Рождённый

Тысячу лет назад, а может и сто тысяч, я повстречал себя не родившегося и мы с
удовольствием разговорились. И я сказал своим глазам, упрямо убеждавшим меня в
красоте или же безобразии своих картин:
 - Я вам не верю, ведь художник рисует молча.

Глаза

Когда-то я был рабом своих непослушных глаз.
Я не видел ничего, кроме того, что показывали мне глаза, и не слышал ничего,
кроме того, что они мне нашёптывали. Если я видел надпись «вход», я расшибал
лоб, стремясь непременно войти, а если мне попадалась табличка «выход», я
вылезал из кожи, чтобы обязательно выйти. Если я видел еду, я ел её до тех пор,
пока мог видеть, а видел до тех пор, пока живот не начинал закрывать мне глаза.
Если я видел красивую женщину, я тут же объяснялся ей в вечной любви, и даты
моих свадеб и чужих разводов играли в скучную игру «зачеркни меня». Сейчас
таблички и надписи я читаю не глазами, не рассматриваю еду, а ем её, а моя
возлюбленная среди людей воистину единственная женщина. Просто я объяснил своим
глазам, что их балаганные трюки и трактирные намёки мне известны наперёд, и
сейчас они только рисуют то, что есть, и молчат, как краски без кистей.

И я ответил своим ушам, предлагавшим послушать какую-то ужасную песню:
 - Ваше дело молча слушать, а не толкать меня в спину, восторгаясь чьим-то
контральто.

Уши

Когда-то я был у своих властных ушей на побегушках.
Уши отдавали мне приказы, следили за их исполнением и наказывали меня за
нерасторопность. Если где-то кричали: «Пожар!», я первым прибегал туда с тремя
вёдрами воды, хотя отсутствие дыма ещё издали намекало на ложный вызов. Если
где-то кричали: «Наших бьют!», я был рекордсменом, чемпионом и бессменным
медалистом по количеству политравм и синяков.
Если где-то кричали: «Пожертвуйте на спасение пингвинов северной Африки!», я
отдавал всё, что у меня было, и призывал всех следовать моему примеру. Сейчас
на пожар я бегу с пустым ведром, и даже не очень быстро, выручать наших я иду
вразвалочку, ну, а всех пингвинов не спасёшь от солнечного удара. Просто я
рассказал своим ушам, кто здесь заказывает музыку, и сейчас они только слушают
и молчат, как испуганные рыбы.

Чтобы мой храбрый нос не помышлял о самостоятельности, я запретил ему даже
сопеть.

Нос

Когда-то нос был моей головой. Я думал носом, глядел носом и слушал носом.
Если доносился запах розовых цветников, я улыбался и шёл на запах, влекомый
надеждой о прекрасном. Если тянуло серой, я хмурился и убегал оттуда, избегая
якобы плохого. Когда же не пахло ничем, я прилагал усилия и выполнял все
просьбы своего носа, тратя время и силы на поиски источников запахов хороших,
и только дорогих. Сейчас меня привлекают не ароматы и отталкивают не запахи, а
свежий воздух приветствует меня свободой. Я вылечил нос от мании величия, и
сейчас он только нюхает и молчит, как перо молчит без чернил.

И я сказал своему ловкому языку, остужая его жар и округляя прямоту:
 - Ты исполнитель, но никак не автор.

Язык

Когда-то мой свободолюбивый язык был моим поводырём, и я шёл за ним, опустив
голову. Язык думал за меня, решал, что мне нужно, и вступал в переговоры об
этом. Если мне говорили: «Не молчи, давай отвечай!», то я захлёбывался от слов,
ведь язык так рвался на свободу. Если мне говорили: «Помолчи», мой язык
возмущался и мог часами извиваться в теме о молчании, и мне бывало очень стыдно
за него. Даже еда не могла отвлечь язык от болтовни — он вступал в сговор с
глазами и носом, и они втроём морочили мне голову до тех пор, пока я не
сдавался. Язык вслух растолковывал мне вкус того, до чего дотягивался, а я
слушал его и сопел, не в силах выбраться из-под соблазна. Сейчас о вкусе, речи
и молчании ему рассказываю я, а он внимает. Просто я ткнул язык носом туда, где
он должен быть, и сейчас он шевелится только, если я ему позволяю это делать.
А вообще-то он смирный, и молчит, как спящий кот на солнышке.

И своим любимым рукам я пригрозил расправой, как чужим и ненавистным.

Руки

Когда-то мои неуправляемые руки были моим самым большим позором. Они постоянно
мешали мне, путаясь при ходьбе, раскачиваясь при стоянии, трогая всё, что их не
касалось, и касаясь всего, что их не трогало. Руки хватали всё, что видели, и
даже карманы не спасали меня от их непоседливого темперамента. Мои руки жили
самостоятельной жизнью, создавая своей непредсказуемой харизмой образ
незаменимой части тела первой необходимости. По собственной инициативе, а
может, по дерзкой просьбе, а может, по бравой команде глаз, ушей, языка и носа
руки постоянно подносили что-то к глазам разглядеть, к носу обнюхать, к ушам
прислушаться и к языку лизнуть. Рукам было всё равно, что держать, и они
доказывали самим себе свою нужность и незаменимость. Сейчас мои руки никуда не
лезут без спросу и выглядят как обыкновенные части моего тела, а не как две
левые ноги манекена эконом класса на распродаже в окраинных филиалах сельских
бутиков. Просто я  пообещал рукам обучить их вязанию на вилке, если они будут
себя плохо вести, и теперь они стали, как шёлковые, не дрогнут и не пикнут,
пока я не кивну.

И своим ногам я напомнил, что, пожалев, я приютил их бродячими псами с зелёного
рынка.

Ноги

Мои лихие ноги когда-то жили отдельно от меня.Они сами выбирали направление и
скорость, высоту полёта и угол атаки. Да, они летали и нападали. Они ходили,
куда хотели, и возвращались, когда вздумается. Они могли вприпрыжку бегать по
библиотечным залам и ползком переходить оживлённую дорогу, надолго
останавливаться, не дойдя до цели, намеченной самими же, или повернуть в любом
направлении по необъяснимой игре прихотей, мне непонятных. Мне было неловко,
когда они внезапно уходили, и радостно, если они неожиданно возвращались. Когда
у меня спрашивали: «Ты почему туда пошёл?», я отвечал: «Не знаю...» и это было
правдой. Если мне говорили: «Пообещай, что ты больше так не будешь делать», я
молчал, потому что своим ногам я был не хозяин и я не мог предвидеть, куда они
заведут меня завтра. Мои ноги не признавали меня , не уважали и не замечали.
Сейчас мои ноги стали похожи на ноги человека. При моём появлении они
приветствуют меня стоя, а когда я ухожу, они молча аплодируют. Мне нравится их
сегодняшнее поведение. Они просто ждут моей команды, замерев и затаив дыхание,
как кофейные зёрна в остановившейся кофемолке.

И сердцу я сказал спасибо, что оно не оставляет меня в одиночестве.

Сердце

Когда-то моё гордое сердце было случайным гостем в моем скромном жилище. И
каждый его приход мог меня расстроить или порадовать, ведь я тогда не знал, что
слёзы радости замерли у порога, ожидая вошедшие в мой дом слёзы грусти, чтобы
потом вместе отправиться на дружеский пир. Бесстрашный воин во мне терял свои
доспехи и мечи, превращаясь в заботливого  мужа. Могучий атлет забывал о
резкости и прямоте каменотёса, становясь нежным отцом и любящим сыном. Если
сердце оставалось во мне надолго, я размягчался его уговорами и не мог дать
отпор досадным неприятностям или принять решительные меры. Если сердце
задерживалось где-то там, я негодовал от стойкости своего строгого и
непреклонного характера, изнывая от одиночества. В отсутствии сердца я не мог
быть внимательным другом или ласковым возлюбленным, равнодушие, лукаво именуя
себя уравновешенностью, начинало хозяйничать в моём доме и наводить свои
стерильные порядки. Мои неуклюжие попытки как-то призвать сердце и привлечь его
для плавного и размеренного покровительства моей бесшабашной жизни были скорее
фарсом, чем искренним желанием. Мне очень хотелось стать лучше, но когда я
менялся, мне было не по себе от незнакомой наготы и я снова прыгал в прошлое.
Сейчас сердце мой самый близкий друг и я забочусь о нём, предоставляя ему кров
и пищу. Просто я понял, что сердце сидит со мной за одним столом, только если
мои глаза открыты и грохот будней не разрывает мои уши,  а если оно замечает у
меня на плечах горшок с чёрствостью, то с сожалением уходит.

И я стал доверять своему уму, когда он подружил меня с самим собой.

Ум

Когда-то у меня не было ума. Я думал так, как меня заставляли думать, и я
думал, что я думаю сам. Мои мысли всегда были случайными гостьями, они
приходили и уходили по собственному желанию, и я даже не задумывался об этом
странном факте. Ведь мне нечем было задумываться. Мой язык провозглашал своей
собственностью всё, что мне показывали глаза, говорили уши, трогали руки, и я
делал это в тех местах, куда меня заносили непослушные ноги. Все части моего
буйного тела жили своей жизнью, и тянули одеяло каждый на себя. Глаза хотели
что-то рассмотреть, но ноги отказывались идти в ту сторону, и руки не хотели
это трогать, хотя ушам было всё равно, а язык даже был не против это лизнуть.
Если мои ноги меня приводили куда-то, то глаза, оглядевшись, закрывались, если
считали, что им неинтересно, и заставить их смотреть было непросто. Если мой
язык считал, что ему есть что сказать, остановить поток его как бы красноречия
было очень трудно, а если он обижался и молчал, разговорить его было ещё
труднее. Если моим рукам что-то нравилось трогать, нелегко было убедить их
прекратить это, а если они прятались за спину, с отвращением отказываясь взять
что-либо, уговорить их в обратном было пустой тратой времени. Сейчас того, кто
помирил между собой все мои руки-ноги-языки-глаза-уши-носы, я называю умом.
Прежде чем куда-то пойти, ноги спрашивают у него разрешения, руки всегда готовы
к его милостивому повелению пошевелиться, глаза ожидают его приказа на
разглядывание, язык не вздрогнет без его команды, нос не засопит, а уши не
насторожатся. Просто я назначил его своим первым министром и ответственным за
всё, происходящее со мной, и позволил быть первым после меня. Мой ум стал
первым после моего духа.

И свой дух я поблагодарил за то, что он не бросает меня в горе и поддерживает в
радости.

Дух

Когда-то меня не было вообще. Да, я куда-то ходил и что-то ел, где-то
размахивал руками и кого-то слушал, что-то обсуждал и пережёвывал, что-то
рассматривал и нюхал, но этим занималось моё тело, а не я. Моё тело
передвигалось внутри того, что называется жизнью, и касалось всеми своими
частями частей тела жизни. Я так привык к такому положению вещей, что когда
меня коснулась неизвестная и незнакомая мне часть жизни, я воспринял её
настороженно и враждебно. Мой ум тут же доложил мне о вторжении - кто-то
нарушил границы тела и укрыл все мои хвалёные и такие послушные моему уму части
тела невидимыми прикосновениями моросящего дождя в ясную погоду.
 - Может быть, ты просто устал и видишь сон? - спросил я свой ум и он ответил:
 - Хозяин! Сейчас ты услышал прикосновение Отца Небесного к своему сердцу, а я
услышал твоё восторженное молчание. Дремавший в тишине дух, узнав дыхание отца
своего, пошевелился в твоём сердце и поздоровался со мной. Отдавая ему все
почести, я буду подчиняться беспрекословно, потому что теперь ты знаешь, кто ты
есть на самом деле. Ты чистый дух, который пробудился.
И вот, с тех пор я наконец появился в своей жизни.
Я был рождён.
И всё.

27.07.2014г. - 28.07.2014г.