ПРЕДАНИЯ «ЗАСЕЧНЫХ ЧЕРТ»
«Нет, не мертвы дела давно минувших лет,
Преданьями сильны великие народы!
Преданья – это мощь! Под их святую сень
Как знаменем полки в кровавый битвы день
Всегда, всегда собраться торопились;
И то не вымысел, что где-то в небесах,
В гигантских очерках, на облачных конях,
С живыми заодно и тени мертвых бились!..»
Константин Случевский.
«Девять странников в ночи»
Осенью 1987 года в Бостоне меня познакомили с девяностолетним выходцем из России Иваном Позыковым. И в детстве – на родине, и в юности – за океаном записал он немало старинных русских песен и преданий. Помогали в этом его отец и дед.
Впоследствии увлечение фольклором далекой родины поостыло. Наверное, сказались житейские проблемы на американской земле. А их у Позыкова было немало, как и у большинства русских эмигрантов: поиски работы, нужда, финансовые взлеты и падения.
И все же нет-нет, да и заглядывал он в свои старые записи. Особенно когда наведывались к нему гости из России.
Мне показалось, что ее отрывки ее отрывки записали в разные времена:
«… Девять странников в ночи,
Весть тревожну принесли.
При себе они хранили
Скол Алатыря о девяти углах…
………………………………….
А не будет крепь-державная
Витовать в Засечных чертах
Пока слово-замольное
Не осенит те Засечные черты…»
Старательно и нараспев читал Иван Позыков не совсем понятные мне строки.
Помню, я, наконец, не выдержал и остановил его. Хотелось самому увидеть текст предания, а еще разобраться, что же такое «засечные черты». До встречи с Иваном Позыковым я имел о них смутное представление.
На подступах к столице
Об этой системе оборонительных сооружений упоминалось еще в первой половине XII века в Новгородской летописи.
«…потом же Святослав Ольгович совокупи всю землю Новгородскую и брата своего Глебка, идоша на Псков прогонити на Всеволода и не покоришася им псковичи и не выгнаша от себя князя, но бяхут устерегли, засекли осекы вся».
Но безусловно, и "засечные черты" имеют более древние корни. С тех пор, как начались набеги и захват чужих территорий, человечество создавало оборонительные сооружения. Вначале это были земляные насыпи-валы и нагромождения из срубленных деревьев и камней.
Писатель, этнограф, составитель «Толкового словаря живого великорусского языка» Владимир Иванович Даль так определяет слово «засека»: «…целиком срубленные деревья, которыми загораживают дорогу, заваливают пространство перед крепостью, обращая вершины и сучья наружу, для затруднения приступа».
Некоторым оборонительным сооружениям в Африке, в Азии, в Европе более 5 тысяч лет.
Древнегреческий историк Геродот сообщал, что для защиты от скифов был возведен так называемый "Киммерийский вал". Он тянулся от Крымских гор на восток до самой широкой части Азовского моря.
В третьем веке до новой эры началось строительство Великой Китайской стены. Пожалуй, это самое грандиозное оборонительное сооружение, известное сегодня. Длина - более 5 тысяч километров, высота - 7-8 метров, а ширина превышает 5 метров. Стена возведена из легких горных пород, облицована кирпичом и скреплена известью.
Во многих европейских странах сохранились оборонительные укрепления, возведенные древними римлянами.
На территории современных Украины и Молдовы до сих пор существуют остатки "Трояновых" или "Змиевых" валов. Предполагается, что сооружены они примерно в I-II веках нашей эры. С их помощью Римская империя укрепляла свои границы.
Славяне создавали так называемые «городища», в которых могли выдерживать длительную вражескую осаду. Эти укрепления строились на возвышенностях. Они обносились валом, деревянным тыном и рвом.
«Засечные черты» создавались на границах Русского государства и служили заслоном от врагов до конца XVII века. Простые «засеки» из поваленных деревьев и заостренных бревен превратились в XIII столетии в сложную, огромную по протяженности, оборонительную систему.
Города, монастыри, остроги, линии земляных валов, рвы и дозорные вышки составляли эффективные укрепления. Конечно, они были хороши в те времена, когда еще широко не использовалось тяжелое огнестрельное оружие.
В летописях не раз упоминается, как пытались преодолеть «Засечные черты» и терпели поражение враги Московского государства.
«Татарове послышав великого князя въевод, скоро возвратишася; а наперед их зайдоша по лесом пешие многие люди украйные да им дороги засекоша и многих Татар побиша; а переднии люди, от воевод приспевше, конные начаша Татар топтати, а пешие люди украйные по лесом их бити, и Божиим поможением Татар многих побиша, а иные многие Татарове по рекам истопоша, а иных живых поимаша…»
Так описывался разгром у «Засечной черты» набега в 1518 году.
Не сказочная преграда
Оборонные укрепления на ближних и дальних подступах к Москве возводились уже в первом веке после ее основания. Менялись времена, менялась Россия и ее столица, менялись и «засечные черты».
В годы становления Москвы ее защищали Белый город и - Земляной. А также монастыри, которые были не только духовными центрами русского народа, но и крепостями: Алексеевский, Зачатьевский, Крестовоздвиженский, Петровский, Данилов, Новодевичий, Новоспасский, Симонов, Спасо-Андроников.
Подступы к столице оберегала «Засечная черта», прозванная народом «девятиугольем». В нее входили: Коломна, Серпухов с двумя монастырями Высоцким и Владычным, Верея с расположенным неподалеку Пафнутьев-Боровицким монастырем, Можайск, Руза, Звенигород с Саввино-Сторожевским монастырем, Волоколамск с Иосифо-Волоколамским монастырем, Дмитров и Троице-Сергиев монастырь.
В XVI столетии в Москве был построен целый комплекс оборонительных сооружений. Вокруг Великого посада в 1535-1538 годах возведена каменная стена, названная Китай - городом.
Спустя примерно полвека, на месте современного Бульварного полукольца появилась мощная стена Белого города. В самом конце XVI века столицу прикрывал третий оборонительный рубеж, состоящий из земляных валов.
Исследователь русских оборонительных укреплений А.Яковлев в 1916 году писал: «Засечная черта напоминала те сказочные преграды, которые русская сказка любит бросать между своими героями и преследующей их злой силой.
Но люди древней Руси знали, что только в сказке преграды эти вырастают от взмаха полотенца или волшебного гребня, и настойчиво воздвигали и охраняли действительные преграды и укрепления, «засеки». На охрану засечной черты они не жалели ни внимания, ни материальных средств, заботливо оберегая это дорогое средство самозащиты…
Как возникновение «черты», так и ее поддержание было символом сформировавшегося в XVI в. московского государственного и социального строя. Образование черты служило наглядным выражением в глазах всех чинов людей идеи московской государственности, по-настоящему взявшейся за оборону подвластной московскому государю территории.
Самый масштаб этого дела должен был очень импонировать населению, как импонировал он и чужеземным наблюдателям. «Черта», как учреждение, выражала тот момент в развитии московского строя, когда главное внимание влиятельных слоев населения и правительственной власти было направлено на Москву и на Замосковский край».
Открывались пред ними врата
Иван Позыков не обиделся, когда я прервал его чтение. Он лишь пожал плечами и протянул мне толстую, сшитую вручную тетрадь.
С первого взгляда я понял, что записи в ней были сделаны примерно в конце XIX - в начале XX веков. Текст оказался довольно странным. Одни его части - в виде не зарифмованных стихов, другие излагались в прозе. Встречались цитаты с указанием и без указаний источников. Так что я порой не мог понять, где отрывки из летописей и старинных документов, а где – из легенд и преданий.
«…а в какие времена пришло умение возводить «Засечные черты» - доподлинно неизвестно… Сказывали, обучились тому наши предки у скифов. Еще при равноапостольном Великом князе, прозванном в народе «Красное солнышко», возводились они на Киевской Руси.
Созывал для того Великий князь Владимир мужей лучших от древлян, кривичей, чуди и вятичей. И ширилась лесная крепь-оборона от ворогов земли Русской. … Немало их полегло у стен и врат крепостей, возведенных нашими предками…» - Говорилось в записях Ивана Позыкова.
Особенно заинтересовал меня следующий отрывок: «… а пришли добры странники в Московскую землю от Бел - моря. И ходили они по святым и славным местам и по всему «девятиуголью»…
… И милостиво открывались пред ними врата монастырские и городские. И ведали добрые старцы: идет на землю Московскую вражья рать неисчислимая и надо де укреплять «девятиуголье» Засечных черт.
… И встать де должны крепью неодолимой Дмитров да Троице - Сергиев монастырь, Волоколамск да Звенигород, да с ними вместе Руза, Можайск, Верея, Серпухов, Коломна…»
Старцы, с одобрения настоятелей монастырей, разбили на девять частей принесенный ими осколок «Алатырь-камня». Затем эти осколки они закопали в так называемых «центрах изначалья» городов, составляющих «девятиуголье» засечных черт.
Проделывали старцы работу тайком, чтобы «не подметил вражий взгляд» и не испортили волшебную силу «Алатырь – камня» - «бранным злым словом и недобрыми очами».
Произносили странники известные только им заклинания от всевозможных бед. А имели они, видно, такую силу, что местные жители не могли определить, где спрятаны в их селении осколки сокровенного камня. Догадки, версии, поиски до сих пор ни к чему не привели. Во всяком случае, о находках не было ни слухов, ни известий.
«Всем камням отец»
В славянских легендах его называли «Алатырь», «Латырь», «Алай», а еще «всем камням отец». Ему приписывали целебные и волшебные свойства.
«Нет на свете более могучего оберега от дурного слова и глаза, от всякой отравы, от стрелы разящей, да от сабли вострой, от тоски-кручины, от мора и злых бед» - говорится в сказке об Алатырь-камне.
В некоторых преданиях он ассоциируется с алтарем, расположенным в центре мира: «посреди океана, на острове Буяне».
В трагедии Алексея Константиновича Толстого "Смерть Иоанна Грозного" он называется белым камнем:
"Скитаюсь, сыне, по святым местам;
Был в Соловках, и на горе Афонской,
В Ерусалиме был, всего наслышан,
Моря исплавал, земли исходил,
Кит-рыбу видел Евстрафиль
и Алатырь, горючий, белый камень".
В Волоколамском районе еще в 30-х годах прошлого века можно было услышать от сказителей, что Алатырь-камень – это огромный кусок особого алого янтаря. Наделен он магической силой, воскрешает покойников, исцеляет от многих недугов и выполняет семь различных пожеланий того, кто отыщет его. А недоброго человека, завладевшего им неправедным путем, он каким-то образом сжигал.
В средневековье некоторые народы Балтийское море называли Алатырским. Ходили в разные времена слухи, будто на одном из островов – то ли Ботнического, то ли Финского залива – в пещере спрятана янтарная глыба необычно красного цвета. А в том янтаре замурован чудо-зверь – Алатырь.
На кого похоже не известное науке существо – никто вразумительно объяснить не мог. Сравнивали его с единорогом, с мамонтом, с крокодилом.
Лишь немногие мудрецы, посвященные в древние тайны, знали путь-дорогу к заповедному камню. В особых случаях им разрешалось отколоть кусочек от красной янтарной глыбы. А затем в разных уголках земли творить с помощью того осколка чудеса. Конечно, добрые и на благо людей.
Так что предание о «девяти странниках» и о зарытых таинственных камнях в «центрах изначалья» городов Подмосковья могло являться как бы продолжением более древних легенд, связанных с Алатырь-камнем.
Под Водовзводной башней?
У многих народов в старину существовало поверье: у каждой крепости и города обязательно имеется некий «центр изначалья».
Без такого него селению не иметь славной и долгой истории: «…Вражеские набеги, мор, пожары, землетрясения, наводнения или другие беды превратят его в руины. А люди навсегда покинут их, предадут забвению и никогда не будут восстанавливать.
Не раз я пытался выяснить: что же это за «центр изначалья»?
Любители древних тайн отвечали мне по-разному. Говорили о духовности, исторических традициях, географическом положении, природных и геологических особенностях местности, где возникает «центр изначалья», о божественном предначертании.
Но сходились в одном: «он обладает какой-то волшебной силой или особой энергетикой, которая незримо подпитывает весь город, сколько бы в нем не было жителей, зданий, улиц. И любая катастрофа, даже если она разрушила все строения, не уничтожит селение, если сохранен «центр изначалья».
Но как выглядит этот загадочный центр? Занимает ли площадь в один сантиметр или в сотни квадратных метров? Насколько глубоко уходит в землю и поднимается ввысь? И вообще, можно ли его видеть, осязать, чувствовать?
И на эти вопросы однозначного ответа я не получил. Однако, сообщили знатоки, что там, где находится «центр изначалья», обязательно существует глубоко под землей пещера-лабиринт.
Есть ли подобный центр у Москвы и где конкретно он расположен? Любители тайн называют водовзводную башню Кремля!..
Как определили, на какие документы опирались в своих выводах – выяснить не удалось.
Примерно в X-XII веках на Боровицком мысу, защищенном реками Неглинной и Москвой, обитало племя вятичей. Согласно преданию, до начала XII столетия на месте кремлевской Водовзводной башни располагался деревянный тын. Защитная ограда составляла почти правильный треугольник. А над легендарным «центром изначалья» возвышался черный дубовый столб.
Первомосквичи обносили вокруг него новорожденных по направлению на восход солнца, а покойников – на закат. Перед началом сражений воины совершали ритуальный танец-хоровод. А те, кто отправлялся в дальний путь, брызгали на заветный столб водой из Москвы-реки или Неглинки и брали с собой щепоть земли с «центра изначалья».
В полнолуние здесь оставляли на ночь ножи, мечи, копья, стрелы. И от этого оружие надолго оставалось острым и приносило удачу в бою.
Строительство Водовзводной башни, прежнее название которой Свиблова, началось в 1488 году.
"...27 мая Антон Фрязин заложил стрельницу на месте Свибловой стрельницы, вверх по Москве; а под нею выведен тайник..."
Переименование во Водовзводную произошло в XVII веке, когда внутри этого сооружения была установлена специальная машина. Она качала вверх воду. Затем из башни по свинцовым трубам вода распределялась по всему Кремлю.
Первый московский водопровод снабжал сады и небольшой пруд, устроенный на крыше Запасного Кремлевского дворца. На этом искусственном водоеме совершал в детстве лодочные прогулки Петр I.
По мнению некоторых исследователей древних тайн, земля, где расположена Водовзводная башня, еще преподнесет сенсационные открытия. Да такие, что ахнет весь научный мир!..
Когда это произойдет – неизвестно. А пока москвичи и гости столицы наведываются к Водовзводной башне, чтобы постоять на месте «центра изначалья», с надеждой ощутить его живительную силу.
В древних подмосковных городах
Где же находятся «центры изначалья» в «девятиуголье Засечных черт»? Где могли спрятать волшебные обломки Алатырь-камня странники с Севера?
Нет пока подтвержденных наукой данных. Но если верить преданиям, - в Коломне – это место под Пятницкой или «проездной» башней кремля.
Вблизи нее располагалась торговая площадь и городской «крестец». Крестцами в старину называли пересечения дорог, на которых строили часовни или устанавливали большие деревянные кресты. На них происходили важные события: оглашались царские указы, обменивались новостями, торговали, собирались нищие, юродивые, странники.
В Серпухове «центр изначалья» находился под «Затворной башней». Соорудили ее из дубовых бревен примерно в XIV столетии. Но где точно располагалась она – выяснить не удалось. Ведь в 1556 году в Серпуховском кремле произошла коренная реконструкция. Вместо деревянных возвели башни и стены из белого камня.
Даже от этих прочных строений сохранились лишь незначительные фрагменты.
О Верее впервые упоминается в летописях XIII столетия. Специалисты предполагают, что кремль с земляными валами здесь возвели в XV веке. Однако на его месте обнаружены остатки более древнего укрепления.
В легенде упоминается некая «оглядна башня со звоном». С нее просматривалась окрестность «во все стороны на семь верст». А звук колокола разносился «и того далее». Согласно преданию, под «оглядной башней со звоном» и спрятан волшебный осколок Алатырь-камня.
О деревянном кремле Можайска упоминается в летописи в 1231 году. От его башен сохранились лишь названия: Никольская, Кухня, Косая Стрельня, Петровская. Последняя имела дубовые резные ворота. Под ними, якобы, и находился «центр изначалья» Можайска.
В Звенигороде такой «центр», возможно, располагался под башней с вестовым колоколом. Этот колокол величали еще «звонким сторожем». Считалось, что его звон разносился не только на много верст в округе, но и «плыл» по Москве-реке аж до самой первопрестольной.
По мнению любителей древних тайн, в Волоколамске находился «центр изначалья» под неприметным холмом на левом берегу реки Гроденки. Тот холм облюбовали купцы из Великого Новгорода еще задолго до первого письменного упоминания в 1135 году города Волоколамска.
Перед тем, как «переволочь» свои суда из реки Ламы к Торстенскому озеру, а из него по речке Озерке, пройти в Москву-реку, новгородцы совершали обряды в «центре изначалья». Приносили они жертву солнцу и ветру, водным и сухопутным духам, чтобы путь был безопасен и удачен.
В каком конкретно месте современного Волоколамска располагался заветный холм, даже тайноведам не удалось определить.
От деревянного кремля Дмитрова не осталось и фрагментов. Известно, что его начали строить вместе с городом в 1154 году. Первоначально кремль имел два въезда: с юго-запада и с северо-востока. По преданию, под были северо-восточными воротами, у реки Яхрома, и располагался «центр изначалья».
А вот где он находился в поселении, выросшем вокруг Троице-Сергиева монастыря, не сообщается даже в преданиях. Не упоминается в них и месторасположение «центра изначалия» в Рузе.
Еще не все легенды услышаны, не все затерялись в прошлом… Сейчас вспоминают о загадочных «центрах», как правило, - в прошедшем времени. Но если они существовали на самом деле в древности, то, возможно, существуют и сегодня?..
«Крепь неодолимая»
Земляные насыпи-валы имелись они во всех городах «девятиуголья». Порой на них, в нарушение христианских правил, проводились магические обряды. Как считали в средние века, для предания волшебной силы оборонным сооружениям.
Участвовал в мистерии «Крепь неодолимая» очень узкий круг людей. Вероятно – командир гарнизона и кто-то из его приближенных.
В основании валов ночью они закапывали меч, боевую палицу, секиру или кинжал. А еще побывавший в сражениях щит. Но щит, под прикрытием которого не погиб его владелец. Хоть и накладно было отдавать земле столь ценные предметы, но суеверие побеждало бережливость.
Кроме оружия, прятали в оборонительной насыпи языческие заговоры – обереги, написанные на кусочках бересты или дерева. Подобные обряды совершались до "угасания всех звезд в небе". После этого считалось: земляная насыпь становилась «крепью неодолимой».
Рядом с валами обычно проходил оборонительный ров. Его тоже не забывали наделять волшебной силой. В ров закапывали отрубленную голову врага и рассеченные мечами и топорами кости людей и лошадей. Туда же бросали битую глиняную посуду. На черепках нацарапывали ругательства и «протчие непотребные слова».
И отныне оборонительный ров становился «гиблой яминой».
Считалось, если враг дознается, где зарыты обереги и достанет их, то сможет легко преодолеть преграды, вскрыть ворота и захватить крепость.
Загадочное семейство
Во времена правления великого князя Дмитрия Донского явился в Москву из Полесья предсказатель, астролог, лекарь по имени Александр Немчин. Прижился он в Первопрестольной.
Его потомки успешно служили русским монархам, лечили от болезней и ран, читали книги и рассказывали о давних знаменательных событиях, об исторических личностях разных народов, предсказывали судьбу.
Много тайн связано с семейством Немчинов. Одна из них – загадочные исчезновения представителей этого рода из Москвы.
«Как почувствует кто-то из чернокнижников Немчинов свою близкую кончину, - так и уходит куда-то из города…» - Говорилось в предании.
Зачем они совершали подобное? Никаких серьезных объяснений этому нет. Зато фантастических слухов и пересудов сохранилось немало.
С исчезновением из Москвы Немчины будто растворялись в неизвестности раз и навсегда.
Жил в XV веке, в правление великих московских князей Василия II и Василия III, ясновидец Немчин, тоже по имени Василий. Каким-то образом он заполучил от полесских скифов Сивилловы книги. Большинство знаменитых предсказаний было сожжено самой легендарной пророчицей, когда римский царь Тарквиний Приску отказался вначале купить ее творения.
Однако она схитрила и бросила в огонь лишь копии своих книг. А оригиналы каким-то образом передала скифским колдунам.
Используя Сивилловы записи, Василий Немчин предсказал исторический путь России до 2012 года. Так полагают современные поклонники мистики.
Верны ли его предсказания? Это волен решать каждый, кто сумеет с ними познакомиться. Но трудность в том, что записи Василия Немчина исчезли вместе с принадлежащими ему Сивилловыми книгами. А по рукам ходят лишь копии и подделки.
Есть разные версии и предположения, - где спрятаны оригиналы текстов. Называются Москва, Псков, Петербург, Серпухов, Коломна и даже Соединенные Штаты Америки. Но никаких реальных свидетельств тому нет.
Как и в случае с другими Немчинами, исчезновение Василия с его записями обросло противоречивыми слухами. Одни говорили, что он умер и покоится на одном из московских кладбищ. Другие сообщали, что отправился он на родину предков в Полесье, расположенное на юге Белоруссии.
А еще в предании сообщалось: когда Василий занемог, то ли прочитал в книгах, то ли услышал глас, что надо ему обойти под видом безымянного странника «девятиуголье Засечных черт», побывать в Коломне, Серпухове, Рузе, Верее, Можайске, Звенигороде, Волоколамске, Дмитрове и Троице-Сергиевом монастыре.
При этом - обязательно пройтись по местам, где расположены «центры изначалья», и помолиться во всех церквях и монастырях, находящихся в «девятиуголье». И тогда откроется ему истина: что делать дальше, куда и по какой стезе идти.
Выполнил ли это Василий Немчин?.. Мог ли он молиться в православных храмах?..
Может, тайну когда-нибудь откроют старинные башни, валы, стены, церкви и монастыри древних городов Московии? А может, поведают о том еще не найденные древние записи и книги. Тогда и станет ясно: открылась ли Василию Немчину истина, по какой стезе идти дальше, как завершился его земной путь и верны ли его предсказания.
Обустройство «засечных черт»
Задолго до появления Московского княжества оборонительные засеки существовали во многих странах. Но в силу необходимости на Руси они достигли небывалого масштаба.
В исторических документах чаще упоминаются «засечные черты», прикрывавшие от вражеских набегов с юга. Расширялись границы государства, и все дальше от Москвы строились новые укрепления.
А.Яковлев в книге, изданной в 1916 году, отмечал: «Отдельные приемы возведения защитных укреплений были известны испокон веков, вырабатывались столетиями, но сцепить их в систему и придать засечной черте характер постоянного учреждения смогло только окончательно сложившееся и упрочившееся государство.
Сомкнувшаяся в 60-х годах XVI в. «засечная черта», сраставшаяся десятилетиями, если не веками, собралась из укреплений, существовавших и раньше, но теперь приведенных в связную и сплошную систему, охрана и поддержание которой были сделаны повинностью всего населения государства вообще и близ лежащих уездов в особенности.
С третьей четверти XVI в. в податной системе Московского государства становятся заметны особые засечные деньги, собиравшиеся на расходы по укреплению черты. Кроме того, для охраны черты были поставлены специальные должностные лица (засечные приказчики, головы, сторожа…»
Яковлев дал подробные описания старинных оборонительных сооружений: «На более опасных местах черты, особенно в так называемых засечных воротах, т.е. местах пропуска населения сквозь черту, там, где она пересекала большие дороги, сооружались деревянные и земляные форты с башнями, подъемными мостами, острогами и частоколами, вооруженные, как правило, несколькими артиллерийскими орудиями, пищалями и тюфяками, с рядами надолоб, образующими как бы воронку при приближении к главному оборонительному сооружению, в которую неизбежно должна была устремляться конная атака неприятеля, встречавшая здесь обстрел дробовыми тюфяками, т.е. залпы картечи.
Характерно, что оборонительные сооружения в воротах были обращены обычно в обе стороны – на юг и на север, в ожидании набега татар, стремящихся к Москве или прокладывающих дорогу обратно восвояси.
Засечную черту в целом можно назвать полосой отчуждения, настойчиво оберегаемой правительством от всяких посягательств со стороны окрестного населения. Ширина этой полосы чрезвычайно различна: от нескольких сажен там, где были только рвы и валы, небольшая рощица или болото, до 20-30 и даже больше тогдашних верст… сплошных лесов…
Обычно поперечник заповедных лесов черты равнялся 2-3 верстам. Благодаря своей ширине, черта бывала не только средством обороны, но и местом убежища для населения в момент нападения врага…
Помимо обязанности блюсти ненарушимость граней засек, население несло также повинность обороны засек особым ополчением в тревожное время, когда ожидались набеги.
При сборе ополчения «подымовных людей», селения, окружающие черту и отстоящие от нее не далее 25 верст, должны были выставить известное количество ратников «с вогненным боем» и для этой цели разверстывались между отдельными засеками.
Разверстание засеки на звенья для организации «отвода» и обороны производилось обычно дозорщиками, посланными на засеку.
Так, в 1640 г. стольник и воевода кн. Вас. Гр. Ромодановский занимался разверстанием селений около Каширской и Веневской засек на случай обороны черты при нападении татар. Обычный расчет состоял в требовании с 3 дворов 1 человека с пищалью с селений, расположенных не далее 15 верст, и с 5 дворов 1 человека с пищалью с селений, расположенных на расстоянии 15-25 верст от засеки.
Кроме устройства охраны и защиты черты, правительство было озабочено также эксплуатацией угодий, входящих в ее пределы: оно отдавало на оброк засечные сенокосы по полянам и рыбные ловли в озерах и реках».
Свидетельство современников
Для создания «Засечных черт» требовались грамотные люди. Нужны были специалисты – строители, плотники, кузнецы, чертежники, артиллеристы, инженеры. Возникала также необходимость детально изучать и описывать местность, где создавались оборонные сооружения, знать ее историю, климатические условия и сезонные явления.
Сохранился документ первой половины XVII века об исследовании участка на подступах к Москве, для строительства укрепления. Жители Серпухова так отвечали на вопросы прибывшего по велению царя воеводе Елецкому и дьяку Теряеву: «…От усть-реки Нары, что под Серпуховым, вверх по Оке реке до Торусы и по Оке в сухменное лета мели бывают супротив устья реки Поротвы и под Шковом…
А на колких саженях и верстах те мели, тово не ведоем. А как приход крымским людем, через Оку реку татарове перелазет вплынь во многих местех. А прошлых летех для береженья татарскова перелазу по Оке реке в воде у берега были сваи биты с московские стороны. А на колко те сваи сажен поперек биты, и мы тово не упомним, заволокло полою водою илом.
А слухом мы слышали от дедов своих и от отцов, что те сваи были биты по Оке реке до московскова старова пожару блаженные памяти при государи царе и великом князи Иване Васильевиче всея Русии от Серпухова вверх по Оке реке да Калуги…
А признака и ныне том сваем выше реки Нары есть против деревни Дракинай. А как приходил крымский царь под Москву блаженные памети при государи царе и великом князи Федоре Ивановиче всея Русии, и лезли Оку реку тотарове под Серпуховам и под Дракинам и под Тарусою во многих местах вплынь.
… при государи царе и великом князи Михаиле Федоровиче всея Русии, как приходил крымский царевич, и крымские татарове Оку реку лезли в болшую дождевую воду под Серпуховым и под Дракиным и под Тарусою во многих же местах, а Ока реке в те поры из берегов вылилась, мелей и бродов выше Серпухова не было.
И в прошлых же летех иные какие крепости для береженья от татарскова перелазу учинены были ль и в которых местах от Серпухова да Тарусы по Оке реке и на колких саженех и верстах, и ныне в тех местех вцеле какие крепости есть ли, и мы таго не ведоем и от отцов своих не слыхали, опроче тех свай, что биты были на Оке реке в воде у берега, что под Дракиным.
А в которых местех наперед сево крепостей не было, и в тех местех какие крепости где вновь учинить мочно ли, сваи ли в воде по Оке реке у берега побить или надолбы поставить или иные какие крепости поделоть, чтобы татарове Оки реки в тех местех не перелазили, - тово мы не ведоем и месте не знаем...»
Разрушались и терялись в лесах
Одна из главных причин возникновения легенды – значимость какого-то события, поступка, личности. Чем больше значимость – тем больше преданий, и тем красочней, долговечнее они.
Не берусь судить о достоверности записей, которые показал мне Иван Позыков. Они заканчивались словами: «О девяти углах крепь Московская держалась… Не будь этой крепи, может, и у Москвы сложилась бы совсем иная судьба…»
По указу царя Ивана Грозного была построена так называемая Большая Засечная черта. Она проходила в районе Тулы, Рязани, Каширы и в начале XVII века имела протяженность около 813 километров.
В те времена почти ежегодно совершались набеги на Московское государство. Но с 1558 по 1596 годы враги сумели прорваться через эту оборонительную линию только два раза. Удалось это сделать и сжечь Москву войску хана Девлет-Гирея в 1571 году.
Спустя двадцать лет армия хана Кызы-Гирея дошла до Первопрестольной, но, получив отпор, поспешно отступила на юг, в степи.
В 1635-1653 годах была появилась Белгородская Засечная черта длиной в 798 километров, а ее продолжением стала Тамбовская Засечная черта. Спустя несколько лет были возведены Симбирская и Закамская засечные черты.
Во второй половине XVII века общая протяженность этих оборонительных сооружений в России достигала примерно 1500-1800 километров.
В 1636 году белгородский воевода Афанасий Тургенев писал государю Михаилу Федоровичу о "татарском перелазе" в урочище Валки на Муравском шляху: "...а те де Валки, ученены изстари, в крепких местах веден насыпной вал чрез Шлях от лесу до лесу, а леса де пришли ровни, большие, и меж-де тех лесов насыпной вал 3 версты...
Опричь-де того урочища мимо Валок татарского проходу Муравским шляхом иного места нет, и белгородские станичники ездят к урочищу мимо-де тех Валок, а иной-де дороги Муравским шляхом мимо тех Валок нет..."
Лишь в начале XVIII столетия оборонное значение этих сооружений утратило значение. Границы Российского государства расширились. «Засечные черты» в некоторых районах стали разрушаться и теряться в лесах.
Известный государственный деятель и историк Василий Никитич Татищев во времена правления императрицы Елизаветы, рассматривая какое-то земляное возвышение, отмечал: «Была ли это природная гора или же вал, насыпанный для того, чтобы препятствовать вторжениям степных народов, неизвестно…»
Славны историей и людьми
"Россия, Русь - куда я ни взгляну...
За все твои страдания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя!
И шепот ив у омутной воды
Люблю навек, до вечного покоя...
Россия, Русь! Храни себя, храни!.."
Николай Рубцов.
Города-крепости и оборонные сооружения возникали в силу исторической необходимости. Их расположение диктовалось географическими условиями, военной и экономической выгодой.
Воля вождей, талант военачальников, мужество и смекалка простых жителей и воинов не раз спасали Русь от гибели и порабощения. Но все же главной защитой являлось нежелание русского народа покориться врагу. Духовная стойкость и вера составляли вместе с крепостями и «Засечными чертами» неодолимую силу.
Может, не так важно, где находились «центры изначалья» древних русских городов и какими магическими действами укреплялись оборонительные сооружения Коломны и Серпухова, Троице-Сергиевой Лавры и Вереи, Рузы и Можайска, Звенигорода, Волоколамска и Дмитрова?
Главное – что эти города выстояли в трудные времена, дали достойный пример мужества и верности долгу многим другим поселениям Руси, сражались в годы вражеских нашествий и в далеком прошлом, и в XX веке. Главное – что славны они своей историей и людьми.
В 1941 году 11 танковых корпусов и 38 фашистских дивизий потерпели сокрушительное поражение в Подмосковье. На подступах к нашей столице осталось в земле около полумиллиона захватчиков, было уничтожено 2500 орудий, 1300 танков, 15000 машин...
ТАКИЕ РАЗНЫЕ ДОРОГИ
«Долго ль мне гулять на свете
То в коляске, то верхом,
То в кибитке, то в карете,
То в телеге, то пешком?
Не в наследственной берлоге,
Не средь отческих могил,
На большой мне, знать, дороге
Умереть господь судил,
На каменьях под копытом,
На горе под колесом,
Иль во рву, водой размытом,
Под разобранным мостом…»
Александр Пушкин
ВСЕМУ НАЧАЛО
Из исторических документов нетрудно выяснить год и даже число основания того или иного города. А вот когда точно проложены старинные дороги, редко удается узнать.
Чаще всего зарождались они из едва заметных тропинок. Потом, в силу экономической, военной, политической необходимости, расширялись. Их обустраивали, продлевали, мостили, но случалось - забрасывали. И дороги тогда ветшали, заростали и исчезали из истории и из памяти людей.
Рушились и рождались цивилизации, появлялись и гибли государства, а вместе с ними прокладывались новые и умирали старые сухопутные и водные пути.
В Москве в XIV веке самыми известными и востребованными стали девять дорог. Они расходились веером от центра Первопрестольной в удельные княжества: Дмитровская, Переяславская, Владимирская, Рязанская, Ордынская, Калужская, Смоленская, Ржевская, Тверская. Эти же дороги оказались и самыми долговечными в Московии.
Владимир Иванович Даль в изданном в XIX веке словаре отмечал: «Дороги бывают: большие, т.е. общие почтовые и торговые; малые – уездные, от городка до городка, в стороне от больших; проселочные от селения к селению, в стороне от малых… простая или битая – торная накатанная.
Гужевая дорога – конная, где проезжают лошадьми; верховая и пешая или тропа. Столбовая дорога – мерная, с верстами. Саженная или просадью – обсаженная деревьями. Дорога локтями – зубцами, частыми поворотами, например, при крутом подъеме. Дорога пластом – прямая и уделанная…»
Любой стране всегда жизненно важно не только создавать и развивать селения, города, крепости, но и связывать их сухопутными и водными путями в единую политическую, экономическую, административную систему. Иначе недолговечно окажется государство.
Одну из древнейших дорог Подмосковья – нынешнее Ярославское шоссе – в разные времена называли и Переславской, и Троицкой, и Архангелогородским трактом. Но были у нее и неофициальные наименования – «Путь очищения», «Путь светлой Руси».
От Москвы до Троице-Сергиева монастыря даже цари на богомолье отправлялись пешком. И знатные, и простолюдины по дороге молились в церквях, построенных на возвышениях. Так что люди могли издали определить, верное ли выбрали направление.
Богомольцы старались совершать только добрые поступки. Не зря говорилось: кто прошел этот путь, незримо проложенный Преподобным Сергием Радонежским, тот очищает свои помыслы, а значит, будущие поступки.
Много известных людей прошли от Москвы до Троице-Сергиевого монастыря. После Куликовской битвы князь Дмитрий Донской приехал туда (а есть версия: явился пешком), чтобы совершить поминовение по тысячам русских воинов, погибших в великом сражении.
Кроме сухопутных и водных путей, есть еще и незримые – духовные, которые объединяют людей, нацию, единоверцев, связывают человека с природой, культурой, традициями, знаниями. Не зря говорилось в народе: «Зачем нужна дорога, если она не ведет к храму…»
Начало пути – всему начало. Ибо путь – это движение, а движение – жизнь. Именно во время путешествия человек лучше постигает окружающий мир, становится ближе к природе.
В старину и на Ближнем Востоке, и на Руси было сходное пожелание: «Не держи зла и обиды на тех, кто уходит в даль. Ведь они могут никогда не вернуться…
Пожелай удачи тем, кто уходит в даль. Ведь в пути зачастую лишь удача может стать спасением путнику от бед и гибели…
Помолись за тех, кто отправился в даль. Ведь они, возможно, прокладывают дорогу в будущее и тебе, и твоим потомкам».
«АХ, КАК РЖАЛ ШАЛЫЙ КОНЬ»
«Смерть дорогу сыщет. Дорога,
да никто по ней не хаживал, никого за
собой не важивал – на тот свет».
Русская поговорка.
Город на реке Сестре
Известно, что дороги могут привести к победе и поражению, к находкам и утратам, к радости и горю, к истине и заблуждению, к рождению и смерти.
Город Клин впервые упоминается в 1317 году. Но есть версия, что возник он несколько раньше.
В Никоновской летописи говорится: «…В лето 6825-ое (1317) зимы князь Юрий Данилович Московский с Кавгадыем и с многими татары и со князи Суздальским и со иными князи, и со многими силами поиде с Костромы к Ростову, а от Ростова поиде к Переяславлю, и от Переяславля поиде к Дмитрову, а из Дмитрова к Клину…»
Расположен Клин на реке Сестре, на землях, некогда принадлежавших царскому семейству Романовых. А статус города получил лишь в 1781 году. В то время здесь производились колеса, дуги, шорные изделия, медные и стеклянные украшения, жители плели корзины и лапти, добывали деготь.
В XIX-XX столетиях клинская земля стала любимым уголком для многих русских писателей, художников, ученых. Среди них: Дмитрий Менделеев, Константин Тимирязев, Михаил Пришвин, Аполлинарий Васнецов, Иван Шишкин, Николай Ярошенко, Аполлон Майков и другие.
В 1885 году вблизи города, в селе Майданово, поселился Петр Ильич Чайковский. Потом он переехал в имение Фроловское, расположенное в 5-6 километрах от Клина.
«Я совершенно влюблен во Фроловское. …вся здешняя местность кажется мне раем небесным…». А еще есть такая его запись: «Я к Клину, сам не знаю как, ужасно привязался и уже не могу представить себя в другом месте…», - писал композитор.
В этом уголке Подмосковья Чайковский создал знаменитые балеты «Спящая красавица» и «Щелкунчик», оперы «Чародейка» и «Пиковая дама», Пятая и Шестая симфонии и другие произведения.
Из Клина, в октябре 1893 года, композитор отправился в Петербург исполнить свою Шестую симфонию Там он и скончался.
Еще в середине прошлого века клинские старожилы рассказывали, что Петр Ильич любил кормить голубей возле Воскресенской церкви и собирать ландыши в окрестностях города. Местные краеведы приводили строки из письма Чайковского: «Царем цветов я признаю ландыш, к нему у меня какое-то болезненное обожание». А еще декламировали, возможно, стихотворение Петра Ильича:
«Вот он! Склонясь к земле, я трепетной рукою
Срываю чудный дар волшебницы весны.
О ландыш, отчего так радуешь ты взоры?
Другие есть цветы, роскошней и пышней,
И ярче краски в них, и веселей узоры,
Но прелести в них нет таинственной твоей…
И счастлив я, пока цветешь ты,
ландыш скромный»
Охотно показывали старожилы водоем, где провалился под лед художник Аполлинарий Михайлович Васнецов. Хлебнул студеной водицы да, слава Богу, выбрался и не захворал.
Забытая тропа
Иногда упоминали клинские старики «невозвратную дорогу». Да только о ней говорили с неохотой, словно касались запретной темы. Может, потому, что в прошлом веке разговоры о мистических явлениях не одобрялось властями? А может, опасались лишний раз называть «проклятое место»?..
Как говаривали на Руси: «Чем меньше вспоминаешь о беде, тем меньше беда вспоминает о тебе».
Начали строить дорогу от Клина до Твери, вроде бы, еще в царствование Бориса Годунова. Потом работа внезапно приостановилась. То ли смутные времена помешали, то ли иные причины возникли.
Вспомнили о той дороге уже в правление императрицы Елизаветы Петровны. И опять дело не пошло.
Во времена Павла I попытались возобновить строительство. Но и в третий раз – неудача.
Почему так произошло? Никто объяснить не мог. Зато слухов, один страшней и фантастичней другого, появилось немало.
По преданию, чуть ли не со времен основания Клина и Твери их соединяла долгая, но неприметная тропа. Тянулась она в густых лесах от Клина до тайных бродов на реках Лама и Шоша, а дальше, через болота, вела на север, прямиком в Тверь. Ее и намеревались в разные века превратить в проезжую дорогу.
Предостерегали знающие люди и во времена Бориса Годунова, и Елизаветы Петровны, и Павла I не затевать в тех местах строительство. Ведь по слухам, тропа была "окаянной". В древности вдоль нее стояли истуканы с красными горящими глазами и с открытыми клыкастыми ртами. И приносило им неведомое племя человеческие жертвы. А рожи своих идолов язычники омывали свежей кровью.
Потом, когда «племя поганых» бесследно исчезло, завладели окаянной тропой разбойники. По ней уводили в рабство в далекие земли русских людей.
Много лет она заливалась кровью и слезами, пропитывалась проклятиями, хоронила под собой убитых.
Прошло время. Сгинули куда-то разбойники. Прекратились невольничьи караваны. Перестали пользоваться тропой и пешие, и конные, заросла чертополохом, позабылась жителями окрестных селений. Казалось, навсегда пропала она в лесных дебрях. Да только проклятия никуда не подевались, незримо витали они в чащобах, отпугивая людей.
Однако порой находились смельчаки, что пытались пользоваться «окаянной тропой». Куда хотели по ней уйти? От каких бед скрыться? Может, намеревались разбойничьи клады отыскать? Некому ответить, никто из тех смельчаков назад не вернулся.
В середине XVIII века через Клин был проложен почтовый тракт Москва-Петербург. Город стал почтовой станцией со сменой перекладных лошадей, и многие жители его занялись извозом. Поэтому на гербе Клина появилось изображение почтальона, скачущего на коне и трубящего в рожок.
Кликуша - Пашенька
В самом начале XX века наведывалась в Клин юродивая.
Шаталась она в торговых рядах, рвала на себе одежду, выдирала грязные космы, отбирала у торговцев яркие ленты и повязывала на шею. А вопила при этом так, что собаки поджимали хвосты, а галки и вороны срывались с крыш лабазов и поднимали несусветный гвалт.
Но даже городовой не пытался остановить нарушительницу спокойствия.
Звали юродивую Кликуша - Пашенька. Люди хоть и побаивались необычную странницу, но с удовольствием приходили в торговые ряды – посмотреть и послушать ее.
Что их так привораживало – непонятно.
Истошные крики… Всхлипывания… Неразборчивое бормотание… Распознавались лишь отдельные слова и фразы. Иногда юродивая вдруг начинала петь, с завыванием:
"Шалый, шалый конь по тропе,
во траве!..
Скок-стук-шлеп копытками!..
Смерть зовет-кличет!
Уведет-заманит невозвратная дорожка
к бабушке-погибели!
А бабушка-то рада-радешенька!
А конек-то шалый все ржет и ржет!
Покоя усопшим не дает-не дает!.."
Жутко становилось слушателям.
- Опять Кликуша-Пашенька по «невозвратной дороге» бродила. Видать, там от нечисти поганой и услыхала страшную песню… - понимающе переглядывались клинчане и поспешно крестились.
После долгих, бурных сцен и песнопения юродивая затихала и смиренно ходила по городу. В такие часы люди, пересиливая робость, просили судьбу предсказать.
Почти не задумываясь и не глядя на просителя, бросала кликуша две-три фразы и шла дальше. Но и этого было достаточно. Все сбывалось!
Обратилась к ней богатая купчиха, а юродивая, вместо ответа, полушку ей сунула.
- Да на что мне, Пашенька, твоя грязная монетка? – удивилась просительница.
- Скоро и ей рада будешь, - обронила кликуша и даже не остановилась.
А через несколько месяцев муж той купчихи разорился и вскоре умер в нужде.
Заявила Пашенька одному удалому ямщику, что на другой день красный петух будет топтать его избу. И верно – сгорело жилье ямщика.
Спросила у юродивой совета зажиточная крестьянка, а Пашенька в ответ:
- Мычи, родимая… К яблочному Спасу мычать, окромя тебя, будет некому…
К названному сроку, действительно, вся скотина у той крестьянки околела.
Подкатил к пророчице пьяненький барин и с усмешечкой потребовал:
- Ну-кась, босоногая колдовка, поведай, как мне жить дальше?.. Что ждет меня в ближайшие деньки?..
Всплеснула руками юродивая:
- Ступай – ступай, вертопрах!.. Заждался Водяной. Девки его – лягушки уже заквакали для тебя прощальную песню…
Вмиг испортилось настроение у барина. Ругнулся он, прыгнул в тарантас и умчался из города.
А на другой день, неподалеку от Клина, его извлекли из болотца, - где кулику по колено. Как он умудрился утонуть в мелководье?..
Наверное, только Пашенька смогла бы ответить. Но подступиться к юродивой с таким вопросом клинчане так и не решились.
Любитель коней и кадрили
Имя того купца позабылось. Помнили клинские старожилы лишь, что грезил он подняться в первую гильдию и заиметь собственную конюшню со скаковыми лошадьми. А еще он любил плясать кадриль.
Непонятно, правда, почему горожане забыли его имя, а втемяшилась им в память какая-то кадриль и грезы торговца.
Попросил однажды тот купец Пашеньку предсказать судьбу. Может, посмеяться решил над юродивой, а может, какие-то проблемы или сомнения одолели.
Скользнула по нему взглядом кликуша, да как затрясется, запричитает:
- Ой, милостивые!.. Ой, сердешные!.. Ой, кормильцы мои ласковые!.. Да за что ж молодцу лютая погибель?!..
Удивились клинчане:
- То еле-еле поймешь ее, а тут каждое слово, как заезжая актриса, четко выговаривает…
Прекратила орать юродивая и затянула свою жуткую песню:
"Стук-стук-шлеп копытками!..
Смерть зовет-кличет!
Уведет-заманит невозвратная дорожка
к бабушке-погибели!.."
Остолбенел купец от неожиданности. А Пашенька вдруг забормотала:
- Отплясал кадриль, голубчик… Ржет печаль-тоску шалый конь… Зубы скалит… Бьет копытом «невозвратную дорогу»… Тебя поджидает… Стерегись, молодец, смоляных глаз и пегого жеребца …
Сунул купец юродивой пятак, пожал плечами и заторопился прочь.
А Кликуша плюнула трижды на монетку и швырнула ее наземь.
Потом трижды наступила на пятак и проговорила вслед купцу:
- И с тобой так будет, неразумный… И с тобой…
Фотокарточка от старца
Вскоре после того невеселого предсказания появился в Клину некий отставной поручик. По крайней мере, таковым представлялся приезжий.
Прибыл он верхом на пегом жеребце. Сразу было видно – конь хороших кровей.
Не сказал никому поручик, какое дело привело его в Клин. Но уже через несколько часов по городу поползли слухи, что гость приближен к самому Григорию Ефимовичу Распутину.
И потянулись к отставному офицеру просители. Разные беды, разные проблемы, а просьба одна: замолвить словечко Григорию Ефимовичу. Пусть, дескать, великий старец примет хоть на несколько минут, выслушает и поможет.
Никого не обидел гость. Переговорил со всеми, кто захотел встретиться. Особо приветил он купца – любителя коней и кадрили.
- Будут тебе и первая гильдия, и скакуны в собственной конюшне и всякие поблажки от властей в придачу! – заверил поручик. – Для Григория Ефимовича это дело пустяковое. Главное – чтобы ты ему глянулся. Не любит он скволыг, а потому не скупись, господин хороший. Если мало живых денег под рукой, обрати в наличность имущество и отправляйся к великому старцу на поклон. Не прогадаешь! Все добро к тебе воротится с пребольшущим наваром.
Хоть и обрадовался купец, но выразил обеспокоенность и сомнение:
- Это же в какую даль ехать!.. На невские берега!.. На сколько дней торговлю свою запущу, от дел отстранюсь!.. А вдруг старец не примет? И кучу денег зря потрачу, и уйму времени потеряю…
Но утешил его поручик.
- К невским берегам добираться не надо. Григорий Ефимович здесь неподалеку, верстах в тридцати находится. Но!..
Гость многозначительно приложил указательный палец к губам и продолжил.
- Никому ни слова!.. Прибыл великий старец из столицы инкогнито. Упросили его сама государыня императрица и владельцы строительной компании очистить «светлым словом» «невозвратную дорогу» от всякой погани. Иначе суеверный народ побоится работать на той дороге. Уж больно много недобрых слухов витает о ней. Несколько дней Григорий Ефимович будет пребывать в одиночестве и молиться в заброшенной избушке, вблизи «окаянной тропы».
Чтобы старец встретил радушно, поручил дал купцу фотографию для предъявления Распутину.
Взглянул любитель коней и кадрили на нее и ахнул. На снимке – сам Григорий Ефимович!.. Ласково улыбается он, а смоляные глаза смотрят строго. И держит старец под уздцы жеребца… Того самого, на котором прискакал поручик!
Почему-то сразу развеялись сомнения купца.
- Да-да, - подтвердил приближенный Распутина. – Моего Бандерроса очень любит Григорий Ефимович. Он даже сам какое-то время занимался его выездкой. Я одолжу вам своего скакуна. На нем и отправитесь на поклон к старцу. Бандеррос уже знает дорогу к избушке.
Офицер вдруг усмехнулся и добавил:
- К тому же, мой скакун не боится никакой нечисти, и «окаянная тропа» ему нипочем.
Другие страхи
Может, честный взгляд поручика так подействовал, а может, ласковая улыбка старца с фотографии. Хоть и с колебаниями, но все же купец исполнил рекомендацию приезжего. И через пару дней, никого не известив, отправился верхом с крупной суммой денег на встречу со старцем.
В тот же час нанял тарантас и убыл из Клина в неизвестном направлении отставной поручик.
Пролетели дни, минули недели. Купец не возвращался. Приятели объявили его в розыск. Никаких следов. Поползли по городу жуткие слухи. Но вскоре не до них стало.
Грянула Первая мировая война. Другие страхи, другие ужасы овладели жителями Клина. Все реже вспоминали они пропавшего любителя коней и кадрили. И вряд ли кто связывал с ним очередной приход в город Пашеньки.
- Совсем сломался язык у юродивой, - подметил народ. – И раньше-то ее речи были затуманенные, а нынче и вовсе не понять, о чем говорит убогая.
А Кликуша бродила по улицам и напевала:
- «Ах, как ржал шалый конь…
Ах, как ржал шалый конь…
Смерть молодцу накликал…»
В ее странной песне были и другие слова, но прохожие разобрали только эти.
А еще юродивая показывала клинчанам фотокарточку. На ней ласково улыбался Григорий Распутин. А на морде жеребца, которого старец держал под уздцы, виднелись пятнышки, похожие на кровь.
Пашенька то бережно прятала, то опять доставала из котомки фотографию и снова и снова заводила песню:
- «Ах, как ржал шалый конь…
Смерть молодцу накликал…»
«ЗАБЫВЧИВЫЙ СЕДОК»
«Извольте ждать, нет лошадей», -
Когда губернский регистратор,
Почтовой станции диктатор
(Ему типун бы на язык!)
Сей речью ставит вас в тупик,
От этого-то русским трактом
Езда не слишком веселит;
Как едешь, действие кипит,
Приедешь – стынет за антрактом…»
Петр Вяземский
«Лечись убегающими верстами»
Переменчивый нрав был у Николая Васильевича Гоголя. Даже по отношению к дорогам. Не раз он высказывал о них противоположные мысли: то хвалил, то ругал, то воспевал, то проклинал.
«Болезнь моя много отняла у меня времени… - в письме из-за границы жаловался он своему другу писателю Сергею Тимофеевичу Аксакову. - … Лето – это я уже испытал – мне непременно нужно провести в дороге. Я повредил себе много, что зажился в душной Вене…
О если б я имел возможность всякое лето сделать какую-нибудь дальнюю, дальнюю дорогу! Дорога удивительно спасительна для меня».
А в "Мертвых душах" Николай Васильевич писал: "Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога!.. Боже! как ты хороша подчас, далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!.."
Есть у Гоголя и такие строки: «Чтоб узнать, что такое Россия, нужно по ней проездиться». А еще Николаю Васильевичу приписывают совет: «Лечись убегающими верстами».
Насчет «убегающих верст» опыт у великого писателя большой. Немало исколесил их и в дальних странах, и в Российской империи. Хорошо познал Гоголь и дороги Московской губернии.
Может, и прав Николай Васильевич насчет лечебных свойств «убегающих верст», но вот многих извозчиков, его современников, они если не доконали, то изрядно поволновали. И в этом, якобы, отчасти, виноват был Гоголь.
По старинным законам
Многие великие князья и цари пытались навести порядок на дорогах Московии. Жаловались им постоянно и знатные и простые люди и на разбойников, и на тех, кто осуществлял перевозку грузов и пассажиров.
Заявляли жалобщики, что извозчики неимоверно завышают цены за провоз. При Иване Грозном был создан основной законодательный акт – Судебник 1550 года. В нем строго регламентировалась оплата за проезд:
«…А езду от Москвы до Коломны полтина, до Каширы полтина, до Хатуни десять алтын, до Калуги рубль, до Ярославца полтина, до Боровска полтина, до Вышеграда полтина, до Кременска двадцать алтын, до Можайска полтина, до Оболенска полтина, до Звенигорода две гривны, до Дмитрова десять алтын, до Радонежа четверть [рубля]… до Стародубских князей отчины полтора рубля, до Мещеры два рубля, до Углеча рубль, до Бежецкого Верху полтора рубля, до Романова городка рубль с четью, до Клина полтина, до Кашина рубль, до Твери рубль, до Зубцова рубль, до Опок рубль, до Хлепни сорок алтын, до Торшку рубль с четью, до Вереи полтина…»
Так что в XVI веке поездка из столицы в любой город была дорогим удовольствием. В те времена корова стоила примерно 3 рубля, овца – 1 рубль, а курица – 1 алтын, то есть 3 копейки. Впрочем, на дороговизну поездок жаловались всегда.
Судебник 1550 года регулировал не только оплату поездок, но и работу «ездоков», занимающихся извозом, и «неделщиков» - судебных приставов.
«…А какову обиду или продажу ездок кому учинит и уличат его в том, и тот иск взяти на неделщике, от кого тот ездок ездил, а ездока казнити торговою казнью. А держати неделщику до семи ездоков, а болши семи ездоков неделщику не держати.
…А которого ездока изымают, а тот ездок в книгах у кормленных дьяков ни у которого будет неделщика не писан, и того ездока казнити торговою казнью;
…которого ездока изымают, а он ездит в том же городе от ыного неделщика, и того ездока казнити торговою казнью да кинути в тюрму; а будут тому ездоку исцы, и те иски все взяти без суда на том неделщике и на ездоке, от которого ездит…»
Организация путей и почты
Шли годы. Прорастали травой, уходили в забытье, ветшали одни дороги, появлялись новые. Но больше их становилось на Руси. Правители стремились наладить регулярные сообщения между важнейшими городами и селениями. От этого зависела ее экономическая жизнь и оборонная мощь государства.
В XVI веке основные пограничные пункты России уже были соединены с Москвой с помощью организации на дорогах станций с подводами, так называемых ямов. Одновременно совершенствовались и улучшались проезжие улицы селений. На них устраивались гати, мосты, деревянные и каменные мостовые.
По приказу царя Михаила Федоровича Романова был создан «Ямской приказ». Это государственное учреждение выдавало «подорожные» документы, контролировало почтовую деятельность и ямщицкие перевозки.
В 1665 году царь Алексей Михайлович повелел организовать регулярную почтовую связь России с другими странами.
В XVIII веке появилось много новшеств и в перевозке пассажиров, и в доставке корреспонденций: установлена поверстная плата за почтовых лошадей; по всем губерниям империи созданы станции, а при них – трактиры; утвердилась единая такса за доставку писем, в зависимости от их веса.
В XVII-XVIII веках в России были в основном мостовые и фашинные дороги. Во времена правления Петра I начали строить каменные. А спустя несколько десятилетий после его смерти появились и шоссейные пути.
В те годы в Подмосковье возникло множество ямщицких поселений и городских кварталов. Может быть, тогда же и появилась поговорка: «Где ямщик – там и песня, и звон бубенцов».
«Кто сей путник и отколе?..»
На Руси сохранилось немало песен, сказок, преданий о лихих тройках, о дорожных приключениях, о ямщиках. Их слагали и «ездоки», и «седоки» - так тогда называли извозчиков и пассажиров.
Как и Александр Пушкин и Николай Гоголь, поэт Петр Вяземский был истинным певцом русских дорог. Сколько лет прошло, сколько поколений сменилось, а даже в XXI еще частенько исполняют песню на его стихи:
«Тройка мчится, тройка скачет,
Вьется пыль из-под копыт;
Колокольчик звонко плачет,
И хохочет, и визжит.
По дороге голосисто
Раздается яркий звон;
То вдали отбрякнет чисто,
То застонет глухо он.
Словно леший ведьме вторит
И аукается с ней,
Иль русалка тараторит
В роще звучных камышей».
Ходила молва в середине XIX века, будто Петр Вяземский написал стихотворение «Еще тройка» после услышанных жалоб подмосковных ямщиков на таинственного «забывчивого седока» и вечного «путника», приносящего всевозможные беды извозчикам.
«Грянул месяц из-за тучи,
Обогнул свое кольцо
И посыпал блеск зыбучий
Прямо путнику в лицо.
Кто сей путник и отколе,
И далек ли путь ему?
По неволе иль по воле
Мчится он в ночную тьму?
Сердце в нем ретиво рвется
В путь обратный или вдаль?
Встречи ль ждет он не дождется,
Иль покинутого жаль?
…………………………………..
Как узнать? Уж он далеко;
Месяц в облако нырнул,
И в пустой дали глубоко
Колокольчик уж заснул».
Вечный скиталец дорог
Какие бы суровые законы не принимали власти, а извозчики все равно пытались обмануть своих пассажиров. Так и норовили получить с них лишнее за проезд.
Боролись с этой напастью по-разному: жаловались начальству, ругались с извозчиками, а иногда пускали в ход кулаки. Трудно судить, насколько помогали подобные меры против дорожных обирал.
Может, для устрашения нерадивых «ездоков» и была придумана байка о «забывчивом ездоке», о «вечном скитальце дорог». Коль не может с лихоборами сладить начальство, так пусть хоть припугнет их нечто мистическое.
Поговаривали: сам Николай Васильевич Гоголь запустил слух о страшном проклятии для нерадивых ямщиков. А некоторые утверждали, что опасный пассажир даже принимал обличье великого писателя.
Как правило, «забывчивый седок» нанимал тройку в Первопрестольной. Выбирал для поездки дальние уголки Московской губернии. То в Талдом могло ему понадобиться, то в Шатуру или куда-нибудь в Микулино-Городище. Обещал он ямщику не скупиться.
В облике его ничего приметного или настораживающего, поначалу, не было. Правда, молчал он всю дорогу, а на вопросы отвечал коротко и недовольно.
Когда приезжали в пункт назначения, и ямщик, как обычно, просил «чуток надбавить, барин, за хорошую езду», пассажир извлекал из кармана странный кожаный мешочек. Из него отсыпал медные алтыны. Ровно 66 монет, не больше и не меньше.
Если, пересчитав горсть медяков, ямщик продолжал канючить надбавку, то, молчавший всю дорогу, пассажир вдруг начинал недоуменно озираться и вопить:
- Ты куда завез меня, шельма?!.. В Воруй-городок заманил, каналья, пустая душа?!.. Погубить замыслил?!.. Ану, гони - правь, куда велено!..
Тут-то и начиналось несусветное. Оглядывался ямщик и ничего понять не мог: только что прибыли в селение, а вокруг уже ни улиц, ни изб… И несется ошалелая тройка во весь опор по незнакомой дикой дороге. И нет с лошадьми сладу, никакой силой не остановить их.
Орал ямщик, вожжи на кулаки наматывал да на себя что есть мочи тянул:
- Куда?!.. Куда вы, дьяволы разлетные?!.. Очумели, будто волчьим духом в головы шибануло!.. Замрите, окаянные!..
А тройка в ответ еще быстрее мчалась, еще тревожней стук копыт, лошадиный храп да звон колокольчиков.
Оборачивался бедолага-ямщик к пассажиру. А от того - никакой поддержки. Лишь ухмылялся и бормотал:
- Позабыл я, куда ехать надобно. Будем теперь носиться по дорогам, пока все шестьдесят шесть алтын не почернеют. Тогда и память ко мне вернется, и кони сами собой угомонятся там, где я пожелаю…
Молил ямщик «забывчивого седока» избавить его от наваждения и остановить коней. Но тот будто не слышал бедолагу.
И тройка все неслась, не ведая усталость: безостановочно, и днем и ночью, в метель и в ясную погоду. И не встречались на их пути ни люди, ни верстовые столбы, ни огоньки деревень и городов...
Ночные видения
Причудлива побасенка, да, может, какой-то был в ней толк. Неспроста, наверное, даже в середине XX века рассказывали старики из Вереи, Лотошино, Можайска о «забывчивом седоке». Говорили при этом, кто – с усмешкой, а кто – вполне серьезно.
Сообщали старики и приметы, связанные с удивительным пассажиром:
- Если ночью навстречу тебе несется во весь опор тройка, слышатся отчаянное ржание и мольба ямщика, - не зевай, сворачивай с дороги. Да еще выгреби из карманов все монеты и швырни их подальше в сторону. Тройка «забывчивого седока» непременно повернет туда. Не сделаешь этого – потянет за собой нечистая сила на вечное скитание.
- Неужели в наше время кто-то верит в подобные предрассудки? – удивлялись слушатели.
- Просто так, на веру, ничего не принимаем, но давние приметы соблюдаем. Сами так делали и другим советуем… - обычно отвечали рассказчики.
Еще один недобрый знак «забывчивого седока» - «тяжелая подкова». С виду обыкновенная, сразу и не поймешь коварный подвох. И находил ее путник и радовался: думал, принесет она удачу.
Однако, происходило наоборот. Что ни шаг – то беда. Обладателя тяжелой подковы начинали одолевать жгучие ночные видения. Появлялся «забывчивый седок» и грозил, требуя вернуть находку. При этом сам ее в руки не брал, а манил за собой. Почему он так поступал? Никаких объяснений «забывчивый седок» не давал.
Избавиться от тяжелой подковы невозможно. Выбросишь проклятую, а она непонятным образом возвращается. Да еще тяжелее становится. Так меченый бедой и маялся с окаянной находкой и вскоре превращался в вечного скитальца. Ходил горемыка по городам и селениям, предлагал встречным «тяжелую подкову», и люди от него шарахались и стороной обходили.
Давно лихие тройки заменены автомобилями. Казалось бы, нет повода и вспоминать о «забывчивом седоке». Нет места ему в дорожных историях XXI века.
И одинокие путники, и водители, и даже прагматичные инспектора дорожного движения иногда жалуются на странные ночные видения. Чудится им далекий темный силуэт тройки, слышится ржание коней и мольба и стоны ямщика.
Как тут не вспомнить исчезающие бесследно автомобили, вместе с водителями и пассажирами, и другие таинственные путевые истории?!..
Швыряют ли в сторону от дороги монеты или как-то по-другому защищают себя от нечистой силы, завидев ночную зловещую тройку – об этом современные рассказчики умалчивают.
Кому охота в наше время прослыть суеверным и стать объектом насмешек?..
НЕВОЛЬНИЧИЙ ПУТЬ
"... будущие поколенья
Спросят, подняв летописи груз:
Что же это было за дивное племя - Русь?
Татарщина, боярщина, крепостное право,
Горб недоимок, падеж, недород...
Но как ухитрился в сермяжке дырявой
Душу сберечь этот странный народ?
Как он, поникнув лихой головою,
Тише воды и ниже травы,
Вдруг свою долю метал трын-травою,
В грозный час не щадя головы?"
Илья Сельвинский.
Живой товар
Полон. Захват и продажа русских людей в рабство. Трудно подсчитать, сколько их погибло на невольничих путях или навсегда осталось в дальних странах. С XIII по XVI века подобная участь постигла приблизительно каждого восьмого русского.
Историк Василий Осипович Ключевский писал: «В начале XVI века южная степь, лежавшая между Московским государством и Крымом, начиналась скоро за Старой Рязанью на Оке и за Ельцом на Быстрой Сосне, притоке Дона.
Татары, вооруженные луками, кривыми саблями и ножами, редко пиками, на своих малорослых, но сильных и выносливых, степных лошадях, без обоза, питаясь небольшим запасом сушеного пшена или сыра да Кобылиной, легко переносились через эту необъятную степь, пробегая чуть не тысячу верст пустынного пути. Частыми набегами они прекрасно изучили эту степь, приспособились к ее особенностям, высмотрели удобнейшие дороги…
Полон – главная добыча, которую они искали…»
А как реагировали на это правители государства Московского? Пытались ли защитить единоверцев и выручать их из неволи?
И великие московские князья, и цари государства Российского старались спасать своих подданных от рабства и военной силой, и путем дипломатических переговоров, и откупом от вражеских набегов, и выкупом из плена русских людей. Об этом свидетельствуют многочисленные документы.
«…пригнал гонец из Крыму ко государю и великому князю от Девлет-Кирея, крымскаго царя, Каратжан да царя и великаго князя гонец Юшко Мокшов, служивой татарин. Да полонеников отпустил царь на откуп всех, которых поимал на бою, коли бился с Иваном Шереметевым, 50 человек, Игнатья Блудова, Ахантова и иных…» - отмечалось в хронике в правление Ивана Грозного.
В XV-XVII веках записи об освобождении русских пленных появлялись почти ежегодно. «…от крымскаго гонец приехал царя и великого князя Сююндюк Тулусупов, а крымской царь прислал своего гонца Тутая. А писал, что правду учинил на том, что царю и великому князю к нему в Крым посылати поминки большие».
В те времена «поминками» назывались деньги, которые выплачивала Москва, чтобы откупиться от вражеских набегов ордынцев и для вызволения из рабства русских людей.
В 1551 году состоялся Стоглавый собор с участием Ивана Грозного и представителей Боярской думы. Почти два столетия решение этого высокого съезда являлось главным правилом, определявшим жизнь духовного сословия и его взаимоотношения с государством. Стоглавый собор также узаконил выкуп соотечественников из полона.
Как отмечал Василий Ключевский, раньше в Крыму русских невольников приобретали армяне и турки. «…и приводили в Московское государство, предлагая выкупить, но если не находилось охотников, то уводили их назад.
Теперь же поставлено было выкупать их из казны, и издержки на выкуп разложить по сохам на весь народ. Никто не должен увольняться от такой повинности, потому что это общая христианская милостыня…»
С 1551 по 1679 годы существовал особый налог – «Полоняничный сбор», - учрежденный Иваном Грозным.
Собранные деньги целенаправленно шли на вызволение русских. Для сбора этого налога, а также для устройства на родине освобожденных из неволи было создано правительственное учреждение – «Полоняничный приказ».
Но и после упразднения приказа в 1679 году Россия еще много лет продолжала выкупать своих сограждан. Лишь в начале XVIII века Петр I приказал посланнику в Турции не вносить в проект мирного договора обязательство Российского государства - регулярно выплачивать деньги крымскому хану за освобождение сограждан из плена.
Однако, на самом деле крымчаки перестали получать «поминки» только в правление императрицы Елизаветы.
Вдали от Московии
В Северной Африке, на Ближнем Востоке, в Средней Азии и даже в Индокитае сохранились предания о воинах – выходцах из далекого Севера.
Как они оказались в Африке и в азиатских странах? Что за народ с севера пополнял чужеземные армии? В некоторых преданиях говорилось о «руссах», «москавитах», «снежных гяурах». Родились они от полоненных родителей. Многие забыли язык прародины, однако, и в чужой стране тайком соблюдали обряды своей веры.
Храбрые, а порой бесшабашные, сильные и выносливые, они шли в бой, вырезав ножом у себя на груди крест. Кровавая крестовая рана придавала им ярость в сражении и веру в свою непобедимость.
Африканские и азиатские владыки прикладывали немало усилий, чтобы «полоненные русы» и их потомки не убегали на родину. Конечно, их интересовали рабы - здоровые, сильные, одаренные какими-нибудь талантами.
В XIII-XVI веках, когда Египтом правили династии бахритов, а затем бурджитов, в их гвардии, помимо выходцев с Кавказа, служили и русские пленники. Они назывались мамлюками, что по-арабски означает «невольники». Некоторые из северян за свои воинские доблести получали высокое звание «бей».
О русских мамлюках упоминалось вплоть до 1808 года. В тот год все беи, по приказу султана Мухаммеда-Али, были отстранены от власти, а затем - зверски уничтожены.
Пленники с севера служили и в войсках знаменитого завоевателя Тамерлана. Они участвовали в 1388 году в покорении Хорезма, в захвате золотоордынской столицы Сарай-Берке.
Спустя четырнадцать лет армия Тамерлана сражалась с войском турецкого султана Баязида. В битве при Анкаре особо отличились русские воины. Некоторые из них за свои подвиги получили от Тамерлана «вольную». Но неизвестно, как они воспользовались свободой: вернулись ли в Россию или остались навсегда в Азии.
Последний рубеж
Тяжел и долог был путь невольников к берегам Черного моря. В старину говаривали: «Вывели на Ордынскую дорогу хоть и полоненного, но не сломленного. А как Серпухов миновали – прощай, всяк надежда, впереди – одни печали…».
Этот подмосковный город, расположенный на левом берегу Оки упоминал в завещании Великого князя Ивана Калиты в 1339 году.
Он играл важную роль в защите Москвы от литовских и татарских войск. Его оборонное значение усилилось с возведением каменного кремля. Серпуховское княжество страдало от нападений полчищ Тохтомыша Едигея и литовского князя Свидригайлы.
Прежде чем переправить полоненных русских через Оку, в районе Серпухова, крымчаки осматривали их. Кого стоит гнать дальше, а кого не имеет смысла. Больных и раненных безжалостно добивали и бросали рядом с дорогой. На трупный пир слетались вороны и собирались волчьи стаи. И тех и других водилось множество у Ордынской дороги.
Появилась даже поговорка: «Сверху ворон, сбоку волк, а позади – крымчак с плетью».
К Черноморскому побережью добиралась лишь третья часть невольников. Но и это было выгодно захватчикам.
Небольшая река Серпейка, левый приток Нары, почему-то считалась последним рубежом для полоненных. Точно не известно, в каком веке сложили песню о давних печальных событиях.
"Ох, горька-горька полынь-травушка,
Горячей в поле нету.
Ох, тяжка-тяжка доля полонянина,
Тягчей доли нету.
Уноси мя от той доли, реченька Серпейка..."
У захваченных в рабство была примета: если не сумел бежать до перехода через эту речку, то останешься навсегда невольником. Может, поэтому появились преданья, связанные с надеждой на удачный побег и спасение.
Говорится в них о тайных тропинках, о потаенных пещерах и лазах по берегам Оки, Нары, Серпейки, о волшебных существах, которые помогали беглецам или губили их.
«Лучше вороном летати;
Нежель загубить себя на чужбине,
Во немилостивой стороне…»
Так начинается предание о невольничьей дороге.
Был когда-то неподалеку от Серпухова, на реке, «Воронов обрыв». На нем делали выбор беглые невольники: прыгнешь вниз – превратишься в ворона. Отступишь – и вместо свободной птицы станешь вечным рабом.
Много ли беглых решилось превратиться в воронов? Сколько отступило от волшебного обрыва назад, в полон? О том не говорилось в предании. По-разному называют старожили место его расположения: на берегу Серпейки, Оки, Лопасни.
А любопытных они предостерегали: не ищи тот обрыв, вдруг ненароком оступишься и до конца дней своих останешься печальной черной птицей…
Гулял по дорогам Вольгота
Где беда на Руси – там непременно герой-заступник объявится. А не объявится сам, так народ его призовет: наяву или в мечтах.
Не известно точно, в какие века, жил кудесник Вольгота – покровитель беглых пленников.
Умел он одним взглядом на железные оковы напускать «спешную ржу». Да такую, что цепи рассыпались при малейшем движении. От взора Вольготы любые кожаные и веревочные путы обращались в тлен. А еще по своему желанию умел он замедлять и ускорять бег человека и лошади, путать следы на земле или вовсе уничтожать их.
Знал кудесник и оберегал тайные пещеры. Эти «Вольготовы схороны» располагались неподалеку от Серпухова на берегах рек. Беглые невольники находили в них пристанище. А вот поработители не могли обнаружить пещеры.
Вольгота умел «затворять от поганых взглядов» подземелья. Стоило ему только произнести: «Да обрящут волю страдальцы! Да помутится взор и слух у гонителей!..»
Иногда покровитель беглых появлялся на невольничьей дороге, там, где останавливались на ночлег ордынцы со своими пленниками. Случалось такое перед рассветом, в самое сонное и удобное для побегов время.
Возникал он из кромешной темноты неспешно, будто туман наползал. Таращили спросонья глаза невольники. Не каждый мог понять: видение это или явь. Те, кто замыслил побег, смекали: это сам Вольгота на помощь пришел. Значит, стоит рискнуть...
А являлся он в стан ордынцев на старой и к тому же хромой кобыле. Дивился ночной дозор: кто чудачит во тьме? Виданое ли дело – гарцевать на убогой кляче? Басурмане поднимали свистом своих товарищей и кидались навстречу к незваному гостью.
А тот будто насмехался над врагами. Тихим шагом уходил на лошадке прочь от Ордынской дороги.
В ярости стражники хватали сабельки, ятаганы, луки и мчались вдогонку на неоседланных конях. А хромоножка трясла светлой гривой, ржала задорно, будто насмехалась над ордынцами.
Тем временем невольники, воспользовавшись кутерьмой, бежали из полона. Кому везло – добирался до «Вольготовых пещер», скрывался в них, а затем возвращался в родные места. Неудачливых настигали басурмане, либо их стрелы.
Пойманных ожидала страшная расправа. Каждому десятому перебивали руки и ноги, раздевали догола и бросали умирать на обочине. Затем снова из строя беглецов выводили каждого десятого. Клали бедолаг на землю и прогоняли по ним табун лошадей.
А оставшихся в живых нещадно секли и связывали вымоченными в соленой воде ремешками. Когда кожаные путы высыхали, то стягивали до крови кисти рук, причиняя неимоверную боль.
Где теперь защитник?..
Но и во время таких мучений Вольгота не оставлял тех, кто продолжал помышлять о новом побеге. То случай удобный подвернет непокорным пленникам, то подсказку нашепчет.
Долгие годы из уст в уста передавались жителями Московии слова покровителя беглых: «Быть мне Вольготой до тех пор, пока сами от меня не откажетесь. А как отвернетесь от свободы и с ярмом невольничьим смиритесь, - так и силушка моя исчезнет и сгинет в безнадежье…».
Отказалась ли Русь от кудесника Вольготы? Отправился ли он на покой, разочарованный смирением невольников?.. Нет однозначного ответа. В одном предании говорится, что все же ушел он от Ордынской дороги куда-то на восток, в леса, за реку Лопасню, за село Турово.
Почему так случилось? Может, и в самом деле разуверились в нем жители Московии и смирились с невольничьими путами?
«ПАГУБА – ПУТЕЙНАЯ»
«…Все друзья наши, товарищи переловлены,
Во крепкие тюрьмы наши товарищи
посажены,
Резвы их ноженьки в кандалах заклепаны.
У ворот-то стоят грозные сторожи,
Грозные сторожи, бравые солдатушки.
Никуды-то нам, добрым молодцам,
Ни ходу, ни выпуску,
Ни ходу, ни выпуску из крепкой тюрьмы».
Народная песня XVIII века.
Не помогали ни пытки, ни казни
Не сыскать у нас дорог, не меченных разбойниками. Что в давние времена, что в нынешние нет управы на эту пагубу - путейную. Так сокрушались в старину жители Московии. А еще добавляли: не успеет новая дорога или тропа появиться, как ночные удальцы к ним тянутся.
Пожалуй, не было в этих словах преувеличения. Тому подтверждение – и народные предания, и исторические документы.
Голландец Исаак Масса, много лет проживший в России, в начале XVII века писал: «… крепостные холопы, принадлежавшие различным московским боярам и господам, частию возмутились, соединились вместе и начали грабить путешественников.
От них дороги в Польшу и Ливонию сделались весьма опасными, и они укрывались в пустынях и лесах близ дорог; против них царь послал отважного молодого человека, Ивана Федоровича Басманова, и с ним примерно сотню лучших стрельцов, чтобы захватить тех воров, но те воры скоро проведали о том и предостерегли его (Басманова со стрельцами) на узкой дороге посреди леса, окружили и постреляли почти всех бывших с ним, и царя весьма опечалило, что так случилось с таким доблестным витязем, и он повелел проявить рачение и тех разбойников изловить, а изловив, повесить всех на деревьях на тех же самых дорогах».
В «разрядных книгах» времен Бориса Годунова отмечалось, что ежегодно приходилось отправлять вооруженные отряды против разбойников на подмосковные дороги.
В документах за 1602-1603 годы сообщалось: «…посылал (царь Борис) дворян за разбойники: В Володимер Олексея Фомина до Тимофея Матвеева сына Лазарева.
На Волок на Ламский Михаила Борисовича Шеина да Олексея Ивановича сына Безобразова.
В Можайск князя Дмитрия Васильевича Туренина.
В Медынь Ефима Вахрамеевича Бутурлина да Федора Петрова сына Окинфиева.
В Коломну Ивана Михайловича Пушкина…»
Прибыли в указанные города служивые. Часть разбойников захватили и наказали пытками и смертью. Но очистить Московию от «пагуби - путейной» так и не удалось. Одни лиходеи попрятались в лесах, другие на Волгу, на Дон, в Сибирь подались.
Русским правителям постоянно приходилось бороться с разбоями на дорогах. Жертвами лихих людей становились и нищие богомольцы, и богатые, хорошо охраняемые обозы купцов, и даже государевы гонцы.
Создание «Разбойной избы»
Настоящую войну объявил уголовникам царь Иван Грозный. Об этом свидетельствуют документы его времен.
В Уставной книге Разбойного приказа 1555-1556 г.г. отражены многие беды, которые доставляли преступники:
«1. Которого розбойника поймают, и тот розбойник в розбоех на себя и на своих товарищев учнет говорити, и что кому розбойного досталося, и по его речем у того человека поличное вымут и, пытан на себя не скажет, а в обыску ево назовут лихим человеком, и того по обыску и по розбойничим речам и по поличному казнить.
2. А на которого человека говорит язык, и тот человек, пытан, на себя не скажет, а в обыску его назовут лихим человеком, и того человека казнити же, потому что они, пытаны оттерпливаютца, в розбоех на себя не говорят, а посадить их в тюрму до смерти; а они ис тюрмы утекают и розбойники их выбивают, и те розбойники опять розбивают и кровь от них крестьянская льетца.
…………………………………………………………………………………………….
6. А на Москве и в иных городах, в которой сотни поимают у кого розбойника и поличное у него во дворе по его речем вымут – и того розбойника пытати: и сколь давно к нему приезжает, и розбойную рухледь к нему привозит, и ведает ли он, что он розбивал. И скажет тот розбойник, что он к тому человеку приезжал и рухледь розбойную привозил, - и того человека, у которого розбойника поимают, пытати ж. А на той сотни за розбойника взять выть. А скажет тот розбойник, что он розбивал, а которого человека поимают, и он того человека в розбоех и в приводех розбойной рухледи учнет говорити, и того он не ведал, что он розбивал, - и про того обыскати тою сотнею, где он живет. И назовут его в обыску добрым человеком, - ино его дать на поруку за обыскных людей, а на сотной выти не имати. А назовут его в обыску лихим человеком, - ина его по обыску пытати…
В 1539 году впервые в документах упоминаются бояре, специально занимающиеся борьбой с разбоями в селениях, на дорогах и в лесах.
А спустя 16 лет Иван Грозный создает так называемую «Разбойную избу». Позже это правительственное учреждение, ведавшее судом и сыском по уголовным преступлениям, переименовывается в «Разбойный приказ».
Строги были царские указы, ретивы государевы люди, кровавы пытки и казни. Но едва уничтожались грабители и убийцы на одной дороге, как объявлялись новые шайки - на другой.
Так с ними расправлялись
Посол Рима в Москве Яков Рейтенфельс пребывал в России с 1670 по 1673 годы. В своих записках он упоминал и о преступниках, и о расправах над ними: «В Москве людей казнят чаще, чем в другом месте убивают собак».
Сами разбойники в XIX веке не то похвалялись, не то сокрушались: «До сорока годков из десяти наших один доживает. Кого пуля скосит, кого сабля рассечет, кого веревка удавит, а кто заживо на кичах сгниет».
Может, верны эти слова. Но кроме пули, сабли, веревки, тюрьмы и каторги, были на Руси в старину и другие наказания для «забубенных головушек», для «удальцов с ночных дорог».
Часто к изменникам, убийцам и разбойникам применялось четвертование. Осужденному при этой казни вначале отсекали руки – «которыми злое дело творил». Затем ноги – «которыми на злое дело хаживал», и наконец голову – «которой злое дело замысливалось».
Именно так были казнены знаменитые Степан Разин и Емельян Пугачев.
"Вот и помост перед Стенькой...
Разин бровью не повел.
И наверх он по ступеням
Бодрой поступью взошел.
Поклонился он народу,
Помолился на собор...
И палач в рубахе красной
Высоко взмахнул топор...
"Ты прости, народ крещеный!
Ты прости-прощай, Москва!.."
И скатилась с плеч казацких
Удалая голова".
Иван Суриков.
Еще более древним видом наказания являлось посажение на кол. Подобные казни совершались в некоторых городах Московии до начала XVIII века.
Правда, иногда, тайком от властей, жители подмосковных селений устраивали самосуд над особо опасными разбойниками. Их сажали на кол в лесу, неподалеку от дороги, где совершались кровавые злодеяния. Так же порой поступали с конокрадами, убийцами детей и немощных стариков.
В документе от 1444 года сообщалось, что в Можайске сожгли заподозренных в колдовстве боярина и его жену. Казнь огнем применялась к вероотступникам, ведьмам, колдунам и к разбойникам, если они, кроме убийств, совершали поджоги.
Ограбившим царский обоз и фальшивомонетчикам лили в глотку расплавленный металл.
С уголовниками, промышлявшими на реках, расправлялись «утоплением». К ногам привязывали камень и бросали в воду. Но груз подбирался по весу, такой, чтобы преступник не сразу ушел на дно, а вначале помучился.
Но самыми распространенными казнями в средние века были отсечение головы, повешение и дыба.
Ивану Грозному подобные способы казалось слишком легким и быстрым. Иногда он сам придумывал необычную, мучительную расправу.
Так, в 1567 году царь повелел поджаривать на сковороде князя Петра Щеняева. При этом осужденному вбивали под ногти спицы.
Хотел укрыться от гнева Ивана Грозного воевода Никита Казаринов-Голохвостов. Бежал он из Москвы в монастырь, где принял постриг в монахи.
Однако царь отыскал его, а перед тем, как расправиться, пустил слезу и ласково молвил: «Схимники – ведь ангелы, и потому должны летать на небе». С этим «добрым» напутствием Ивана Грозного бывшего воеводу привязали к бочке с порохом и взорвали.
В Уложении царя Алексея Михайловича 1649 года называется пять видов казни: залитие горла расплавленным металлом, «окапывание заживо», отсечение головы, повешение и сожжение.
Однако, в середине XVII века по-прежнему практиковались: посажение на кол, утопление, четвертование.
Согласно Уложения 1649 года к смерти приговаривались за многие преступления: «Убийство в церкви, пусть и неосторожное – смерть.
Злоумышление на государево здоровье – смерть и конфискация имущества…
Ранение и убийство в присутствии государя – смерть и покрытие из доходов преступника кабальных долгов убитого…
Подделка денег – залитие горла раскаленным металлом.
Держание, употребление и продажа табаку – смерть…
Умышленное убийство – смерть…
Второй и следующий разбой – смерть и предварительная пытка.
Первый разбой с убийством и поджогом – смерть с предварительной пыткой…
Поджог из вражды или для разграбления – сожжение…»
В петровские времена
«Закон положен не для праведника, но для беззаконных и непокоривых, нечестивых и грешников…» - это изречение из Библии не раз повторял Петр I, когда речь заходила о судопроизводстве и наказании преступников.
Воинским Уставом 1716 года он ввел новый вид казни - расстрел. А спустя три года узаконил подвешивание преступников за ребро «для искоренения воров и разбойников».
Историк Николай Иванович Костомаров в своих трудах подробно описал кровавые расправы, которые учинял Петр I.
"...снова потом происходили пытки, мучили, между прочим, разных стрелецких жен, а с 11 октября до 21-го в Москве ежедневно были казни, четверым на Красной площади ломали руки и ноги колесами, другим рубили головы; большинство вешали.
Так погибло 772 человека, из них 17 октября 109-ти человекам отрубили головы в Преображенском селе. Этим занимались, по приказанию царя, бояре и думные люди, а сам царь, сидя на лошади, смотрел на это зрелище. В разные дни под Новодевичьим монастырем повесили 195 человек прямо перед кельями царевны Софьи, а троим из них, висевшим под самыми окнами, дали в руки бумагу в виде челобитных. Последние казни над стрельцами совершены были в феврале 1699 года. Тогда в Москве казнено было разными казнями 177 человек".
Некоторым стрельцам, обвиненным в государственной измене, удалось бежать из-под стражи. Часть из них подалась в разбойники. Хорошо владеющие оружием и знающие воинское дело, они представляли серьезную угрозу для жителей Подмосковья.
Закон законом, а простой народ и в XVIII веке иногда вершил скорую расправу над поджигателями, конокрадами, насильниками, ворами и разбойниками. Не оповещая начальство, жители селений, где были пойманы преступники, устраивали самосуд. Приговор тут же приводился в исполнение. Порой народная расправа не уступала по жестокости пыткам и казням, что совершал сам Иван Грозный.
Жуткий раритет
У преступников подмосковных лесов и дорог тоже существовали свои виды наказаний предателей, отступников, сыщиков.
В разбойничьих преданиях и песнях XVIII-XIX веков упоминается «хлест - удавка», или «неразрывная петля». Есть даже сведения, как изготавливали ее.
Предназначалась кожаная удавка для убийства и начиналась она с убийства. Чтобы изготовить крепкий и тонкий шнур или ремешок, надо было перед убоем максимально обескровить животное. Считалось, что кровь снижает крепость и гибкость шкуры.
Вороному «жеребку-уростку» надрезали на шее какую-то вену. Затем его нещадно гоняли плетьми, пока он не падал замертво. Затем изверги сдирали шкуру и держали ее несколько дней в особом соляном растворе. А в тузлук добавляли особые коренья и травы.
Готовую шкуру вороного жеребка разбойники отдавали мастерам, что жили в лесах под Волоколамском. Мастера нарезали тоньше мизинца ремешки и вымачивали в известном только им растворе. Потом совершали особые обряды.
Считалось, что ни один человек не сможет освободиться, если ему связать руки «хлест-удавкой». Ну, а когда она оказывалась на шее жертвы – смерть не миновать. Удавка будто сама по себе затягивалась. Человек хрипел, синел, пытался ослабить петлю или разорвать, но никакие усилия не помогали. Даже булатный нож не мог с ней справиться.
На ночную дорогу подмосковные разбойники с «хлест-удавкой» не хаживали. Там справлялись другим оружием. А вот если удавалось поймать соглядатая или заподозренного в измене своего товарища, тут же доставали заветный ремешок. Скор был разбойничий суд да мучительное и долгое наказание.
- Не вынюхивать псу наших следов. Не высматривать нас, не прослушивать. На том и порешим! Так тому и бывать! Того не миновать!.. – Этими словами завершала скоросуд банда.
- Пса шелудивого, тварь кичебразую дави!.. – провозглашал атаман. – Не будет отныне досаждать нам, ребятушкам вольным, лихим и отчаянным!..
И провинившемуся перед разбойниками накидывали на шею петлю.
В преданиях говорилось, что жертва страдала от «хлест-удавки» помногу часов, пока не наступала смерть.
Однажды, в начале 70-х годов прошлого века, в городе Лобня мне показали черный кожаный ремешок. Он больше походил на потемневшую от времени веревку.
- Это и есть легендарная разбойничья «хлест-удавка», - пояснил владелец раритета.
- Сколько же ей лет? – недоверчиво поинтересовался я.
Собеседник пожал плечами.
- А бес его знает. Может, сто пятьдесят, а может, все триста … Утратила ли «хлест-удавка» волшебную силу? Да ты сам проверь…
Владелец жуткого раритета с усмешкой протянул мне черный ремешок и добавил:
- Интересно, сколько же она людей погубила на своем веку?..
Я поспешно отстранил его руку. Хоть и не очень-то верил в байку о «хлест-удавке», а испытывать ее возможности не было желания.
Мечта беглецов
Это разбойничье предание пересказывали даже в XX веке старики из деревни Юрасово Раменского района и города Руза.
Наверное, «горюч-роса» была сказочной мечтой не только лихих головорезов и душегубов, но и многих вольнолюбивых людей, бежавших из тюрьмы, острога, с каторги, от крепостного ярма, от долгов. Тем, кому везло или кто знал особые заговоры, появлялась в помощь и во спасение «горюч-роса».
Серебристые волшебные капельки возникали на сонных травах еще до рассвета. Ночь становилась для беглеца светлей. И он мчался по росному пути, не разбирая дороги и не оглядываясь.
Верил беглец: необычная стезя выведет к воле, а затем угаснет с первыми лучами солнца. И никакая погоня уже не настигнет и не отыщет его.
Бывалые разбойники знали колдовские заклинания:
«Горюч-роса, ослепи конного,
ослепи пешего.
Не выд меня.
Обожги копыта коням,
Обожги ноги царевым слугам,
псам ищеистым.
Воскружи - затумань им головы,
Затупи их сабельки.
Не выд меня…» -
Помогало заклинание? Те, кто уходил от погони, были уверены в этом. И долгие годы в воровских притонах да у разбойничьих лесных костров звучали рассказы о том, как «горюч-роса» уводила от беды беглецов, слепила глаза и обжигала ноги преследователям.
Передел границ и дорог
«Воруй-городками» в старину назывались и небольшие селения, и городские кварталы и просто дома, где собирались и скрывались бандиты, воры, шулера, фальшивомонетчики, беглые каторжники – словом, те, кто не ладил с законом.
Предполагается, что название «Воруй-городок» появилось чуть ли не в XIV-м и просуществовало аж до XIX века. Попало оно и в словарь Сергея Ивановича Ожегова, изданного в 1949 году.
В Подмосковье отыскать «Воруй-городки» можно было и вблизи больших дорог, и в селениях, где бойко шла торговля и проводились ярмарки, в глухих лесах в потайных избах с подземными ходами и схронами.
Под Волоколамском примерно в XVI-XVII веках располагалось целое разбойничье селение. Днем его жители занималось извозом, кузнечным, шорническим ремеслом, содержали постоялые дворы, а ночью оббирали захмелевших гостей и грабили на дорогах.
В этом «Воруй-городке», согласно легенде, и решили собраться на съезд девять самых грозных атаманов Подмосковья.
Предание не донесло, когда точно это случилось. Может, в шестнадцатом, а может, и в семнадцатом столетии. Известно лишь несколько прозвищ собравшихся разбойничьих верховодов: «Моровой Оцепень, да Васька Очес, да с ними Панкрат Рябок, да следом Чеглок прибыл…»
Как величали остальных, явившихся на древнюю воровскую сходку, не выяснено. Зато упоминается в отрывочном предании причина их сборища: «…И порешили атаманы меж собой поделить главные дороги, что ведут из первопрестольной в разные города и веси… Поделить по справедливости, кому на каком пути стоять, кому где проезжих да прохожих замать…»
Уговор, скрепленный кровью
В древние времена почти все главные дороги Подмосковья начинались от Московского Кремля и расходились неровными лучами в разные стороны по Руси.
Переяславская, Великая Владимирская, Рязанская, Ордынская, Калужская, Смоленская, Ржевская, Тверская, Дмитровская дороги – все они остались в названиях застав, улиц, переулков первопрестольной.
В старину говаривали: у каждого из этих путей – своя история, свое направление, но роднит их то, что сходятся они в Москве и «единят Русь».
Как спорили, судили-рядили на своем съезде в «Воруй-городке» девять атаманов – неизвестно. Однако о переделе молва разнеслась. Моровому Оцепню досталась Переяславская дорога.
У нее были разные названия: Троицкая, Переславская, Архангелогородский тракт и другие. Начиналась она от Никольской башни Московского Кремля и тянулась через леса, поля, селения к Белому морю. По этой дороге тысячи людей отправлялись на богомолье из Первопрестольной в Троице-Сергиев монастырь.
Даже великие князья и цари часто проделывали этот путь пешком, но с увесистой ношей. И богатые, и бедные богомольцы отправлялись с дарами для знаменитой лавры.
Хоть и грех великий – покушаться на подношения монастырям, но не могли устоять от соблазна разбойники. Грабили и одиноких богомольцев, и целые купеческие обозы. Правда, кое-что из добsxb преподносили церквям и монастырям, но уже от своего имени.
Так частенько поступал и атаман Моровой Оцепень. Одна рука его грешила, другая от тех грехов открещивалась.
Атаману Ваське Очесу выпала Великая Владимирская дорога. Проходила она по восточному Подмосковью, поросшему дремучими лесами со множеством болот. Эти леса иногда называли «разбойничьими дебрями». Очень удобно там было скрываться от государевых людей, устраивать «воровские станы», хранить награбленное добро.
В 1175 году, во время очередной междоусобицы, из Москвы и из Владимира двинулись навстречу друг другу два враждебных войска. Сражение не состоялось. Обе княжеские рати попросту заблудились в лесах, невдалеке от Владимирской дороги.
Многие в вольнице Васьки Очеса слыхали о несметных золотых кладах, сокрытых в чащах на берегах реки Клязьмы и надеялись отыскать.
Панкрату Рябку досталась Рязанская дорога. Тянулась она от Москвы до Коломны, а далее – через Оку на Рязань. Но места за Окой Рябка не интересовали. Там гуляли другие шайки. А притягивали Панкрата окрестности Коломны, где жили богатые купцы, торговавшие хлебом, скотом, рыбой из Поволжья, солью с Камы.
Привлекали его и слухи о многочисленных татарских золотых кладах, спрятанных неподалеку от Рязанской дороги на берегах Оки.
Какой тракт достался по воровскому разделу Чеглоку – в предании не говорится. Но упомянуто, что он остался недоволен выпавшим жребием. Возражать не стал. И досаду сумел скрыть. Себе на уме был разбойник.
Заверили друг друга атаманы в верности, в нерушимости раздела подмосковных дорог. Смешали, как полагалось, вино со своей кровью, выпили, а потом закопали под вековым дубом девять ножей. Каждый пометил рукоятку ножа своей меткой.
По древнему разбойничьему поверью, клинок оружия нарушителя воровского братства, схороненный под вековым дубом, обязательно почернеет. Этим ножом отступник и должен быть зарезан.
Отправились атаманы восвояси и продолжили грабежи и разбои.
Четверо из девяти
Некоторое время уговор соблюдался, но потом вдруг стали атаманы переходить свои границы. То один, то другой, с ватагой, ворвется на чужую дорогу. Так начались вражда среди разбойников.
Даже государевы люди изумлялись и радовались:
- Гляди-ка, скоро тати ночные вовсе исчезнут. И гоняться за ними нет резону. Сами друг друга вырежут! Никогда так яро не враждовали, душегубы…
Снова направились атаманы к Волоколамску и собрались у заветного дуба в «Воруй-городке». Но явилось только четверо из девяти. Остальные – кто с перерезанной глоткой в лесу, кто в омуте с камнем на ногах навсегда угомонился.
Недоверчиво посматривали друг на друга Моровой Оцепень, Васька Очес, Панкрат Рябок и Чеглок.
- Судить-рядить не будем, кто наш уговор порушил, пока не откопаем ножи меченные, - заявил Васька Очес.
- Дело говоришь, - поддержал Моровой Оцепень.
Согласился с ними и Панкрат Рябок. А вот Чеглок почему-то заупрямился.
- Нешто, братцы-атаманы, вы поверили давним сказкам? Нешто думаете, будто почернеет клинок отступника? Зачем терять время да копаться в земле? Давайте-ка поделим меж собой дороги, где шалили наши сгинувшие товарищи. А заодно под свои руки примем их вольницы, схроны да «Воруй - городки», да людишек-соглядатаев, что под ними ходили… Дело говорю!.. Так будет лучше для нас…
После этих слов три атамана переглянулись многозначительно. А Моровой Оцепень угрюмо покосился на Чеглока и заметил:
- Поделить-то мы раздолье своих товарищей успеем. Но худо будет, если не дознаемся, кто их погубил, кто уговор наш предал.
Засмеялся в ответ Чеглок.
- Воля ваша! Копайте землю да глядите, чей клинок почернел. На одного меньше нас останется, зато больше каждый поимеет от нового передела…
Последнее проклятие и просьба
Отрыли атаманы меченное оружие. Стали рассматривать.
- И впрямь один клинок почернел! – не сдержал ухмылку Чеглок. – Ну-ка, глянем, чей!.. Какой знак на рукояти?..
Посмотрел на черный нож Панкрат Рябок и охнул от неожиданности. Глаза выпучились, губы затряслись.
- Как же так, братцы?.. – наконец вымолвил он. – Мое клеймо… Сабелька да месяц острый.
- Видим, что твое, - все так же со злой ухмылкой ответил Чеглок. – Поведай теперь нам, грешным, как ты на чужих дорогах ночной охотой забавлялся, как не правый суд над товарищами вершил и добро их умыкал!.. А может, тайком с сыскным Приказом скумовался?..
Моровой Оцепень и Васька Очес молча подступились к Рябку. А тот рванул на себе рубаху, левой рукой сжал в кулаке нательный крест, а правой схватил почерневший нож.
- Выбирайте, братаны, чему веры больше: моим словам, под крестом сказанным, или черному клинку?
Не решались тугодумы Оцепень и Очес второпях товарища погубить. Зато Чеглок больно прытким на язык оказался.
- Ты крестом не прикрывайся, иуда! – завопил он. – Все равно от кары не уйдешь! Вали правду, где добро товарищей убиенных попрятал? В каких схронах золото их спрятал?..
- Держи ответ, как велит наш обычай! – поддержал Чеглока Моровой Оцепень.
А Васька Очес снова промолчал. Достал из-за кушака персидский кинжал и принялся им поигрывать, из руки в руку перебрасывать.
Понял Рябок: нет и не будет ему веры. Сплюнул он зло и ответил сквозь зубы.
- Зря изголяешься, Чеглок-паскуда! На том свете я с тобой поквитаюсь. А тебе, Оцепень, да тебе, Очес, на душу вечное смятение ляжет. И днем и ночью помнить будете, как облыжно меня обвинили!.. Прощайте, атаманы!.. И будет отныне воровское наше солнышко - месяц острый - резать ваши души!..
Сказал Панкрат да и всадил себе в сердце нож по самую рукоятку. Охнул от боли, но несколько мгновений устоял на ногах. Успел даже прохрипеть Оцепню и Очесу:
- Найдите и покарайте перевертеня!..
С этими словами и рухнул.
Хап – Перепута и его синий карлик
Собрались разбойники из разных уголков Подмосковья: из Талдома и Зарайска, из Лотошино и Шатуры, из Клина и Можайска. Проводили в последний путь Панкрата Рябка по старому воровскому обычаю – в лесу, под березой схоронили, когда острый месяц вспарывал ночные облака. Без креста на могиле, но с вырезанным крестом на стволе дерева.
А еще на том стволе сделана была надпись: «Вольно жил, вольно гулял, вольным и ушел. А кто знал его – помяни».
Справили разбойники тризну и разъехались по своим весям. Лишь Очес и Оцепень остались в «Воруй - городке», будто тяжесть какая не давала стронуться с места. Понимали: пора за дело браться, а не могли. Одолевало их одно и то же видение – окровавленный Рябок с ножом в груди.
- Ох, накаркал Панкрат!.. Ох, в масть заявил, что смятение ляжет на мою душу!.. – Сокрушался Оцепень. – И никак от этого смятения не могу отделаться!..
- Не верится мне, что Рябок перевертень, - вторил другу Очес. – Видно, так и маяться нам с тобой, пока не отыщем истинного виновника… Удастся ли покарать перевертеня?!..
Неизвестно, сколько бы еще атаманы сокрушались да заливали горьким вином свою беду, но пожаловал в «Воруй-городок» самый развеселый в Московском крае разбойник Хап-Перепута. Знали его и в Первопрестольной, и на Волге, от Ярославля до Астрахани.
Даже к далеким каспийским берегам он добирался. Брал с персидских купцов "откупную осьмину", а потом прогуливал все по пути на Север. В Ярославль возвращался не на тяжелых от добра стругах, а голью перекатной. Но от этого нисколько не тосковал.
Узнал Хап-Перепута о мучениях Оцепня и Очеса и решил помочь друзьям. Явился к ним в избу не один. Привел какого-то синего карлика. То ли убогий родился с такой рожей, то ли веселый разбойник опять надумал почудачить и вымазал его краской.
- Чего расхлюбились, дубины стоеросовые?!.. – заорал он. – Не кручинься, братва!.. Рвань - лиходейная!.. Вольница забубенная!.. Рано вам еще в пагубной запой впадать! Разведу враз вашу печаль-тоску, Русь вольготная!..
От его задорного крика разом заплясали огоньки свечей, а на дворе отозвались своим ржанием кони, и радостно залаял пес. А синий карлик стал дурашливо хихикать и корчить рожи Моровому Оцепню и Ваське Очесу.
Наконец, Хап-Перепута угомонился, сбросил шапку на лавку, перекрестился на образа и подсел к дружкам:
- Все, баста в вине тоску вымачивать! Потолкуем о деле, братья-атаманы…
Черное молоко от белого козла
Только раскрыли рты Оцепень и Очес, чтобы поведать о своих сомнениях и печалях, а веселый гость небрежно махнул рукой.
- Знаю, стоят на конюшне у вас три вороных жеребца. Прослышал, как и откуда они появились, – Хап-Перепута хитро подмигнул товарищам. - Отдаете их мне, а я отыщу истинного перевертеня и покараю по нашим законам иуду. Сотворю каюк поганому!..
- Считай – твои вороные, - кивнул Моровой Оцепень.
- За каюк перевертеню и не то отдадим, - согласился Очес. – Как искать и карать его думаешь?
- То не ваша забота! –гаркнул веселый разбойник и кивнул карлику. – А ну, золотник мой чумазый, принимайся за дело!
Только он вымолвил, а маленький урод в ответ снова захихикал и стал подергиваться, что-то неразборчивое лопотать и руками размахивать, будто мухи его донимают.
Всякое повидали на своем веку Моровой Оцепень и Васька Очес, а тут не по себе им стало.
- Чего этот недомерок тарандычит? Чего нам рожи корчит? - Заговорили одновременно атаманы.
- Этот золотник чумазый у самого персиянского царя служил, - пояснил Хап - Перепута. – Его басурманский владыка в золоченой клетке держал. Иногда заставлял гостей своих потешать, а иногда судьбу предсказывать. Если царь хотел о будущем врага своего дознаться, то самолично кормил карлика человечиной. Насадит на кинжал куски мяса – и в огонь. Прожарит и в клетку сует. А чумазый прямо с клинка раскаленного сдирает зубами угощение. Глотает да при этом верещит от ожогов и боли. Затем для чародейства и гадания приносят слуги царя черное молоко от белого козла. Подают его карлику в серебряной лохани, прикрытой шелковой тряпицей. Ибо нельзя ни христианину, ни басурманину смотреть на черное молоко…
Хоть и во хмелю были Моровой Оцепень и Васька Очес, а смекнули: брешет Хап-Перепута. Давно известно: ему соврать – все равно, что глазом моргнуть. Нет для него лучше забавы. А брехать он умеет красиво, даже те, кто знает, что не верят ему - заслушиваются.
Переглянулись Оцепень и Очес и твердо заявили:
- Людоедство совершать не дозволим. И так вдосталь грехов…
- И черное молоко от белого козла не знаем, где раздобыть…
- Может, твой персидский прорицатель и без этого перевертеня определит?..
Покачал головой Хап-Перепута.
- Людоедству я и сам не потакаю. А вот без черного молока не обойтись… Да я сам его сыщу. Главное - еще один уговор выполните…
- Какой уговор? – насторожился Моровой Оцепень.
- Для вас не маятный и нетяжкий, - как всегда, с улыбкой ответил гость. – Когда покараю перевертеня, отдаете мне на три дня свои дороги Переяславскую да Великую Владимирскую. Покуражусь-потешусь на них, а потом к Урал-камню отправлюсь.
Согласились Оцепень и Очес. Три дня – не три года. Пусть пошалит вволю вертопрах развеселый.
Не успели по рукам ударить атаманы, как люди Хап-Перепуты принесли в избу серебрянную лохань под черным шелком.
- Никому не глядеть! – предупредил гость. Подмигнул он карлику и велел: – Ищи облыжника, пса поганого, перевертеня - иуду!
Где раздобыл в «Воруй-городке» черное молоко приятель – ни Очес, ни Оцепень допытываться не стали: все равно соврет. Теперь они с любопытством наблюдали за карликом, веря и не веря в происходящее.
А убогий сбросил с лохани шелковую тряпицу и склонился над ней. Пошептал что-то неразборчивое, затем опрокинулся навзничь и стал выть, ногами, руками и головой по полу стучать.
- Э-э, да он у тебя припадочный? – разочарованно протянул Васька Очес.
Усмехнулся Хап-Перепута.
- Есть маленько… Язык не туды у него вертится, сам дергается, зато глаголит истину!
- Ну, и что он поведал? – с сомнением поинтересовался Оцепень.
- А то, что паскуда облыжная Чеглок раньше вас прибыл в «Воруй - городок», к заветному дубу. Откопал он зарытые ножи и велел мастеру своему клинок Панкрата Рябка почернить. Ясное дело – Чеглок сеял раздоры на ночных дорогах, резал наших братьев и присваивал их добычу.
- Искать будем погань! – рявкнул Васька Очес.
- Ответит он по нашим законам, как отыщем! – поддержал Оцепень.
- А чего искать, коли сидит он неподалеку, в своей потайной избе, в лесах за рекой Лобь, и вино который день подряд попивает. А вино то горькое, ни душу, ни тело не радует.
- Так поскачем туда и упокоим иуду! – предложил Оцепень.
Покачал головой Хап-Перепута.
- Оставайтесь на месте, братья-атаманы. Золотник мой чумазый сам к перевертеню покатит да покарает его по нашим законам.
Переглянулись Оцепень и Очес: как убогий недомерок справится со здоровилой Чеглоком? Но спорить не стали.
А синий карлик тем временем перестал дергаться, вскочил на ноги, скорчил напоследок рожу атаманам и – вон за порог.
«Гуляй, Русь вольготная!»
- Катись, катись, убогий, через глухомань неразглядную, тишь мертвяную, заставы неодолимые, по разбой - дорожкам, воровским свистом покрытыми. И пусть наше воровское солнышко тебе путь освещает!.. Да крути в руке, не переставая, свою «хлест–удавочку»… - заорал вслед ему Хап-Перепута и обратился к Очесу и Оцепеню. - То был мой наговор, а теперь выпьем, закадычники!..
Поднял полную чарку веселый разбойник.
- Во-первых, братья - буйны головушки, за товарищей наших погубленных! И пусть этот сказ будет не про нас!..
Опрокинул он чарку и покосился на лохань с черным молоком.
- Ты же говорил, что нельзя в него ни христианину, ни басурманину глядеть! – Вспомнил предостережение Оцепень.
Хап – Перепута махнул рукой:
- Мне можно… Есть у меня оберег от черного молока… - Веселый разбойник внезапно умолк и стал вглядываться в лохань.
Вскоре снова заговорил:
- Вот и добрался чумазый проныра до избы Чеглока. Суетятся людишки иудовы. Не спокойно у них на душе. Уже чуют близкую смерть своего верховоды, а понять ничего не могут…
Хотели было Очес и Оцепень, несмотря на запрет, тоже взглянуть, да Хап-Перепута остановил их.
- Давайте-ка, братцы, второй чаркой помянем Рябка!.. Пусть увидит гибель перевертеня и возрадуется душа Панкрата!..
Выпил Хап-Перепута и снова уставился на лохань с черным молоком.
- Вот и бочку с квашеной капустой людишки Чеглока в избу своему атаману катят. А в той бочке уже синий карлик затаился… - забормотал веселый разбойник, будто все увидел наяву.
Невдомек было Моровому Оцепню и Ваське Очесу, каким образом убогому недомерку удалось так быстро до избы Чеглока добраться да еще спрятаться в бочке. Но расспрашивать не стали. Колдовское дело – туманное: добрым разумом – не постичь.
- Вот и разбежались людишки. Один Чеглок в избе остался. В бочку заглядывает, за капусткой тянется, - опять заговорил Хап - Перепута. – Ить, попался иуда! Удавочка убогого недомерка уже шею захлестнула. Хрипит-хрипит пес окаянный, а ослабить удавочку не может. Вот и кровушка из глаз покатилась – и синий карлик от радости хохочет над убиенным…
Тряхнул головой Хап-Перепута, будто хотел отогнать наваждение. Снова поднял высоко свою чарку.
- Эх, пей-гуляй, Русь вольготная! Очищайся от иуд - поганых, сторонушка наша забубенная!.. Землица очумелая!.. Глядишь, и мы с тобой не пропадем!..
.............................Продолжение следует...............................
Таинственные версты Подмосковья
© Copyright: Вадим Бурлак, 2014
Свидетельство о публикации №214091700962
Свидетельство о публикации №214091700962
Рецензии