Даль светлая. Глава1

Случилось так, что после окончания вуза  из тридцати человек нашей группы по распределению поехали едва треть от общего числа.  А из городских -  казанских - я была  единственной.

Диплом у меня был не красный, хотя хор/ов в нём было меньше, чем отл/ётов.
Это было знаком  свыше,  истолковала его по-своему:  не примыкай к общему ХОРу, а ОТЛетай   нибудь-куда.

Многие  из девчонок всеми правдами и  "залётами" повыходили замуж и всем чем можно  ухватились каждая за  свой «свободный» диплом, чем ещё раз подтвердили, что мы по-своему ощущаем сладкий вкус этого слова.
 
Деревенских  можно было понять: они  "хапнули" романтики в далёком детстве и теперь стремились к цивилизации поближе...
А у городских, наверное, не хватало здорового авантюризма...
В моём конкретном случае он был в наличии.
 
Мне, которая все двадцать три года прожила в Казани с родителями и при этом ещё  была  восемнадцать лет под неусыпным контролем любимой бабушки Вассы, захотелось встать на крыло, или, по-другому, упорхнуть в даль светлую.

Не то, чтобы у меня не было воздыхателей - были!   Даже предложения руки с  сердцем и другими сопутствующими органами, но когда ваше собственное сердце, упакованное  в футляр, на котором с девятого  класса прописано «до востребования»  и указано  имя адресата  «Саша Конькин»,  так и лежит на полке за ненадобностью, то вам прямая дорога – правильно - куда подальше.
 
Одна такая даль звала и манила множеством призывов и слухов, и носила весьма загадочное имя – Всесоюзная Ударная Комсомольская стройка КАМАЗ!  Правда звала она с 1969 года, я же услышала и поспешила на зов  шесть лет спустя.
Разница, я вам доложу, существенная.
 
Шестилетний ребёнок – это человек уже с определившимся характером и сам выбирающий  себе друзей.
Так и стройка…
У  неё уже были: лицо, характер, герои. Я опять опаздывала.

Набережные Челны были очень созвучны дали светлой. Романтика исходила от самого имени города.
Первое впечатление подтвердило мои ожидания.
Широкие проспекты, новые модели автобусов и трамваев, белые здания, пусть типовые, зато светлые - представляли картинку города будущего, который и в настоящем выглядел весьма симпатично. 
Не хватало зелени, зато была река (с воображаемыми челнами на берегу) и простор.

Подземные,  в светлом мраморе, переходы, над которыми гремели проезжавшие трамваи, создавали иллюзию приближающегося поезда  метро. 
Почти столица!
 
Большинство светлых многоэтажек – общежития, из распахнутых окон которых, перекрикивая друг друга, поют Высоцкий, Битлз, Челентано, Далида и Пугачёва.

Стариков в городе нет.  Они начнут подъезжать позже, когда строители обзаведутся детьми, а мест в детсады не будет хватать.

А пока: лица- молодые, шутки – озорные, условия – приемлемые.

И вот в такой город приезжает девушка в платье цвета нежной сирени,  бежевых босоножках с чемоданом в одной руке и фирменным тортом «Татарстан» в другой.
 
Современные  девушки  имеют характеристику в трёх измерениях.
В то время в параметры входили вес и рост.
Наша героиня была по тем временам среднестатистическая: рост 162, вес 57.
Нет, не худышка.
Внешность её одна из подруг охарактеризовала так: «Папа у тебя красивый, а ты на маму похожа, да?»
Другая сравнила с главной героиней итальянского фильма «Ромео и Джульетта» в  следующей интерпретации: «И кто сказал, что Джульетта красавица? Она на тебя, Людка, похожа».
 
Я истолковала слова подруг по-своему.
Если мою маму полюбил красавец – мой отец, значит и меня полюбит красавец  Конькин.   Мама с отцом счастлива – и я буду такой.
Если я похожа на Джульетту, то и любовь наша с Конькиным будет до гроба( тьфу-тьфу, с этим – последним -  торопиться не будем), то есть умрём в один день.

С девятого класса Саша Конькин  был моей иконой, сокрытой от посторонних глаз.
С ним, единственным из всех я не заговаривала первой, не смотрела в его сторону, но чувствовала спиной, когда смотрел он, не улыбалась ему, но глаза загорались, как только упоминалось его имя.   
Короче – он был избранным. 

В настоящее время экспонат в музее моей жизни несколько потускнел, но регулярные экскурсии по экспозициям ознакомили с ним всех, кто меня знает.   
Вот и ты, уважаемый читатель, теперь в их числе.

Сначала я попала в небольшую одноэтажную школу в поселке Суровка, который назывался временным, потому что жители его (в основном строители и монтажники)  обитали в старых деревянных домах или в вагончиках  в ожидании благоустроенного жилья.

Резкий запах свежей краски  заставил людей покинуть школу пораньше, и в полдень  она уже опустела.  Двери нескольких классов были открыты.

Навстречу мне вышел мужчина  под пятьдесят  в рабочем  затёртом халате  тёмно-синего цвета. Приняв его за завхоза,  я спросила, где мне найти директора.

В молодых глазах, какие   бывают у энергичных и добродушных людей, появились смешинки.  «Ни нада  нищава  искат.   Я директар», - ответил он с ярким татарским акцентом.  - Мансур  Халиловищ   -  миня завут.  А вы хто?»

Узнав, что  перед ним молодой специалист, прибывшая по месту направления, он пригласил меня в кабинет, который никак не был похож на кабинет директора.

Только портрет  вождя пролетариата на стене, стол и три стула указывали на то, что это не складское  помещение.   

Вдоль стены  стояли  большие картонные коробки, те, что поменьше, завалили  стол.  Мансур Халилович  вытер руки о тряпку с растворителем, ею же протёр один из стульев, предложил присесть, затем  просмотрел  мой диплом и сообщил, что завуч появится завтра, и оформит мне трудовую книжку.
 
«Щищас  нада  вам в общежитий  идти.  Эта сафсем   рядым.  Вон тот дом   щириз дорога. Щимадан  тижёлый?  Давай провожу».
И, подхватив мой  багаж,  он пошёл вперёд.
 
Общежитие  для учителей  представляло собой деревянный пятистенок.  Воду брали из колонки  -  ближайшая метров за сто от дома. Отопление печное,  дрова во дворе обычно кололи ученики старших классов. Туалет был на территории школы,  а школа , как вы помните, через дорогу.

В этом доме я стала третьей.
 
Ольга Николаевна – завуч-математик, двадцативосьмилетняя  ладная  девушка, вся в  веснушках на  круглом лице, очень смешливая, с химической завивкой на коротких волосах и в очках, которые носила больше для солидности, никогда и никому не призналась бы, что  приехала, как и все, за личным счастьем.
Это самое счастье она ждала каждый день. Но оно к ней что-то не спешило. 

Ольга  тщетно пыталась похудеть и даже начала курить тайком от всей школы,   пуская сигаретный дым в открытую печь или сени.

Ольга хотела казаться реалистом, но ее смех выдавал в ней романтика. 
У нее уже было «свое сложившееся мнение о мужчинах», основанное, как я поняла, на единственном неудачном опыте. 
Она старалась следовать моде, но вещи  выбирала добротные и недешевые.
Покупала хорошую косметику, но пользовалась только губной  помадой. 
 
Ольга всегда знала: сколько денег у нее в кошельке, сколько в общей кассе, и какие продукты закончились.

Елена Васильевна была прямая ее противоположность.

Во-первых, литератор, во-вторых, старая дева 39 лет, которая убивала наповал своей восторженностью. 
Невысокая,  худенькая,  с мелкими правильными чертами лица, хорошей кожей.

Мечта визажиста: из нее можно было сделать несколько разных красавиц. Но она оставалась "серой мышкой".
Воспитанная без отца, мамой - учительницей,  она при рассказе  закатывала вверх глаза, потом их  томно опускала  и  лукаво улыбалась.
В этом явно было кокетство.   

При виде мужчин она краснела. 

С родителями своих учеников  Елена разговаривала, не глядя  им в глаза. Она  преподавала в 5-6 классах. Представить ее среди старшеклассников было сложно.
 
 Всё лето Елена носила закрытое светлое шелковое платье чуть ниже колен,  нелепую панаму, белые носочки и босоножки. 
Белые носочки были в моде во времена молодости моей мамы.  Для меня это был фетиш, который в силу условностей я себе позволить не могла, но искренне обожала.
 
С Ольгой на тот момент они не разговаривали.  Затянувшаяся размолвка тяготила обеих, и мое появление было очень кстати.

(продолжение здесь:http://www.proza.ru/2014/10/20/214 )