикаций в более, чем 100 изданиях России, Украины, Беларуси, Башкортостана, Казахстана, Италии, Польши, Словакии, Израиля, Якутии, Эстонии, США, лауреат международных поэтических конкурсов, стихи переведены на итальянский и польский языки.
    
    Сергей Тимшин, Александр Балтин. 29-30 ноября 2012 г