Вымученный рассказ

     Мир тебе и покой, бедная родная
сторона моя! Как люди, некогда жившие
на тебе, знаю я, нуждались в покое,
хотя бы даже в смертном, как они
говорили, так и ты, помню я, нуждались
тогда в нем и, может быть, даже
и теперь ищешь его...
     Сквозь редеющий мрак...  увидел,
наконец, что все та же она, какою
я оставил ее много лет назад.

                А.И.Левитов (1835-?).
                Степная дорога днем.


Я призван был воспеть
            твои страданья,
Терпеньем изумляющий народ!

             Н.А.Некрасов.



     Иван Аркадьевич, которому на днях исполнилось девяносто лет, сидел в своем кабинете при свете настольной лампы и просматривал свои старые рукописи. Увлекшись, он не заметил, как в кабинет тихо вошла его жена Агриппина Ананьевна.
     - Милый, ты не спишь? - удивленно спросила она.
     - Что-то не хочется, - ответил он, откладывая бумаги. - Совершенно нет сна. Старость, видно...
     - Какая старость?! Вон ты еще какой бодрячок! - она погладила его по руке. - Другие в твоем возрасте совсем дряхлые старики, а ты работаешь без устали. Тебя что-то беспокоит?
     - С чего ты взяла? - он удивленно вскинул брови.
     - Э, дорогой, мы столько лет вместе, что живем одними думами.
     - Это верно, - согласился он. - Понимаешь, у меня такое ощущение, что я исписался. Не нахожу новых и интересных сюжетов. О молодежи писать не могу - я современную молодежь совершенно не знаю. Писать абы что, как это делают многие молодые писатели, не могу и не хочу...
     - Они мне напоминают молодых петушков, которые старательно кукарекают, но фальцет выдает из отроческий возраст и самонадеянность.
     - Вот именно. Сейчас их развелось столько, что своими незрелыми произведениями они завалили полки книжных магазинов. А сюжеты примитивны, как крик того петушка, о которых ты точно подметила - убийства, секс, шпионы, монстры и прочая нечисть. А еще появилась целая плеяда пишущих женщин. То, что они предлагают читателям - сплошной примитивизм, но накропав многие тома, полагают себя классиками, исходя из того, что коль много чего написано, то уже великий мастер! Точно так, как один из наших известных депутатов: накропал массу дешевых и бессодержательных книжонок и на этом основании затребовал себе ученое звание доктора философских наук. И что позорно - ведь присудили!
     - Ну, что касается женщин-писательниц, то здесь есть исключения, - заметила Агриппина Ананьевна.
     - Ты имеешь в виду Улицкую и Павлищеву?
     - Именно.
     - Да, это редкое исключение. Умные, серьезные, рассудительные с хорошим аналитическим мышлением. И язык у них не плох, очень неплох. Но и их при их жизни я бы не назвал классиками. Будущее покажет.
     - Уже половина первого. Ложись-ка спать - утро вечера мудренее.
     - Мудренее ночи, - поправил Иван Аркадьевич. - Ночью чаще всего кошмары снятся...
     Утомленный вчерашним долгим сидением за работой, Иван Аркадьевич встал только к обеду. Жену он застал сидящей возле книжного стеллажа и рассматривающей старый альбом иллюстраций русских художников.
     - С утра пораньше заинтересовалась изобразительным искусством? - с долей некоторого сарказма спросил он жену.
     - Проснулся? - спросила она, не отвечая на его вопрос. - Пошли кушать. Я приготовлю омлет с беконом.
     - Судя по времени, это будет у нас обед, - сказал он, посмотрев на большие настенные часы.
     - Не все ли равно, как это называть, - ответила Агриппмна Ананьевна, выходя на кухню. - Режим нарушаешь - вот что плохо.
     - Помилуй, матушка, какой режим у писателя? - сказал старик. - Сама-то давно ли встала.
     - Давно, - ответила она.
     - Что так? Не спалось?
     - Не спалось - задал ты мне задачку.
     - Это какую же?
     - Я вот о чем подумала. Современные писатели синтезируют два основных сюжета: приключения и любовную тему. Под приключениями чаще всего подразумеваются бандитизм, война, работа полиции, шпионаж и тому подобное. По сути, берутся за основу книги Дюма-отца, Сименона, По, Конан-Дойля и других. А любовная тема уже до костей обглодана тысячами писателей. И вот на этой новейшей псевдолитературе, выбрасываемая массово на книжные рынки, воспитывается, а точнее искусственно, целенаправленно и принудительно деградирует, нынешнее поколение. И крайне мало нашей, российской  исторической литературы, так необходимой для воспитания подрастающего поколения.
     - Ну, я бы не был столь категоричен, - возразил Иван Аркадьевич. - Появились довольно неплохие книги Натальи Павлищевой, Вадима Щукина, Семена Скляренко, Фаины Гримберг, Владислава Бахревского, Юрия Германа, Руслана Скрынникова. Анатолия Абрашкина, Владимира Егорова...
     - Я согласна, но все они пишут о каких-то конкретных исторических событиях и правителях. Но где книги о жизни и быте, скажем, крепостных крестьян, по сути, рабов? У американцев есть "Хижина дяди Тома", "Приключения Тома Сойера и Гекельберри Финна" и другие. А у нас ты можешь назвать хоть одну книгу о жизни крепостных под властью помещиков? Такую, где главным действующим лицом был простой подневольный человек? Откровенно говоря, я не припомню такого.
     - Я на вскидку могу припомнить разве что "Село Степанчиково и его обитатели" Достоевского да стихи Некрасова, - в раздумье проговорил Иван Аркадьевич.
     - Фонвизинское "Путешествие из Петербурга в Москву" не в счет - путешественник мимоходом проезжал, описал весь ужас, не вдаваясь вглубь быта, - поддержала его Агиппина Ананьевна. - Или вот еще тема: история перехода ариев- гиперборейцев с севера Европы на полуостров Индостан. Следы этого перехода совершенно очевидно проявляются на территории России...
     - Ну, это роман-исследование, - усмехнулся муж. - Боюсь, что моей жизни не хватит на его написание. А вот жизнь крепостных изнутри действительно интересная и малоосвоенная тема.
     - Мне представляется, что при раскрытии этого сюжета не стоит акцентировать внимание на древней терминологии, на описании сословий. Крестьяне тогда делились на государевых, монастырских или принадлежали помещикам и вотчинным служилым людям. Более всего страдали именно подданные помещиков и вотчинных служилых людей. Вот их и следует взять за основу, - сказала жена.
     - Да, только у А.С.Пушкина в "Дубровском" есть один эпизод издевательства, когда человека травили медведем. У Федора Михайловича Решетникова, современника Пушкина и Лермонтова, в "Подлиповцах" сказано, что "При своей бедности подлиповцы постоянно в долгу; с них требуют подати, но им негде взять денег, и на них растут недоимки с каждым годом". Вот о таких бедолагах сочувственно писали некоторые другие писатели XIX века, но их имена, к сожалению, практически неизвестны современной молодежи - в школах о них даже не упоминают. Скажи им, кто такие Александр Иванович Левитов, Николай Погодин, Решетников, Помяловский, Успенский, Лажечников, они только рот раскроют, не имея ни малейшего представления об этих талантливых писателях прошлого. А в общем ты права, - согласился Иван Аркадьевич. - И, чтобы содержание было понятно и интересно для современной молодежи, изложение следует вести на языке, приближенном к современному.
     - Кстати, в данном случае можно воспользоваться рассказами наших бабушек и дедушек - им свои родные более старшего поколения рассказывали о тех временах. А эта родовая память относит нас лет на двести назад - как раз к той поре, о которой ты можешь писать, - заметила Агриппина Ананьевна.
     - Ты права, - согласился с ней Иван Аркадьевич. - Да, кстати, а кем были твои пращуры? Хотя они, кажется, были мещанами?
     - Бабушка рассказывала, что ее дед служил в приказной палате - это что-то наподобие нынешнего судейского корпуса и нотариуса одновременно, - ответила жена. - Так что к крестьянам он имел опосредованное отношение. По крайней мере, бабушка ничего об этом мне не рассказывала. А вот твои предки, кажется, были крестьянами?
     - Да, мне бабушка описывала, например, интерьер крестьянской избы.
     - А о взаимоотношениях с помещиком?
     - Они были государевыми крестьянами. И все спорные вопросы - о наследовании, податях, разделе имущества, решали в суде. Естественно, о взаимоотношениях с помещиками речи не шло.
     - Придется тебе покопаться в нашей библиотеке, благо она у нас довольно обширна - материала найдется достаточно, - сказала жена.
     - Ну, взялся за гуж, не говори, что не дюж, - улыбнулся Иван Ааркадьевич.
     - Ты только с лесенки не свались, дюжий ты мой, - улыбнулась и Агриппина Ананьевна. - Работай, а я схожу в магазин - надо же труженика кормить.
     Ничего не ответив жене, Иван Аркадьевич подошел к книжному стеллажу и начал подбирать соответствующую литературу.

    
     Через несколько дней уединения, Иван Аркадьевич попросил жену прочесть часть написанного им рассказа. Удобно устроившись в кресле, Агриппина Ананьевна взяла рукопись и приготовилась читать.
     - Пожалуйста, читай не про себя - я хочу на слух определить качество написанного, - попросил муж.
     - Само собой, - ответила жена и начала читать, иногда задерживаясь, разбирая знакомый, но совсем не каллиграфический почерк мужа.


                "В крепости.

     Среди крестьян деревни Супонино Прохор, сын Прокопия Нестерина, считался мужиком степенным, хозяйственным, работящим, домовитым. По местным представлениям, дом у него - полная чаша, дети обихожены, а жена Наталья рожала едва ли не по ребенку ежегодно.
     - Справный мужик, - говорили о нем соседи, втайне завидуя ему.
     А завидовать было чему: отец Прокопия Прохор был взят в дом барина и служил у него чем-то вроде камердинера. Он отпустил пышные седые бакенбарды, носил ливрею и в этом виде даже староста Фома Нехлюбин несколько робел перед ним, оправдывая себя тем, что Прохор ежедневно общается с барином и мало ли что может наговорить ему. Потому и шло послабление и Прокопию, за что селяне его недолюбливали, но вслух неприязнь свою не выражали - неровен час пожалуется отцу, а тот барину.
     Да и как было не завидовать: именно Прохор выговорил у барина взять лес для пристройки в дому. Когда тот было заартачился, Прохор доходчиво пояснил хозяину, что семья у него растет, а значит, прибавляется число работников, платящих оброк.
     Надо сказать, что крестьянам деревень, которыми владел помещик Илья Степанович Бухмин, повезло с барином. Среди соседей-помещиков он слыл человеком серьёзным и прогрессивным, с соседями ладил, а жена его Феодора Власьевна нередко крестила у них детей, не брезговала дамскими вечерами, во время которых помещицы поигрывали в преферанс или штос на копеечку - скорее для интереса, чем для прибытка, обсуждали наряды, привезенные с ярмарок.
     Правда, поговаривали, что Илья Степанович был весьма неравнодушен к женскому полу. Да кто из нас не грешил, пребывая постоянно в своем захолустье. А брань, как известно, на вороту не виснет. Мало ли кто что скажет - сами не без греха.
     Страдная пора - самое напряженное время для крестьян. Только закончили с сенокосом - глядишь, поспевает рожь, овес, подходит гречиха, просо...
     В один из тех дней, когда солнце еще не выглянуло и-за леса, но небо уже стало светлеть, староста Фома обходил избы, созывая селян на работу в поле. Как велось исстари, косить и убирать рожь выходило все трудоспособное население, включая подросших парней и девчат. Слава богу, поле ржи примыкало вплотную к деревне, так что идти было недалеко.
     Прокопий, собираясь на работу, распорядился дочке Варе оставаться дома и приглядывать за младшими братьями и сестрами и за занемогшей матерью, находящейся снова на сносях.
     День выдался на редкость удачный - солнечный, и легкий ветерок приятно охлаждал разгоряченные лица косцов и баб, вяжущих следом за мужиками снопы.
     Оставшись за старшую, Варюшка подоила корову и выгнала ее к пастуху на выпас, наполнила колоду едой для поросенка, насыпала крупы курам, после чего погнала проснувшуюся малышню умываться, помогая помыть мордашки самым малым. Поставив перед ними горшок с кашей, пошла к матери спросить, надо ли ей что...
     Поручив более старшим братишкам и сестренкам приглядывать за младшими, схватила ведра и побежала к колодцу за водой.
     Доставая тяжелую бадью с водой из колодца, она краем глаза заметила, что старик Савва, живущий на отшибе и вышедший, видимо, погреть косточки на утреннем солнышке, встал и склонился в низком поклоне.
     "Чегой-то он? - подумала про себя девушка. - Ай, крепко, видать, скрутило деда".
     Но в этот момент из-за поворота дороги, делающей крюк перед деревней, показалась двуколка с сидевшем в ней барином.
     Варюшка испугалась было, что тот заругает ее за то, что она не в поле, но потом подумала: чай, не из-за лености осталась дома, а по нужде, чего же тогда ругаться-то?
     Благосклонно кивнув Савве, барин проехал мимо него и остановил лошадь возле Варюшки.
     - Ты кто такая? - спросил он ее. - Почему не узнаю?
     - Варя я, дочка Прокопия Нестерина, - с поклоном ответила девушка.
     - Внучка Прохора? Хороша! - барин откровенно любовался ей. - Так ты же совсем недавно была крохой. Ишь ты, как выросла да похорошела...
     Варя зарделась от похвалы и не знала, что говорить, что делать. А барин оглядел ее с ног до головы и тронул лошадь, направляясь в поле.
     Закончив очередной проход до конца поля, косцы присели отдохнуть, когда к ним подъехал барин. Оглядев скошенную часть поля, он удовлетвлоренно кивнул головой.
     К нему тотчас подбежал староста и с низким поклоном поприветствовал его.
     - Все ли ладно? - спросил Илья Степанович.
     - Слава богу, все идет чередом, - ответил Фома. - Урожай ныне отменный...
     - Добро, - кивнул головой барин. - Зерно не осыпается?
     - Нет, вовремя косовицу затеяли. Хотим закончить, пока вёдра...
     - Ну-ну, поспешайте. Да не давай особо отлёживаться народишку.
     - Никоим образом, время не то, чтоб бока баловать, - уверил барина Фома."


     Агриппина Ананьевна закончила чтение и отложила рукопись
     - Ну, как? - с нетерпением спросил Иван Аркадьевич. - Что скажешь?
     - Я так понимаю, что это вступление к главной теме, - ответила жена. - И в этой части ты описываешь общий фон, на котором будет развертываться основное действие.
     - Так и есть. И знаешь, я стараюсь уходить от штампов, которыми увлекаются некоторые писатели, в немалой степени для того, чтобы увеличить объем произведения, - ответил Иван Аркадьевич. - Конечно, можно было бы описать, в какое платье одета Варюша, распинаться о том, какие яркие цветы были на ее платке, как была стройна ее фигура и прекрасно лицо... Но не напрасно же говорят: краткость - сестра таланта.
     Агриппмна Ананьевна улыбнулась.
     - Чему ты улыбаешься? - недоуменно посмотрел на нее муж.
     - Я вспомнила Александра Дюма-отца. В то время издатели платили построчно. Так вот, для того, чтобы увеличить объем произведения, этот хитрец писал диалоги из одного-двух слов.
     - И тогда ушлые издатели стали платить не построчно, а за каждое слово, - рассмеялся Иван Аркадьевич. - Действительно, было такое...  Было время и у нас, когда платили за печатные листы, независимо от количества слов.
     - Я предлагаю, прежде чем продолжать, отдохнуть и продумать дальнейший ход сюжета.
     - Согласен, - ответил муж. - А то я что-то, откровенно говоря, немного устал.
     - Вот и хорошо, - согласилась Агриппина Ананьевна. - Тебе следует побольше гулять на свежем воздухе.
     Через два дня, отданных отдыху, Иван Аркадьевич снова засел за письменные стол, но жена строго дозировала время его работы, не позволяя писать более двух-трех часов, после чего следовал довольно длительный отдых. И непременно дважды в день - утром и перед сном - выводила мужа на часовую прогулку.
     Работа в таком щадящем режиме двигалась, но не так быстро, как бы этого хотелось старому писателю. Но как бы то не было, через неделю он предложил жене прочитать вторую часть рассказа. И как у них было заведено, Агриппина Ананьевна устроилась в кресле, одела очки и начала читать.


     "Варюшка, внеся в дом воду, со смехом рассказала матери о встрече с барином и разговоре с ним. Но вместо ожидаемой улыбки лицо женщины вдруг напряглось, она побледнела и схватилась за живот.
     - Беги за Семёновной, - прохрипела она.
     Перепуганная девушка выскочила из избы и побежала к соседке
     - Тетка Матрёна, мамка просит быстрей прийти к нам, - выпалила она.
     Пожилая женщина сразу все поняла и, собираясь, распорядилась:
     - Топи баню. Нужна теплая вода.
     - А что с мамкой? - растерялась Варя.
     - Рожать приспело, - ответила та. - Поспешай...
     Варя опрометью бросилась в сторону бани. А когда Семеновна привела туда мамку, сунулась было вслед за ними, но соседка осадила ее:
     - Ступай к малышам, успокой их. А я здесь одна управлюсь без тебя.
     Встревоженная Варя собрала возле себя обычно галдящих, а сейчас притихших, младших братьев и сестер и ждала, чем все закончится. Семилетний Федотка тихо сказал старшей сестре:
     - Я сбегаю за тятей?
     - Не надо, чай не первый раз - ответила Варя, погладив братика по голове. -Все будет хорошо. Успокой лучше Лизутку - ишь, расплакалась...
     Через какое-то время, показавшееся малышам вечностью, из бани вышли мамка с Семеновной, держащей на руках завернутого в чистые тряпицы ребенка.
     - Ну, с братиком вас, - соседка показала ребятам сморщенное красное личико новорожденного.
     Ребятишки потянулись было вслед за женщинами в избу, но Семеновна строго осадила их:
     - Неча вам там делать, гуляйте себе на солнышке. Я побуду с вашей мамкой.
     Работы в поле были закончены, но дел у крестьян не поубавилось - нужно было идти на подворье к барину на засолку капусты, грибов, огурцов.
     Здесь собрались едва ли не все  женщины и молодые девушки деревни. Возле погреба одни мыли и отпаривали дубовые кадки, закладывая в ним можжевеловые ветки и ошпаривая их варом (кипящей водой, - авт.), после чего кадку закрывали деревянной же крышкой. Другие отмывали гнёты - округлые камни которыми потом поджимают крышки на капусте. Третьи чистили и резали морковь и обмывали антоновские яблоки, готовя их к закладке в капусту. Четвёртые срезали зеленые листья с кочанов, откладывая их в сторону для кислых щей. Пятые резали кочаны и бросали их в большое деревянное корыто, вырезая предварительно кочерыжки и складывая их в большую лохань, возле которой крутились многочисленные ребятишки, которым взрослые время от времени давали очищенные кочерыжки как лакомство, и те с удовольствием ими хрумкали. Шестые рубили капусту тяпками в корыте, седьмые мыли огурцы, готовя их к засолке...
     Работа была не тяжелая, поэтому женщины веселились, перебрасываясь между собой шутками да прибаутками.
     При появлении на подворье барина все замолчали, а он, обходя работниц, присматривал за их тщением. Подойдя к Варе, моющей огурцы, он сказал:
     - Оставь, вытри руки и пошли со мной.
     - Куда, - недоуменно спросила девушка.
     - Для тебя есть другая работа, - коротко ответил он, направляясь в сторону конюшни.
     Варя недоуменно посмотрела на подруг, но те разом, словно сговорившись, опустили глаза и молча, даже как-то сердито, продолжали работать.
     Девушка, недоумевая, пошла за хозяином, изредка оглядываясь на подруг, но те словно ничего не замечали.
     Уже в самой конюшне барин вдруг повернулся к ней и повалил на сено. Женским чутьем она поняла, на какую работу ее позвали.
     - Не надо, я не хочу, - начала она отбиваться от рук, расстегивающих ей кофту. - Не надо, барин, не надо...
     А когда тот принялся задирать ей юбку, она в ужасе рванулась, извернулась змеей и выскочила наружу, вся растрепанная, в сенной шелухе, на бегу застёгивая пуговица кофты.
     Видя, что окружающие делают вид, что ничего особенного не происходит, а значит, защиты и сочувствия от них не дождешься, Варя опрометью кинулась домой. Вслед ей несся злой окрик барина, вышедшего из конюшни:
     - Ничего, сама еще приползешь, заставлю...
     Сердито оглядев работающих женщин, он обратился к молодухе, только что вышедшей замуж:
     - Лушка, поди сюда.
     Та, кого назвали Лушкой, замерла на мгновение, оглядела опустивших головы товарок и, словно на заклание, побрела в сторону конюшни. Через какое-то время она вышла наружу, красная от стыда и позора. Женщины же продолжали молча работать, словно они ничего не видели и ничего не произошло.
     Варя тем временем с плачем ворвалась в дом и бросилась к матери. Встревоженная женщина положила на постель грудничка, обняла дочь и с тревогой спросила:
     - Что случилось-то? Не плачь, расскажи толком.
     Обливаясь слезами и непрерывно всхлипывая, девушка рассказала, что с ней произошло на подворье у барина.
     - Не зря он приметил тебя у колодца, - сочувственно произнесла мать. - Теперь не отступится, пока не добьется своего. Котяра проклятущий...
     - Что же мне делать? - не прекращала плакать Варя.
     Подумав немного, та ответила:
     - Надо дедушку попросить, чтобы он поговорил с барином - все-таки столько лет у него в услужении. Может послушает старика...
     Вечером вернулся отец с заготовки дров для барской усадьбы. Жена кинулась было к нему с рассказом о беде, но тот остановил ее:
     - Наслышан уже.
     - Так что делать-то?
     - Не знаю. Может быть, поговорить со старостой?
     - Поговори, поговори, - затараторила жена. - Ведь не отстанет, проклятущий.
     - Не отстанет, - выдохнул мужик.
     Выглянув в окошко, Прокопий заметил, что к ним направляется староста собственной персоной.
     "Ну вот, на ловца и зверь бежит", - пробормотал он и вышел навстречу гостю. Жена Василиса прильнула к окошку, наблюдая за беседующими мужчинами.  По сердитому лицу Фомы она поняла, что разговор не ладится. И тогда она выскочила из избы, бросилась к ногам старосты и завопила:
     - Батюшка, Фома Фомич, Христом-богом прошу - не дай пропасть девке.
     Тот на мгновение растерялся от неожиданности, но быстро пришел в себя.
     - Полно, полно ползать-то, пыль собирать, - проворчал он. - И я не всесилен. Что я могу сделать?
     - Поговори с барином, али ему замужних баб мало, - продолжала голосить женщина.
     - Тьфу ты, глупая баба, - осерчал Фома Фомич. - Ей про Фому, она про Ерему. Чё я могу сделать, коль ему шлея под хвост попала? Подай ему Варюху и все тут... Дак коли я начну настаивать, так и меня со старосты попрут. И незнамо кого еще поставят. Вам это надо? Мне - нет...
     Женщина пыталась обнять сапог старосты, что-то невнятно бормоча. Прокопий поднял жену и со словами: "Пошли в хату. Нет тут у нас защиты", - повел в дом.
     Посмотрев им вслед, староста покачал головой и, согнувшись, побрел прочь.
     От горя Василиса слегла и у нее пропало молоко. Но, слава богу, в деревне нашлась кормящая мать, согласившаяся на время подкармливать и их сынишку.
     Варя практически не отходила от матери и плакала вместе с ней. А на следующий день пришел дед Прохор в каком-то рубище и, сев на лавку,  коротко объявил:
     - Прогнал меня барин. Кинулся я ему в ноги, стал просить за Варюху, он меня и выгнал. Да еще грозился выпороть на конюшне.
     Услышав это, Прокопий что есть силы ударил кулаком по столешнице, обхватил голову руками и то ли завыл, то ли застонал.
     - Я ему красного петуха подпущу, - с трудом выдавил он из себя.
     - Ты не горячись, - остановил его отец. - Ну, спалишь ты усадьбу, а самого упекут на каторгу. У тебя ребятишки мал мала меньше, с кем их оставишь? Пропадут... Ты погодь, я ужо схожу к барыне, авось она словечко замолвит.
     - Сходи, батюшка, кинься ей в ноги, упроси, умоли, - запричитала невестка. - Не по-христиански он поступает, не по-божески!
     - Ты сырость-то не разводи, - урезонил ее Прокопий. - И без твоего воя тошно.
     На следующий день ближе к полудню Прохор надел чистую рубаху, помолился перед образами и направился к помещичьему дому. Прислуга, признав его, вежливо поздоровалась с ним и пропустила в покои барыни.
     Но та почему-то сидела на кухне за столом, на котором стояла бутылка с вином и немудрящая закуска. Было заметно, что она слегка пьяна.
     "Не вовремя я пришел", - мелькнуло в голове у старика, да делать нечего.
     - Матушка, кормилица, - начал было он, но барыня не дала ему договорить.
     - Здравствуй, Прохор, - поздоровалась она. - Знаю, с чем пришел, да только помочь тебе не в моих силах. Сама не знаю, что делать с собой, как быть.
     Помолчав, она грустно усмехнулась:
     - Барыня! Была барыня, да вся вышла. Такая же крепостная, как и ты. Не пожаловаться, не убежать - словно в узилище. Разве что продать меня нельзя. Выпить хочешь?
     - Спаси бог, матушка, - отказался старик. - Не до пития нам теперя...
     Поклонившись барыне, пятясь задом, он вышел из кухни и побрел к себе домой, на ходу вытирая слёзы..."


     Агриппина Ананьевна сняла очки, протерла глаза и отложила рукопись.
     - Что-то не понравилось? - встревоженно спросил Иван Аркадьевич.
     - У меня такое ощущение, что ведешь к трагической развязке. Ты не сводишь все к шаблону? - в раздумье проговорила она.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Не все же помещики были безжалостны к своим крепостным. В конце концов, их благополучие напрямую зависит от его подневольных.
     - Я думал об этом. Но ведь в те времена крепостной был, что раб - его можно было продать или обменять на борзую. Как у Гоголя в "Мертвых душах". Ты вспомни Салтычиху, сколько людей она погубила. Безусловно, не все помещики были садистами, но и самодуров среди них хватало. Конечно, были и примеры иного рода...
     - Ты имеешь в виду взаимную любовь графа Шереметьева и его крепостной актрисе Прасковьи Жемчуговой?
     - Да, но это едва ли не единственный случай в нашей истории. Но представлять сюжет в таком слащавом виде я категорически не хочу - не типично.
     - Может быть, ты прав, - согласилась жена. - Подлых поступков со стороны помещиков, наверное, было значительно больше. Ну, да ладно. Я советую тебе сделать перерыв в работе. Отдохни...
     - Ты права, заодно надо обдумать дальнейшее развитие сюжета, - согласился Иван Аркадьевич.


     Стояли солнечные дни бабьего лета, и супруги в полной мере воспользовались прекрасной погодой, ежедневно гуляя в парке. Но сюжет финала не оставлял его и он постоянно возвращался к нему во время долгих прогулок на свежем воздухе.
     Уже дома, когда Иван Аркадьевич садился за рукопись, Агриппина Ананьевна попросила мужа:
     - Я прошу тебя, будь осторожен. Когда подойдешь к кульминации, следи за своим состоянием  Вспомни Максима Горького: когда он писал, я запамятовала, то ли "Жизнь Клима Самгина" или "Фому Гордеева", он настолько вжился в образ героя, что потерял сознание и упал со стула. А у тебя сердце слабое.
     - Хорошо, - пообещал Иван Аркадьевич.
     - Смотри, не вздумай оставить меня одну, - сказала жена. - Я пока схожу на рынок и приготовлю обед.
     По ходу приготовления обеда Агриппина Анантевна время от времени заглядывала в кабинет мужа. Тот увлеченно писал, ничего не замечая вокруг себя и только изредка проводил ладонью по лбу. Когда же она закончила с делами и вошла в кабинет, Иван Аркадьевич сидел, откинувшись на спинку кресла и держался за сердце.
     - Ванечка, что с тобой? - встревожилась она.
     - Ничего, ничего, сейчас все пройдет, - слабым голосом проговорил он.
     - Нельзя же так, я предостерегала тебя, - засуетилась жена. - Сейчас я дам тебе корвалола и приляг.
     Иван Аркадьевич послушно выпил неприятное лекарство и прилег на диван. А Агриппина Ананьевна присела на стул в изголовье мужа и стала поглаживать бессильно лежащую кисть его руки.
     Незаметно для себя Иван Аркадьевич уснул. Тогда женщина тихо встала, подошла к столу, взяла свеженаписанную часть рукописи, устроилась подле окна и начала читать...


     "Упершись взглядом в землю, согнувшись, Прохор медленно и трудно брел по деревенской улице. Дойдя до перекрестка дорог, он вдруг остановился и, подумав немного, свернул на дорогу, ведущую в соседнюю деревню Поромово, отстоящую от Супонина в двух с половиной верстах. Там находилась небольшая церковка и служащий при ней игумен отец Илизарий - старик степенный и обстоятельный, который, по разумению Прохора, мог дать дельный совет, а то и помочь в постигшей семью беде.
     Увидев, что дверь в церковь закрыта, Прохор направился к избе игумена, тем паче, что она располагалась рядом с храмом.
     Потоптавшись под окнами, Прохор решился и окликнул:
     - Отец Илизарий, ты дома?
     В окне появилась бородатая физиономия священнослужителя. Ни слова не говоря, тот кивнул головой и вышел к прихожанину.
     - Ты что ли, Прохор? - узнал он гостя и благословил его. - В церковь пойдем? В исповедальню?..
     Гость отрицательно потряс головой. Видя его угнетенное состояние, игумен проговорил:
     - И то правда. На свежем воздухе как-то приятней для телес. А то скоро начнутся ненастья, а там через недолгое время и зима заявится.
     Прохор поднял слезящиеся глаза на священника.
     - Молчай, - хмуро сказал тот. - Все знаю. Наслышан. Что тут поделаешь? Господа над нами свыше поставлены, тут мы не вольны. А нам остается только послушание. А грехи... За грехи наши Господь взыщет. Все он видит, за все спросит...
     Игумен еще что-то говорил, время от времени крестясь, но Прохор уже не слушал его - он понял, что и здесь защиты ему не найти.
     Собравшись с силами, он встал, поклонился дьяку и побрел в свою деревню. А  Илизарий тяжело вздохнул и, глядя вслед удаляющемуся старику, покрестил его в спину.
     Прокопий, обеспокоенный долгим отсутствием отца, увидел его издалека и поспешил ему навстречу.
     - Ты где обретался? - спросил он. - Никак в церковь ходил? Илизарий обещал помочь?
     - Обещал... молиться за нас, - старик махнул рукой и смазал слёзы рукавом рубахи.
     - Ну да, - пробормотал сын. - Он кормится от барина, чего тут было ждать?
     Остаток дня прошел в полном молчании. Обычно шумливые ребятишки сгрудились перед домом и сидели тихо, словно мыши. А когда легли спать, взрослые никак не могли уснуть - в головах постоянно ворочались тяжелые, словно булыжники, и нерадостные мысли.
     Утро принесло новую напасть. Услышав тележный скрип, Прокопий вышел из избы. В их сторону двигались две порожние подводы, а впереди их степенно брел староста Фома Фомич.
     У избы Нестериных обоз остановился, староста подошел к Прокопию и, не глядя на него, произнес:
     - Вот какое дело, Прокопий. Барином велено брать с вас оброк не с числа работников, а с числа едоков. Так-то вот.
     Прокопий даже задохнулся от неожиданной вести.
     - Да как же так? У меня их семеро по лавкам. Чем я их кормить-то буду?
     - Не знаю, - вздохнул староста. - Велено так...
     Услышав эту новость высыпавшее на улицу семейство застыло в ужасе, а Василиса кинулась старосте в ноги и, обняв его сапоги, завыла:
     - Не погуби, родимый. Чай вымрем до единого с голодухи, чем нам мальцов-то кормить? Пожалей сиротушек, ай ты нехристь...            
     Фома Фомич отступил назад, но Василиса ползла за ним, цеплялась за ноги и продолжала вопить.
     Глядя на разметавшуюся мать, в голос заревели и дети, а Прокопий сжал кулаки и шагнул было к старосте. Но отец повис на нем, уговаривая:
     - Не замай, не бери греха на душу, он такой же подневольный, как и мы!
     В это время из избы вышла Варя. Лицо ее было белым, как снег, взгляд какой-то отсутствующий. Подойдя к старосте, она тихо, но твердо сказала:
     - Оставь нас. Я пойду к барину.
     Мать тут же замолкла, глядя снизу на дочь.
     - Доченька, - только и смогла она сказать.
     Варя тем временем обошла старосту и медленно направилась к господскому дому.
     - Господи, что же такое деется? - пробормотал Прохор, осеняя себя крестным знамением.
     Фома Фомич, играя желваками скул, замер, глядя вслед удаляющейся Вари, а потом снял картуз, махнул рукой возчикам - езжайте, мол, отсель, и молча побрел в сторону своего дома.
     Семья смотрела, как удаляется их Варюшка, до тех пор, пока она не скрылась за последней деревенской избой. После этого, не сговариваясь, все ушли в избу и сидели тихо. Говорить было не о чем. Только, прижавшись к мужу, тихо всхлипывала Василиса.
     Уже вечерело, когда сидевший у окна Прокопий заметил медленно бредущую дочь. Головной платок она держала в руках, волосы растрепаны...
     - Возвращается, - почти простонал он и начал было приподниматься, но Василиса сердито сказала:
     - Сиди, здесь мать нужна.
     Прокопий видел, как жена подбежала к дочери, обняла ее за плечи и повела куда-то за избу.
     Возле амбара она усадила дочурку на лежавшее возле ворот бревно и начала успокаивать ее:
     - Не переживай, ничего страшного не случилось, жизнь на этом не кончается. Многое пережили, переживем и это...
     Варя сидела с каменным лицом и, казалось, не слышала мать.
     А та лепетала что-то ласковое и успокаивающее, гладя дочку по голове, по плечам, а потом сказала:
     - Сейчас мы истопим баньку и ты смоешь с себя эту грязь. Ты посиди, я мигом - скажу отцу, чтобы он баней занялся, а тебе принесу свежую одежонку. А эту мы спалим. Ты только дождись меня, обязательно. Слышишь...
     Она встала и опрометью кинулась в избу.
     - Быстро протопи баню, - кинула она мужу, а сама полезла в сундук за чистой одеждой.
     Прокопий поспешил к бане и начал растапливать печурку, подкладывая под дрова сухую бересту. Когда огонь разгорелся, он зачерпнул ведром воду из стоявшей тут же бочки и опрокинул ведро к котел. Потом нагнулся, чтобы зачерпнуть второе ведро и вдруг услышал со стороны амбара страшный, душераздирающий крик. Он сразу узнал голос жены:
     - Варюшка, доченька!    
     Бросив ведро, он кинулся к амбару, откуда и донёсся крик, а сейчас были слышны только горькие причитания Василисы.
     Ворвавшись внутрь, он увидел распростертую на полу в луже еще не запекшейся крови дочку. На горле ее зиял страшный рубец, из которого какими-то комками выталкивались сгустки, а рядом валялась окровавленная коса.
     Ногой отбросив ее в сторону, он рухнул на колени рядом с плачущей женой, одной рукой обнял ноги дочери, а другой сжатым кулаком непрерывно колотил по земляному полу амбара и хрипел:
     - Доча-а-а! Доча-а-а... Варюшка...
     А потом из его горла стал вырываться какой-то звериный рык...
     В дверном проёме сгрудились все их ребятишки и дед Прохор, с ужасом взирающие на мертвую сестру и рыдающих отца и мать".


     Агриппина Анганьевна неторопливо собрала листы рукописи, вытерла глаза концом фартука, поднялась, положила бумаги на стол и присела рядом со спящим мужем.
     "Боже мой, - думала она про себя. - Неужели такое было возможно? А, впрочем, почему бы и нет? По сути, помещик распоряжался крепостными, как своей собственностью, как истинный рабовладелец. И ведь это было совсем недавно - всего-то полтора столетия назад. И мы еще считаем себя цивилизованными людьми!"
     Она посмотрела на мужа. Иван Аркадьевич спал, только изредка вздрагивали руки и иногда на лице появлялась горькая гримаса душевной боли - он продолжал жить в написанном им рассказе.
     "Больше никогда не позволю писать ему ничего подобного", - твердо решила про себя Агриппина Ананьевна.