В йна лицарство Vive l ignorance! Да здравствует н
Изначально тематикус данного повествования должен рассматриваться как ratio sklerosis. Но с позволения нимф, я изменил прием выражения, дабы вернут ремиссию происходящего. Далее я попытаюсь вскрыть патологию данного, замечу творческого задания иным подходом. Возможно, нарушу этим вашу стандартную координацию в поиске традиционного ответа. Возможно, даже замедлю или ускорю совсем иную реакцию, которая локализировано с чувством очистительного обряда ожидалась. Разве это похоже на истерию? Совсем нет, атипичная опухоль? Нет. Но возможно такое звучание-впечатление вас будет еще долго преследовать и после прочитанного в этом катамнезе. Надеюсь, что оно кратковременно уменьшит или совсем избавить вас от интоксикации государством и его быстро распускающей психостении. В требовании от вас я не желаю ничего, но если желаю, то только отрицания. Я не Орфей, но подобен ему.
Исчезновение горизонта социального, стирает бытие как таковое. По крайней мере, его ощутимость и воздействие в чисто феноменологическом смысле. Кому хотелось видеть пыль социального, тот видел, во всяком случае — нечто между тенью и тенью. Не беспокойтесь, о тени социальной мне известно больше. Кому хотелось видеть пыль асоциального, тот видел, во всяком случае — нечто между цветом и цветом. Не волнуйтесь, о произволе социального цвета мне также известно больше. Анестезия бытийности не прекращает мелькать вне человека и потому ее чувство приходит с аллергическим опозданием социализации.
Проинтерпретирую выше сказанное тезисно:
Бытие, как купероз формы сходства и отождествление. Бытие, как замораживание оголенного тела социальным. Бытие, как диффузия социально-очагового симптома. Бытие, как поражение прогрессии «отходов» из аномалии социального. То есть бытие, которое здесь я выражаю социальным бытием, есть бытием органически зависимым от зараженного неким процессом поиска своего участка и имени. То бытие, которое постигло индивида на заражение слабоумным четверостишьем о гражданстве. Психоз гражданства относится к гомоаномальным идеям. И объясняется тем, что некогда чаще всего при разложении возбуждения возникает созидание нового, подверженного влиянию сознания, которое желает того или нет метаболически поглощает «удобрение» гражданства и всех последующих его морбидоизменений, которое было комой мага-государя. Получив такую злокачественную благодать, индивид обильно убивается своей историчностью и гордыней за такой подарок. Преобладающая в социуме гражданская «анорексия» творит гармонию в классификации и распознавании. Творит упорный отказ и утрачу быть апатическим к социальной небытийности, охваченного действием гражданства. Вследствие такого анорексического состояния и привязанности к ней — тормозится развитие. Конвульсивно отдавая предпочтение классическому «лечению» гражданством, индивид, выражаясь идеалистической мыслю Канта — априори гражданин, социального происхождения.
1) Бытие есть дефект происходящего, по части целебное сопричастие земли на облигацию ее либидности к индивиду.
2) Бытие есть выражение травмирующего, по части одухотворенного насильника — государства-отца.
3) Бытие есть катехизис-обряд по воздержанию от нарушения священного.
4) Бытие есть скорбота по утрате его наличия и дефицита гражданства, по части сострадание к заброшенности с реакцией на приватизацию болеутоляющего желания быть государствогенным.
5) Бытие есть формированием онто-фило-патогенеза.
Волочась за мифологическим лунным светом, который отпадал от умирающего государства, вы истинные потерявшиеся жуки. Жуки, которые приспособили себя к восприятию сизифовой катаракты. Жуки, которые движутся по направлению к государствовонию, но также и к его отмиранию. Отмирание, которого, будет не переносимым для вашего слоя. Доминирующее переживание, которое присуще нашему социум у— есть интуитивно пассивное колебание-шатание. Такое паркинсоподобное движение вскрывает ваше обаяние к консерватизму и к сохранению металлического концептуального утверждения в филогенезе. Социальный флаг-якорь, опыляет каждого человека на навязчивую боязнь потерять его блеск. Но неизбежное развитие и возникновение близости бытия предполагает гормональную измену и смесь социального бытия, тем самым принося забвение и усталость от национального нароста разъедая его мета основания. Если разуметь под гормональностю — купированного гражданским климаксом и крошечной определяющей все подальше развитие — земельным сознанием, точнее тот фетиш-объект к которому выделяется всеобщая метафизическая патрио-похоть, то смесью такого рода гормональности будет космополитический инцест. Это постает судьбоносной плацентой для сохранения бытия опровергнутого компенсаторной, теологической мыслью о том, почему вот-здесь-бытие ( оно же и бытье божье ) усилило свое кинетику и секрецию до уровня критического. Это должно предполагать событийное взаимоотношение между медленно протекающими историческими актами и их реверсивным затруднением в извергании из себя сублимированного бытия. Но вездесущим «фармацептам» общества неведома секреция бытия. Бытия, измененного социальной пометкой. Изменение образа бытия изменяет экзистирующего в нем человека. Оно играет с его половой активностью и пассивностью с его принадлежностью к тому или иному полу гражданства. Его отсутствие, как пола так и гражданства, то есть по сути одного и того же, придает индивиду в социальном понятии — социальную индифферентность и не зависимость от замкнутого пола гражданства. Смена пола, то есть гражданства, толи их отрицание вообще, активно действует на образования контрантисоциальных институтов синтезирующих бытие, растворяемое в социальном «эксПерименте».
Хотелось бы заново показать утраченную способность древних — захват изображения и захват от изображения. А именно вызывание того загадочно противного восприятия для «глубокомысленного» потока клептоманов индивидуальности, для тех представителей право-функциональной концепции «перводвигателя» общества у которых патологическая нехватка во всем окружающем духовного, у которых буквально вкусовая дезориентация в «плодотворности», но мистико-механизированое половое и речевое влечение к «плодовитости» всего деградированного — творческо-революционного восприятия. Того восприятия, которое наблюдается при стимулирующем растущем цветении эстетики эротико-созидательного разума и объема всякого поверженного и покалеченного чувствительным либидо к продвижению человеческого познания к периферии. Того восприятия, которое подавлялось «прогрессивной» позитивистской, критической линией комитета консервативных учителей приятной для «придворных» софистикой. Восприятие, против которого выступали особые подвиды — одиозные призраки философско-теологических и научно-политических компенсаторных гомоидей о развитии. Восприятие, которое связывали с оральной фазой развития. Восприятие, которое проклиналось извращением. Восприятие, которое называлось дефектоформирующим. Восприятие, которое умертвлялось — эрогенно настроенной к нему цензурой. Восприятие, которое накачивали «нейролептиками» под видом ласкательного, душеспасительного, но строгого по режиму успокаивающего — теолептика. Восприятие, которое мнимо амнезировалось, злоупотребильно отрицалось Государем и его шекспировскими типичными слугами. Вообще, то восприятие, которое противоречило «новой» господствовавшей флоре общества облагалось приговором. Приговором на не существование, либо на существование для рода и вида развития заблуждения. Восприятие, которое увлеченно причислялось к вредным и душегубным. Снискание которого стало обрядом. Последовательным и самостоятельным после «инертной пищи» в отношениях к его гносеологическому эффекту становился социум, таким же атипатичным и ригидным. Навязчивая идея преследователя была еще одним страданием против ( материализма, то ли любого другого вида антагониста) ; массами порождалась непереносимость, по отношению к противоположному восприятию. Создавались препараты — эзоповские побасенки, слабоумное мифотворчество, боготворное покровие непорочности их мировоззрения. Общество педантически порицало и угнетало революционный символ — пороком. Его необыкновенность толковалась побочно и инфекционно. То восприятие, которое порождало творческую революцию и крах движущих социумом идеологических буржуазных «фармацептов» человеческого сознания. Это восприятие, не было для них эффективным развитием общества, но его просачивание в отельную форму все равно пребывало и прогрессировало в человеке. Я не хочу сказать этим, что оно отделилось от социального, но оно им рождалось. Социальное сознания как отображение Социального бытия. И зерно притяжения находится в социальном догмате о прогрессирующем патриотизме. Патриотизм теперь не только осязательный, он тактильно ощутимый. Его телодвижения, мускулатура характерна витальному синдрому и высокой экзальтации. Такой патриотизм нацелен на достижение психотического нарушения/возбуждения в пробуждении к его зависимым компонентам.
По формированию доминирующего социального патриотизма занимались анакастические адепты семейно-наследственной идеологии по передачи и сохранению паралича частной собственности, так и передачи анатопизма стабильности и конституциональности онтологии . Или того топтания на месте возле могилы соплеменников с криком о поиске жительства потустороннего, но в такой же обстановки в таком же защитном экзоскелете как и их умершие предки-отцы давно вымершие. Судоржно кривляясь на развитие, они пытаются воскресить вымершую стадию развития, которая господствовала до конца летучего средневековья в полной идиллии с галлюцинаторно-параноидальным состоянием лицаря патриота. А также реактивной чувствительности к ее морбидо тенденциям. Чем есть мануфактурная особенность восприятия? Мне кажется, что ее аллегорически можно назвать катарактой восприятия, некой семантико-лингвистико-идеологической мишурой прогресса восприятия, лжепровидицей человечества забитой искаженностью. А в наше время тривиально маниакальное, идоло воспроизводительное, сфинксо приплодное ее фазо активная пассивность характерна проблеме носителя только способствует зарождению мелодии мышления, которое соответствует амузии и аритмии его постановки. Реагент и отражение как половая связь. Одна из главных созданных государством связей, между ним и обществом.Воздействие инструментального поля, независимого от образа и подобия его генезы избирает себе человеческую психику. Даже дедуктически вычисляет максимальные и минимальные проявления, исполняет роль избирательной формулы «произведения» на внимающего ему эйфоризированого человека.
Эксгумация токсического феномена незалежнасайдеров, связана с поражением традиций. Возможно, это есть только прото аддиктивной схваткой за судорожное размножение историко-анаболической депрессии. Смешанной депрессии с экстрактом размножения своей растворимости. Формы человека в человеческой колбе по перегону расстройств. Существование такой аффективной противоположности внутри обеспокоенного общества порождает дезориентацию и абстиненцию. Вследствие такой эластичности общество формируется в кишечник, который усваивает любое вводимое в него настроение.
Хотелось в дефиците рассмотреть генерацию созданного государством галлюциноза:
1) Мыльность кредита на бессмертие, аренда бессмертия.
2) Растворимость долга.
3) Разщепление чужого, антагониста.
4) Распыление собственности и земли.
5) Фибральные судорги по защите сумчатой ценности семьи.
6) Потребность собственности Другого.
7) Рабство феодального бессмертия, как крестьянство осеменяло традицию.
8) Увеличение комплексов, мелких напоминаний античности о морали и торговли социальным телом.
9) Оживление лаборатории гражданства.
Естественно, нужно исходить из реалий, чтобы достигнуть подобного. Нужно взаимодействовать с действительностью, а она как никогда истощенна рутиной классов, эксплуатации, диктата и пр. Нужно ослабить власть , убить фетиш власти, имущества, иерархии, гражданства, государства и et cetera. И пускай это звучит утопично, но ведь наступит время, Рыков со Сталиным в 1907 обвиняли Ленина в том же утопизме, утверждая, что в России революция пролетариата невозможна, что сначала она должна произойти хотя бы в Лондоне. Актуализируя свое восприятие фантазмами с чем-то материальным, с какой-то патологической субстанцией это есть период маниакальный. Но увы, какая-то импликация деллирия с действительностью все равно поражает наблюдателя реальностью происходящего. Но ничего, краска сойдет со временем, как и безумие, потом наступит период отрицания и кризиса. Оно уже наступает, вчерашние ультра-патриоты и милитаристы сегодня кусают локти и чувствуют беды войны на собственном анусе. Любое помешательство в конечном итоге приведет к логическому исходу. Рассматривая сине-желтую аффектацию, как синтез перегноя, она есть селитра для лучшего восхождения революционного потенциала угнетенного общества идей, на перегнившем национализме лучше вырастет перманентная революция. Пускай создают почву, культивируют грунт, в том числе буквально своим наследственно заболевшим патриотельцами, всплеск паразитирующего летучестю и стихийностью ретроградно-инфекционного соития к национальности.
Свидетельство о публикации №214091801748