Полина. История одной жизни

                Ничто в жизни не достаётся даром, кроме божьей благодати
                Аврелий Августин

Несмотря на то, что в молодости она очень нравилась мужчинам, замуж Полина вышла поздно – в 29 лет. До этого были бесконечные перебирания кандидатов, выискивание у них достоинств и недостатков – главным образом недостатков – то не вышел ростом, то нет отдельной квартиры, а то ест второе ложкой, да к тому же ещё и сидя боком к столу, а годы шли, соискателей становилось всё меньше, и вполз в душу гаденький страшок перед пока ещё гипотетическим одиночеством. Был ещё один, может быть, самый важный нюанс, сокращавший число кандидатов: семья Полины была единственной еврейской семьёй в местечке, и молодой человек, с которым её знакомили, должен был иметь в пятой графе соответствующую запись – понятно, какую. Поэтому отец возил её знакомиться в Киев, где при помощи тёток, двоюродных сестёр и еврейской сватьи, жившей на Подоле в дурно пахнущей квартире, осуществлялась череда ни к чему не приводивших смотрин.
Но судьба хоть и не фраер, а шанс Поле всё же подарила, причём тогда, когда та уже перестала надеятся встретить что-то стоящее. Я хорошо помню этого доброго, весёлого, компанейского и при этом – со слов взрослых – неглупого и делового человека. Он без преувеличения был на то время единственным из соискателей полиной руки, о котором можно было сказать не просто что-то хорошее – вообще можно было что-то сказать. Звали его Пётр, Петя, он нравился родителям, да и всей родне, и были уже обмены визитами –  родители Полины гостили у его мамы в Киеве, а его мама – у них в Бородянке, и Полин отец с тётей Эстер уже прошвырнулись по киевским ресторанам на предмет устройства торжества, пышного и по возможности недорогого, но тут грянула катастрофа – Поля отказала жениху. Родители были в шоке, вся родня встала на уши – и петина, и полина, влюблённый жених был безутешен, но Поля была непреклонна – ростом не вышел. Хотя на самом деле они были одного роста и в паре смотрелись очень даже ничего.
Вообще говоря, осуждать Полю за этот шаг вроде бы и не следовало. Её можно было понять: темпераментная, пышущая энергией и женской силой, Поленька интуитивно почувствовала (не исключаю, что и не только интуитивно), что Петя не подходил ей чисто физиологически – в дополнение к тому, что не слишком нравился ей внешне. И когда два эти фактора соединяются, что-то изменить может только разум. Будь на месте Поли женщина взвешенная и здравомыслящая, петина к ней любовь, положительные стороны его натуры – хороший характер, доброта, и не в последнюю очередь - материальное положение и социальный статус - перевесили бы чувственно-романтическую сторону. Но не тут то было, и дурная поленькина кровь, взыграв в полной мере, не оставила доводам разума – если они вообще имелись, в чём я очень сомневаюсь – никаких шансов.
К этому времени относится некая семейная притча: спустя месяц-другой тётя Эстер встретила петину маму, и та якобы сказала ей следующее: "Ваша бессердечная племянница нанесла Петеньке травму на всю жизнь, и Б-г её за это накажет ". Не знаю, оказались ли её слова вещими, или просто так сложилось, но вся полина последующая жизнь проиллюстрировала это в полной мере.
Замуж Поля всё-таки вышла, о чём было уже упомянуто. Звали его Самуил, у него была отдельная комната в коммунальной квартире в самом центре Киева, и это оказалось решающим фактором, а на  романтику Поля уже не смотрела – не до того было, возраст поджимал. И правильно не смотрела – у Сёмы, как потом выяснилось, была некая аномалия придатков, и он не только не мог иметь детей, но и не был способен к полноценному соитию, т. к. вследствии упомянутой аномалии страдал преждевременным семяизвержением.
Но какое всё это имело значение, когда Поленька наконец-то  перебралась из Бородянки в Киев, приобрела статус замужней женщины и отдельную жилплощадь! Эти параметры новой полиной жизни на тот момент окончательно перевесили чувственную сторону, а детей, как выяснилось, она не особенно-то и хотела – то ли вследствии врождённого эгоизма и нежелания отдавать себя кому-либо, то ли из-за профессии – Поля работала воспитателем в детском саду, и род занятий оказался для неё заменой материнству.
Замужество, однако, продлилось недолго – сёмина аномалия из доброкачественной переродилась в злокачественную. Для Поли это было страшное время, оставившее след на её психике, что - с учётом того, что случится в её будущем  в дополнение к уже произошедшему - проявлялось в мнительности, поисках болезней у себя и бесконечных визитах к врачам.
Похоронив Самуила, Поля разменялась с соседями по коммуналке и стала хозяйкой отдельной однокомнатной квартиры. Приведя её в образцовый порядок, Поля вернулась к тому, чем занималась когда-то – к поискам мужа.
От первого замужества у Поли осталась пара-тройка воспоминаний столь дорогих, что она их как бы канонизировала (если воспоминания вообще можно канонизировать) и время от времени возвращалась к ним в разговорах со знакомыми или родичами: первое – как они с покойным Сёмой, гуляя вечером, зашли в гастроном, купили 100 грамм ветчино-рубленной колбаски (полина лексика сохранена), и она тут же, во время прогулки, её съела; второе – как они с покойным Сёмой, отдыхая в Ливадии, загорели дочерна – не это ли спровоцировало перерождение сёминой аномалии – и ели персики размером с мужской кулак (при этом Поля сжимала левую руку в кулак, а правой обводила вокруг, как бы добавляя объёма); третье – как уже во время сёминой болезни она собрала консилиум профессоров и во что ей это обошлось; ну и ещё кое-что – по мелочам.
Второй брак ей устроила та же сватья, и тоже после многочисленных смотрин и нескольких романов, первый из которых случился вскоре после сёминой кончины. Человек, ставший полиным любовником, приходился не то двоюродным, не то троюродным племянником покойному мужу тёти Эстер.
В сексуальном плане он оказался полной противоположностью покойному Самуилу. Это был настоящий жеребец, неутомимый в постели. Поля сразу как-то обабела, осела, потеряла сохранившиеся, несмотря на возраст – а она уже приближалась к сорока – воздушность и лёгкость, и часто по утрам можно было видеть у неё синяки под глазами –  свидетельства ночей, наполненных любовью. И то, чего она вожделела ещё совсем недавно, стало её отвращать. Это, да сутенерские замашки жеребца, убеждённого в том, что женщина должна его не только ублажать, но и содержать, предрешило исход связи. Юра – так звали полиного друга – посещал её несколько раз в неделю, и в такие дни Поленька запекала в духовке курицу, жарила невероятное количество картошки, нарезала невероятное количество купленных на рынке овощей, обильно поливала их сметаной, выставляла на стол 3-4 бутылки пива, и Юра не торопясь всё это (или почти всё) употреблял. После чего так же неторопливо и основательно он употреблял Полю. Утром, плотно позавтракав и разжившись у Поли деньгами на такси, он отправлялся на работу. Длилось это в течении как минимум полугода, и рассчётливой и прижимистой Поле, в конце концов, надоело. Сожитель был отлучён от стола и тела с присущей ей решительностью и категоричностью.
Юра ездил в Бородянку к полиным родителям, умолял их убедить её вернуться и плакал, сидя с полиным отцом в садике на скамейке. Он был готов на всё – отдавать Поле зарплату, оставить своего 8-летнего сына с бабкой – Юра был вдовец, обменять две их квартиры на одну большую и жить там вдвоём в любви и согласии – ничего не помогло. Приговор был вынесен и обжалованью не подлежал.
Я думаю, с самого начала, несмотря на восторги, Поля даже мысленно не связывала своё будущее с Юрой, так как упомянутые смотрины всевозможных разведённых, вдовцов и старых холостяков продолжались и в процессе описываемой связи, чему причиной было наличие у Юры сынишки. Сама мысль о существовании в её доме чужого ребёнка была Поленьке нестерпима.
Второй роман был неким недоразумением. Это был  прожженный ловелас и картёжник,  изрядно потасканный,  да к тому же ещё и женатый. Ни в эмоциональном, ни в чувственном плане он не представлял для Поли никакого интереса, а был лишь удовлетворением её тщеславия – вот, мол, какого зверя заарканила. Расстались они незаметно и без эмоций.
А смотрины шли своим чередом. И, наконец, увенчались успехом.
Как-то Поленька поведала своей двоюродной сестре Циле, дочке тёти Эстер, что познакомилась с очень интересным человеком, "он работает парикмахером, но выглядит, как профессор", и их отношения уже приобретают необходимую динамику. Он разведён, есть дочь 12-ти лет, но он с ней не видится, "он их не хочет знать" - в полиной формулировке. У него есть комната в коммуналке, которая ему досталась при разводе, и Поля уже планировала обмен своей однокомнатной квартиры и его комнаты в коммуналке на "хорошую двухкомнатную, а если удастся - то и на трёхкомнатную" - опять же в полиной формулировке.
Звали парикмахера Матос, что на арамейском означает "летящий", а на современном иврите - самолёт. Но поскольку в СССР имя "самолёт" детям не давали(хотя на самом деле давали, чему примером он и был), в миру его звали вполне себе приемлемым совковым именем Митя. Так будем называть его и мы.
Больше всего на свете Митя любил перекусить, а из перекусов - вареники с мясом в количестве эдак штучек 40-50, желательно дважды на дню. И Поля большую часть свободного времени была занята тем, что лепила Мите вареники. В их новой "хорошей" двухкомнатной квартире на кухне под окном имелась выгородка для хранения овощей, закрытая сверху широченным подоконником. Вот на этом подоконнике Поленька и лепила вожделенную митину снедь. Я тогда жил неподалёку и, проходя мимо их дома, видел в одном из окон 3-го этажа склонившуюся над подоконником с варениками полину голову.
Смех смехом, но кончилось всё кошмаром, я бы сказал, беспрецедентным. У Мити обнаружили рак того же органа, что и у покойного Сёмы. И вот тогда упомянутая мной семейная притча была узаконена и - да простится мне моё косноязычие - легитимизирована, ибо только ею можно было объяснить произошедшее. Я незнаком со статистикой этого жуткого заболевания, но два одинаковых случая с людьми, поочерёдно в одной и той же семье имевших один и тот же статус, никакой статистикой ни объяснить, ни тем более оправдать нельзя. В голову лезла всякая чушь типа ночных заклинаний над кипящим настоем ведьминой травы, собранной в полнолуние, или же восковых фигурок, протыкаемых булавкой. Поля была раздавлена свалившимся на неё несчастьем и, к тому же, изрядно напугана. В такой ситуации, хочешь-не хочешь, а начнёшь думать - не я ли тому причина, не во мне ли сидит дьявол, пожирающий мужчин, с которыми близка?
И, надо сказать, не только в её голове бродили подобные мысли. Спустя примерно месяц после митиных похорон к Полине заявилась его мама и с криками "Убийца " и "Верни мне моего сына и его квартиру" накинулась на Полю с кулаками. Та в долгу не осталась, и две самые близкие покойнику женщины помянули его "следами насилия на лице". Присутствовавшая при этом Циля и пришедший с митиной мамой муж его сестры с трудом их растащили. Незванные гости вскорости были выпроважены и ушли, прихватив с собой телевизор и большую напольную пластиковую вазу. Так закончилось второе полино замужество.
Последовавшее за зтим вдовствование, в отличии от предыдущего, растянувшегося на долгих три года, длилось всего несколько месяцев.
Полина сотрудница познакомила её со своим свёкром, год назад похоронившим жену. Звали его Яша. Он очень трогательно за Полей ухаживал. Узнав, к примеру, что она любит парное молоко, он рано утром в выходные ездил к сослуживцу, жившему в пригороде и державшему корову, и привозил ей к завтраку парное молоко. Он ездил к её родителям в Бородянку и что-то там такое в их доме починял. Будучи участником войны, он приносил Поле из спецмагазина всякие дефициты, о которых мы, отоваривающиеся в обычных говнострономах и говновермагах, давно забыли. А когда они в первый раз, ещё не будучи женаты, поехали вместе отдыхать и их, как это было принято в советских пансионатах, поселили в разных номерах и даже на разных этажах, Яша, взяв матрас и подушку, устроился на ночь у двери полиной комнаты и то ли спал, то ли нет, но главное - был рядом с ней. На следующий день, мобилизовав всё своё обаяние и немного потратившись, Поля решила проблему, и их поселили вместе. По возвращении в Киев они съехались и подали документы в загс.
Яша был намного её старше и здоровьем не блистал - после смерти жены перенёс инфаркт. И полина мама прогрызла Поле мозги, увещевая её не связываться "с этим инвалидом", но всё было напрасно. Если Поля на что-то решалась, переубедить её было невозможно.
Думаю, впервые в жизни Поля была по-настоящему счастлива. Яша очень её любил, и она очень себя любила, и это единодушие, единовкусие, единомнение - называйте как угодно - создало ту благоприятную почву, на которой цвёл и местами даже неплохо пах их брак. Но Поля не была бы собой, если бы позволила тишине и покою поселиться в её личном пространстве. 
У Яши была однокомнатная квартира, в которой, овдовев, он жил один. Его взрослый сын жил с семьёй у родителей жены, и, знакомя Яшу с Полей, невестка, видимо, рассчитывала на то, что в случае положительного развития событий Яша рано или поздно к Поле переберётся, и тогда можно будет то ли переселить в освободившуюся Яшину квартиру своих родителей, то ли разменять их трёхкомнатную и яшину однокомнатную квартиры на две двухкомнатные - короче, обычная совковая история.
Но не тут-то было! Поля намеревалась перевезти из Бородянки в Киев родителей, и упомянутая квартира как нельзя лучше для этого подходила. И закипело сражение, в котором Яша безоговорочно принял сторону жены. Поля была прекрасной хозяйкой, к тому же - красивой женщиной, и это свалившееся на яшину голову счастье не оставляло его невестке никаких шансов. Оформив всё необходимое юридически и нотариально и потратив на это два года и большую часть родительских сбережений, Поля переселила родителей в Киев. Невестка объявила Поле войну, настраивала против неё сотрудников, писала анонимные кляузы - короче, изрядно трепала ей нервы.  Приходя домой, Поля тут же излагала мужу происходившее в подровностях и с комментариями, закатывала истерики и обвиняла во всём Яшу. В результате имел место второй инфаркт, пребывание в больнице, очередная беготня к профессорам, только на этот раз , в отличии от двух предыдущих, не к онкологам, а к кардиологам, устраивание консилиумов и вообще - много шума нельзя сказать, что из ничего, но явно больше, чем ситуация требовала. И всё это в сопровождении причитаний и ойканья полиной мамы и её бесконечных проклятий в адрес яшиной невестки. Но всё когда-нибудь кончается - в ту или другую сторону. В нашем описании всё окончилось, к счастью, в ту, и Яша выкарабкался, а его близкие на радостях ли, а может, с перепугу, заключили перемирие.
У Поли был бзык - летние поездки на море.  Каждый год, в августе-сентябре, она брала путёвку на работе и отправлялась в Евпаторию, в ведомственный пансионат. Не знаю, вследствии ли некоторой неловкости перед родными, если и ехавшими на море, то далеко не каждый год и исключительно диким образом, приготовления к поездке сопровождались разговорами полиной мамы, что "Полиньке нужно хорошо отдохнуть и подлечиться, она очень устала и плохо себя чувствует".  До второго яшиного инфаркта они ездили вместе, но потом на Крым и море было наложено вето, и Поля начала ездить одна. Это был настоящий трагифарс. Яша жутко ревновал, рассказывал полиной маме, что видел во сне, как за Поленькой ухаживает офицер, обещал, когда Поля вернётся, наступить ей на одну ногу, а вторую задрать до потолка,  и   перекидывал собственную ногу в домашнем тапочке через балконные перила, демонстрируя тёще готовность броситься вниз.  Один раз- трагифарс, второй раз - трагифарс, но третья полина поездка "отдохнуть и подлечиться" закончилась если и не трагедией, то чем-то очень к ней близким - у Яши случился очередной инфаркт. Поленьке в Крым была отбита телеграмма-молния, и уже следующим утром она сидела в больничной палате и смотрела на мужа скорбным взглядом.
После третьего инфаркта Яша сдал. Было ему тогда чуть за шестьдесят, и выглядел вроде бы неплохо, но мог уже мало что, и, надо сказать, Поля очень за ним смотрела. Что и говорить - она дорожила им куда больше, чем двумя бывшими. И когда он вскорости покинул "сей бренный мир", очень его оплакивала. Он умер смертью праведника - во сне, в ночь с пятницы на субботу. Утром, проснувшись - а просыпалась Поля рано - она встала, проготовила завтрак, пришла будить мужа - и обожгла ладонь его холодным плечём.
Случилось это в начале 90-х, когда жизнь в стране рассыпалась, как рассыпалась и сама страна. За год до этого уехала в Израиль Циля с семьёй, и Поля, недолго думая, навострила туда лыжи. Полин отец, как и тётя Эстер, давно лежали в земле, оставалась только мать, и, прихватив её, Поля отправилась искать счастье в земле обетованной.
В Израиле всё пошло не совсем так, как представлялось. Красота и молодость ушли, от былого обаяния мало что осталось, а приспособиться к новой жизни, когда часы показывают если и не вечер, то уж точно сумерки, мало кому удаётся. Язык выучить не получилось, о приличной работе нечего было и думать, а тут ещё мама, считай, на руках. И ох как несладко бы пришлось Поле, если бы не Циля с семьёй. Но в израильской репатриации это в порядке вещей - на голое место мало кто едет. У всех, или, скажем так - у большинства есть родные или знакомые, играющие на первых порах роль путеводителей по запутанным тропкам нового быта.
Первые полгода Поля с мамой жили у Цили что называется в тесноте, да не в обиде - особенностью цилиной семьи были хорошие характеры у всех её членов, и только благодаря этому обстоятельству совместное проживание с норовистой Поленькой и её вздорной мамашей обошлось им малой кровью. Не без того, чтобы полина мама иногда проклинала цилиного мужа, а Полинька по какому-либо поводу хлопала дверьми, но продолжения это не имело и внимание на этом не концентрировалось. А спустя полгода они получили социальное жильё и постоянное денежное пособие и худо-бедно начали встраиваться в израильскую жизнь.
Семья Цили из их жизни не ушла - грех было бы так думать. Родные помогали им как могли, и Циля, жалею кузину, часто забирала на выходные Полину маму,  "тётю Верочку", к себе, как бы давая Поле немного свободного времени на личные нужды. Кстати, "тётя Верочка", вспомнив, что по паспорту она вовсе и не Вера, потребовала от родных называть её тётей Дворой - "не среди газлуным теперь, слава богу, живём". Ну, а Поля вполне ожидаемо посвятила упомянутое свободное время - вы угадали - на поиски очередного мужа.
Но то ли из-за непривычных обстоятельств новой жизни, то ли вследствии возраста, то ли ещё из-за чего, а нюх, чутьё, инстинкты Поля утеряла.  А можно и проще - потеряла бдительность. И сошлась с человеком младше себя на 7 лет. Высокий представительный бухарский еврей, можно сказать, красавец, а на самом деле, как выяснилось впоследствии - классический альфонс и паразит, для которого женщина в первую очередь была источником существования, и только потом - женой, любовницей, партнёршей для секса и тому подобное. Перебиваясь на случайных работах, он давал Поле гроши, при этом живя у неё на полном пансионе. Свою квартиру он сдавал, причём за неплохие деньги - съём жилья в Израиле недешевый - но деньги эти Поля видела, как собственные уши в отсутствии зеркала. И как она на два пособия и альфонсовы гроши сводила концы с концами, ведомо только ей. Но сводила - с голоду никто не пух.
Не то чтобы подобное случилось в её жизни впервые - вспомнить хотя бы жеребца Юру. Но одно дело - полная сил неудовлетворённая 40-летняя женщина находит мужчину,   воплотившего её подавленные жизнью с Самуилом желания, и совсем иное дело - 60-летняя не то что старуха, но и далеко уже не молодуха, самой природой этих желаний лишённая. И жеребец, как мы помним, был изгнал спустя полгода, с альфонсом же Поленька прожила семь (!!!) лет, при том что он ей изменял и в конце концов бросил.  Она сожалела о его уходе, переживала и как-то в разговоре с Цилей сказала, что пусть бы ходил налево, но жил с ней, и можно было бы по вечерам гулять с ним под ручку на виду у соседей. Природа много дала Поле - красоту, обаяние, энергию, темперамент, но пришла старость, и не осталось ничего, кроме одиночества и нелёгкого характера. А ума и здравого смысла не было никогда.
Умерла мать. Цилин сын женился и, покрутившись пару лет на разных не особенно доходных работах, свалил в Канаду. Циля с мужем ещё какое-то время оставались в Израиле, но в конце концов последовали за сыном. И Поля осталась одна-одинёшенька, если не считать соседей. Но соседи в Израиле - не совсем то, а точнее, совсем не то, что в Киеве. Здесь в свою жизнь, равно как и в свой дом, чужих не пускают, и репатрианты, поначалу исповедующие привычные модели поведения, в конце концов перестраиваются на здешний манер. Так что - всё-таки одинока. Но она не была бы собой, если бы сдалась. И, повидимому, несколько опрометчиво было заявлять, что - цитирую: " не осталось ничего, кроме одиночества и нелёгкого характера ". Остались энергия, стойкость, жажда деятельности и непреодолимое желание жить, жить, жить - любой ценой, в любом виде, в любом состоянии. Предположу, что в этом желании жить было больше страха смерти, чем собственно желания жить, но какая, в сущности, разница. Она не позволяла себе засиживаться и залёживаться, и едва ли не каждый день, красиво одевшись, выходила из дому, садилась в автобус и ехала то в торговый центр, то в банк, то на рынок, и нередко - к семейным врачам, которых изводила бесконечными жалобами и меняла чуть ли не каждый год, и это тоже было одним из проявлений жажды жизни - или страха смерти, если угодно. Она освоила компьютер и через скайп общалась с родными и знакомыми от Питсбурга до Уфы, а на дни рождения посылала имэйлы. Она состояла в нескольких репатрианско-пенсионерских кружках и ездила на экскурсии на Мёртвое море, которое,  конечно, не Чёрное, а Эйн Бокек - не Крым, но всё же... И вопреки всем невзгодам, продолжала жить.

В этом году ей исполняется восемдесят лет. Так пожелаем ей спокойной старости и здравых поступков, а стойкости и силы духа ей не занимать.

А кто же в этой истории я? Да никто. А точнее, некто, где-то что-то видевший, от кого-то что-то слышавший, а потом по мере отпущенных ему сил и возможностей всё это запечатлевший. Не более того.