Раздел LIII. Звезда полынь

Начало: "Слово двух свидетелей" http://www.proza.ru/2014/07/10/946      


 Предыдущая часть: «РАЗДЕЛ  LІІ. Раввуни»  http://www.proza.ru/2014/09/17/711

 


                РАЗДЕЛ  LІІІ. Звезда — полынь

                (Евангелие от Иуды)
                (перевод с белорусского языка)




                Упала ў крыніцы вод зорка. Імя той зорцы — Палын. І вымерла
                трэцяя частка ўсіх людзей, бо воды зрабіліся горкія.

                Апакаліпсіс, гл. 8, ст. 11

 
                За дабрыню, за спачуванне нам
                Пан Бог уздасць вам шчодраю рукой.
                Вось мы вісім бясконцай чарадой.
                Над намі крумкачоў рагоча зграя,
                П'е гной з вачэй. І вы ў наш страшны час
                Не смейцеся над намі, умаляем!
                Маліце ў Бога літасці для нас!
                Балада павешаных




В ту ночь убили не всех. Всех схваченных убивали потом, постепенно, на почве твердой законности, но с надлежащей неотвратимостью и жестокой добротой. Ведь лучше отрубить гангренозный член, чем разрешить умереть больному.

Днём и ночью ревели в подвалах мехи и лязгали клещи. Граждан, к которым пристал антонов огонь вольнолюбия и чистой веры, после допроса выводили и казнили на Зитхальном горбе, перекрёстках улиц или на Лидской дороге. На смерть каждого аккуратно составлялась бумажка. Акт.

Мещане и мужики в пыточных осуждено молчали. Жизнь утратила для них цену в самый тот момент, когда они потеряли простор, к которому привыкли, смолистый аромат пущи и пашню, которая золотится рожью и ячменем.

Целые дни стража ходила по домам, выискивая крамолу, хватала людей и тянула в большой судный зал. Пытали по одному, но приговоры выносили пачками, не сильно разбираясь, что там к чему. Узники молчали, и оговоров не было, зато свирепствовали, подающие лживые доносы, доносчики и шпионы. И потому по городу катилась лавина арестов. Забирали родителей у детей и детей у родителей, мужа — от возлюбленной жены, юношу — от любимой. Вся Городня бодрствовала по ночам. Люди лежали и смотрели бессонными глазами во тьму. Пружина лживого доноса могла ударить любого в любую минуту.

Бодрствовали и арестованные в подвалах под восточным нефом замка. У этих все было определенное, и они могли бы спать, но над ними всю ночь орала песни пьяная стража: срывала на пленниках свой недавний, смертельный испуг. Иногда они открывали двери в подвалы, где после пыток лежали, не в состоянии шевельнуться, ломаные люди, и устраивали концерт для них, ревели что-то вроде «Песни о хаме»:

 
                Што супраць дзідаў — косы у хама?
                Вось вам Эдэм, што хацелі здабыць:
                Вісельня, як Эдэмская брама.
                З радасці ў небе скачыце нагамі.
                Мы ўладары яшчэ ад Адама,
                Вы — ад Адама яшчэ рабы.
 

Многие — кто лежал дальше во тьме — тихо плакали. Не потому, что должны были умереть, а от унижения.

И потому все молчали, даже умирая на дыбе. Такое большое было их заядлое мужество, что ужасались даже люди святой службы.

Босяцкий понял, что главное сейчас — добиться отречения от Христа. Пусть под пыткой вспомнит о настоящей истинной догме, тогда остальные запросто хрустнут в хребте. А это значит — Братчика надо пытать изобретательнее, страшнее и дольше всех.

Долго спорили, кто должен судить. И решили, что хотя подсудимый и мирянин, но, поскольку преступление касается церкви, судить будут председатели духовного суда.

Босяцкий подсказал и то, как снять с церкви большую часть ее вины за казнь. Во Франции в похожих случаях церковь отдает преступника в руки прево. Братчика после осуждения также надо было отдать для выполнения приговора в руки городского совета, в руки бурмистра Юстына. Пусть пачкается он.

Когда он келейно решил этот вопрос с Лотром, тот даже пожалел, что член ордена, какому поручено дело веры, с таким легким сердцем собирается бросить тот орден. Иронизировал:

— Ну, какой ты будешь рыцарь Иисуса? Неизвестно еще какой. А тут же ты на своем месте. И не возлюбят же тебя твои теперешние братья. Предатель, скажут. Увидел, что первенство теперь не наше, да и перекинулся.

— Наплевать. Я живу ради будущего. — И вдруг Лотр увидел, как помрачнели всегда спокойные и даже доброжелательные глаза Босяцкого: был в них теперь какой-то осужденный, безразличный холод, словно человек воскрес из могилы. — Живу... А наконец, живу ли? Что-то говорит мне, что могу умереть. И надо ли что-то делать, когда тут такое творится? Этот лже-Христос — предупреждение. Не может быть будущего, когда по этому свету шляется такой сброд, как Братчик.

— Ну-ну, — не на шутку испуганный, сказал Лотр, — успокойся.

— Я спокоен.

И, однако, он не был спокоен. Что-то случилось с душами людей. Никогда он не видел такой непоколебимой закоренелости. Мечник Гиев Турай, двадцать часов вися на дыбе, безостановочно не читал, а скорее выкрикивал — от нестерпимой боли — соблазнительные места из писания (дорого дала бы святая служба и, вообще церковь, чтобы их там не было), целые куски из посланий искренних отцов церкви (лучше бы и этих посланий не было, ведь они разоблачали рясофорных), а также из очевидно еретических книг. Начитанный был в делах веры и ереси.

Стоит было закрыть глаза, и вот: подвал, дыба, на ней висит нагой, неестественно вытянутый — носки ног повернуты друг к другу, — иссиня черный человек и в мерцании огня выкрикивает страшное послание кельнского архиепископа Готье к папе Николаю, азбука ереси для многих людей — от Саламанки и вплоть до границы княжества Белоруско-Литовского. Ереси, несмотря на то, что Готье искренне и догматично верил.

...Огонь. Человек, который висит десять часов. Крик.

— Судишь? Каким правом?! Правом большинства, правом совета?! Совет твой включает в себя таких же продажных, развращенных людей, как и ты сам... Тиран боязливый, носишь имя раба рабов и используешь измену, доносы, применяешь золото и сталь, чтобы быть господином господ... Как ты назовешь клир, какой курит фимиам твоей мощи, воспевает твою власть? Как ты назовешь этих медноголовых... этих отродий ада, у каких сердца из металла, а чресла из грязи Содома и Гоморры? Эти слуги созданы, чтобы ползать перед тобою. Имя тебе — Сатана.

Выкрикивал... Выкрикивал... Крики эти ночью стояли в ушах.

...Перед тем, как казнить людей — наказывали колокола. Заменили другим колокол на доминиканской колокольне, притянули его на Старый рынок, где лежал уже свергнутый городской колокол, и раскалёнными щипцами выдрали обоим языки, чтобы не кричали о тревоге. Не набат надо бить, когда в город, пусть себе и под покровом тьмы, входит законный хозяин, святая вера.

Великую Софию языка не избавили, но хлестали запачканными в навоз бичами. Люди, смотря на это, сжимали кулаки от унижения.

Молчали колокола. К словам Рабле «город без колоколов... корова без балабола» стоит было бы добавить: «Волки вокруг, и не придет хозяин».

Люди ежеминутно ждали ареста. Население города поубавилось наполовину. Кто был убит, кто ждал смерти в подвалах, кто сидел в каменоломнях или убежал. Некоторые искали право приюта в храмах. И те, которые заскочили в костелы, получили его, право умирать от голода и жажды. А тех, которые спрятались в православных церквях, выдали, и всех чисто, вместе с теми, которые сидели в подвалах, распяли вдоль дорог и повесили за ребра. От одного распятия ко второму. Деревянных путали с живыми.

Гиев Турай, когда-то почти фанатик, висел повешенным за ребро, плевал на имя Бога и, бившись в предсмертных страданиях, кричал:

— Земля моя! Несчастная! Сколько веков! Сколько веков тебе терпеть! Сколько веков можно терпеть!

Так он кричал, пока не умер. Все умерли.

И случилось так, как когда-то в Риме, в понтификат Бенедикта Восьмого. Несколько дней землетрясение трясло Рим, и тогда решили, что в этом виновны римские евреи и немногочисленные мусульмане с православными. Их всех уничтожили, и летописец записал:

«После наказания их смертью ветер стих и земля не изведывала более ужасающих шатаний, которые раньше трясли Святой город».

Может, и так. Историки не ошибаются. А может, земля просто устала трястись. Нельзя все время трястись. Сколько можно!

Во всяком случае, после всего, что произошло, земля Городни также перестала дрожать и выдавать подземные толчки. Эшафоты помогали и в одном и в другом случаях. Город был усмирен. Город молчал. Пришла очередь Христа.

Продолжение "РАЗДЕЛ  LІV. Синедрион" http://www.proza.ru/2014/09/17/1293