Вечера над Тихой Сосной. Легенда о драконе

Нынешним летом случилось у меня особенно много встреч с людьми, кого любознательность и лёгкие ноги привели в наши места. И как-то в поездках и вечерних разговорах возникла общая мысль записать сокровенные сказания старины в небольших легендах, сделать их чем-то вроде визитной карточки Бирюченского края. Я долго отнекивался, ибо иметь дерзость говорить от имени истории мне не позволяют ни способности, ни знания. Однако же нынче, после ещё одной встречи с паломниками по Белогорью, я согласился записать дюжину преданий с тем только условием, чтобы их не относили ни к краеведению, ни к народному творчеству. Это просто мой вольный пересказ тех событий, о которых я слышал от старых людей, или читал в документах далекой поры. Я буду выдавать их по новелле в каждый вечер и надеюсь, что читатели простят мне незамысловатость рассказов.
Приступим, помоляся.

* * *
Время тогда было такое - Россия ещё не оправилась от церковного раскола В ином городе приходской иерей поёт славу Богу по никоновскому образцу - в другом местный поп расшибает лоб с двоеперстным крещением. Военные команды рыщут по городам и весям - сурово секут раскольников - да кто ж на Руси кнута боится?
В Разбойном Приказе сидел царев посол, самовольно оставивший чужую столицу, и писал "Покаянную Скаску":
«Како шли мы посольством от государя Алексея Михайловича к богдыхану в Канбалык, тако в землях Башкирцев вселился бес в нашего попа Касьяна. Сподвигся Касьян в никонианскую ересь и хотел к присяге по новому образцу принудить меня, посла твоего Федьку, и людишек моих.
Ну - мы Касьяна и выгнали взашей.
А быть попом велели дьяку-чернецу Ларивону. Этот Ларивон в Писании ушлый и волосьми длинён, как всякий духовный. Потом в Кяхте у тамошнего епископа рукоположили Ларивона по древлему уставу, да с тем и пришли к воротам Канбалыка.
И закрыли заключили всё посольство под стражу в таможенной избе до особой воли богдыхана. Хотя ходить не лишали, а позволяли бродить окрест.
Мовы мы их китайской не разумели, но вот скоро Ларивон привёл монгольца и монголец тот на все языки горазд. Но китайского нам не раскрыл в испуге перед бамбуковыми палками.
И тот монголец просил моего позволения для Ларивона сходить с ним в монастырь-дацан познания тибецкой веры ради. Я отказал, но Ларивон уверил в своей твёрдости православной и пользе для посольства от его хождения в монастырь затем, чтобы уличить лжеверие их.
Я отпустил, а через две недели Ларивон вернулся. При посольском стряпчем и монгольце я учинил Ларивону спрос под присягой.
И вот что он поведал.
У них-де, тибецев, многое устроение по християнскому духу. И храмы золочены, и молитвы долги, курение кадильное. Шесть дней постигал я их устав монастырский, а на седьмой призвал меня перед собой настоятель - лама по ихнему. Жёлтыми ризами повит, спросил он меня, Ларивона:
- Нашёл ли различия в наших верах, пришелец?
Ответствовал я, что почти нет. Что любовь и добро одинако обитают в наших монастырях и сердцах и делить нам нечего, а токмо едино укрепляться в Боге.
И долго лама спрашивал жизнь наших монастырей и мира православного. Потом сказал:
- И впрямь, веры похожи. Но вот скажи мне, пришелец, - а какие единоборства укрепляют православных монахов?
И я растерялся было. За неделю видел упражнений их с длинными палками и ножами. Но почитал за глупую забаву. Но лама назвал единоборства сутью тибецкой молитвы. И я не нашёлся, ответствовав с поклоном:
- Нет в наших монастырях единоборств, владыка.
Но лама не поверил, перебрав чётки:
- Не бывает так, монах! - сурово на меня надвинулся и поднял руки. - Думай!
И тогда я взял на себя грех. Я сказал:
- Есть у нас одно единоборство. Если тебя ударили в левую щёку - подставь правую.
И долго молчал лама и монахи. Потом лама спросил смиренно:
- А дальше?
- А дальше - победа, - осмелел я.
Лама больше ещё потух и спросил ещё тише:
- Всегда?..
- Всегда! - уже твёрдо сказал я, почуяв присутствие Господне.
Лама руки уронил и опять надолго замолчал. Потом ласково глянул на меня и признался:
- Ваша вера сильнее. Всякие единоборства тут бессильны.
С тем лама и отпустил меня.
И монголец подтвердил Ларивоновы слова, а я хотел занести их в свои записки. Но через час наше посольство без почтения к твоей царской особе выставили из таможенной избы, нас втолкнули в наши же дорожные дрожки и под строгой охраной выпроводили до Кяхты.
А уже на Москве Ларивона заключили в кандалы за самосвятство. А меня закрыли в Разбойном Приказе до твоей, государь, воли. А поелику ты молчишь уже долгий срок, то бью тебе челом отпустить меня, слугу твоего Федьку Байкова , в именьишко мое городок Полатов на Валуе с милостью твоей или немилостью."