Два часа ночи...

Шерон Блейз

Скучно лежать в больнице. Мне пришлось как-то оказаться в подобной ситуации, в Хайфе в клинике «Кармель». На нашем этаже было два отделения: урология и неврология, куда меня, собственно и определили.

На вторую ночь моего пребывания в больнице в нашу палату положили маму моей подруги, Иду. Мы с ней по мере своих истощённых болезнями сил шкандыбали по коридору, опираясь друг на друга, и однажды даже доплелись до лифта, но тут же вернулись обратно, потому что в палату мы уже почти заползали, а не входили. Ида, плюхнувшись на больничную койку, протянула:  «Да, не герои мы с тобой», на что я ей ответила: «И ходоки тоже никудышные — во всяком случае до Ленина не дотащились бы».

Пока мы дефилировали по коридору до лифта, Ида заметила, что флиртануть здесь не с кем, потому что в нашем отделении все с нервами, а в урологии они своё, пардон, отписали лет пятнадцать назад.
Итак, нам оставалось три развлечения: завтрак, обед, ужин. Ах, да,  извините, забыла про четвёртое — врачебный обход.

На дворе месяц июнь, я и Ида в неврологии, рядом урология, по коридору шастают мужики в ночных рубахах в цветочек и с мешками в руках, в мешках у них... ну, вы поняли о чём я...

И тут (в больнице была такая возможность) одному из простатитников, как называла соседей Ида, дети и внуки решили сделать подарок: заказали телевизор с кучей каналов, в том числе и на русском языке.

Семёныч, как его называли товарищи по простатиту, был ещё весьма бодрым дядькой лет 65. И от полного безделья, а, может, ошалев от такого подарка со стороны любящих родственников, целый день смотрел фильмы. Повторяю, месяц июнь, и тематика развлекательных программ исключительно военная.

И вот, как-то, в одну из жарких июньских ночей из соседней палаты донёсся громовой голос, способный заглушить гул сражения: «Командование танковой бригадой принимаю на себя!» Мужики переполошились: «Семёныч, ты чего, какие танки? Ночь на дворе, два часа». Но Семёныча сейчас не смог бы остановить даже подлец Гудериан. И урологический комбриг, не просыпаясь, после лошадиной дозы снотворного, пошёл в атаку. Он диктовал приказы, кого-то обещал отдать под трибунал, кого-то грозился расстрелять, посылал свои танки по всем направлениям, и упорно шёл к победе. Но часа в четыре у него закончились боеприпасы, о чём он громко сообщил своим бойцам по палате. Те уже готовы были Семёныча скрутить в дугу и отнять у него танки, то бишь, разбудить любым способом, но он внезапно замолчал, видимо, устал или... застрелился. Мужики, ловя момент, завалились спать.

Утром к Семёнычу пришла жена. Соседи Семёныча поинтересовались профессией ночного танкиста, конкретно напрямую спросив, в каком звании Семёныч. Женщина удивилась и ответила, что Семёныч к армии никакого отношения не имеет, И вообще, у него плоскостопие. И работал всю жизнь бухгалтером на молокозаводе.

Когда супруга новоявленного маршала удалилась, мужики заспорили. Кто говорил, что в прошлой жизни Семёныч был Чингисханом, кто — Эриком Рыжим, кто-то задвинул про Наполеона, а кто-то шёпотом и оглядываясь помянул Сталина. Дело шло к ночи и урология боялась ложиться спать. Но, в конце концов, усталость и болезни сделали своё, и из палаты, где лежал танковый бригадир, доносилось только мирное похрапывание.

Ровно в два часа ночи Семёныч, судя по всему, проигравший вчерашнее сражение, был разжалован за это из маршалов в рядовые и поставлен на охрану стратегически важного объекта. Время от времени из палаты доносилось: «Стой, стрелять буду! Пароль!» Мужики уже не возмущались и не говорили: «Семёныч, ну тебя на… со своим паролем!» Судя по зловещему молчанию, урология готовилась к суду Линча и тайно  организовывала ячейки ку-клукс-клана на местах. И вдруг один, самый, наверно, догадливый, рявкнул: «Как на часах стоишь, разгильдяй, под трибунал отдам, сгною в штрафбате!!! Мааааалчаааать!» И Семёныч затих, опасаясь расстрела.

А вот на следующую ночь никто не спал благодаря мне и Иде. Накануне вечером я заметила, что койка Иды не поставлена на тормоз, и при каждом движении перемещается по палате. Надыбав под кроватью какие-то педальки, мы решили подавить на красную, думая что это и есть тормоз (была ещё и чёрная). Ну, мы и подавили. Койка ездить не перестала. Она просто наклонилась вперёд. После третьего «Дави ещё!» мы начали осознавать, что красная педалька — не тормоз. Окаянная кровать моталась по палате как Емелина печка, причём наклон её  по отношению к полу был уже градусов под тридцать.

Дело шло к ночи. Урология спала как убитая, дрых и великий полководец, расстрелянный двойной порцией снотворного, а мы с Идой всё колдовали над больничным ложем. Ну, и наворожили.

Ровно в два часа ночи (какое-то роковое время, не находите?) спинка кровати, сделанная из нержавейки и имеющая соответствующий вес, не выдержала такого крутого наклона по отношению к земной поверхности. С жутким грохотом эта деталь рухнула на пол, разбудив два отделения под нами, два отделения над нами, нашу неврологию и мирно сопящую урологию, а также Семёныча, спросонья закричавшего: «Вперёд, орлы, в атаку! Урааааааааа!»

На этот боевой клич примчались два медбрата. Угомонив атакующего Семёныча, и иже с ним, они зашли в нашу палату. Налюбовавшись досыта на Байконур (койка Иды напоминала ракету перед запуском в безбрежные дали космического пространства), и, подняв с пола двух хохочущих идиоток, они, давясь от смеха, аннулировали наш полигон, предварительно спросив, какого такого... лешего, в два часа ночи, эти конструкторы-рационализаторы делали с больничной койкой? Мы рассказали им про тормоз и Емелину печку. К концу рассказа хохотали два отделения, и больные и медперсонал. Громче всех смеялся Семёныч. До утра уже никто не спал.

На следующий день мужики из урологии провожали нас восхищёнными взглядами. Мы были круче Семёныча.