Исповедь

Мы шли по столице, молодые, сильные хозяева жизни. Народ расступался, опасливо уступал дорогу. Боятся - значит уважают! Попробуй, рискни спорить с такими! Крепкие, спортивные, голубоглазые, сплоченные, настоящие арии! Я гордился собой. Имя у меня отличное, патриотическое, российское – Иван.  Все у меня правильно. Вот таким должен быть современный мужчина. Куртка, ботинки настоящие не для хлюпиков. Голова гладко выбрита. Терпеть не могу эти бабьи челки и локоны. Я русский! я славянин! Это моя страна! Мой город!
Впереди нарисовался, не сотрешь, конный патруль. Сидели верхом посматривали на всех свысока. Нам напряги с полицией ни к чему. Рассредоточились, рассыпались в разные стороны. Будто и не было сплоченной группы. Я один шагал навстречу конским мордам. А ко мне какие претензии? Шел, высоко подняв голову, смотрел дерзко. Меня проводили неприязненным взглядом. Завидовали! Сами толстые, обрюзгшие, вялые. Куда им до моей молодости и энергии.
Демонстративно раскланялся. Пошел  дальше. Под ногами таяли грязные остатки снега. Верещали воробьи. Весна. От яркого солнца, от высокого неба еще, черт знает от чего, особенно хотелось борьбы, побед, настоящего дела!
    Метров  сто и наша группа собралась снова. Все-таки мы сила. Вот только собрались не на долго.
    Прощались, жали руки. Договаривались через три часа собраться у рынка, проучить одного зарвавшегося хачика.
    Дома все как всегда. Мамаша полы намыла. Что ей еще делать, сидя дома? Вообще, у меня семья тоже правильная. Мать блондинка, гораздо моложе отца. Он солидный, с брюшком, двойным подбородком, русая голова посветлела от седины.
    На обед все собрались.  Даже батя приехал. Решился оторваться от своего бизнеса. Сидит, барабанит по столу пальцами, хмурится. Белая скатерть, столовый фарфор, серебряные ложки. Картинка как в рекламном ролике. И сюжет банальный - старшие собрались, ждут непослушного ребенка.
-Каждый раз одно и тоже! – раздражался отец, – знает же, что у меня каждая минута на счету! Ну, чем она там занята?!
-Не кипятись, – мягко упрекнула его мать, – наверное, потеряла что-нибудь. Сейчас найдет и прибежит.
-Не надо было дочь Машкой называть! Так и растет Маша – растеряша! Хватит ждать. Раскладывай! – скомандовал глава семьи, – начнем без нее.
Мать вооружилась поварешкой. От тарелок поднимался пар, разжигал зверский аппетит.
-Приятного аппетита, – солидно произнес отец.
Я набросился на борщ  и успел умять две тарелки, раньше чем в дверях нарисовалась сестричка. Она только глянула на стол, сразу сморщила свой курносый носик.
-У-у, опять суп! Чур, мне тарелку поменьше!
    Сестренка в своем амплуа. Ей еще можно покапризничать. Маленькая. Что там второй класс. Десять лет. Она так отличалась от нас. Коса длинная, масляно-черная. Мама говорила, она пошла  в бабушку-украинку. Ничего. Славяне и такие бывают.
-Вань, когда пойдем в зоопарк? – потянула меня за рукав, улыбнулась лукаво. – Ты обещал!
-Пойдем, пойдем…
-Сегодня?
-Нет. Сегодня не могу.
-А когда? Завтра?
-Нет. Завтра тоже дела.
-Ну, какие могут быть дела? – она обиделась, надула губки, – ты обещал! Надо выполнять свои обещания!
-Я должен, – оправдывался, сам не зная почему, – там все будут. Это общегородской слет! Я не могу не пойти!
-Какой же ты странный, – нараспев произнесла она, склонила голову на бок, посмотрела ласково, – мне ты дал обещание гораздо раньше. Так и скажи своим друзьям у меня при-о-ри-тет!
Вот лисичка! Я готов уступить… только не сейчас, только не в этом. Я должен быть твердым, должен быть верным.  Я решительно встал.
-Не уговаривай! Сказал в другой раз, значит в другой раз!
Испытанный прием. Машенька пустила слезу. Нет! На этот раз не сработает. Схватил биту. Ушел даже дверью хлопнул, чтобы подчеркнуть свою независимость…
Наконец-то, настоящее дело. Ломились  по рынку человек десять с бейсбольными битами. Народ  шарахается в ужасе. Продавцы позакрывали свои жалкие лавчонки. Покупатели сбежали с рынка. Знали, шутить не будем.
Злосчастный торговец шаурмой был жалок, мерзок. Не зря дрожал! Неповадно будет наших травить своей дрянью.  Мы начали без разговоров.
-Вперед!
 Опрокинули дурацкий прилавок, стали крушить все, что попадалось.
-Бей!
-За наших братьев!
-Россия для русских!
-Бей!
-Ломай! Круши здесь все!
Куски мяса, фарш, разлетались в разные стороны. Все превратилось  в кроваво-красное месиво. Стены, пол – в темных обрывках, обломках, кусках. Хозяина бросились защищать соседи торгаши. Я размахивал битой, не разбирал где говядина, а где люди… от удара по башке мир потонул в буром пятне. Дальше только темнота липкая и душная…
Я вынырнул, разлепил глаза. С трудом, медленно, сонно понял, что лежу дома в своей кровати. Голова завязана, гудит, тяжко. Взгляд уперся в потолок. Я хотел повернуть голову, рухнул в тошноту.
-Таз… – губы пересохли, язык не слушался, голос – тихий,  невнятный.
Опять навалилась тьма. Уснул? Потерял сознание? Умер? Плевать.
-Таз…
И обратно во тьму.
Опять тоже самое. Снова, снова…
К утру полегчало. Откуда-то  издалека долетел нежный голосок сестры:
-Ты только не умирай! – всхлипывала она, – ты еще в зоопарк меня не сводил! И вообще ты мой любимый брат! У других такого нет и быть не может! Живи, пожалуйста!
Я попытался улыбнуться, – получилась кривая гримаса. А она и этому рада. Расцвела, чмокнула меня в щеку, зачирикала.
-Ты, смотри, держись. Я сейчас убегу. Меня Галька ждет. Ты пока поспи часок, а когда я вернусь, буду тебе читать свою любимую книжку. И только попробуй сказать, что я плохо читаю.  Будешь улыбаться и хвалить. Выздоравливай!
Глаза закрылись сами собой, темнота обступила черная, плотная…
Горькие, как полынь, звуки женского плача проникли в темноту…  порвали, растворили ее.
-«Кто плачет? О чем? – мысли  вязкие липкие, как гудрон».
Плакала мама. Страшно, навзрыд, громко не таясь, не так как раньше. Я не мог лежать, словно равнодушный труп. Открываю глаза, смотрю на нее. Вижу только лицо в светлом кругу – вокруг темно. Она посмотрела на меня, повторила беспомощно:
-Маша… Машенька…Машеньку…
Ее голос осекся, пропал. Прошептала  одними губами.
Я понял, почувствовал, как ожег.
-У-би-ли.
В ужасе рванулся вперед, сел резко. Тьма обрушилась черная ледяная. Опустился на подушку, словно утонул в бездонном омуте. Лежал, глаза не открывал, боялся, что ослеп. В груди щемящей надеждой сжимало сердце.
-Это не правда! Это бред! У меня с головой проблема… Бред…. Бред....
Проснулся, разодрал глаза, удивился, что уже светло. Солнце лупило в окно. Комната сияла. Мать сидела на краю моей кровати, вздохнула устало.
-Слава богу. Хотя бы ты…
Я сразу выпалил то, что жгло.
-Мне приснилось! Это же сон?! Приснится же такое… Все же в порядке?! Где Маша? Позови…
-Ее нет.
-Где? Где она? У подружки, как ее, у Гали? Что  так долго?
-Галя в больнице, в реанимации, – мать отвечала  и едва не плача.
-Брось, – бодро твердил я, – не стоит она того. Выздоровеет...
-Да... Конечно, – соглашается мать, а по ее щекам градом текут слезы.
-Черт знает что!
Разозлился  на нее, а до меня вдруг дошло, что не было страшного сна. Реальность страшнее снов своей непоправимостью.
-Маша…
Мать только кивает.
-Кто ее?! – прохрипел я готовый мстить.
-Скинхэды.
 Ответ вышиб из под меня опору. Я ухнулся вниз в жуткую пустоту. Вокруг – сразу темно. Не мог шевельнуться.
-Но она же наша… Славянка! Москвичка! За что! Она же только к подружке пошла! – голос был чужой, беспомощный.
-Из-за подружки и напали.
-Из-за Гали?
-Это ее так Маша звала, а на самом деле она Гульнара.
-Что ж она в Москве делает? – привычно возмутился я.
-Она москвичка почище нас, – серьезно возразила мать. –  Ее семья приехала сюда еще при Сталине.
-Они мусульмане?! Что Маша нашла в мусульманах?!
-Гены, – вздохнула мать.
-Что?!
Я готов был взорваться.
-Мы тебе не говорили... - она замолчала  виновато, решилась, набрала воздуха, продолжила, – когда папина мама была молодой… в общем твой дед – иранец.
-Мусульманин!
Я орал как резаный. Я был вне себя.
-И вы молчали?!
-Так получилось. Мы сначала думали, зачем это тебе… - оправдывалась она.
Мир рухнул! Я так гордился отцом! Я гордился своим происхождением! Тем, что я русский до мозга костей. Все было ложью! Вся моя жизнь! Мои друзья убили…убили мою сестру. Убили за черные волосы. А ведь я был одним из них. Я такой же как они… Нет! Я внук мусульманина… что же, я теперь по другую сторону?
Я больше не знаю, как мне жить….