Раздел LХII и последний. Посев

Начало: "Слово двух свидетелей" http://www.proza.ru/2014/07/10/946   


 Предыдущая часть: РАЗДЕЛ  LХІ. Бекеш  http://www.proza.ru/2014/09/18/940    

 

                Короткевич В.С. (26 ноября 1930 — 25 июля 1984)

                РАЗДЕЛ  LХІІ и последний. Посев



                (Евангелие от Иуды)
                (перевод с белорусского языка)




                Людская жорсткасць, злосныя жаданні
                Не здолеюць нападам безупынным
                Мне вочы чорнай засланіць завесай,
                Схаваўшы сонца залатое ззянне.

                Дж. Бруна







Уже несколько дней все они жили на хуторе Фаустины. Жили и радовались солнцу, безграничным нивам, пересеченным там-сям гривками лесов, тенистому саду и старому теплому дому под многолетней толстой крышей.

Тянулась по дну ложбины малая речушка, звенела ночью. Над речушкой, на холме было старое, почти заброшенное, деревенское кладбище и полуразоренная часовня в зарослях шиповника.

На третий день пришли на хутор Фома и Тихон Ус. Никто не говорил им, где искать Христа, просто Ус вспомнил, кто из «братьев во Христе» остался живой после резни, у кого есть на деревне родственники; наконец смекнул, что к кровным родственникам они вряд или пойдут, и почти с полной уверенностью повел Фому на хутор Клеониковой невесты.

Все думали, что их давно нет в живых. Вестник сам видел «смерть» Фомы под колоколом, и потому радости не было конца, тем более что при нападении на эшафот погибло очень мало людей, а остальные рассеялись и были в безопасности.

Фома и Ус принесли удивительное известие.

...На следующий день после неуспешной голгофы тысячник Корнила пригласил Лотра и Комара к себе «на угощение». Получил согласие. Когда же те вошли в трапезную дома Корнилы, то увидели там Ратму и поняли, что это все. Люди Ратмы между тем обезоружили во дворе стражу пастырей и стали в дверях трапезной.

На вопрос, что это все означает, Корнила ответил, что всю жизнь он верил и исполнял приказы и даже считал за святую правду, что вот Павел уничтожал христиан и именно потому его возвели в апостолы и святые. Теперь же он решил, что остаток жизни надо, пусть себе и плохо, а думать. И первое, что он надумал, это посмотреть, какое право имели они отдавать ему приказы, другая ли, лучшая ли у них кровь.

Предложил решить дело Божьим судом: один против двоих. Причем, те будут биться за себя, а он берет на себя защиту Братчиковой правды. Поклялся и заставил поклясться Ратму, что если он погибнет — пастыри выйдут со двора целыми и свободно вернутся домой:

— Поскольку... это... только Ян Непамук мог играть с собственной головой под мышкой.

Пастыри сражались не хуже любого вояки. Почти час стоял в трапезной лязг мечей, раздавались крики, слышалось дыхание трех глоток, падала посуда, ломались скамьи и столы.

...А еще через час Ратма со своими людьми тронулся из Городни в Новоградок. На носилках несли израненного Корнилу, который перешел на службу новому могучему властелину вместе с наиболее преданными со своих людей, а один из воинов вез в туго завязанной кожаной суме две отрубленные головы. Головы не были запачканы в кровь, поскольку их отрубили уже у мертвых.

Воевода спешил. Он надеялся еще в дороге нагнать кое-кого и отдать ему доказательство, что клятва исполнена, что человек тот может быть спокойным.

Христос, услышав о неожиданном защитнике его правды и исполнителе Божьего суда, безмерно удивился, но и задумался. Странные творились дела. Он, такой сначала жалкий и слабый, остался жить, а из тех, могучих, что когда-то навязали ему страшную ту игру, не осталось ни одного.

Надо было, однако, бросать хутор и подаваться дальше. Хрыбтовичу никто ничего не сумеет сделать. Он могучий магнат, и, при его доброте, не только армия, но и простые люди не бросят его. А мощь короля сильно подрублена.

Но сюда, на эту землю, могут нагнать, после всех событий, войска, усилить пристальное наблюдение за всем. Надо было идти.

 

...Возможно, когда-нибудь я расскажу вам, что было записано двумя свидетелями, Фомой и Иудой, в их «евангелии», когда были они на склоне дней. Расскажу, как жил мужицкий Христос дальше, которые творил дела, как нашел с Анеей свой путь и свою звезду, как приобрел себе и друзьям понимание, вечную славу и вечную молодость, но теперь достаточно об этом. Я кончаю писать, и рука устала держать перо.

Скажу только, что Фаустина с Клеоником, конечно, остались на хуторе, и с ними остался Марко Турай, а остальные, во главе с Христом, решили идти на юг, в нетронутые пущи на границе Полесья и Беловежья, в место, которое знал Христос. Идти, корчевать и жечь там вырубки, строиться, жить свободной жизнью и ждать, ждать света.

Решили перед отходом остаться еще на несколько дней, чтобы помочь молодым и их другу привести в порядок землю. Уже и так сделали немало: дом пересыпали и заново покрыли, достроили к нему два отдельные тристенка, для Марко (женится же, наверное, когда-нибудь), возвели новый сарай, досмотрели сад.

Надо было теперь помочь им пахать, потрясти их пашни рожью и пшеницей озимой. Пусть молодые хоть первые месяцы своей жизни больше будут друг с другом, не отдавая всей силы земле. Более крепкой будет любовь.

Фома подстрелил для них два диких кабана, а Ус солил мясо и коптил окорока своими золотыми руками. Христос с кузнецом пустили десятка два отборных лип, привезли их к хутору и свободной поленницей, чтобы солнце не доставало, а ветер сквозил, сложили их под сараем. Года через два будет у резчика запас выдержанного, сухого, не потрескавшегося  дерева на всю жизнь. А Иуда пошел куда-то, поговорил с кем-то и привез два воза уже готового, доспевшего дерева, той же липы и груши. Работай зимой, сколько руки выдержат.

Начинало немного осенеть. Молодые и Марко молили или оставаться до весны, или идти сейчас, ведь не в берлоге же с медведями жить, надо же иметь крышу над головой, запас мяса, и все такое.

Христос, однако, только отмахивался. Во-первых, есть тройная часть денег, зарытая ими отдельно от других (словно знали). Тех денег, что добыли, опорожнив кубышки в Новоградке (все равно, не отдавать же рясофорным!). Во-вторых, он обещает всем дом. Огромный просторный дом в пуще, в том месте, где они будут жить и ждать. Обещает дом и все, что нужно для жизни, пока не придет первое жнивье на новых вырубках. Все знали: он не врёт.

...В тот день, подготовив все к посеву, сидели они все вместе около кладбища. Крыша часовни немного просела, склоненный деревянный куполок словно кланялся речушке под горой, спокойным безымянным могилам, прозрачному осеннему воздуху и далеким деревьям, которые пылали на холмах.

Это была хорошая, настоящая жизнь! И потому, что скоро они должны были оставить тут трех людей и, возможно, никогда больше не увидеть их, в сердцах горела грустная любовь к ним, ко всем друзьям, которые сидели тут, ко всем на свете добрым людям.

Христос мял в ладони комок земли:

— Они правдиво делали, когда отходили. Сеять действительно давно надо.

Курчавился вокруг часовни солнечный шиповник, расшитый лакированными оранжевыми и красными ягодами. Солнце прошло зенит и начинало порядком клониться к западу.

— Эх, — вздохнул Фома, — вот поработаем хорошо, сядем ночью ужинать. Под яблонькой, под звёздами... Тут бы самый смак выпить... И трактир недалеко... Выпить и яблочком, просто с ветви, закусить.

— Вишь, сластёна, — сказал Христос. — Вишь, малимончик. Сахар губу слышит. А вот я вас спрошу, пока деньги не выкопаем, на какие такие доходы вы, благородный рыцарь, выпивать будете? Как один друг говорил: «В водку воткнув лыч, вздремнул Фома-шляхтич».

— Сам знаю, — грустно сказал Фома. — А хорошо было бы — вздремнуть не вздремнуть, а хотя бы лыч воткнуть.

— Ну, — сказал Иуда, — то в чем, я спрашиваю, затруднение?

— Деньги, — сказал Христос. — Не понимаешь?

— Уй, глупые головы, — сказал Иуда. — И не знают ничего! А тридцать сребреников, которые я у Матвея отобрал?

— Неужели отобрал? — ахнул Вестник.

— Конечно, — сказал Иуда. — Тогда, как вы меня из челна вынимали. Помните, отстал я?

Ус и Клеоник с Марком захохотали одержимо. Смеялись, стоя в стороне и обнявшись, Фаустина с Анеей.

— И, по-моему, нечего нам думать. И, по-моему, Христос, нам с тобой сейчас самое дело их вместе пропить.

— А я? — спросил Фома.

— Ну и тебе немного дадим, — сказал Иуда. — Всем немного дадим. Разве я говорю, что мы не дадим?

Христос, хохоча, взял две почти полуведерные баклаги и оплетенную лозой сулею. Падал их Иуде:

— Тогда лупи. — Он взглянул на солнце. — Еще успеешь. Это действительно самый неожиданный конец истории: пропить вместе тридцать сребреников.

Подхватив баклаги и бутыль, долговязый Иуда, как журавль, лупанул по пашне.

...Ус надел на шею Юрасю севеньку.

— Иди первый, — сказал он.

Христос, смеясь, проводил Иуду глазами. Потом переступил через поваленное трухлявое распятие и стал на краю пашни.

Пристроился, пошел, работая одной рукой. Равномерно, со свистом, в такт шагам правой ноги, разлеталось семя. И Ус подумал, что в том месте, где так работают, обязательно взойдет ровные, сине-зеленые, а с самого начала красноватые, зеленя.

Христос оглянулся. За ним шли, половиной журавлиного клина, остальные. Фома сеял двумя руками и высунул Христу язык: «Знай шляхту!»

И тогда Христос примерился и также начал работать двумя. Широко, равно ложилось в пашню зерно.

Иуда уже исчез. Неопалимые кочки деревьев стояли на холмах. Тосковал вокруг часовни шиповник. А сеятели поднимались на вершину круглого пригорка, как на вершину земного шара. И первым шел навстречу низкому солнцу Христос, мерно размахивая руками. И, готовое к новой жизни, падало зерно в теплую, мягкую землю.

Вышел сеятель сеять на ниву свою.

 

7 апреля 1965 г. — 29 апреле 1966 г.

Челябинск (Шагол) — Рогачев