Горыныч

Летний ветер шуршал листвой старого каштана. Бессонные ночи перед экзаменами измотали вконец. Хотелось спать. Последнее, что я помнила, это бабушка, укрывающая меня одеялом, а заскрипевшая дверь на кухне, шарканье её тапочек уже оказалось за кадром.
Я спала и не осознавала, что вижу сон. Это не было реальностью, но сон был настолько яркий, что в какой-то момент мне показалось, что я просто вернулась в прошлое, что я маленькая девочка, наблюдающая за происходящим и воспринимающая всё слишком близко к сердцу.
Кухня, печка, из-за которой выглядывала кровать, на окошках беленькие шторки с вышитым узором внизу. За столом – бабушка чистит картошку. Я никак не могу понять, где нахожусь? Потому что было ощущение, что я наблюдаю за происходящим откуда-то с высоты. Бабушка изредка заглядывала в коляску и вновь возвращалась к работе.
Мать недовольно тыкала в тетрадь пальцем и вопрошала:
- Это что такое? Что?
- Буква, - прошептал семилетний мальчик, втянув голову в плечи.
Это был мой брат, я откуда-то знала об этом во сне. Он сидел за маленьким столом со слезами на глазах и писал, и писал буквы, которые никак не хотели получаться ровными и красивыми.
- И это уродство ты называешь буквой? Какая это буква?
Он не мог ответить. Может, он от страха забыл её название или не узнавал сам, что написал? Но очередной подзатыльник вернул ему память.
- Бэ...
- Нет, - заявила мать, - это кривые баранки на старой веревке, - и вырвала очередной лист.
Брат разрыдался.
Во сне я закрыла глаза и заткнула уши, но продолжала всё видеть и слышать.
Словно застывший кадр перед глазами: склоненная над тетрадью почти что лысая, круглая голова с короткой чёлкой, чуть покрасневшие от слёз глаза мальчишки, пылающие щеки и сжатые в кулачки руки. И вдруг я ощутила каким-то невероятным образом лишь на мгновение почти животный страх, исходящий от брата. А потом экран, на котором застыл брат, стал уменьшаться. Я так испугалась, что он сейчас исчезнет вообще, что закричала изо всех сил.
Я проснулась от собственного крика и никак не могла понять, где  нахожусь. Вбежавшая в комнату бабушка испуганно смотрела на меня. Она, вероятно, ждала объяснений,  суетилась возле меня, а я молча уставилась в потолок. Моя отрешённость напугала её ещё больше. Она коснулась моего лба рукой, не заболела ли от переутомления?
- Что случилось, цветик? – улыбаясь, спросила она.
- Сон приснился.
- Ну? Рассказывай, Лилечка.
Бабушка молча сидела возле меня, пока я говорила, а потом сказала:
- Этого не может быть.
- Чего? – спросила я.
- Ты не могла этого видеть, тебе было три месяца от роду, ты лежала в той самой коляске, в которую я заглядывала, и мирно посапывала курносым носиком. Это было в старом доме. А через полгода твои родители и брат – погибли. Я продала дом, где мы жили, переехала с тобой к сестре. Они тогда строились, я им помогла деньгами. Построенный дом разделили на две части.
- Знаю. А когда я закончила седьмой класс, этот дом снесли. Мы получили квартиру, потом поменялись на квартиру в другом городе. Я, правда, до сих пор не очень понимаю, зачем такие сложности нужны были. Мы, словно, убегали от чего-то. Но тебе видней. Сирень из нашего сада, куст смородины и вишня до сих пор растут перед подъездом. Квартира со всеми удобствами - это плюс. А то, что  мне пришлось ходить в другую школу – это минус.
- Мы не убегали, - сказала бабушка. – Мы вернулись, потому что изначально жили в этом городе. Здесь похоронены все наши родные и близкие. Я, правда, не помню уже, где именно их могилы, потому что на кладбище не хожу. Да и чего ходить? Живой о живом должен думать. Помнишь, что Омар Хайам писал? «Приход наш и уход загадочны, - их цели Все мудрецы земли осмыслить не сумели, Где круга этого начало, где конец, Откуда мы пришли, куда уйдём отселе»?  Рождение и смерть – навечно связаны. Коль родился, обязательно когда-нибудь умрёшь, коль умер, когда-нибудь родишься. Я верю, что смерть – это не конец, это скорее освобождение от земных мучений, переход в другой мир. Но мы сейчас говорим о твоём сне. Если честно, Лилька, он меня слегка озадачил. Ты родителей и брата только на фотографии видела.
- Значит, вылезло из подсознания. Говорят, что подсознание – это запись всех жизней, прожитых Душой в нашей системе и в других звёздных системах. Там хранится вся информация. Возможно, через сон прорвалось что-то.
- Не морочь мне голову. Как может прорваться то, что ты не видела?
- Тело спало, а моё сознание могло бодрствовать, или Душа могла выйти из тела и видеть всё. Вот почему мне казалось, что я смотрю с высоты. Ну, это как при клинической смерти люди видят себя со стороны. Я читала. Очень много описаний подобного выхода. Может, во время сна происходит нечто подобное, только мы не помним ничего, а в подсознание  информация закладывается. И вылезла она снова на свет Божий через сон, - я нашла объяснение и заулыбалась. – Так что ничего загадочного в произошедшем нет. Вот если б я попала в старый дом и всё это увидела наяву…
- Господи, нам только этого не хватало. Попадёшь в прошлое, а назад как?
- Но это был сон. Ты сама мне не раз говорила, чтобы я не заморачивалась, мало ли что может присниться?
- Ну, говорила, когда ерунда всякая снилась. Ладно, я блинов напекла, - сказала бабушка. – Пошли завтракать. В институт не надо?
- Каникулы, - я посмотрела в окно и вздохнула. – Опять пасмурно.
  - Дождь нужен растениям. Пусть поливает, чтоб всё росло на славу.
- Я разве против?
На Душе у меня было светло и спокойно, в отличие от погоды на улице. Бабушка улыбнулась и обняла меня.
А после завтрака она вдруг спросила:
- А из старой школы об одноклассниках ничего не знаешь?
- Похоже, у нас сегодня с тобой день воспоминаний. Нет, я ни с кем из старых одноклассников не общаюсь. Хотя соблазн велик, но меня всё время что-то останавливает.
- А мальчик тот?
- Ты про Гарика? Не знаю.
- А помнишь?
- Помню, - сказала я и замолчала.
Мне кажется, я никогда не забуду свою первую влюблённость. Хотя лучше никогда не зарекаться. Я вспомнила, как заболела ангиной и не пришла в школу. Я тогда лежала с температурой на своей антикварной кровати с железными спинками, а перед калиткой стояли мои одноклассники из пятого класса, пришедшие меня проведать.
Я их увидела в окно и испугалась. Я знала, что у Гарика огромный двухэтажный дом с множеством комнат. Отец – генерал. Мне впервые стало не по себе от бедности, убожества, в котором мы жили. Помимо кровати, на которой я спала, у нас стоял продавленный от времени диван, на котором спала бабушка. Самодельный шкаф, комод с дореволюционных времён, убогая тумбочка, на которой стоял радиоприёмник, ловивший одну программу, при этом он трещал, пищал и кашлял. Бабушка включала его, чтоб узнать, что творится в мире, в какой-то момент приёмник успокаивался и сообщал бабушке информацию, ради которой его включали. И ещё квадратный стол, накрытый вязанной крючком ажурной скатертью, с четырьмя стульями вокруг него. На кухне – газовая плита, стол, в котором хранились кастрюли, тарелки и чашки, две табуретки.
Как жил Сашка, с которым пришёл Гарик, я не знала. Меня это не волновало вовсе. Страх оглупляет, отупляет, искажает реальное положение дел. Недаром говорят: «У страха глаза велики». Я не знала, как предотвратить неминуемую встречу и взмолилась:
- Бабушка, милая, сделай что-нибудь. Я не хочу, чтобы они зашли к нам в дом.
- Почему? Они же пришли проведать тебя. Не пускать их не вежливо.
- Ну и пусть. Я не хочу, чтобы они видели... – мои щеки пылали.
Она словно прочитала мои мысли.
- Это не страшно, - бабушка погладила меня по голове. - У нас чистенько, а бедность, бедность – это не порок... – она вздохнула.
Я видела, как бабушка выбежала к калитке в накинутом на плечи пальто. Она что-то сказала. Ребята смущенно улыбались, отвечали на её вопросы, а потом попрощались и ушли. У меня защемило сердце.
- Ну что? – спросила я у бабушки.
- Я поинтересовалась, они пришли по поручению учителя или сами? Это была их инициатива. Я сказала, что у тебя ангина и температура, что приходил врач, что общаться с тобой не желательно, так как можно заразиться, и что скоро, через неделю, ты придешь в школу. Они передали тебе привет. Я спросила: «От кого?» Они сказали: «От Саши и Гарика».
Я кивала головой в такт звучания её голоса. И вдруг расплакалась.
- Ну что ты?
- Я хотела, я так хотела, чтобы он пришел. Я испугалась... Мы бедные, а он богатый...
Бабушка молча обняла меня и укрыла стареньким одеялом. А я до темноты смотрела в окно на старую покосившуюся калитку, возле которой стоял он. Стоял и от смущения чертил что-то прутиком на снегу, пока Сашка стучался в калитку. А теперь только ветер завывал там, пел свою заунывную песню... А потом загорелся напротив дома старый фонарь, а я все смотрела и смотрела в окно, пока усталость, переживания и температура не погрузили меня в сон.
- Да, - произнесла я после долгого молчания.
- Что?
- Помню, - а что именно, я уточнять не стала.
В летние каникулы меня пригласили поработать пионервожатой в пионерском лагере. Я согласилась. И так погрузилась в работу, что не заметила, как закончилась смена, и надо было возвращаться домой. Моя подруга вынашивала идею собрать бывших одноклассников у себя дома на вечеринку, но всё как-то не складывалось: кто-то учился в институте, кто-то в училище, кто-то усиленно готовился, посещал подготовительные курсы, чтоб поступить на следующий год, кто-то нашёл работу, и стало не до вечеринок.
А потом наступила осень. Мы жили в пятиэтажке, на пятом этаже. Я любила иногда «зависать», как говорила бабушка, у окна. Передо мной разворачивались события, как в кино.
- Чего там увидела в темноте под дождём? Может, поделишься? – спросила бабушка, усаживаясь в кресло возле журнального столика.
- Под пляски странные теней
  Вокруг фонарного свеченья
  Сгущалась тьма ещё сильней,
  Чтоб обнажить мои сомненья.
  А дождь размашисто писал
  На окнах знаки ударенья,
  Затем их в линии сливал
  И вновь дробил свои творенья.
- Хороший образ, поймала мгновение за хвост, - улыбнулась бабушка. – Я там пирог испекла, и чай свежий заварила…
- Приглашаешь?
- Сообщаю информацию.
- Спасибо.
Если бы я стала утверждать, что меня всё устраивало в моей жизни, я прослыла бы лгуньей в собственных глазах. Можно делать вид, что не страдаешь от одиночества. Можно смеяться над шутками друзей и шутить самой, но что у тебя внутри скрывать от окружающих. Сокровенное нельзя выставлять на показ. Это было моё убеждение. За беззаботностью порой пряталась душевная боль. Не зря же Джами говорил: «Не знает сердце радости и света, когда оно любовью не согрето».
И, конечно же, я  ждала, когда появится в моей жизни единственный и неповторимый. А он всё не появлялся и не появлялся. И в какой-то момент я ощутила страх, что проглядела его: он прошёл мимо, а я не заметила даже. Страх вселил панику, паника – необдуманные действия. И вот я уже познакомилась с молодым человеком  в гостях у своей бывшей одноклассницы.
В какой-то момент он пригласил меня в гости на день рождения своего друга. Подарок купили один от всех. На улице было холодно, выпал снег. Дверь нам открыл хозяин квартиры. Вадим сообщил, что меня зовут Лиля.
- А это Вовка, - сказал молодой человек, с которым я пришла.
Вовка посмотрел на меня и вдруг встал передо мной на одно колено и сказал:
- Приветствую вас, Ваша Светлость.
Я смутилась. А он улыбнулся:
- Ты светишься. И не спорь со мной. Отныне ты – Ваша Светлость.
А потом он стал рассказывать о человеке, который должен был прийти.
- Мы его Горынычем зовём. Не потому, что Змей, а потому что надёжен, как гора. За ним, как за каменной стеной. Добродушен, умён неимоверно… А в большой комнате у меня сидят две девицы, которые возомнили, что ведьмочки. Две Лены. Они как две пташки из ларца одинаковы с лица. Я их и величаю Птахами. Порхают по жизни, словно стрекозы, а что делать будут, когда холода настанут? Это я не про осень жизни, а про басню «Стрекоза и муравей».
Из комнаты вышли две молоденькие девушки кукольной внешности и поздоровались с нами.
- А вот и Птахи. А это Ваша Светлость. Ну, а этого молодца вам представлять не надо.
- Знаем-знаем, - они улыбнулись Вадиму, - Лис. Кого ждём?
- Соседа Жэку с девушкой и Горыныча.
Похоже, в их кругу он всем давал прозвища. Ну, что ж у каждого свои причуды. Интересно, а себя он как окрестил? Он словно услышал мои мысли и сказал:
- Из-за длинной тонкой шеи в сочетании с худобой Журой окрестил себя, что значит журавль.
Мы прошли в комнату. А через какое-то время пришел легендарный Горыныч, добродушный великан с сияющими, очень умными глазами. Он поздоровался. Увидев меня, воскликнул:
- Откуда это чудо?
- Это Ваша Светлость, - сообщил Вовка-Жура.
- Ваша Светлость, ты кто?
- Будущий педагог.
Весь вечер Горыныч не отходил от меня. Мы общались, танцевали. Как-то так случилось, что он стал рассказывать о своих преподавателях, и я услышала знакомую  фамилию.
- А я с его сыном училась в одном классе, да еще и за одной партой сидели. Мы расстались после окончания седьмого класса, потому что мы переехали. И что с ним стало, как сложилась его судьба, не знаю, а жаль... Он очень хорошо ко мне относился.   
О том, как он смотрел на меня, что, возможно, нас что-то связывало необъяснимое, я решила не говорить. Все же, как странно устроен мир. Через столько лет я вдруг услышала об отце Гарика.
- Я встречал его сына. Шалопай отменный. Похоже, его папочка устроил в училище, а он особо не напрягается. Да и с девушками... - он внимательно посмотрел на меня, - у него слишком ветреные отношения.
Мне стало грустно. Но самое смешное, что это ничего не меняло. Был мальчик, вызвавший во мне нечто такое, что я не возьмусь описать, очень светлое, чистое, необыкновенное. Таким он и остался в моей памяти. А тот, другой, уже никакого отношения ко мне не имел. Наши дороги разошлись, но осталась благодарность судьбе за неслучайный подарок, отогревший мое детское, не избалованное любовью и вниманием сердце. Странно, что судьба свела меня с Горынычем, а его – с Гариком, пусть не напрямую, потому что он учился на другом факультете, с тем самым Гариком, с которым я когда-то сидела в пятом классе за одной партой.
А потом закончился праздник, Горыныч уехал, и до лета мы не виделись. Но каждый раз при встрече со мной Вовка-Жура сообщал почему-то как дела у Горыныча, что он скоро приедет на каникулы. Вадим улыбался, пытался рассказать что-то смешное. Мне становилось жаль его, поэтому я не расспрашивала Вовку о Горыныче, хотя соблазн был велик. Добрый великан был далеко, мы не общались, да и виделись всего один раз. Но я со странной периодичностью видела один и тот же сон, связанный с ним.
Он приходил ко мне во сне, садился на кровать и молча смотрел на меня, находящуюся в полудрёме, или на грани засыпания. Он улыбался, потом исчезал, чтобы через пару недель вновь появиться. Я ощущала его присутствие, иногда сквозь прищуренные веки, я видела его. После таких снов мне было очень спокойно. Правда, я не могла понять, почему он во сне всегда молчит? Но и я не задавала вопросов.
Я рассказала бабушке о своём странном сне. Она долго молчала, а потом спросила:
- А сон ли это?
- Что ты имеешь в виду?
- Да так, ничего, - сказала бабушка. – Думает о тебе этот молодой человек, вот и снится. Во всяком случае, так мне говорила моя бабушка. А как оно на самом деле, одному Богу известно.
Её вопрос насторожил меня вначале, а потом мне стало просто смешно. Конечно же, это сон.  И вдруг Горыныч перестал мне сниться. Я тоже приняла это как данность. Вадим не обременял меня своими визитами, за что я была благодарна ему. По выходным мы иногда ходили в кино или в гости к Вовке-Журу. Всё остальное время я посвящала учёбе.
А неугомонный Вовка, любитель давать прозвища друзьям, стал вынашивать идею создания фильма, потому что ему родители подарили кинокамеру. Он писал сценарий, много говорил о предстоящей работе. Сплотил коллектив единомышленников и в летние каникулы на двух машинах мы поехали в лес, чтоб он смог осуществить свой замысел. Ребята бегали по лесу, носились на машинах, что-то рыли, что-то искали. Потом две девушки что-то изображали. А мы с Горынычем наблюдали за процессом и от души смеялись. Через час такой активности все взмолились сделать перерыв.
Вовка объявил об окончании съёмок на природе. Обрадованные девушки сели в машину главного героя и водителя старенького «Москвича» и умчались к дому одного из «артистов». Машина Вовки заводиться не захотела. Вадим вызвался помочь устранить неполадку.
- Слушайте, - обратился Вовка ко мне и Горынычу, - идите по дороге, а мы отремонтируем экипаж, - он выразительно кивнул на свою машину, - и догоним вас.
Я пожала плечами, вопросительно посмотрела на Горыныча и чуть не воскликнула от удивления. Он светился весь от радости, словно нашёл сокровище.
Лесная дорога словно раскрыла свои объятия. В пространстве что-то происходило таинственно-непонятное. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листву, теплый ласковый ветер, аромат разнотравья и «что-то» тревожно-радостное, исходящее изнутри, уносящееся в небо и спускающееся благодатью на двоих, идущих рядом. Я впервые ощутила, что такое понимание без слов, в молчанье было что-то такое всеобъемлющее, что я растерянно посмотрела на Горыныча.
Я ощутила единение Душ и потеряла дар речи.
- Здорово, да?
Я кивнула головой и вновь посмотрела на него.
- Боже! Неужели возможно такое?
Я пожала плечами, а он улыбнулся и вновь погрузился в молчание. Воистину тайна единения не терпит слов. Мы вышли к дому. Наши «артисты» из первой машины встретили нас вопросом:
- Где остальные?
- В лесу, машину ремонтируют... – ответил Горыныч.
Кто-то вызвался поехать с водителем, чтобы притащить на буксире машину, застрявшую в лесу. Мы стояли возле крыльца, когда Горыныч пристально посмотрел мне в глаза, будто попытался открыть некую тайну. Волшебство, рожденное в лесу, окутывало нас.
Девчонки продолжали разговаривать о чем-то между собой, сидя на крылечке. Горыныч поднял голову к небу и почти с теми же интонациями, что и в лесу, произнес:
- Хорошо-то как!
И вдруг резко взял меня за руку, притянул к себе и почти прошептал:
- Давай убежим ото всех. Ты и я. Вдвоем. Навсегда. Соглашайся. Может, это наш с тобой шанс. Решайся. В его глазах я увидела бездонность и испугалась. Я была не готова к такому повороту событий. Я считалась девушкой Вадима, и Горыныч об этом знал.
- А как же... – начала я.
- Брось! Он не оценит того сокровища, что будет рядом с ним. Он не видит... Решайся! – он смотрел мне прямо в глаза.
Страх, растерянность и восторг одновременно, что всё может пойти иначе, что есть иная возможность. А вдруг? Я молчала, потому что не знала, что ответить. Он уловил мое колебание.
- Жаль... – вздохнул он. – Мы упустили свой шанс. А теперь поздно, - он кивнул на подъезжающие машины.
В моих глазах застыли слезы.
- Значит, не судьба. Улыбнись. То, что было, не исчезнет никуда. Оно вот здесь, - сказал он тихо и коснулся груди. – Я со всеми прощаюсь, - крикнул он и демонстративно поднял руки. – Мне пора. Ухожу.
- А фильм обмыть? – спросил Вадим.
- Без меня. Уезжаю... и, повернувшись, побежал прочь.
- Что это с ним? – спросил кто-то.
- Предки на него насели, хотят, чтоб с ними на море отдыхать отправился... – объяснил Вовка.
А я смотрела ему вслед и молчала. «Уезжает, уезжает», - стучало у меня внутри. И боль, как пощёчина наотмашь: «Мы упустили свой шанс». Мне хотелось бежать за ним, забыв обо всех приличиях, но я стояла на месте. Что же я наделала? И какой бы была моя жизнь, если бы мы убежали от всех, как предлагал он. А может, он тоже испугался своего порыва?
Я услышала фальшивый смех Вадима. Его желание соответствовать окружению делало его жалким. У меня открывались глаза, но я предпочла закрыть их снова, чтоб не видеть его истинного лица. Это было похоже на попытку наказать себя. Только почему-то я забыла, что жить с закрытыми глазами невозможно. Что рано или поздно внутренний протест заставит открыть их. Что тогда произойдёт, я думать не хотела.
Страх одиночества и боль потери – две деструктивные силы толкали меня не в ту сторону. А в небе я увидела бело-розовое облако, похожее на раненого лебедя, медленно плывущее куда-то. Следом за ним – серое облако, похожее на гигантского, ухмыляющегося кота, который желал схватить  бедную птицу за крыло. Мне стало не по себе. 
Осенью мне бабушка подарила записную книжку для записи моих стихов. За окном кружилась разноцветная листва, с которой «боролся» дворник. Я тихо проговорила:
- И свищет ветер озорной,
  Листву гоняет по газону,
  А дворник, словно заводной,
  За нею носится по склону.
- Как бы ни ломала тебя судьба, стремись к правде. И пиши. Это поможет тебе справиться с невзгодами.
- Хорошо, - сказала я и всхлипнула.
- Ну-ну.
Я не могла объяснить, почему плачу. А она как в детстве прижала меня к себе и вдруг прошептала:
- От судьбы не убежишь. «Следи, чтоб каждый выдох твой и вдох Никто бессмысленными счесть не смог».
- Это что? Напутствие? – спросила я.
- Завещание, - сказала бабушка. – Ничего не говори. Прошу, не позволяй скорби захватить тебя в плен. Я знаю, что говорю.
Через две недели её не стало. А через месяц я вышла замуж за Вадима, и он переехал ко мне в «хрущёвку» на пятом этаже. На Новый год Вадим позвал Вовку, Птах  Жэка с девушкой, а меня поставил перед фактом.
К тому же предполагалось, что Вадим с Вовкой в училище должны были выступить с концертом перед Новым годом и вернуться к половине двенадцатого. Птах и меня они пригласили в качестве группы  поддержки.
Где-то минут пятнадцать одиннадцатого раздался звонок в мою дверь. На пороге стоял раскрасневшийся, улыбающийся Горыныч, а за его спиной прятался Жэка с авоськами в руках.
- Вот я и приехал. У меня каникулы, - объявил он.
Это был сюрприз, который решил преподнести нам всем Жэка.
- Заходите, ребята. С наступающим вас, - сказала я.
- Опередила. Вот, - Горыныч протянул цветы. – Тебе.
- Спасибо.
Он светился от счастья. И вдруг я поняла, что он не знает, что я вышла замуж. Ему никто об этом не сказал. Пока мы суетились в маленьком коридорчике, в дверном проеме словно материализовались две Лены.
- С наступающим вас, девочки, - воскликнул Жэка. – Цветы хозяйке. Вам – поцелуи от меня, - он кинулся с объятиями к девчонкам, устроив переполох.
- Мы через десять минут сматываемся к мальчишкам на вечер. Группа поддержки. Я Вовке-Журе обещала, - заявила Лена.
- Вашу Светлость, я думаю, вы не заберёте? – спросил Горыныч, глядя на меня.
- Ошибаешься, - кокетливо проговорила другая Лена.
Происходил какой-то странный спектакль. Я увидела глаза Горыныча и покраснела.
- Я не могу остаться, - тихо проговорила я.
– Ну, что ж, идите. Сейчас должна будет подъехать Наташка. Мы её встретим и заставим на стол оставшееся выгрузить, - заявил Жэка.
Я струсила, убежала от неминуемого объяснения. А когда мы шумной компанией вернулись, Жэка уже сообщил Горынычу о том, что я вышла замуж. И непьющий Горыныч выпил почти всю бутылку вина в наше отсутствие. Жэка успел налить из неё себе в стакан чуть-чуть. Они пили за моё здоровье...
Мне стало страшно, потому что я поняла истинную причину опустошения бутылки. А Жэка со смехом рассказывал, как Горыныч пытался выбросить пустую бутылку в форточку, в которой была натянута железная, как сито, решетка, чтобы комары не залетали летом.
- Он её туда, а она оттуда, к нему снова в руки, - смеялся Жэка. – Горыныч глубокомысленно повертел пустую бутылку и снова бросил. А бутылка опять к нему вернулась. Он пошел в комнату и повторил процедуру с прыгающей бутылкой...
Горыныч смущенно улыбался. Я прошла на кухню.  И тут же туда зашёл Горыныч и закрыл дверь.
- Почему? Почему он?
Я пожала плечами. Вадим открыл дверь.
- Дай мне поговорить с твоей женой, - попросил Горыныч. – Я уеду, и больше, возможно, мы никогда не увидимся, но сейчас... дай поговорить. Уйди.
Мы остались с ним вдвоем на маленькой кухне.
- Почему ты мне не сказала? Почему я узнал об этом от Жэки? Почему мне никто не сказал?
Я молчала.
- Ты поторопилась... Он же не оценит, не поймет, какое сокровище рядом с ним. Он же тупой, ограниченный. А ты выбрала его. Почему?
- Так получилось. Не надо.
- Что не надо? Глаза тебе открывать? Ты же не видишь, кто с тобой рядом. Он не достоин тебя...
Он сел на пол и закрыл лицо руками.
- Мне не повезло. Я любил, а сказать об этом не смог. Мне казалось, что это и так видно. Я не умею ухаживать, но у меня там, внутри, не пусто... Чем? Чем он тебя покорил?
- Он говорил о любви, окружил меня заботой, которой мне не хватало. И... мне стало жаль его... Он слабый...
- Да, а я сильный. Вот и получил. Неужели для тебя так важно внешнее? А если бы я сказал о том, что чувствую, я бы не потерял человека, которого люблю?
- Я не знаю. Не мучай меня... Это уже свершилось. Ты уехал, рядом со мной никого не оказалось, когда бабушка умерла. Я осталась одна. Совсем одна. Мне нужна была поддержка, определенность...
- Ты её получила?
- Нет. Но теперь уже ничего не исправить. Может, это судьба?
Он не ответил.
- Я нашёл на подоконнике в комнате блокнот со стихами. Прости, прочитал. Понравилось.
«Я не рыдаю по ночам
И в танце не кружусь от счастья,
Пустым не предаюсь мечтам
И не страдаю от несчастья.
И не смеюсь давно до слёз,
Восторг не выражаю криком,
Забвенья не ищу средь грёз,
Но вижу пустоту в великом.
И знаю цену тишине,
Душевной радости мгновеньям,
Любви накопленной во мне,
Болезненным преодоленьям.
И пусть года летят мои,
И в зеркало смотрюсь всё реже,
А жизни прожитые дни,
Как цирк на стареньком манеже.
Свирелью ветер пусть звучит,
Сугробы наметает вьюга.
Сегодня прошлое молчит,
Чтоб мы смогли понять друг друга». – Горыныч замолчал.
Он наизусть мне прочитал то, что я написала.
- Как ты...
Вошел Вадим, обнял меня, подчеркивая своё исключительное право на собственность.
- Горын, пошли, выпьем. Это моя жена, Горын, и я её забираю от тебя.
- Подожди, - он пригласил Вадима сесть рядом...
А потом я стала свидетелем спектакля, который разыграл для меня Горыныч. Он показал мне истинное лицо человека, которого я выбрала. Его ограниченность. Вадим, похоже, вообще не понимал, о чём говорит Горыныч, но спорил, фамильярно постукивая собеседника по плечу... и пытался ещё рассуждать. Он нёс ахинею. Мне приходилось переводить сказанное Горынычем, чтобы Вадим не погряз окончательно в своей глупости...
- Видишь? Теперь видишь? – спросил меня Горыныч.
- Вижу.
- И это навсегда. Это не исправить. Понимаешь?
- Я постараюсь... помочь...
- Наивная... Он же попытается тебя сломать... Ну, почему дуракам везет? – почти простонал Горыныч.
- Они хитрые, а ты лопух... Вот тебя дураки и дурачат, - назидательно сказал Вадим.
 Ему понравился каламбур, и он захихикал.
- Да...- не выдержал Горыныч, глядя на него.
- Ребята, идите, сейчас двенадцать стукнет, - услышали мы.
- Да, - повторил Горыныч.
- Пошли, напьемся, наквасимся, праздник же, - воскликнул Вадим и потащил меня за руку. А Горыныч, опустив голову и стиснув зубы, пошёл за нами.
Под утро гости разошлись. Вадим, не раздеваясь, улёгся на диване и захрапел. Я разобрала со стола, привела в порядок комнату, перемыла посуду. За окном стояла пугающая тишина. Было ощущение, что весь город опустел в одночасье. На подоконнике лежал мой блокнот со стихами. А из комнаты доносился храп пьяного Вадима.
Внутри у меня что-то сжалось. Я легла на кровать и разрыдалась. Я сжимала подушку зубами, будто она была виновата в том, что я натворила. И вдруг я ощутила, что рядом со мной на кровати сидит Горыныч. И это был не сон. Он гладил меня по голове, как это делала бабушка в детстве, и молчал.
- Прости, - прошептала я. – Ты есть или тебя нет?
- Есть.
-Ты волшебник? – всхлипывая, спросила я.
- Нет. Просто я очень люблю тебя, - он вытер рукой мои слёзы.
- Ты придёшь ещё когда-нибудь?
- Нет. Но я найду тебя в следующем воплощении и постараюсь не потерять.
- Всего три встречи, – вдруг вырвалось у меня.
- Важно не количество, а качество.
- А почему ты раньше молчал?
Он пожал плечами.
- Чтоб не напугать тебя. Я смотрел, как ты спишь, слушал тишину и твоё дыхание, Ваша Светлость, - он улыбнулся. – Ты пиши. Может, поможет не сломаться.
- А как тебя зовут, Горыныч? – вдруг вспомнила я, что не знаю его имени.
- Данила.
- Мастер?
- До мастера мне ещё плыть и плыть. И, похоже, против течения. Так что каменный цветок в этой жизни мне не сваять, - прошептал он, улыбаясь, едва коснулся моей руки и растворился в воздухе.
Я почти сразу же уснула. От горечи не осталось и следа.  А когда проснулась, ещё долго ощущала тепло его руки у себя на запястье и всё думала: «Приснилось мне всё это, пригрезилось от пережитого нервного напряжения или…».
Произошедшее было настолько невероятным, что я решила запрятать подальше в потайной уголок своего сердца эти воспоминания. В конце зимних каникул Вовка-Жура, пришедший к нам в гости, вскользь сообщил, что Данила вчера уехал.
- Данила – это кто? – спросила я.
- Ну, ты даёшь! – почему-то восхитился он, - Горыныч это, Горыныч.
И уловив растерянность в моих глазах, не понимая причины её возникновения, улыбнулся:
- Бывает.
- Бывает, - как эхо, повторила я, подошла к окну, открыла свой блокнотик и прочитала:  - Неведомых картин мельканье,
Забытой боли перепляс,
Глубинной памяти касанье, -
Корней запутанная вязь…
Где сон пугающе реален,
А явь размыта, словно сон,
Где след от тени виртуален
С крылами чёрными ворон.
Тревожных точек накопленье
Пугающих объёмов стук…
И пониманье в миг прозренья:
Преображенье – сольный звук.
Дверь на кухню от сквозняка резко закрылась, её стук прозвучал в наступившей тишине, словно выстрел.
- А вот и аплодисменты, - засмеялся Вовка-Жура.
- Спасибо, - улыбнулась я  и ощутила такую лёгкость, что готова была взлететь.
Снег за окном повалил огромными хлопьями. Иногда он закручивался в спираль и снова медленно падал, преображая пространство нашего двора, нарушая тревожный покой, робко сплетал узоры на деревьях, рождая внутреннюю радость, а я всё смотрела в окно, будто пыталась найти что-то, ускользающее от моего внимания и вдруг ощутила то, над чем время не властно.
- Хорошо-то как! – воскликнула я, как Горыныч когда-то.

2014 год