Раздел LVII. И увидел я новое небо и новую землю

Начало: "Слово двух свидетелей" http://www.proza.ru/2014/07/10/946   


 Предыдущая часть: РАЗДЕЛ  LVІ. «К животным и гадам...» http://www.proza.ru/2014/09/17/1408      

 

                Короткевич В.С. (26 ноября 1930 — 25 июля 1984)

                РАЗДЕЛ  LVІІ. «И увидел я новое небо и новую землю»



                (Евангелие от Иуды)
                (перевод с белорусского языка)



                І ўбачыў я новае неба і новую зямлю; бо ранейшае неба і
                ранейшая зямля зніклі.

                Апакаліпсіс, гл, 21, ст. 1



Во тьме пробивался сквозь решетку дымный свет луны. И он спал, и клубился дым завтрашнего — нет, сегодняшнего уже — костра в конусе света. И за ним пришли и отвели его на поленницу брёвен. Привязали шесть раз, как то подобает, перехватили за шею цепью, и полыхнуло в небо красное пламя. До звезды, которая мерцала семью цветами, к воронам, которые кричали над шпилями.

Оно лизало ноги и подбиралось к широким светлым глазам.

И он скончался.

И вот в дыму то ли костра, то ли луны слетели вниз, к нему, ангелочки с колчанами. Подхватили Христа под руки и взвились ввысь. Он мчался и удивлялся только, как такие детские, толстые, как нитями перетянутые, ручки могут нести и не уронить его.

Облака, облака летели навстречу им, наискосок и вниз. Ангелочки, сверкая голыми задками, несли Братчика под руки, и исчезла далеко под ними земля.

И встала впереди тройная радуга, на которой сверкали буквы:

 
«Небесный Иерусалим»

 

Клубились белые, как снеговые горы, но теплые, волокнистые облака. За воротами Небесного Иерусалима, на облачной лужайке — сквозь облака проросли цветочки, ромашки и васильки — веселился хор ангелов. Водили хоровод и играли на цимбалах и скрипках. Все ангелы были с крыльями, в нарядных и шикарных чугах и свитках, брюках хорошей выделки, прочных поршнях. Среди них было много красивых женщин в бархатных и шелковых душегрейках, с корабликами на головах. Крылья их были богато вышиты. Они плясали, помахивая пальмовыми ветвями, как платочками.

— Эй, кого эти вы тащите? — мелодично кричали они.

— Христа.

— Помогай Бог!

— Говорил Бог, чтобы ты помог! — смеялись те, что несли.

Все быстрей и быстрей возносился Христос. И все сильнее звучал навстречу ему в ликовании и торжестве хорал. Почему-то «Аллилуйя» Джонсона (1).

Они пролетели сквозь радугу. Стояли на облаках чистые роскошные дома с буслянками на крышах. Аисты стояли в них на одной ноге и щёлкали клювами в такт хоралу. Сеновалы, хлева, сараи и амбары — все было в порядке, все ухожено и прочно, на века.

На облачных дворах, заросших душистыми ромашками, веселые дети играли в «пиво». Катились по облакам, как по вате, с клуба на клуб. Босоногий пастушок гнал по тучам сытых коров с прекрасными глазами.

На самой высокой, слепяще белой туче стоял дом из двух составленных пятистенок. И при ней также было все, чему надо быть при хозяйственном белорусском доме: и хлев, и сеновал, и баня.

На пороге дома, подложив руки под зад, сидел и отдыхал после рабочего дня представительный Бог Саваоф, немного похожий на седоусого. Ангелочки опустили Христа перед ним.

— Вот, отец, принесли.

— Хорошо, хлопцы... Завтра немного раньше разбужу. В Заэдемьи бороновать надо, пырей из облаков так и лезет. Скажи ты, холера, ладу с ним никак не дашь, как с земли завезли с навозом. Бороновать, хлопцы! Опять же, нектар с амброзией не собраны. Ну, идите, пока что, выпейте там.

— День добрый, — сказал Христос.

— Здоров, — сказал Бог. — Заходи в дом.

— А я в тебя не верил, отче.

— И правильно делал. Это же как сон. Сон тех, кто страдает. Кто гибнет, как ты.

Зашли в дом, вытерев от облаков ноги на дымчатом половике. Вымыли руки под глиняным рукомойником. Мария, очень похожая на Анею и Магдалину, вместе взятых, кланялась низко:

— Заходи, гостюшка, заходи, родненький. А вот же и думала, что хороший человек зайдет. Мойся, угощать сейчас буду, быстренько. А что это за гостюшка такой дорогой?

В доме все было богато. Вышитые полотенца, строганный пол. На полках — глазурованные мисы, целых двадцать штук. Белая печка с десятком выступов и ниш, раскрашенная цветками и гривистыми конями. На дубовом столе, на суровой льняной скатерти — «вдовы» в виде бубликов с травничками, ягодными водами и, судя по аромату, с тминовкой, высыпанная вяленая рыба, огнедышащие раки, посыпанные зеленым укропом, черный хлеб, печеный на кленовых листьях, колбаса, выковырянная из жбана, где лежала она и сохранялась в топленном холодном сале. Тут же огурцы солёные и огурцы свежие, а при них мед, редька в сметане, белый сыр, клетчатый от рядна, в который был завернут, моченые яблоки и много-много чего еще. Саваоф разбирал ножом блестяще-коричневую тушку копченой гусыни. Христос сидел на покути и смотрел на всё это богатство.

— Эти вы все так едите?

— Эге же.

— По праздникам?

— Почему? Каждый день. Да и ты же хотел этого для людей.

— Хотел. Не верил, что будет скоро.

— Бу-удет.

Саваоф достал из-под скамьи «аиста». Улыбнулся:

— Вишь, опять отлила немного в белое тесто. Это же такой продукт испортить!

— А хватит вам залить глаза, — притворно злясь, сказала Мария. — Это же, вишь, прячутся за бутылкой этой, как зайцы за пнем, так еще мало этого им. Хватит! Травничком допьете. Угощайся, гостюшка. Чтобы уж и сыт и пьян. Всего хватит. Все у нас есть. Вон как Микола святой приходит с женой, так жена идет и саночки за собой в гости тянет. Заранее. Чтобы, значит, домой после отвезти... А тебя и напоим, и положим, и, как по обыкновению белорусскому подобает, в кровать еще чарку тебе принесу.

— Во, забалаболила, — с любовью сказал Саваоф. — Слышишь, кум? И ты не таранти, Марыля. Ты капусту подавай... Ну, с прибытием, сынок.

Выпили. Перехватило дух. Стали закусывать. Марыля принесла горячий горшок.

— Поешь, батенька, вдоволь.

— А ну, под капусту.

Они ели. Марыля подливала, подкладывала, расстилала на коленях у Юрася полотенце, смотрела на него горестно, подперевшись рукой.

— Рассказывай, — сказал чуть позже Саваоф. — Как там на моей земле белоруской? Сам знаю, пакостно так, что хуже быть не может, благодаря свирепым пастырям этим, но ты рассказывай, говори.

И Христос рассказал. Про все. Про голод и жульничество, про надувательство, угнетение, подлость, ханжество и убийство честных. Про дело веры и святую службу, про дикое унижение достойных и зажимание рта, про бесстыжую лесть и высокое мужество, про ярость и мятеж, про дикую боль и высокую кручину, про все, о чем мы уже знаем.

...Плакала Марыля, когда он закончил, а сам он сидел, закрыв ладонями лицо.

Саваоф высморкался в белую тряпочку, покачал головой, налив Христу водку вместо чарки в здоровенную чашу и сказал глухо:

— Выпей. Тебе теперь вот эдак и надо садануть. Запьешь тут от такой жизни. Выпей. Плюнь, сынок. Ну, что ты с ними сделаешь, если они там на земле дураки, болваны бесноватые. Молодые они еще, люди. Глупые, пока что.

— Так что же, и за таких гибнуть?

— Выпей... Выпил?.. И за таких, сынок... И за таких, какие они будут.

— Какие?

— Смотри.

И Саваоф широко раскрыл окно.

В разрывах облаков все чаще и чаще видно было землю. И вот вся она открылась глазам. В аквамарине океанов, где плавали добрые рыбы, в зелени пущ, где, нетронутые, непуганые, ходили олени и мирные зубры.

В золоте нив и платине северных рек, в серебряной бели бесконечных садов.

Аисты реяли над богатыми деревнями, и каждая деревня была, как ароматный букет. Земля, вся убранная, чистая до того, что на ней невозможно было найти ни одного стебля пырея, ухоженная до того, что ее можно было обойти босому, нигде не порезав ног, эта земля дымила от сытости и удовлетворения, на глазах гоня ввысь злаки и деревья. Золотые пчелы жужжали в сени лип. Повсюду были достаток и зажиточность, повсюду — следы бесконечно приложенных к делу человеческих рук.

И вот появилась перед глазами Братчика та земля, по какой он ходил и из которой пришел. Он узнал некоторые старые строения, старательно ухоженные, нерушимо сохраненные людьми. И земля эта была прекрасная, как и тогда, но вместо домов, похожих на хлева, возникли строения со смолистой сосны и камня, и новая повсюду бурлила жизнь. Она была краше всего, что он видел сквозь облака. Огромные коровы, которых никто не убивал, мирно жевали жвачку и пахли молоком. Лошади, которых никто не бил, ходили по вкусно-зеленым лугам и смотрели на мир человеческими глазами, люди, которых никто не обманывал, не грабил и не обижал, работали на полях и пели.

Города были — чудо совершенства, и даже среди полей кое-где стояли голубые, удивительной красоты дворцы и башни.

Ободранная и несчастная при нем, ограбленная воеводами и войтами и хищными набегами иноземцев, она сейчас простиралась перед ним в нетленном сиянии вечной красы. Мудрая, трудолюбивая, богатая, излюбленная. Родина!

И звучали на ней песни, и долетали с нее голоса. Звучал, как музыка, нежная и твердая, прекрасный, вечный, бессмертный белорусский язык.

И мужицкий Христос заплакал. И слезы покатились по его щекам. А над ним легковесно, с разлета крутясь через голову, звонили, мелодично смеялись, ликовали колокола.

Просто над головой человека, который спал и плакал во сне, прозвучал дикий удар в бок ленивого и нерушимого замкового колокола. Звериный рык, рёв демона, которого пытают. Содрогнулась земля.

Еще удар... Еще... Еще...

 
(1) Вообще-то, как это «почему-то»? Вот я предлагаю в качестве чудесной новой темы для богословов свое гениальное предположение: вся земная музыка, даже конкретная, до своего созданию на земле существовала на небесах и, по выбору, вкладывалась в человека, как программа в биологического робота. Вчера Бах, сегодня Элвис Пресли.

Продолжение "РАЗДЕЛ  LVІІІ. «Распни его!»"  http://www.proza.ru/2014/09/18/823