Еда и питье-2

«Вагонные споры --- последнее дело, когда больше нечего пить…» --- писал ныне покойный автор.

Бог или кто-то другой послал в попутчики двадцатипятилетнего розовощекого крепыша. Раздавили в купе банку хорошего коньяка. Он начал звать меня в вагон-ресторан. Мне было лень да и пить больше не хотелось.

--- Геныч, --- вяло отнекивался я от нового знакомого, --- ты иди, а я уже в объятия Морфея. Мне завтра нужно быть в форме, понимаешь? С утра надо в одно издательство, а после обеда в другое…

--- Понял…

Он мотнул головой с приклеенной ко лбу потной челкой и исчез. Я начал разбирать постель.

Московский крепыш вскоре вернулся с новой бутылкой уже другого коньяка и кульком закуски. На халяву, как говорил Папанов, пьют даже язвенники и трезвенники. Пью и аз грешный, не будучи ни тем, ни другим.

Пили, ели, светски общались. Геннадий Геннадьевич («Можно Геныч») порывался закурить, я вгонял его в тамбур, а потом обычный вагонный стёб плавно перешел в «разговор по душам». Геныч то пускался в дурацкую дипломатию, а то доходил до таких откровенностей, что мне становилось трезвее и даже страшнее.

Из провинции, мать-одиночка, папаша слинял, когда младенец Гена учился выговаривать первые слова. Пролетарский сильно криминализированный микрорайон. Уличные и школьные драки привели в спортзал. Качался, потом занялся боксом, тэквандо и гармонично вписался в известную  подмосковную ОПГ. Баснословные бабки, мамаше купил новую хату, приодел, накормил. Женился на младшей сестре одного авторитета. Чтобы откосить от армии, числился студентом сразу двух столичных институтах. Колесил по России и СНГ со «спецзаданиями». Умные люди научили бизнес делать.

И вот теперь он несфокусированно глядел на меня, мотал горесно головой и вдруг зарыдал: «Падла я падла… К стенке меня надо…».

Опуская маты и лишние детали, докладываю. Геныча отправили в Житомир выколачивать из одного фраера долг. Приехали в Житомир, а он уже откочевал в Киев («Чуял, сука, что счетчик включили». Из Киева след фраера, не хотевшего возвращать десять тонн евро, привел в Поволжье. И вот теперь бригада настигла его, взяла за жабры («Да это было два пальца обмочить. Куда б он делся, иуда, с двумя кутятами и сукой своей»). В Пензе же Геныч попутно реализовал половину фуры «чернобыльской» пшеничной муки.

«У хохлов хапнул радиоактивной муки. Половину в Ставрополе толкнул, в половину толкнул пензюкам…Гад я на лапах…».

Я что-то пролепетал про бога, про грех непрощенный.

Геныч отмахнулся:

--- С богом-то все схвачено. Пензенский батюшка и исповедь принял и грехи отпустил. Но, глядь, душа болит и сердце плачет… Нет, брошу всё… Разведусь на хер со своей кулёмой… Институт кончу, уйду в хакеры, буду бабло качать без всякого мордобоя, без этого, глядь, пшеничного чернобыля…

Утром распрощались, словно и не было «пшеничной радиации». Он поехал у своим подмосковным бандюганам, а я к не менее крутым московским издателям.

«И мы пошли своей дорогой. А поезд пошел своей».