Главный ритуал

Круиз по Чёрному морю завершён. Туристы разъезжались – кто поездом, кто самолётом. Как всегда, бывает немного грустно – восемнадцать дней группы проводили вместе: общие трапезы, экскурсии, экспромты, симпатии, неприязни. Теперь всё окончено. Мой рейс в пять утра. Ожидаю в кресле, мимо проходят прилетевшие и улетающие. Много лиц мужского пола с ярко выраженными южными чертами, как бы теперь сказали, лиц кавказской национальности, без определённых занятий слоняются по зданию аэровокзала. Одинокую молодую женщину (это я) атакуют своим докучливым и несносным вниманием. Назойливость, с которой хотят познакомиться, нестерпима.
 
И неожиданно приходит освобождение. Ко мне направляется один турист из соседней группы. Его рейс (на Мурманск) из-за метеоусловий отложен до шести утра. Мужчина лет тридцати пяти (выяснится позже) выглядел как мальчишка – может из-за худобы, подвижности, светлых волос, постоянной смешливости. Во время круиза он дурачился, всех смешил и потешал. Он тут же попросил бездельников оставить «его жену в покое», меня для видимости отругал, чтобы не давала повод для флирта. Кавказцы отошли на безопасное расстояние и некоторое время наблюдали за нами (решили, что нашёлся другой искатель приключений, лицо славянской национальности) и в конце концов ушли. А мы так рядом просидели почти до моего отлёта, припоминая яркие события круиза.
И так слово за слово он рассказал свою историю.

 – Вот лечу сейчас домой в Мурманск через Ленинград. Заеду, на сына взгляну. И затем к своей семье.
Я ни о чём не спрашиваю. Мало ли на свете людей разведенных и вступивших в новый брак?
–  Моему сыну скоро семь лет исполнится.
–  А сколько девочке?
–  Почти пять.
Из стремления поддержать разговор я спрашиваю, давно ли он расстался с первой женой.
 – А я и не расставался. Я живу со своей первой женой. Этот мальчик – сын другой женщины. «Наверное, грехи молодости, – думаю я. – Встречался с девчонкой, узнал, что та забеременела. Аборт не успела сделать или не захотела. А теперь позднее раскаяние. Вот оно на лице его, во всём облике». И действительно из обычного весельчака и балагура Анатолий превратился в поникшего, понурого человека. Но нашкодившего кота не напоминал. Выросшая в семье, в которой расстались родители, наблюдая другие семьи, где дети по какой-либо причине оставались без отца при живом отце, я сурово относилась к мужчинам, – ведь чаще всего они оказывались инициаторами развода. Сколько женщин и беззаботных девчонок пострадали из-за своей беспечности – то   внебрачный ребёнок, то аборт, часто лишавший женщину возможности иметь ребёнка, и даже, если это оканчивалось благополучным исходом, то сколько было травмированных душ, разбитых сердец, несостоявшихся надежд.
Я хранила молчание. Возможно это подвигло моего собеседника продолжать, вернее рассказывать дальше.

 – После службы в армии я остался жить в Ленинграде. Работал на Кировском заводе, жил в рабочем общежитии. По субботам и воскресеньям ходили с ребятами на танцы в парк ЦПКиО. В отношениях с девушками был не смел. Балагурил, конечно, когда ребята подводили своих девчонок, а сам всё стоял в сторонке. На белый танец меня тоже никто не приглашал.

 Несколько раз хотел подойти к одной симпатичной девчонке, стоявшей одиноко у стенки. Когда решился подойти, то понял, что она приходит не одна, а с парнем. Он стоит за изгородью танцплощадки, не танцует, позже они уходят вместе. Почему-то мне показалось, что он тоже за мной наблюдает. Эта догадка перешла в уверенность, когда он однажды подошёл ко мне, спросил закурить. Мы говорили о пустяках. Затем он подвёл к своей девушке и представил её как свою жену:
 –  Она любит танцевать, но боится, что кто-то пристанет, вот я и сопровождаю её. Дышу воздухом, пока она танцует.

В следующий выходной мы встретились как добрые знакомые. И на правах знакомого я пригласил Таню (так звали жену  Виктора) на вальс. Это было самое неудачное решение – я танцевал плохо, а вальс и вовсе не умел. Но Таня улыбалась, учила. Ребята жили неподалеку. Пригласили меня зайти попить чайку. В этот вечер я не зашёл, но затем после танцулек неоднократно засиживался у них допоздна. Часто боялся не поспеть на транспорт, так как мосты через  Неву разводились.

Одажды  Виктор сказал, что он должен встретить кого-то на вокзале, и спросил, не смогу ли я проводить Таню домой. Я, конечно, согласился. Таня, как обычно, пригласила на чаёк. Я не знал, удобно ли это – так поздно вечером зайти к жене приятеля (так я уже мысленно называл  Виктора). Но она улыбалась, как ни в чём не бывало. Она считает меня товарищем, не способным на двусмысленное поведение. Я зашёл. Лихорадочно быстро выпил чай. Обычной непринуждённой обстановки не было. Конечно, Таня мне нравилась. Мягкая, внимательная, симпатичная. Но... чужая жена. И я поспешно ретировался.

Всё шло по-прежнему. Но всё чаще случались вечера, когда  Виктор  по какой-то причине (то забежать к больной тётке, то третья смена на испытательном полигоне и т.д.) просил меня проводить  Таню домой. И, конечно, чаепития продолжались. Я чувствовал себя всё непринуждённей, когда мы сидели с  Таней допоздна наедине.

 Наступившая осень с дождями прогнала нас с танцплощадки, и я часто приходил к Виктору с Таней по выходным. Виктор обещал найти невесту, какую-нибудь из подруг  Тани. Я не смел поднимать глаз во время этих речей. Мне нужна была только Таня. Догадываются ли ребята об этом, я понял лишь гораздо позже. В ней всё было хорошо для меня – и нарядное платье на танцплощадке, и ситцевый халатик и шлёпанцы на босу ногу.

...В тот вечер Виктор опять отсутствовал. Его срочно вызвали на полигон. Вот-вот он должен был вернуться. Но зазвонил телефон, и Виктор сообщил, что из-за неполадки в агрегате он задержится ещё часа на три-четыре. Просил прощения и просил Таню не скучать, рад был, что я зашёл. Мне кажется, что я чувствовал особую неловкость. Таня принесла фотоальбом, где я увидел её ребёнком, в школьные годы. Она начала беспричинно смеяться и то и дело дёргала шнур торшера, то включая, то выключая его. Это мне мешало рассматривать фотографии, и я немного рассердился. Что за ребячество!
 
– Ну, не дуйся. Давай помиримся. Я тебя даже поцелую. Не хочешь?
– Танька, не морочь голову. А это кто? – дрожащим голосом спросил я. Очередной щелчок выключенного торшера: «Это я, я, Таня», – последнее, что я ещё осознанно помнил.

 А затем был шквал нежных поцелуев и горячих объятий. Лёгкая ткань домашнего халатика не скрывала упругости тела. Все угрызения совести исчезли из моего воспалённого мозга. Я не думал о Викторе. Я ни о чём не думал. Жаркая волна захлестнула меня. Никогда  у меня не было женщины. Не в счёт же были немногочисленные неумелые поцелуи, которыми я когда-то обменялся со своей одноклассницей, а затем с сестрой старого друга. Но поцелуи  Тани доводили меня до обморочного состояния.  Наконец, мы совершили и главный ритуал. (Анатолий именно это выражение употребил в своём рассказе).

 Очевидно, природный инстинкт, рассказы товарищей по казарме и общежитию, кое-что из увиденного в кино и, конечно, какой-то опыт  Тани помогли мне. Я был оглушён, взволнован, не мог в полной мере ощутить случившееся. Это было настоящее потрясение. Никогда позже, уже приобретя немалый опыт в близости с женщиной, я не испытывал таких взлётов и бездн (без Тани они, скорее, превращались в падения). Затем  мы просто тихо лежали на диване, голова Тани покоилась на моём плече. Таня забеспокоилась, что скоро уйдёт последний трамвай.

Не знаю, как я добрался до общежития. Во мне всё пело и... возмущалось. «Как мы посмели обмануть  Виктора!» Не прошло недели, как я уже ненавидел Виктора. Но в следующую субботу вновь был у них дома. Со мной оба были приветливы. Виктор собирался в командировку в Подмосковье на неделю. Он мягко и ласково попрощался с Таней. Мне показалось, что она преувеличенно нежно смотрит на него (ну, да, ей ведь приходится притворяться.

«Не забывай нас, навещай  Таню, а то ей что-нибудь взбредёт в голову». Я молчал. Виктор ничего не подозревает, конечно. Но угрызения совести улетучились мгновенно, едва  Виктор с небольшим чемоданчиком исчез за дверью.
Почти неделю я был у Тани. Где-то существовала работа, которая в течение дня отнимала у меня Таню. Не помню, где я ел, готовила ли что-то  Таня. Как говорится, я был полон одним желаньем, думою одною – не отходить от  Тани. Я не мог ею насытиться. Она улыбалась и шутя просила одуматься, придти в себя.

 Приближался день возвращения Виктора. Я решил, что Таня уйдёт от Виктора, мы поженимся, будем жить пока в семейном рабочем общежитии, станем в очередь на жильё. «Не торопись, не торопись, погоди»,– отвечала Таня, по-моему, слишком спокойно. Мне, конечно, ничего не приходило в голову.День возвращения Виктора показался мне чёрным. Мы едва успели навести порядок и убрать следы моего пребывания в квартире.

Вечером в субботу я был настроен решительно – надо поговорить с Виктором, иначе просто нечестно. И вот я опять в этой тихой квартире. Мне по-прежнему здесь рады. Уж слишком нежны (это мой ревнивый взгляд) друг с другом супруги. Я понимаю: Таня не хочет резко обидеть  Виктора. Мне тоже не удаётся с ним поговорить. И Таня просит ещё подождать. Но он будет с Таней!!! Сегодня же, лишь я уйду! Таня украдкой (Виктор в кухне) обещает сама поговорить с  Виктором.

 Но это почему-то ей не удаётся ни сегодня вечером, ни в течение ещё двух томительных месяцев. Ей жаль его! Мы встречаемся реже. Дважды  Таня приходила ко мне в общагу. Мои товарищи по комнате мгновенно исчезали на длительное время. И я опять наслаждался единением с  Таней и, конечно, настаивал на уходе от Виктора.

Однажды мы встретились с Таней в воскресенье утром, предполагалось, что мы поедем в Лембулово (на дачу её тётки под  Ленинградом). Была уже зима, лыжи для  Тани были на даче, а я прихватил свои с собой. Но Таня пришла очень возбуждённая и сказала, что на дачу мы не поедем. И вообще надо прекратить встречи. «До развода с Виктором?» –  спросил я. Таня таинственно наклонила голову и сообщила, что она ждёт ребёнка, и наши встречи, близость, могут ему помешать. Я, как дурак, стоял с лыжами, соглашался, что это может помешать ребёнку. Но тогда нужно скорей уходить от  Виктора – это ведь у нас будет ребёнок. Таня опять просила повременить. Ведь для матери и будущего ребёнка проживание в общежитии – не лучший вариант. Я, скрепя сердце, поддакивал Тане. Просто я был уверен, что Виктор тоже не будет посягать на близость с Таней.

Вовсю разгулялась ленинградская зима. Я по-прежнему приходил к ним в дом. Но теперь не удавалось мне побыть с Таней наедине. Виктор никуда не исчезал. Результаты полигонных испытаний обрабатывал дома. Он нежно ухаживал за заметно округлившейся Таней. А мне они мягко советовали познакомиться с Таниной подругой, которую я однажды увидел и не замечал. Мне нужна была Таня.

Такое положение становилось невыносимым. А Таня стала как будто мягче, нежнее. Казалось, что свет будущего материнства уже витает над ней. Может, мне это казалось. Я старался не надоедать ей своими требованиями уйти от Виктора – нельзя портить нервы беременной женщине. Но, наверняка, немой вопрос был написан на моём лице.

Однажды, во время одного из моих визитов,  Виктор сказал, что хочет поговорить со мной наедине – ну, наверное, опять о Таниной подружке. Хорошая девчонка, но мне нужна Таня!  Мы вышли к Литейному проспекту. «Прости нас, Толя, – мягко начал Виктор. – Пока ничего не спрашивай, а лишь слушай. В блокаду я ребёнком оставался в Ленинграде. Мои близкие почти все вымерли от голода и холода. Конечно, мне тоже много досталось от судьбы. После войны я был таким заморышем, никто в детском доме не думал, что я выживу. Но выжил, вырос, учился и даже женился.

 Сначала детей с Таней мы не хотели. Потом начали мечтать о ребёнке. Увы! Многие после блокады не в состоянии быть мужьями и отцами. Мы с Таней безмерно любим друг друга. Мы с ней счастливы как мужчина и женщина. Но детей у меня быть не может. Таня была согласна и на бездетный брак, но я видел, чувствовал и знал, как она мечтает о ребёнке. Конечно, существуют разные способы получить ребёнка... Это я выбрал тебя. Я хотел быть, наверняка, уверен, что отец ребёнка здоров, хорош собой, порядочен – ведь гены немало значат. Таня сначала не соглашалась. Её убедил я. Прости нас, Толя, в первую очередь, меня».

Можно ли было ошеломить, огорошить чем-то более, не знаю. Я,не свирепый человек по натуре, был в бешенстве. Всё, всё вокруг ложь, фальшь. Даже любовь, даже родительские чувства. Я оказался просто орудием, инструментом, мною просто бессовестно воспользовались. А моя душа, сердце, чувства, наконец, тело!? А Виктор продолжал: «Прошу тебя, не ходи больше к нам. Не будь Тане вечным укором. Ты молод, женишься, забудешь. Я люблю Таню, и этот ребёнок для меня родной».

Я не чувствовал порывов сильного ветра, принесшего мокрый снег с дождём. Наверное, холодные воды  Невы показались бы мне лучшим избавлением. Виктор ушёл. Ах, если бы я не слышал этих слов, если бы всё это оказалось неправдой! Да, как же такое может быть на свете? Как это могло произойти со мной? Если бы я верил в Бога, я бы спросил, почему мне была уготована подобная участь?

Но Бог, наверное, был. Ко мне подбежала в насквозь промокшем пальто Светка, подружка  Тани. У неё в руках была поллитровая бутылка водки. Светка завела меня в подворотню, и мы выпили эту бутылку с ней вдвоём: девчонка тряслась от холода, я – от горя. Каким-то образом мы добрались до моей общаги и просидели в холле до утра. Хорошо, что дежурная дала Светке тёплые вещи. А ребят в комнате я не хотел будить.

Позже  Светка расскажет, что знала многие обстоятельства из семейной жизни подруги. Когда мы с Виктором ушли поговорить по-мужски, Таня позвонила подруге и попросила проследить за нами, или вернее за мной. Светка неоднократно видела, как глушит тоску отец-инвалид войны. Простой способ – водка.

Но меня водка не разобрала. А Светка, сидя в кресле, незаметно уснула. Как ни странно, крупозное воспаление лёгких было у меня. Выходили меня друзья и  Светка. Это единственное, что напоминало мне о Тане. Я предложил Светке пожениться и уехать работать на Север, в Мурманскую область. Мы с ней уже женаты шесть лет. И, кажется, любим друг друга. Безумно люблю свою дочурку. Но иногда так зазнобит, так взвоет ретивое – всё бы бросил, только бы увидеть сына, прижать  к себе и забрать с собой. Или убить  Виктора, жениться на  Татьяне, а потом дочку выкрасть и всем вместе уехать, куда глаза глядят.

Пользуюсь каждый раз случаем побывать в Питере – то глядел на Татьяну, везущую детскую коляску, и счастливого Виктора, то на своего сына в детском саду, а сейчас подойду к школе и посмотрю на мальчишку. Только взгляну. Не нарушу их счастья и покоя.

 – Постарайтесь не разрушить своё счастье, Анатолий, – говорю я. Мой рейс был в пять утра. У него на час позже. Хочется думать, что он внял моему пожеланию и не разрушил ни своё счастье, ни счастье тех людей, о которых  рассказал незнакомому человеку.