Раздел LII. Раввуни

Начало: "Слово двух свидетелей" http://www.proza.ru/2014/07/10/946   

 Предыдущая часть: «РАЗДЕЛ  LІ. «Вот отдается сын человеческий...»»  http://www.proza.ru/2014/09/17/576 
 

                Короткевич В.С. (26 ноября 1930 — 25 июля 1984)

                РАЗДЕЛ  LІІ. Раввуни

                (Евангелие от Иуды)
                (перевод с белорусского языка)


                І паразіў Філісцімляніна ў лоб, так што камень упіўся ў лоб ягоны.

                Першая кніга Царстваў, гл. 17, ст. 49


Все еще ревела и ревела над городом дуда. Над ранеными, над трупами, над мортусами, над мародерами, над всей этой кровавой, гнойной мусоркой, в какую именем Бога превратили большой и красивый белорусский город, бриллиант Немана, Городню.

Этот звук тревожил, напоминал, угрожал. И тогда на острые крыши ближних домов послали лучников.

Дударь трубил, ему больше ничего не оставалось. Несколько даже слащавое лицо «братишки» теперь был словно из камня. Шагайте, топчите землю, мертвые Божьи легионы. Встаньте, обесславленные, дайте отпор тем, кто надругался над вами, отрекитесь от того, кто вас продал.

Рыдала дуда. Лучник натянул лук. Звучно лязгнула по бычьей перчатке тетива. Стрела пробила мехи и впилась дударю в ямку на границе груди и шеи, туда, где «живет душа».

...Тишина легла над трупами, и ее услышали все. Услышали ее и Раввуни в челноке, и Братчик на берегу. Только Иуда увидел страшное раньше, потому что к Христу как раз подходил Лотр. В руке у пастыря была кошка — семихвостая плеть с крючком на каждом конце.

— Лжеучитель! Ересиарх! — только тут ярость на его лице выплеснулась наверх, смывая последние остатки солидности. — Грязный схизмат!

Весь раскрасневшись лицом, он рубанул кошкой, сдирая у Братчика с плеча одежду и кожу. Замахнулся второй раз — Босяцкий и Комар схватили его за руки: поняли, сдерет со схваченного кожу без суда.

Братчик плюнул Лотру под ноги.

— Вишь, испугался как! Ну чего ты? Шкуру   с   м е н я   дерут — чего же т ы орёшь! Признавайся, нунций, сколько раз от ужаса согрешил, пока я вас тряс, как хотел?

Он жаждал, чтобы его скорей убили. Тут, на месте. Он боялся пытки. Но он не знал, какую пытку они подготовили ему. Увидел, что все смотрят то на него, то на реку, взглянул и впервые потерял самообладание.

— Где же   т  в о я   честь, Лотр?! Где же   т в о ё   слово, Босяцкий?! Где, вшивые пастыри?!

Два челна отчаливали от берега, готовясь в погоню. В каждом было по четыре вооруженных гребца.

— С  т о б о й   да честь? — спросил Лотр.

— Босяцкий, ты же сказал juzo! Где твоя совесть?!

— Ну, — пес Божий улыбнулся почти приятной разумной улыбкой. — Моя совесть, конечно, не вынесла бы этого, но ты не заметил, не дослышал — я вместо juzo сказал іzо (1). Ты слишком простодушный, сын мой. Мужчина может молчать, когда видит несправедливость, и остаться честным. А женщина — скажем, о н а — молчать перед насильником, и это не опозорит ее, и останется она такой самой верной или нетронутой даже.

Христос попробовал ударить его ногой в пах, но не достал. Его оттянули. Даже он, в сто раз более ловкий за любого из этих, полный хозяин своего тела до последнего нерва, ничего не мог сделать, когда десять человек держат его.

— Делай, что хочешь, — изо рта в Босяцкого словно плыл вонючий навоз, словно травинка-жало выдвигалась из-под языка, — только внутренне в этом не участвуй, юный мой друг.

— ...щенок, — плюнул Христос. — Думаешь, за те несколько лет ты видел, ты думал больше меня? Гнойный червяк. Ты солнца не видел, век не видел, быдло!

— И вообще милости Божьей не избавишься даже, если дашь присягу без намерения сдержать ее. Вот я тебе пообещал: «Соблюду». А сам себе добавил: «Когда меня к этому принудят или я сам убежусь, что ты не враг, а полезный для отечества и государства человек».

И тогда, понимая, что это все, что этим людям можно даже плевать в глаза, он, сам не понимая, на что надеется, в ярости крикнул:

— Раввуни! Раввуни! Рав-ву-ни-ни!

Услышав этот крик, Иуда, который давно уже видел погоню, в отчаянье засуетился по челноку. Река мчала, берега пролетали быстро, но еще быстрей, каждый словно на крыльях, приближались, во взмахах весел, челны преследователей.

Иуда сел и начал неумело грести. Поставил челнок сначала боком, потом кормой, потом опять носом. Весло зарывалось в воду, выныривало оттуда в тучах брызг. Иуда не умел грести. Он, вообще, мало что умел. Ни грести, ни фехтовать, ни плавать. Где он мог научиться этому?

Тогда он решил молиться. Вот помолится немного, пусть не по правилам, а потом возьмет женщину и прыгнет в воду, и, поскольку не умеет плавать, а она связанная, — они немедля пойдут на дно. И это хорошо. Избавиться от страданий и не предать Братчика.

Он сосредоточился и с ужасом вспомнил, что не помнит ни одного слова. Не потому, что забыл за время путешествий, а просто так... Бог ушел из души. В жажде оттянуть время и вспомнить он увидел на дне челнока забытую мережу. Смекнул что-то. Начал зверино драть ее ногтями и зубами, срывая каменные грузила. Освобожденную сеть бросил в воду.

Пока погоня выпутывалась веслами в брошенной мереже, Иудов челнок успел немного удалиться. Фигуры Христа и церковников на откосе были уже чуть ли не в четверть дюйма. А Иуда все не мог вспомнить ни слова. Вместо этого лезла в голову неподходящее: лицо Шамоэла... он сам во время драки в воротах Слонимской синагоги... розовое солнце над Щарой. Пламя светильников... Рабское лицо отца, когда он однажды говорил с гетманом Огинским.

Иуда затрясся от приниженности и позорного бессилия.

Что он мог? Кто учил его защищать жизнь, когда учителя сами не умели делать этого? Отхлестали только розгами. И не однажды. Но почему-то помнится только тот случай. За что они тогда его?..

— Раввуни! — долетел издали голос.

И тут он вспомнил, за что его лупили в тот раз. Погоня была уже совсем близко. И тогда Иуда встал.

Медленно снял с себя широкий кожаный пояс, обмотал его конец вокруг запястья, второй сжал в ладони. Взял каменное грузило. И выпрямился, крутя самодельную пращу.

Камень зафырчал, вырвался, попал в лоб рулевому первого челнока. Молитвы подвели. Забытое, казалось, искусство — не подвело. Рулевой выпустил кормило, юкнул головою в воду. Ладья закрутилась на месте.

Раввуни захохотал. У преследователей было только холодное оружие, у них не было даже луков.

Еще удар. Еще. Еще.

Он бросал и бросал камни. И с каждым ударом выпрямлялся и выпрямлялся. Впервые в жизни кричал что-то в бешеном восхищении:

— Я не пачкал рук... Я не убивал!.. На тебе, холера! На! На!

Один из камней сломал весло на первом челне. Камни летели градом, били, валили. Стоял на корме человек, который выпрямился. Крутил пращу.

...Челны закрутились, потом замедлили бег, под градом камней повернули к берегу.

Человечек на корме все еще крутил пращу. После забросил ее за плечо. Почти величественный. Почти как Давид.

...Христос на берегу, увидев все это, захохотал.

— Ты чего? — в недоразумения спросил Босяцкий.

— Ну, пастыри. Ну, спасибо за зрелище, а то я было и нос повесил; хорошо, что не отвели, дали увидеть. Ну, гиблое ваше дело. Уже когда вы эту овцу, которая никого не обидела, кусаться заставили — тогда еще не все потеряно. Дрянь ваше дело. Дерьмо. Га-гха-га-га!

Его повели от берега, а он хохотал, и смех его был страшный.

...Челнок между тем мчала и мчала вода.

— И хотел бы я знать, как мы теперь доберемся до берега, — сказал Раввуни.

Анея, уже развязанная иудеем, безучастно сидела на дне челнока. Проплыли лесистые горы, тронутые кое-где первой желтизной осени. Выбежала на кручу красная, трепетная осинка. Любопытно смотрела, а кто это плывет в челне. Песчаная коса далеко врезалась в темно-синюю воду, и кто-то на косе одержимо махал руками. Иуда присмотрелся и с обмиранием сердечным узнал: на косе стояли Кирик Вестник, резчик Клеоник и Марко Турай.

— Сюда правь! — крикнул кузнец.

Раввуни развел руками. Весло во время драки схватила река. И тогда Марко и Клеоник бросились в воду, начали резать ее плечами, доплыли, рывком повернули челнок к берегу и потянули его. В брызгах свежей воды на загорелых плечах, в пене и храпе, как водяные лошади, как невиданные морские боги.

Иуда черпал забортную воду и обмывал лицо, чтобы никто не заметил, что он плачет.

На берегу они долго обнимались и ляпали друг друга по плечам.

— Братка, — захлебывался Иуда. — Живой... Братка.

— Живой, — сказал кузнец. — На злость некоторым, чтобы им на пузе ползать, а зад тянуть.

— Фаустина где?

— На хуторе, — ответил Клеоник. — Сейчас у нас будет жизнь такая, что опасно...

Марко молчал. Иуда знал почему. Гиева Турая схватили.

— Ничего, — сказал Раввуни. — Главное — живые. Целая голова и думать может.

— Зачем?.. — без слез спросила Анея. — Зачем спасали? Умереть бы. Так оно спокойно.

— Зачем? — и Иуда некрасиво выругался в гневе.

Ошеломленная Анея заморгала глазами. Румянец стыда залил все лицо. Но Иуда не обращал внимания на это. Любыми средствами он был рад стряхнуть это бабское оцепенение. Даже бил бы.

— А на то, чтобы не сидеть с ним. И чтобы мысль-таки была. И чтобы спасти или поехать всем вместе в милую компанию к праотцу Аврааму, и обниматься там с почтительной старушкой Рахилью, и до конца дней есть без выпивки одного жареного левиафана, аж пока не начнет тошнить... Также до конца веков.

Он был совсем другой, и все остальные смотрели на него удивленно.

— Пошли... Дорогой поговорим.

...Они шли и рассуждали о том, что им делать, уже довольно долго, когда Иуда заметил в мелькании лесной листвы какую-то тень. Человек сидел спиной к дороге, и Иуде показалось, что он узнал его. Остальные ничего не заметили.

— Идите, — сказал он остальным. — Я догоню.

Подождал, пока друзья не исчезли за поворотом, и осторожно пошел к человеку. Мягкая трава глушила шаги. Какая-то птица, названия какой он также пока не знал, свиристела в листве. Так ему повезло стать почти за спиной того, кто сидел.

Иуда не ошибся. Беглец, предательская падла Матвей, сидел и пересчитывал деньги. И тогда Раввуни во всеуслышание сказал:

— В дни царя Соломона было в Иерусалиме был некто, кто трахнул в храме, поскольку динарий обещали ему.

При первых звуках голоса Матвей вскинулся. Глаза были белые от страха.

— Ты?!

— И явился к ним, явился в Эмаусе, и многие не верили, что он... Н-ну?!!

Матвей успокоился. Нагло всыпал деньги в кошель и спрятал его:

— Пасть закрой... И, знаешь, вали ты отсель, агнец. Выбрался, так радуйся. А то вот дам, и... Чудес не бывает. Головой наложишь.

Иуда видел, что Матвею немного не по себе. Щадить его, однако, не собирался. В общей измене была и Матвеева лепта.

Он рыкнул так, что Матвей растерялся:

— Ты что?.. Ты что?

Белые, словно у собаки, зубы Иуды почти хищно ощерились.

— Кто-то говорил: Иуде евангелия не положено. Кто-то у меня евангелие спер и испохабил.

— И не положено. По писанию.

Иуда надвинулся на него.

— А по жизни? По моему? И по-твоему, вонючий хорек?

— Писание.

Иуда был по-божьи ироничен:

— А тридцать серебряников? Они же, согласно писанию, мне принадлежат, а не тебе.

— Иди получи. Кто мешает?

— По писанию, слышишь? — лицо у Иуды был страшным. — Дав-вай цену измены!

И он сделал то, чего в обычном состоянии не мог бы сделать: взял Матвея за грудки и поднял. Мытарь бросил кошель в мох. Челюсть его тряслась. Иуда с силой швырнул его на кучу хвороста. Подобрал кошель, положил в карман. Вытирая мхом руки, сказал:

— Ну вот, теперь все по писанию. Евангелие у Матвея, деньги — у Иуды. Вставай, а то я что-то не понимаю, где у тебя задница, а где лицо. Так, молодец. Можешь теперь, по крайней мере, говорить, что не ради денег продал, а по убеждению... А теперь — вали. Люди тебя убьют. Жаль — мне нет времени. Глупые, как дорога, разумного судят.

Иуда догонял своих и ворчал сам сам под нос:

— Вот теперь я понял, почему один печатник вместо «бессмертия души» ошибочно набрал да и тиснул в трех тысячах экземплярах книги «бессмертие дупы». То он такую вот бессмертную пакость имел в виду.

(1) Горю.

Продолжение   "РАЗДЕЛ  LІІІ. Звезда — полынь"  http://www.proza.ru/2014/09/17/811