Гл-9 Лена

    Александр Никитич заглушил мотор, взял в руки весло и направил нос лодки по течению. Полноводная Лена, грациозно изгибаясь могучим телом, бережно подхватила казанку и осторожно понесла подальше от людских глаз.
Задумчивый и тихий наедине с собой он преображался рядом с могучей рекой: снова ощущал себя маленьким – маленьким и счастливым. Река переносила его в то время, когда вся семья была вместе, когда были живы отец и мама.
На утренней зорьке Лена заботливо укутывала Саню мягким облаком плотного тумана. Как когда-то мама среди ночи укрывала пуховым одеялом, успокаивала тёплым поцелуем, усыпляла. В полудрёме Санёк чувствовал прикосновения тёплых маминых рук. Они обнимали, прижимали маленького Саню к маминой груди, мамины губы шептали нежные слова и целовали, смешно щекоча нос и щёки.
    Александр Никитич помнил запах мамы. Мама пахла парным молоком, свежим хлебом и… мамой. Он помнил голос отца и голос мамы, их любовь, заботу и повседневные напутствия. Волшебная река знала о нём всё, ей было под силу вернуть Александра Никитича в его, Санькино, счастливое детство.
Глядя в тёмные воды могучей реки, долгими днями оставаясь наедине с ней, он удивительным образом стал ощущать себя её частью. Это ощущение причастности к первозданному величию реки помогло Александру Никитичу побороть в себе чувство ущербности, своей неполноценности. Поначалу ему было не по себе от того, что он, калека, нарушает вековую гармонию реки. Зато сейчас он с гордостью осознал, что стал частью этой самой гармонии и почти не калекой.
    Горячие слёзы обжигали веки: они будто вымывали из памяти очертания жутких картин затихшей войны. Санёк понимал, река помогает ему вернуться с войны, вернуться к мирной жизни. Он полюбил мудрую реку, она платила тем же. У них появились свои большие и маленькие секреты. День ото дня их отношения из приятельских в начале постепенно переросли в нечто такое… и «оно» с непреодолимой силой влекло их навстречу. Они спешили друг к другу – скучали, мучились врозь. Такая любовь только в радость, без неё белый свет не мил. С новой силой Александр Никитич полюбил и тайгу: другими глазами глубоко всматривался в синие дали, любовался.
    В половодье тайга весёлой ватагой сбегала к самой воде, окуная в прохладные воды лохматые лапы. Умывшись, возвращалась, чтобы с вершин синих сопок острыми макушками царапать набрякшие старым снегом серые облака. Освобождая тем самым небо от весенней слякоти и заодно наполняя живительной влагой прекрасное тело реки.
    С детских лет Санёк знал тайгу, вырос на реке, а вернувшись с войны, будто заново прозрел. Стал замечать каждую мелочь, любовался, казалось бы, давным-давно знакомыми вещами: близко разглядывая цветочек, травинку, листочек… муравья, бабочку, стрекозу... шебутную птаху. Разговаривал с ними, выручал, если какая угодит в паутину или шлёпнется в воду. Искал что-то, пытался понять. Ночи напролёт всматривался в глубину звёздного неба. Однажды ему показалось, что разглядел… неожиданно расступилась темень… но что там возникло, не объяснить... Показалось, что там, в глубине, этого непонятного так много... и оно никогда не оставит его в покое: будет вползать в голову, в грудь, смущая своей непонятностью, отвлекая от простого, привычного.
    А ещё на реке в нём поднималось свежее, тёплое чувство, охватывало душу и очищало её от повседневной житейской скверны.
– Там тоже жизнь! – был уверен Санёк. – Муравьи, жучки, стрекозы и, конечно, люди – похожие и непохожие на людей. Вот только любви у них намного больше. Любви и правды. Небеса из неё и состоят: из любви и из правды. Какая это благодать, когда рядом нет людей! Ни звука вокруг, ни души! Всплеск воды, стук камешков на перекатах, свист пикирующего вальдшнепа, перекличка гусиного клина не в счёт!..
С замиранием сердца всматриваясь в синеву бездонного улова, любуясь красотами тайги и молясь, – не опасаясь, что за тобой наблюдает кто-то чужой, – он поневоле обретал внутреннюю свободу. Санёк постепенно успокаивался: он сживался с действительностью, креп сердцем, здоровел душой. Мешали память о «непонятности», о её необъяснимости. Но жизнь брала своё…
    Река Лена – полноводная, степенная, не признающая человеческой суеты, – раскрывала перед ним такие красоты, что внутри у Сани, будто после многолетнего испепеляющего зноя, наконец-то, хлынул долгожданный и спасительный ливень. Перемешавшись в живительном потоке, кровь быстрей и быстрей заструилась по жилам, разгоняясь сильными толчками окрепшего для новой жизни сердца.
    Александр Никитич научился по-новому – не так, как раньше, до войны, – примечать и ценить красоту и величие реки. А сквозь синюю с позолотой тайгу он разглядел и то, что казалось давно утерянным и утратившим всякий смысл. Он разглядел себя… выздоровевшим. После таких видений жизнь наполнялась иным смыслом, простым и поистине важным. Она вспыхивала золотой зарницей, манила длинновласой русалкой, озорно смеялась, предсказывая розовощёкое счастье, черноокой цыганкой.
Мысли рождались чистыми; они текли плавно, не натыкаясь, не наскакивая друг на друга, не рассыпаясь и не теряясь в закоулках сознания. Мысли успевали сложиться в мечту, а мечта – в желание любить. Так и случилось – Александр Никитич влюбился!
    Впервые после возвращения с фронта он мечтал о семейном счастье. Вспомнил, как после выписки из госпиталя долго стоял у проходной в раздумье – куда податься? Решил отправиться к любимой единственной сестрёнке в Киренск. Больше недели добирался до затерявшегося в сибирской тайге городка. Сестра встретила очень радушно и так участливо и тепло отнеслась к его никудышному состоянию, что Санёк поклялся себе: «Выживу во что бы то ни стало… выживу и буду счастливым!».
    На его счастье племянница, сестрёнкина дочурка Кларочка, оказалась настоящим ангелом. От своего «покалеченного дядечки» она ни на шаг не отходила. Вполне успешно вошла в роль персонального доктора и без всяких поблажек для себя, а тем более для героя-дяди, исполняла эту роль. Регулярно, тщательнейшим образом, Кларочка массажировала раненую руку и внимательно следила, чтобы и дядя не ленился, и тоже регулярно выполнял специальные упражнения, прописанные доктором Лукой. Кларочка так рьяно взялась исполнять свои обязанности, что по ночам Александр Никитич частенько, в прямом смысле, лез на стенку от боли в заштопанных сухожилиях и мышцах. А Кларочка тут как тут – спешит со своими волшебными компрессами, настоянными на целительных травах. Травы собирала сама, вместе с местной знахаркой, тётей Полей. И что удивительно: рука медленно, но верно шла на поправку. Рука оживала!
    Будучи заядлым охотником, Александр Никитич никак не мог приноровиться стрелять с левого плеча. Как только он ни приспосабливался – ни в какую. А тут, на последней зорьке, когда табунок уток просвистел над самым ухом, ружьё само собой «прыгнуло» к правому плечу, и он навскидку срезал двух шилохвостей. Растерявшись и не веря в случившееся, он несколько мгновений сидел как заворожённый, глядя на запястье. Потом закатал рукав гимнастёрки и стал целовать руку, приговаривая: родная, дорогая, живая… живая. Спасибо тебе, Господи! Спасибо тебе, Лука!
    В этот самый миг он впервые представил Наталью Петровну рядом с собой. Представил на всю жизнь, навсегда. Александр Никитич смеялся, плакал и, кажется, пел…