Судьба играет человеком

Повесть

Посвящаю родному городу Тюмени.

1. Сибирский плен
Отто так и не мог понять, как он попал в плен к русским.
...Он родился в 1923 году в Саксонии, в городе Майсене
на Эльбе, в семье среднего торговца, державшего свой магазин по продаже хрустальных изделий. С малых лет ему вдалбливали в голову, что он сын вели158
кой Германии, высшая раса человечества, и он обязан отдавать все свои силы и помыслы для утверждения себя на данном этапе истории.
А когда Гитлер, утвердившись в высшей власти, безапелляционно заверял свой народ, что ариец и только ариец будет возвышаться над остальным людом и даже над всем миром, Отто раз и навсегда утвердился в этой ипостаси.
А его отец, Карл, теперь частенько поговаривал, что у него будет не один магазин, а целая сеть. Под всем этим радужным впечатлением, при достижении 16-летнего возраста, сын Карла добровольно вступил в «Гитлерюгенд».
Когда началась война, он ещё продолжительное время находился в тылу, но первые успехи немецких
войск, что оккупировали чужие территории, не давали молодому солдату покоя. В его юношеском сознании рисовалась всеобщая скорая победа, где он будет отмечен не только званием, крестами, но и обещанными владениями.
Однако судьба рассудила иначе. Он, как и его все сверстники, теперь уже срочно понадобились фронту.
И вот Отто, рядовой солдат, наскоро обученный мало-мальски артиллерийскому делу, был направлен в 6-ю армию, которой командовал сам Ф. Паулюс. Его определили наводчиком танкового орудия. При направлении Отто в действующую армию такого авторитета,
напутствовали: «Ты должен быть в первых рядах бесстрашных героев и будешь победителем. Ты войдёшь в очень значимый город для советских людей – Сталинград. Вот там ты приобретёшь для
своей Германии великую русскую реку – Волгу. А затем
и весь Кавказ!»
Но судьба снова распорядилась иначе. Отто, не видав прежде такой суровой зимы, весь январь 43-го страдал, как и его собратья, от сильных холодов. В это же время началось ожесточённое наступление советских войск на позиции 6-й армии. Но где было знать молодому немецкому парню, что их гибель неизбежна, ведь он слушал постоянные сводки, в которых Гитлер самонадеянно заявлял: « 6-я армия останется там, где она сейчас! Это гарнизон... и я деблокирую их во время весеннего наступления». А Кейтель, полностью поддерживая слова Гитлера, добавлял:
« Мой фюрер! Не оставляйте Волгу!» *
И вот всё случилось неожиданно, как для Отто, так и для танкового взвода, в котором он служил. Взвод, уклонившись от лобового удара советских танков, спешно отступил на 5 километров и укрылся в небольшом
перелеске. Когда же наступила ночь и стало совсем холодно, немецкие танкисты соорудили небольшой
костерок, чтобы его не было далеко видно, и можно было как-то согреться. Достав галеты и консервы из сухого пайка, стали насыщаться. Чуть повеселели и даже улыбались. Но откуда ни возьмись их внезапно окружили советские солдаты в белых маскхалатах, со словами: «Ханды Хох!»
Всё произошло быстро, чётко и неожиданно. Через
полчаса пленных доставили в штаб разведроты. Видимо, нужны были свежие разведданные. А так, как ценных показаний, кроме: какой они части, кто их командир, они дать не могли, в силу незнаний
таковых деталей, их потом и направили на сборный пункт для дальнейшего этапирования.
Отто очень переживал такой момент в своей жизни.
Он думал, что только он будет презираем своим народом, за не выполнение тех задач, что ставил перед ним фюрер.
Откуда же ему было знать, что «с 10 января по 10 февраля... взято в плен свыше 91 тыс. немецких солдат и офицеров, в том числе более 2500 офицеров и даже 24 генерала, не говоря о командующем 6-й армией, Ф. Паулюсе!» *
Через две недели Отто вместе со своими соотечественниками
– неудачниками находился в телячьем вагоне ж.д. состава, который вскоре всех и доставил в сибирский город Тюмень. Сибиряки приняли их молча, настороженно, но не со злобой, как этого ожидали немцы, а с немым упрёком в глазах. Весь этап разместили в старой казарме, одиноко стоявшей на окраине города. Место это было обнесено колючей проволокой, и по углам периметра стояли сторожевые
вышки, где несли службу бойцы внутренних войск.
Однако такой строгости режима, как было в гитлеровских
концлагерях, не существовало. Для каждого
предназначено место для ночлега, пищу они принимали по распорядку и голодом их не морили. По зоне пленные перемещались свободно, и, находя своих земляков, собирались в кучки, где, видимо, и обсуждали создавшееся положение или вспоминали своих родных.
О побеге никто не думал. Даже, когда режим был не161
сколько ослаблен, и они были частично расконвоированы,
об этом никто не помышлял. Отто, наблюдая всё это, тут же вспомнил, как их, гитлерюгендовцев, однажды возили на так называемую экскурсию в один из концлагерей посмотреть на своего врага и, видимо, предупредить о том, что их ждёт, если они попадут в плен к русским. Там он видел не людей, а двигающиеся скелеты, вызывающее поведение охранников, которые, в лучшем случае, идя мимо строя пленных, могли запросто хлыстом ударить несколько обречённых подряд. Отто, вспомнив это, боялся, что с ним будут обращаться здесь подобным методом.
Но кроме строгих команд: «Строиться!», «Отбой!», «На обед!» и т.д. конвоиры не позволяли себе никакой грубости. Даже на вызывающее поведение отдельных узников, руководство зоны ограничивалось «одиночкой".
 на 10 суток, но и там их не оставляли без пищи.
Через некоторое время, после карантина, пленные были осмотрены медиками, определены в бригады, где назначались их бригадиры из наиболее толковых и мало-мальски понимающих по-русски. А дальше им предстояла трудовая повинность.
Надо сказать, что на левом, пологом берегу сибирской
реки Туры была расположена лесопилка. Место это выбрано неспроста: к низкому берегу по реке доставлялись плоты с лесом, заводились в гавани и оттуда транспортёром лес подавался на лесопилку, к пилорамам, где и подвергался нужной распиловке. Пленные быстро научились такому мастерству, да они были сообразительными и, по правде говоря,
трудолюбивыми. Из-под палки никто не работал и план-наряд за смену выполняли всегда.
Зона, как уже знаем, располагалась на правом берегу,
поэтому их доставляли на работу перевозом. Это две большие лодки на 15 человек каждая и служили переправой для местного населения. Горожане, ожидая,
когда переправят пленных, стояли и сидели на берегу, внимательно рассматривая своих незваных «гостей», однако, злорадства и ненависти к ним не проявляли – они и так обречены.
А когда весной 46-го года Тура вышла из берегов и грозила затоплением района с улицей Земляной Вал, то сюда срочно были доставлены немцы. Они сутками
трудились, укрепляя дамбу мешками с землёй, и делали прочие преграды от наплыва весеннего паводка.
Вместе с ними работало и местное население. За неделю общения как-то привыкли друг к другу. Наши старики (молодые жители, кто в живых, ещё не вернулись)
угощали немцев самосадом, от которого те заходились кашлем и со слезами на глазах смеялись: «О, рус раухен!» Мальчишки тоже бегали вокруг и всё кричали: «Фриц, давай, давай!»
Тут нельзя не привести один пример компромиссного
общения. Местный подросток нечаянно где-то подвернул себе ногу и временно ходил с палочкой. Через два дня по прибытии пленных к дамбе, один из них, подойдя к старику, стал говорить: «Во киндер? Где малшик?» – и показывает, что хромает. Старик догадался и кричит громко: «Сашка, эй, Сашка, тебя немец кличет. Иди сюда!» Подросток приковылял. Тогда немец подаёт ему палочку, да такую красивую, с
набалдашником в виде львиной головы: «Бери, битте».
Сашка от удивления раскрыл свои серые глаза, взял палочку, и, опираясь на неё, стал расхаживать перед людьми. Его друзья с завистью глядели на подарок немца.
– Ты бы хоть спасибо сказал, – проворчал старик, – данке, мол, Фриц, данке.
Сашка так и сделал. А все, и наши, и пленные смотрели
на происходящее, умиляясь, смеясь и чему-то радуясь.

2. Любовь

Надо сказать, что распорядок трудового дня у пленных
был образцовый, во всём соблюдалась немецкая педантичность. Утренний приём пищи был в казарме, а обед и ужин здесь на левом берегу.
Не далеко от перевоза стояло деревянное здание, в котором размещалась столовая для гражданского населения.
Люди заходили в неё, и выбрав из нехитрого послевоенного меню самое необходимое: суп, кашу и чай, могли утолить голод, который присутствовал всегда. Но по вечерам в субботу, воскресение и праздники
зал столовой украшался полевыми цветами и немного старался походить на увеселительное заведение.
Даже в дальнем углу, у окна на маленьком столике стоял патефон, возле которого лежало несколько
пластинок «Апрелевского» завода. Их проигрывали
официантки или доверяли завсегдашним мальчуганам.
Вот сюда-то и приводили строем пленных в обед
и вечером перед отправкой перевозом на крутой берег
в казармы. Конвой представлял из себя 2-х – 3-х солдат с винтовками за плечами, и по всей вероятности,
назначался только согласно уставу, так как всем командовал старший из пленных. Немцы свободно заходили в столовую, где их и ожидал обед по такому
же меню, как и для граждан города. Приём пищи проходил тихо, мирно, кое где, правда, раздавался смешок. Однако пленные всегда просили завести патефон. Они любили слушать Русланову, её песни: «Отрада», «Окрасился месяц багрянцем», и, конечно же, «Валенки». А уж «Катюшу» они пели и сами. Особенно
выделялся из их солистов – Отто.
Надо сказать, что за 2 – 3 года немцы стали говорить
не плохо по-русски, а русские по-немецки. Но всегда было заметно, что Отто всё чаще и чаще обращался
лишь к одной из официанток. К Любе.
– Луба, Луба! Играй, битте, Катюшка, нох айн маль.
И девушка, улыбаясь только одному Отто, выполняла
его заказ. Все радовались и весело смеялись. Как по сценарию всё это повторялось изо дня в день.
К 1947 году пленные работали не только на лесопилке,
но и строили в городе новые дома. По улице Республики есть такие сооружения и поныне. И само по себе вышло, что пленные себя чувствовали свободно
и даже были расконвоированные. В это число попал и Отто. Он, как законопослушный человек и усердный работник, добился, что по просьбе его определили ещё ночным сторожем в столовой. Да и другую работу он там выполнял добросовестно. После
ночи Отто отправлялся со своими на лесопилку,
а потом оставался опять на ночь в столовой. К нему с добротой относились и повара, и посудницы, и заведующая, Евдокия Арсентьевна, и уж, конечно, официантка Люба.
Она была очень симпатичной молодой девушкой-сибирячкой. Вот-вот только исполнилось 17 лет. Одна дочка в семье. Мать целыми днями на работе, а отца, естественно, как и у многих, уже нет в живых – геройски погиб под Сталинградом, там, где и был пленён Отто.
Что касается немца, он тоже был строен, красив и на редкость вежлив и грамотен. Ему ведь тоже было не более 21 года. Когда он уделял внимание Любе, она не отвергала. А что делать? Молодость!
Вот и завязалась дружба между молодыми людьми. Когда все пленные рассаживались за обедом, Любаша
искала глазами Отто, стараясь ему и чаю подать первому, а он искрил своим нежным взором, наведённым
на девушку. Его соотечественники добродушно
посмеиваясь, поддерживали их отношения, ведь ничего здесь плохого не было. Наших парней её возраста было мало, а остальные полуподростки.
Вот, видимо, и сыграли чувства молодых людей. Были, правда, и неодобрительные отзывы со стороны
местного населения, видевшего происходящее. У ларька со спичками и солью, как-то одна женщина с негодованием сказала другой:
– Это же надо! Связалась с фрицем. Стыда совсем нет, и что смотрит мать?
– Эх, Аринушка, – отвечала ей другая, – ничего плохого здесь нет. А что он против нашего народа
пошёл, так, говорят, из гитлерюгенда его сразу под Сталинград и бросили, а там недолго и повоевал. Взяли
наши его в плен. Натворить плохого не успел. Кто развязал войну, тот и ответил за это сполна. Сам себе пулю в свою дурную башку пустил. А на том свете ещё и за это ответит. Да я тебе так скажу: война всё спишет.
... Прошла зима 47-го года. С наступлением весны, а она в Сибири бывает и поздняя, всё ожило, зазеленели
деревья,
Река скинула с себя ледовые оковы и чисто, красиво,
играя в вечернем закате, свободно понесла свои воды к Тоболу. Люди, переживающие утрату своих мужей, братьев и близких, что не вернулись из этой проклятой войны, чуть-чуть воспрянули духом, в их глазах заиграли искорки новой жизни, жизни, которую ведь остановить нельзя, подбадривали
друг друга: «Ничего, выдюжим. Главное – победа. Жить станет лучше: ведь так обещал сам товарищ Сталин».
А тут и на самом деле, произошла отмена хлебных
карточек. Пусть хлеб в магазины поступал не регулярно, иногда не обеспечивая всех, но общее настроение
народа поднималось – это было видно из разговоров в огромных очередях. Улыбки сливались с распустившейся к концу мая сиренью и цветами ароматной, душистой черёмухи, которой в подворьях было достаточно.
Так что же говорить о чувствах молодых людей, ведь они вдыхали свежесть новой своей весны, которая
ворвалась к ним бесшабашно в души. Отто немного отошёл от некоторого унижения за своё
пленение и варварские деяния своей страны. Во многом сопутствовали нежные отношения к нему со стороны молодой сибирячки, Любы.
И вот в один прекрасный весенний вечер Отто и Люба сидели на скамье не далеко от перевоза. Ему ведь было разрешено свободное передвижение, и ещё он числился сторожем столовой. Скамейки были установлены по берегу реки для горожан ещё до войны. Красовался неотразимый закат. Лучи заходящего
солнца, которое медленно скрывалось за противоположный высокий берег Туры, играли непередаваемым колоритом всевозможных красок, отражаясь в спокойных водах реки.
А закат! Видели ли вы когда-нибудь закат над сибирской
рекой?! Это не передать словами. Как будто кем-то начищенный до ослепительного блеска диск небесного светила, чуть заметно опускается за горизонт,
прощаясь с человечеством до нового радостного
дня, грациозно скатывается на Запад! При этом, успевает заглянуть в томительную душу не только молодых, но и умудрённых летами людей.
Вечерний золотой закат Сибири ещё раз успевает обласкать в весеннем цвету деревья, блеснуть по лугам,
заглянуть на опушку леса, где начинается необъятная
тайга, заскользить по притихшей водной глади, и удовлетворённый нежным прощанием, спокойно уходит на ночлег.
Вдруг на средину течения выплыли одна за другой две лодочки, в которых сидело по четыре девушки. На корме управляли мальчишки-подростки. Смех раздавался далеко, ведь от воды звук отражается чёт168
ко. И тут, люди, стоящие на берегу, услышали песню, несущуюся от лодочек:
«Под окном черёмуха колышется,
Распуская лепестки свои.
За рекой знакомый голос слышится,
Да поют всю ночку соловьи...»
Песню было слышно хорошо. Даже редкие гудки буксиров не мешали хоровому исполнению. Неизвестно
с каким чувством пели девушки в лодке, а на берегу слушатели воспринимали мелодию, слова, идущие в самое сердце с чистейшей русской, отзывчивой
душой, сибирской непокорённостью, и многие кончиком своих платков вытирали слёзы то ли из-за горечи воспоминаний, то ли будущего счастья, слёзы за невозвратимую утрату своих близких и за пережитое
лихое время четырёх с лишним военных лет, и слёзы за ушедшую свою молодость.
Отто осторожно прикоснулся к руке девушки, стал её нежно гладить. Её рука покорно оставалась в его руке. После некоторого молчания Отто, заглядывая в глаза Любы, тихо, коверкая русские слова, проговорил:
– Льюба... я либе, лублю тьебя. Ихь либе дихь.
Девушка не сразу ответила ему, а посмотрев в глаза парня, стала говорить:
– Отто, ты хороший парень. Ду бист шоне керл! Но ведь ты скоро уедешь домой, к себе в Саксонию, а я останусь здесь. Мне тоже надо устраивать свою жизнь.
Отто уже и говорил по-русски неплохо, а понимал ещё лучше.

– О, нейн, нет, я не поехать домой, я есть тут, с тобой,
– жарко убеждал он, – ты и я цузаммен, вместе жить. Будет карашо...
Ну, что тут говорить дальше? Их чувства перемешались
с искренней любовью и тревогой за будущее, неотвратимое расставание.
А весна своей природой подыгрывала им, переворачивала
их молодые души, в полном сознании близкой,
огромной и взаимной любви. Девушка доверчиво подвинулась к парню ещё ближе, и он впервые её поцеловал. Они сидели ещё долго. Люба спросила:
– Отто, ты часто слушаешь наши песни, особенно «Катюшу». Что, тебе нравятся русские песни? Да?
– О, да! Лублю. Я карошо пою. Можно, я спою свой песня по-немецки?
– Да, конечно, пой...
И Отто запел. А так, как родом он был из Саксонии, из маленького красивого, старинного городка под Дрезденом, Майсена на Эльбе, то он и пел про свою большую и малую родину.

OTTOLIED*
Wo bist du, lieber Vaterland?
Wo bist Sie Muti, Vati?
Ich habe hier Gefangenschaft,
Ich habe kalt sibirisch.
Glaub mir, du Sachsen mein,
Zu dich ankomme wieder.
Und Elbe auch Liebe mein,
Wie Sohnche mich begegnen.

ПЕСНЯ ОТТО*
Ах, где ты Родина моя?
И мать, отец родные?
В плену в Сибири нынче я,
Здесь холода крутые.
Но верь, Саксония моя,
Твой сын к тебе приедет.
И Эльба – милая река
Меня с любовью встретит.

Голос Отто, и правда, был неплохим, да и мотив смахивал на одну из русских песен. Поэтому хорошо
угадывалась в ней и тоска, и любовь к родине, и страсть к лучшей жизни. Люба похвалила его за песню.
Долго ещё сидели в уединении, прижавшись друг к другу Отто и Люба. На них мало кто обращал внимание. Да и одежда Отто ничем не отличалась от повседневной одежды горожан, а он, будучи сторожем в столовой, имел подаренный кем-то из женщин, пиджачок, пусть не новый, но и не рваньё, видимо, оставшийся от родственников,
что не вернулись с войны.
Но вот багряное солнце своей впечатляющей красотой ещё раз блеснуло на глади воды и совсем скрылось за горизонт. Однако потёмки не наступали.
Здесь, в Сибири, не как на Юге. Светлые вечера с наступлением весны, и, особенно, летом становятся длиннее, а ночи короче. Люди неохотно расходились по домам.

Пришло время и Отто возвращаться в столовую к своим обязанностям сторожа. Они тихо поднялись и побрели по тропинке, удаляясь от реки. Что было на душе каждого из них? Нам сказать трудно, но глядя на пару, им было не до причины и следствия, произошедшей
встречи на их молодом жизненном пути, не до разборок, что в мире происходят между странами с различным мировоззрением, устоями и взглядами на мир. В их душах произошло бесповоротное, твёрдое
убеждение идти всю жизнь во взаимной любви. Но... судьба играет человеком. Не думали и не гадали они, что этот закат им придётся увидь в жизни ещё раз...

3. Разлука

«Разлука, ты разлука, чужая сторона.
Никто нас не разлучит, лишь мать сыра земля...
(Из песни).
Время, как и полагается, шло вперёд своим чередом. Послевоенный мир не стоял на месте. В стране, как победителей, так и побеждённых, происходили свои перемены. Советский народ, перенёсший огромное испытание на прочность, пережив большие потери в рядах своих сыновей и дочерей, не опустил руки, а тут же взялся за восстановление народного хозяйства, возрождение до основания разрушенных городов и сёл. Люди трудились с энтузиазмом, хотя часто и впроголодь. Но дышать стало легче. Ведь жизнь идёт – надо воспитывать новое поколение. Пленные видели это воодушевление народа и искренне удивлялись.

А в побеждённой стране, избавившейся от гитлеризма,
нарождалась нормальная, демократическая власть. К концу сороковых годов по обоюдному соглашению между государствами была принята резолюция о возвращении военнопленных на свою родину. Небольшими группами стали отправлять их домой. До Сибири пока это не дошло, но слухи уже просочились в народ.
Люба тоже об этом узнала и при первой же встрече
рассказала всё Отто. И вот тут, надо заметить, что Отто не возрадовался своему близкому возвращению, а, опустив глаза, долго молчал. Потом сказал:
– Ты поедешь ко мне домой?
– Я не знаю. Да и не отпустят меня, наверное, – ответила
Люба.
– Луба, мы поженимся. Будем, как одна семья и поедем.
– Не знаю, не знаю...
После этого разговора Люба заскучала, сердце её заныло. Она ещё не стала женой Отто, но горячо полюбила этого парня. Мать, которой она всё рассказала,
в конце концов, согласилась:
– Что ж, доченька, если у вас так всё складывается, то поезжай.
Но это только так решили они – трое. Люди, пограмотнее,
посоветовали Любе сходить в горисполком и там просить разрешение на свадьбу и выезд с милым в новую Германию.
В горисполкоме ахнули:
– Да, как ты смеешь об этом говорить. Куда ехать, с кем? Ты же комсомолка! Где твоя любовь к Родине!?

Да, тебя надо за это судить и отправить в ссылку лет на 15-20!
... Люба отрешённо ходила на работу, не поднимая глаз. Встречи с Отто теперь только отягощали её душевное
мучение. А тут, как нарочно, после непродолжительного
времени в пленную группировку пришла бумага о возвращении их на родину.
Отто через своих старших стал обращаться с просьбой разрешить его будущей супруге уехать с ним в Германию, а, получив отказ, просился остаться в Советском союзе. Но решение властей было неумолимо.
... В этот вечер закат разгорелся таким же костром, как в их первую встречу. Они снова сидели на скамье, на берегу и молчали. Люба уже точно знала, что Отто с группой в 20 человек послезавтра должен уехать. Он пытался её успокаивать, нежно гладил её волосы, целовал руки. Люба, словно окаменела, ничего не понимала, ничего не слышала. Она тоже приникла к нему, её слёзы перемешались с его слезами и ручьём стекали по подбородку, падая на траву. Что творилось
в их измученных душах, кто это поймёт? Кто поможет? И почему сейчас, в двадцатом веке надо запрещать любить друг друга. Почему нельзя быть вместе, иметь свою семью (пусть она будет интернациональной),
ведь француз женится на англичанке, португалец на итальянке и едут на родину того или иного государства. А тут – нельзя!
Вечер соответствовал их настроению. Заря искрила
своим блеском, заглядывала в лица страдающих, но они всего этого не замечали. А когда солнце уже
совсем стало скрываться за горизонтом, то Люба поняла, что вот так закатывается и их любовь. Они ещё не могли нарадоваться своим нежным чувствам, а их любовь заходит, как и солнышко, за горизонт будущей жизни. Если бы не закат чудесного вечера, который и так разорвал всю душу молодым, им, может быть, было бы легче. А тут всё в унисон: и прощальные слова, перешедшие в лепет, и стон души, и взгляды отчаянья – всё говорило о неминуемой разлуке.
Кое-как, приведя в себя, влюблённые, преодолев сильнейшую магнитную силу, стали расставаться – он на последний перевоз, она, отойдя на несколько шагов, остановилась и через призму слёз смотрела ему вслед.
Лодка отчалила от плота и тихо поплыла к другому берегу, оставляя за кормой водяные буруны, которые потом бесследно исчезали в водной глади. Казалось, что и любовь навсегда затерялась в этих бурунах, а точнее сказать, утонула в сибирской реке, и подхваченная
течением, отправилась к другим рекам: Тоболу, Иртышу, Оби.
Когда Люба очнулась от видений, то решительно подумала: а что я стою, мне тоже надо утонуть и плыть со своей любовью вместе. Придя же окончательно в себя, она вновь посмотрела вдаль. Перевоза уже не было видно. Всходившая луна играла на воде своими
серебряными узорами. А из далека доносилось: Луба-а, я тебя лублю...

4. Запоздалая встреча
Эпилог

«А годы летят, мы грустим, седину замечая»
Из песни.

Кандидат экономических наук, Отто Штильман встречал 2000-й год, не только как начало нового 21-го века, но и свой день рождения тоже. Ему исполнилось
77 лет. Он уже давно на заслуженном отдыхе, и сейчас его поздравляет не только жена Эльза, два сына и внуки, но и представители власти и науки. Страна, пережившая большие внутригосударственные
изменения, устранив «берлинскую стену», как преграду между соотечественниками, приобрела статус
единой, неделимой Германии. Теперь семья Отто может свободно выезжать в Ганновер или Гамбург к своим родственникам, с которыми раньше встречи были затруднены.
И вот сейчас на торжественном банкете в честь дня рождения, Отто, наряду с букетами цветов, других
подарков, получил от имени академии наук туристическую
путёвку в Россию, которую ему вручил сам бюргер. Банкет прошёл замечательно. Все были довольны и искренно, сердечно желали Отто всего хорошего в его жизни.
На третий день, вспоминая торжество, он стал разбирать подарки. Затем из бюро достал туристическую
путёвку. Ещё раз прочитал её, и сидя в кресле о чём-то глубоко задумался. За этим занятием его и застала Эльза.

– Что с тобой, Отто? Ты чем-то опечален?
– Дорогая Эльза. Я вот думаю: ехать мне или нет. Конечно, с Россией у меня свои воспоминания. Но до сих пор в душе сидит заноза, это – плен.
– Да, что ты, дорогой! Прошло столько лет. Мы не знаем, сколько ещё нам осталось пожить. Поэтому, съезди, развей свои мысли и отбрось сплин в сторону.
Приедешь, расскажешь, как там, что и т.д. А потом, может быть, и напишешь книгу об этом. Ведь ты имеешь несколько своих книг по экономике, так пусть появится и книга по истории.
Опять, оставшись наедине, Отто мысленно благодарил
свою жену за сказанное. Потом он вспомнил, что уже после свадьбы, как-то в который раз, рассказывая
о плене, поведал ей, что, мол, был такой случай: один из пленных влюбился в русскую девушку, и как потом они горько расставались.
– Да не с тобой ли уж это было? – изогнув бровь, спросила Эльза.
– Нет, нет, дорогая, не со мной. Куда уж мне...
Теперь в памяти Отто всплыло всё заново. Он мысленно
неоднократно переносился в то далёкое время. Конечно, он по-настоящему любит свою жену, детей и внуков. Но всё же...
* * *
Москва радушно встретила туристов из Германии. Им были приготовлены отличные номера в гостинице.
По ранее составленной программе, гости, с приставленным к ним гидом, осмотрели достопримечательности
столицы, побывали в «Третьяковке». А
когда Отто изъявил желание посетить РАН, его свозили
и туда. Вечерами они могли бывать на концертах. Были во МХАТе. Слушали оперу «Жизнь за царя» в Большом Театре.
Когда оставалась ещё неделя свободного времени, Отто обратился с просьбой: за свой счёт слетать на 2-3 дня в Тюмень. Ему пошли навстречу, зная, что он там был в плену и говорит по-русски неплохо.
Рано утром самолёт рейсом из Москвы совершил посадку в аэропорту «Рощино». Выйдя из терминала аэропорта, Отто с небольшой ручной кладью нашёл быстро такси, которое его и доставило в одну из гостиниц
Тюмени.
Получив номер и приведя себя в порядок, позавтракал
в ресторане, а затем через юрисконсульта гостиницы
узнал, как можно отыскать адрес и номер телефона разыскиваемого человека-жителя этого города. Он так же попросил юриста за определённую плату помочь ему в этом вопросе. Конечно, Отто знал не очень много об искомом, лишь только примерный год рождения, имя и, к счастью, девичью фамилию. Безусловно, вы догадались, дорогой читатель, что он искал Любу!
Юрист оказалась честным, знающим своё дело человеком
и через отделы справочной службы, не без помощи знакомых и коллег, отыскала из 15 одинаковых
фамилий, необходимую. Вскоре из номера гостиницы
«Сибирь» юрист в присутствии Отто позвонила по нашедшему номеру. На том конце ответили, и на вопрос: вы – Люба, был дан утвердительный ответ.
– Я передаю трубочку человеку, который желает с вами поговорить.

Отто дрожащей рукой взял трубку.
– Люба, Люба! Это ты, вы? Я есть Отто. Вспомните меня. В 1946-1947 годах я был у вас в плену. Мы с вами хорошо знали друг друга.
Трубка какое-то время молчала.
– Отто?.. Ах, Отто! Не может быть. Да как же так? Вы здесь, каким образом?
– Я всё расскажу. Мне хочется увидеть тебя. Как можно это? Где?
В трубке вновь воцарилась тишина. Затем женский голос с хрипотцой продолжал:
– Я не знаю. Скажите, где.
– Я есть в гостинице «Сибирь». Я буду ждать вас у входа. Завтра утром.
– Хорошо. Постараюсь быть часам к десяти...
В трубке послышались короткие гудки. Отто, ещё прислушиваясь, долго её держал в руке, недоумённо глядя на юриста, а та, по-человечески поняв чувства взволнованного пожилого человека, поспешила оставить его одного в номере.

* * *
К порталу гостиницы то и дело подъезжали такси, из которых выходили пассажиры, и, взяв чемоданчики,
спешили внутрь здания. В некоторые такси, наоборот,
садились отъезжающие. Народу было много. В толпе мелькали разноцветные платья, кофточки, головные
уборы снующих туда-сюда людей. Отто стоял в стороне от входа, и поворачивая голову то вправо, то влево, напряжённо вглядывался в человеческий водоворот. «Да, не волнуйся ты так, – говорил он сам
себе, – а как я её узнаю? А если она совсем не придёт?»
Прошло более часа. Отто поник головой. И тут его взгляд упал на силуэт женщины, с сумочкой в руках, одиноко стоящей в стороне от стоянки такси. Она, глядя только перед собой, переминаясь с ноги на ногу, стояла у фонарного столба. Ждать было нечего, и Отто неровным шагом, с сильно бьющимся сердцем в груди двинулся к женщине. В двух шагах он остановился
и стал в упор рассматривать её. Перед ним была пожилая женщина в скромном летнем платье, с опрятной причёской. Ни одного штриха на её лице, напоминающую прежнюю Любу, он не находил. И тут она взглянула на него. Прошли некоторые мгновения обоюдного молчания.
– Люба, Люба! Это вы? – пролепетал Отто.
– А вы – кто? Вы – Отто? – тихо произнесла она.
– Да, я есть Отто.
Когда же на лице у неё появилось выражение, подобное
улыбки, Отто узнал эту улыбку тогдашней молодой девушки. Она всегда ему так улыбалась, и мимика, данная ей от рождения, естественно, не изменилась.
Он подошёл ещё ближе, дотронулся до её руки и вместо жаркого пожатия, получилось нечто вроде приветствия.
– Пойдёмте в кафе. Выпьем по чашечке кофе, – предложил он.
И только сидя за отдельным столиком полупустого кафе, неспешно попивая кофе, они стали узнавать друг друга лучше. Она чаще стала смотреть на него. Глаза обоих повлажнели. Сначала он вкратце рассказал
о себе, о своей семье. Затем она поведала ему, что
тоже имеет двух дочерей, внука и двух внучек. Мужа похоронила 15 лет назад. Потом на некоторое время замолчали, думая, видимо, каждый о своём, или оба удалились в те далёкие годы, в то мимолётное счастливое,
скоротечное время.
– Люба, я тебя не забыл. Я все годы помнил тебя.
Она ничего не могла сказать, лишь чаще стала подносить
платочек к глазам. И тут произошло непредвиденное.
Выше бара, под потолком был вмонтирован монитор, на экране которого мелькали ролики современных
песенок. Вдруг появился ансамбль «Казачьей
песни». Исполнялся «Казачок». Но в припеве звучала залихватская мелодия знаменитой «Катюши», да так оригинально, громко. Отто повернулся к монитору
и с огромным удивлением смотрел на экран.
– Катюша-а, – промолвил он, – Люба, помнишь, в столовой тогда тоже пели «Катюшу», ты ставила пластину на патефон...
– Как не помнить. Помню!
Прошло около двух часов. Они вспомнили всё или почти всё, и доверчивее относились друг к другу. Смущение исчезло. Даже улыбались. Оба понимали: прошла жизнь, их возможное счастье обошло стороной.
Судьба с ними поступила так, как было написано на роду. Эх, судьба! Она играет с человеком. Да, кто знает, если бы не случись этой проклятой войны, они бы не знали друг о друге ничего, да и не было бы такого
жизненного разочарования до конца своих лет. Мелькнуло счастье радостью и мгновенно развело их по разным сторонам нашей планеты: он – в Европе, она – в Азии. Ничего не поделаешь. Судьба!!!

Отто извлёк из внутреннего кармана своего пиджака
маленькую сафьяновую коробочку. Открыл её и скромно, вежливо протянул Любе. Это был золотой перстенёк с топазовым камешком.
– Люба, дорогая, возьми это в подарок от меня. Ты была, есть и будешь в моей памяти человеком, с которым я узнал, что такое любовь. У нас была чистая,
безгрешная и настоящая любовь, и никто, даже Господь, не может нас в этом упрекнуть.
– Нет, нет, не надо. Не возьму. Я и так тебя хорошо помню. Ты – честный человек, – жарко говорила она, а новые слезинки на, чуть тронутом морщинками лице, ярко сверкали в топазе.
Подарок по умоляющему настоянию Отто, она всё-таки приняла.
Выйдя из гостиницы, Отто сказал, что он её проводит
и посадит в такси.
– Не надо такси. Мне идти недалеко до моста через Туру. Я ведь и сейчас живу по улице Земляной Вал. А проводить до реки, пожалуй, можно.
Не доходя до моста некоторое расстояние, они оказались на высоком правом берегу старой сибирской
реки. По всем стечениям обстоятельств снова, как и 56 лет назад, над городом надвигался закат. Точно такой же, когда Отто впервые ей объяснился в любви, как и тогда, играло предвечернее солнце, лучи которого весело сверкали по волнам.
Ах, сибирский закат! Он воссоздал всю картину прошлого. И не понять, то ли это происходит сейчас, в 2000-м году, то ли они молодые, счастливые никогда
не расстававшиеся, находятся опять на рубеже 50-х годов 20-го века. Они воочию увидели и перевоз (его уж ныне нет), и лавочку, на которой сидели, казалось,
что вот-вот они снова очутятся на скамейке, обнимутся и сольются в едином поцелуйном порыве. Однако, увы...
По вечерней реке сновали прогулочные катера. С их палуб доносился смех отдыхающих, слышалась музыка, усиленная аппаратурой. Вдруг с одного катера
полилась задушевная песня:

Под окном черёмуха колышется,
Распуская лепестки свои.
За рекой знакомый голос слышится,
Да поют всю ночку соловьи.
* * *
Долго ещё стоял Отто, наблюдая, как Люба шла по пешеходу перекинутого моста с берега на берег. Она 2-3 раза останавливалась, оглядывалась и чуть заметно махала рукой. Отто снова видел плохо. Слёзы
застилали его глаза. Он то и дело шептал: «Люба, Люба, Люба-а»
На другой день Отто уже был в аэропорту «Рощино".
 А через три часа его встречала снова Москва.

* «История второй мировой войны 1939 – 1945».
Том, № 6, стр., стр. 62, 81.
Дрезден – Тюмень – Кисловодск.
Август, 20012 г.