Царский угодник

       RLD

      
       Генерал Сухомлинов, военный министр, обладал
       особенным умением овладевать вниманием Царя и
       держать его в напряжении в случае надобности часа
       два подряд.

       Генерал А.А. Мосолов. При дворе последнего
       Императора.


       За Богом молитва, а за Царем служба не пропадает.

       Русская народная пословица.


       «Жалует Царь, да не жалует псарь» - так уж, видно, издавна повелось у нас на Святой Руси...

«Перед оклеветанной памятью этого крупного и непонятого военного деятеля русский историк вообще, а военный в частности, еще в долгу». Эти строки написал А.А. Керсновский, автор четырехтомной «Истории русской армии», о графе Алексее Андреевиче Аракчееве - «отце русской артиллерии». Но слова Керсновского в полной мере могут быть отнесены и к другому «без лести преданному» царскому слуге генералу Сухомлинову – герою этого краткого очерка. Генерал от кавалерии, Киевский генерал-губернатор (1905), начальник Генерального штаба (1908-1909), Военный министр царского правительства (1909-1915), Владимир Александрович Сухомлинов оказался своего рода «манекеном-мешком» для отработки штыковых ударов - как у своих современников, так и у большинства историков Первой мировой войны. «Генерал от поражений», «легкомысленный бонвиван», «царский угодник» - подобными эпитетами «награждала» генерала либеральная русская пресса. Хотя, с точки зрения любого русского патриота, присягавшего верно служить Царю и Отечеству, такого рода «обвинения» (особенно «царский угодник»!), изрыгаемые из привычных к хуле уст либеральных бумагомарателей и их работодателей, являются самой лучшей и надежнейшей характеристикой деятельности всякого чиновника и администратора Российской Империи! Угождать Царю, как своему Богом данному, природному, законному Государю, по определению обязан всякий верноподданный! Так что эпитет «царский угодник» может быть поставлен Сухомлинову, как верному слуге цареву, только в похвалу! Как бы то ни было, но негативные оценки деятельности В.А. Сухомлинова и самой его личности перекочевали и на страницы современных исторических исследований и монографий. Великий Князь Андрей Владимирович 29 апреля 1915 г. записал в своем военном дневнике: «Против Сухомлинова ведется страшная кабала (коварная интрига – В.А.)...Вообще после войны тут многое еще откроется, СКОРЕЕ В ПОЛЬЗУ СУХОМЛИНОВА И НЕ В ПОЛЬЗУ ТЕХ, КТО ТАК ОТКРЫТО ЕГО ОБВИНЯЕТ(выделено нами – В.А.)». Но Бог не дал России победы в Великой войне, по великим грехам народа ее, и «кабала» против Сухомлинова продолжается по сей день.

Отечественные историки самых разных взглядов, школ и направлений, от советского «красного» Н.Н. Яковлева («1 августа 1914 года») до российского «белого» В.Е. Шамбарова («За Веру, Царя и Отечество») и «объективиста» А.И. Уткина («Первая мировая война») – полностью солидарны между собой в своем резко негативном отношении к генералу Сухомлинову. Клевета, запущенная почти сто лет тому назад, оказалась на удивление живучей. Вот и уважаемый А.И. Солженицын в своей книге «Двести лет вместе» не удержался, чтобы не «вытереть ноги» о В.А. Сухомлинова: «Жемчужина царской администрации генерал Сухомлинов, проваливший подготовку к войне с Германией», «пустомеля Сухомлинов»…Впрочем, Солженицын получил на это достойную отповедь от молодого историка Д.Е. Галковского в его блистательной работе «Восемьдесят лет вместо» (см. журнал «Европеецъ», № 1 за 2004 г.). Тем не менее, 100 лет, прошедших со дня начала Первой мировой войны, настоятельно требует от нас отдать должное памяти В.А. Сухомлинова, как одного из самых выдающихся военных администраторов Российской Империи, сумевшего – вопреки обвинениям левых писак и злопыхателей, кричавших громче всех: «Держите вора!» – достойно подготовить Русскую армию к грядущим испытаниям.

Владимир Александрович Сухомлинов родился 4 августа 1848 г. в Ковенской губернии Российской Империи. Он закончил Николаевское кавалерийское училище в Санкт-Петербурге и был выпущен в лейб-гвардии Уланский полк, дислоцировавшийся в Варшаве. По прошествии нескольких лет Сухомлинов поступил в Академию Генерального штаба, по окончании которой был прикомандирован к штабу войск гвардии Петербургского военного округа. В звании капитана Сухомлинов принял участие в русско-турецкой войне 1877-1878 гг., принесшей на русских саблях и штыках свободу славянским народам Балкан от османского ига. По окончании войны он был назначен правителем дел Николаевской академии Генерального штаба. Начиная с 1900 г., В.А. Сухомлинов занимал пост начальника штаба Киевского военного округа.

В феврале 1905 г., в разгар складывавшейся неудачно для нас войны с Японией, в Российской Империи был учрежден Совет Государственной Обороны (СГО) – коллегиальный орган, в состав которого входили военный и морской министры, начальники Главного штаба и Главного Морского штабов, а также генерал-инспектора всех родов войск. Во главе Совета Государственной Обороны стоял Великий князь Николай Николаевич (Младший), имевший право личного доклада Государю Императору. Сухомлинов, описывая деятельность Совета Государственной Обороны, отмечал, что «это было именитое сообщество безработных великих князей, внедолжностных сенаторов...и других лиц, туда попадавших». Великий князь Николай Николаевич разработал проект реорганизации русской армии, с которым был ознакомлен и Сухомлинов, командовавший в описываемое время Киевским военным округом. «Проект великого князя способствовал не устранению господствовавшего непорядка в армии, но прямым путем вел к анархии сверху – к неизбежному результату столь многоголового управления и отсутствия у Государя одного ответственного лица, каким был военный министр». Согласно плану Николая Николаевича, в русской армии вводилась должность генерал-инспекторов родов войск (пехоты, кавалерии, артиллерии, инженерных войск, военно-учебных заведений). Генерал-инспектора (как правило, на этот пост назначались Великие князья) не считались с командующими войск, вмешиваясь в их распоряжения и внося все больше элементов дезорганизации в армейское управление. Как отмечал Сухомлинов: «...армия имела две головы…между которыми неминуемо должны были возникнуть на петербургской почве интриги политического и личного характера». Крайне отрицательное отношение Сухомлинова к «реформам» Великого Князя Николая Николаевича привело к острому конфликту, превратившемуся со временем в стойкую взаимную неприязнь и вражду.

В июле 1908 г. из-за острых разногласий по вопросу дальнейших путей военной реформы Великий князь Николай Николаевич ушел в отставку с поста главы Совета Государственной Обороны. По прошествии некоторого времени и сам СГО прекратил свое существование. В верхах российского военного ведомства произошли значительные кадровые изменения. Люди из окружения Великого князя были уволены. 13 ноября 1908 г. на должность начальника Генерального штаба был назначен В.А. Сухомлинов. 11 марта 1909 г. был подписан Высочайший указ об от ставке военного министра генерала А.Ф. Редигера, тесно связанного с «петербургской военной ложей» М.Д. Гурко и А.И. Гучкова и, через этот «гучковский кружок» - с (Анти-)Государственной Думой. Вакантный пост военного министра по праву перешел к Сухомлинову. В декабре 1909 г. новый военный министр представил на рассмотрение Государя Императора «Записку о мероприятиях по государственной обороне», на основе которой происходила в дальнейшем реорганизация русской армии. Основное внимание при этом уделялось усилению роли полевых войск, на которых, по твердому убеждению Сухомлинова, должна была лечь вся тяжесть будущей войны. Ликвидировались слабые в военном отношении резервные и крепостные войска, из которых формировались новые полевые дивизии. В результате вся Сухопутная армия Российской Империи получила однородный устав.

В соответствии с планом В.А. Сухомлинова была изменена вся система комплектования и дислокации русской армии. Из западных военных округов (Варшавского и Виленского) в Центральную Россию были передислоцированы семь пехотных и две кавалерийские дивизии. Эту передислокацию Сухомлинов обосновывал следующим образом: «одновременным наступлением неприятеля из Восточной Пруссии и Галиции в тыл нашей оборонительной линии на Висле, всем вооруженным силам нашим на этом выдающемся плацдарме грозила неминуемая катастрофа…». Именно после того, как Сухомлинов убрал войска из неминуемого, в случае начала войны, «стратегического мешка», германский Генеральный штаб полностью склонился к осуществлению «плана Шлиффена», предполагавшего нанесение главного удара по Франции, а не по России.

Было введено новое мобилизационное расписание (с 1 сентября 1910 г.): сроки мобилизации русской армии были сокращены и приблизились к срокам мобилизации армий Германии и Австро-Венгрии. Под личным руководством Сухомлинова были разработаны рассчитанная на пять лет «Малая программа усиления армии» и «Большая программа усиления армии», выполнение которой было намечено на ноябрь 1917 г. Даже весьма резкий в оценках русский военный историк-эмигрант А.А. Керсновский, фактически низводивший весь русский генералитет времен Великой войны на безнадежно ничтожно-бездарный уровень, не смог не сказать добрых слов в адрес В.А. Сухомлинова: «...следует признать, что новый военный министр (Сухомлинов – В.А.) оказал русской армии огромную услугу. Выведя ее из той анархии и маразма, в которой она пребывала. До прихода Сухомлинова было дезорганизованное вооруженное безсилие, с приходом Сухомлинова стала организованная вооруженная сила (пусть и далекая от совершенства)».

Чего никак не мог предугадать Сухомлинов, так это сроков начала грядущей войны и ее затяжного, позиционного характера. Русская военная программа – как, впрочем, и военные программы всех без исключения будущих стран-участниц Великой войны! –исходила из предполагаемого скоротечного характера будущей войны. Подобным же образом оценивали предстоящую войну и в Германии (военная кампания германской армии, по «плану Шлиффена», была рассчитана всего на сорок дней!), и в Австро-Венгрии, и во Франции. Повсюду политики и генералы исходили из того, что предстоящая война не сможет продлиться долго, и, прежде всего – по экономическим соображениям. Так, еще сам граф фон Шлиффен писал: «Стратегия измора немыслима, когда содержание миллионов людей требует миллиардных расходов». Именно поэтому его план и был рассчитан на молниеносный разгром «наследственного врага всех немцев» - Франции. С другой стороны. Во французском Генеральном штабе, начиная с 1872 года, было разработано семнадцать планов будущей войны. Последний, семнадцатый по счету, план. Утвержденный 15 апреля 1914 г., предусматривал исключительно наступательный образ действий. Французы также планировали вести молниеносную наступательную войну-«блицкриг», конечной целью которой ставился «реванш», то есть возвращение Франции Эльзаса и Лотарингии, отторгнутых у нее немцами в результате именуемой у нас «Франко-прусской» (а в самой Германии, с гораздо большим основанием – «Германо-французской») войны 1870-1871 гг.

В силу вышеизложенных причин и ставки на короткую, победоносную войну и молниеносный разгром противника, перед войной в военном министерстве Главном Управлении Генерального Штаба русской Императорской армии практически не думали о необходимости мобилизации промышленности на случай войны. Никто, и в том числе самые ярые критики «царского угодника Сухомлинова», не мог предвидеть масштабов и затяжного характера грядущей мировой кровавой бойни. Тем не менее, у нас почему-то принято ставить ошибочные оценки необходимых для войны запасов патронов, снарядов, винтовок, орудий и пр. в вину именно Сухомлинову. Чтобы правильно оценить действия русского военного министра, нам представляется необходимым привести следующие цифры. Во время войны России с Японией средний расход снарядов на орудие в русской армии составил 720 выстрелов. По окончании русско-японской войны требования к артиллерийскому запасу были доведены до уровня 1000 выстрелов на орудие. В 1912 г. предметом обсуждения стала норма 1500 снарядов на орудия, но она была отклонена, как чрезмерная. В качестве контраргументов приводился небольшой срок хранения снарядов (от восьми до десяти лет). Кроме того, существовала возможность морального старения снарядов перед лицом постоянных нововведений в области военной техники и вооружений, темп которых постоянно возрастал.

После окончания Второй Балканской войны (послужившей фактически прелюдией к Первой мировой) Главное Управление Генерального Штаба, с учетом новых реалий, в очередной раз потребовало увеличить норму снарядного запаса до 1500 выстрелов на ствол. Однако русское министерство финансов выделило лишь шестую часть от необходимой для осуществления этого плана денежной суммы. В то время как генерал А.А. Маниковский, ответственный за артиллерийское обеспечение русской армии, настаивал на строительстве новых, причем не частных, а именно казенных (то есть государственных), военных заводов, Минфин прекратил выдачу средств на уже существующие предприятия оборонного комплекса. Мало того! Минфиновские чиновники «в целях экономии» планировали даже закрыть детище Петра Великого - Сестрорецкий оружейный завод!

Множество проблем создавали и отечественные монополии, знаменитый «национально ориентированный капитал» (тогдашние «олигархи»). Именно «национальные» российские синдикаты «Продамет», «Продуголь» и другие взвинчивали до астрономических высот цены на металл и уголь, постоянно срывали сроки поставок и производили продукцию, качество которой сплошь и рядом не соответствовало «повышенным требованиям современной техники». Вследствие проводившейся отечественными монополиями хищнически-спекулятивной политики военное министерство было вынуждено поднять вопрос об открытии новых казенных (а не частных) предприятий и предоставлении ему права на размещение военных заказов за границей (там и тогда меньше воровали). А ведь именно обращение к зарубежным производителям до сих пор вменяют в вину В.А. Сухомлинову многие, в том числе современные, историки – к примеру, упоминавшийся выше В.Е. Шамбаров («За Веру, Царя и Отечество», М., 2003)! Между тем, как писал начальник Брянского арсенала, генерал А.Ю. Аккерман, «только при таких мерах было возможно выйти из крепостной зависимости от разных (не каких-то транснациональных, а «своих», отечественных! – В.А.) синдикатов». Военный министр Сухомлинов вплотную подошел к осознанию необходимости борьбы с организованным частным капиталом.

Осуществление на практике предложений военного министерства стало возможным лишь после того, как Государь отставил от должности министра финансов В.Н. Коковцева в январе 1914 г. Новый министр финансов П.Л. Барк выступил с программой «нового курса», включавшей в себя многие предложения В.А. Сухомлинова и его команды. Но времени, как всегда, катастрофически не хватало. Разразившийся в июне 1914 г. «сербский кризис» застал русскую армию и военную промышленность в процессе реформирования.

После начала Первой мировой (Великой или, как говорили тогда, Великой Отечественной) войны Государь Император Николай Александрович находился под сильнейшим впечатлением воспоминаний об Отечественной войне 1812 г., столетний юбилей которой, почти совпавший по времени с Трехсотлетием Дома Романовых, был совсем недавно отмечен по всей Империи пышными торжествами. Перед объявлением Манифеста в Зимний дворец была доставлена икона Божьей Матери Казанской, перед которой за сто с небольшим лет перед тем молился, отправляясь на войну с Наполеоном, фельдмаршал М.И. Кутузов. Само зачтение императорского Манифеста происходило в полном соответствии с аналогичной церемонией 1812 г. Государь хотел сам возглавить войска, но этому воспротивились его министры, в том числе и В.А. Сухомлинов. Премьер-министр И.Л. Горемыкин, министры А.В. Кривошеин и И.Г. Щегловитов, пользовавшиеся полным доверием Государя, настаивали на важности пребывания Императора в столице Империи. Последним выступил военный министр, к которому обратился Николай II. Сухомлинов поддержал позицию других членов правительства. «Значит и военный министр против меня», - заключил Государь, и на отъезде в армию больше не настаивал», читаем мы в воспоминаниях Сухомлинова об этом эпизоде.

По свидетельству генерала В.Н. Воейкова, первоначально Император хотел назначить В.А. Сухомлинова Главнокомандующим всей русской армией. А Великого князя Николая Николаевича-младшего Государь планировал назначить командующим 6-й армией, прикрывавшей подступы к Петербургу. Но Сухомлинов заявил, что опасается сопротивления со стороны такого «подчиненного» и хотел бы получить от самого Великого князя заверение в том, что тот откажется от главнокомандования. Однако Николай Николаевич-младший, совершенно неожиданно для Сухомлинова, согласился занять пост Главнокомандующего.

Враждебные отношения, давно уже существовавшие между Великим князем и министром Сухомлиновым, все более обострялись в ходе войны. В.А. Сухомлинов был председателем Особого Совещания по обороне, созданного весной 1915 г. Это еще больше осложняло его взаимоотношения со Ставкой и с самим Великим князем, стремившимся полностью подчинить себе весь тыл. Как писал в своих воспоминаниях Воейков: «...заметно стало стремление чинов Ставки к вмешательству в дела внутреннего управления». А современный российский историк О.Р. Айрапетов подчеркивает: «Созидательной работы в Барановичах (место нахождения Ставки – В.А.) не было. В Ставке метались из стороны в сторону, и все более обращали внимание на положение в глубоком тылу». Главнокомандующий неоднократно просил Государя уволить Сухомлинова с поста военного министра, Щегловитова – с поста министра юстиции, а Саблера – с поста обер-прокурора Святейшего Синода. Николай Николаевич стремился любой ценой, во что бы то ни стало, отвести от себя ответственность за катастрофу 10-й армии в Восточной Пруссии в декабре 1914 г., масштабы которой в Ставке сумели оценить в полной мере лишь к весне 1915 г. Как вспоминал в своих записках «При дворе последнего Императора» начальник канцелярии министра Двора генерал А.А. Мосолов: «Ставка выдвинула в свое оправдание две причины неудач: недостаток снарядов и германский шпионаж. Козлом отпущения стал военный министр Сухомлинов. Для поддержания этих тезисов, по требованию Великого князя Николая Николаевича, сменили военного министра и отдали его под суд, а для подтверждения версии о шпионаже был повещен жандармский полковник Мясоедов и начались ссылки лиц, носивших немецкие фамилии» (то есть лиц, объективно наиболее преданных Короне Российской Империи начиная с Петра Великого, да, собственно, служивших надежнейшей опорой престола русских православных Государей и раньше – вспомним хотя бы известный эпизод с немцами в сцене «Равнина под Новогородом-Северским» в бессмертной трагедии Пушкина «Борис Годунов»! – В.А.). В последнем, как подчеркивает Мосолов, особенно усердствовал начальник контрразведки генерал М.Д. Бонч-Бруевич (что не помешало этому «истинно русскому патриоту», строчившему в годы «Первой "русской" революции» 1903-1907 гг. «махрово-черносотенные» статьи с призывами беспощадно «выводить крамолу из Святой Руси», после октябрьского переворота 1917 г. преспокойно перейти на службу к подлинным германским шпионам и изменникам – большевикам, да еще и носившим сплошь и рядом немецкие фамилии - Бронштейн, Апфельбаум, Розенфельд и т.д.). И не кто иной, как сам Великий князь Николай Николаевич положил начало этой вольнее шпиономании, ярчайшим воплощением которой стало печально знаменитое «дело полковника Мясоедова»!

«Мясоедовское дело» было сфабриковано при сильнейшем давлении на судебную власть стороны Великого князя Николая Николаевича и члена «петербургской военной ложи» генерала А.А. Поливанова (последовательно изменившего Государю, а затем Временному правительству и ставшего слугой большевиков) с целью дискредитировать В.А. Сухомлинова и добиться его смещения с поста военного министра. Не вдаваясь в нашем кратком очерке во все мерзкие подробности этой позорной и трагической интриги, ограничимся приведением всего лишь двух высказываний. Один из руководителей военной разведки кайзеровской Германии, полковник Вальтер Николаи, писал в своих воспоминаниях (В. Николаи. «Германская разведка и контрразведка в Первой мировой войне», М., 2001): «Жандармский полковник Мясоедов был одним из лучших из (русской секретной службы – В.А.) представителей. Вынесенный ему во время войны смертный приговор за измену в пользу Германии совершенно непонятен». Великий князь Андрей Владимирович, будучи сам лицом весьма пристрастным, ввиду своих сердечных отношений с Великим князем Николаем Николаевичем-младшим, и смотревшим на мир во многом глазами последнего, тем не менее, отмечал в своем дневнике: «К сожалению, ни следствием, ни судом новых фактов, освещающих это («мясоедовское» - В.А.) дело, установлено не было. Даже факт сообщения сведений (облыжно обвиненным в измене полковником С.Н. Мясоедовым – В.А.) неприятелю остался лишь в гипотезе...Конечно, все это бросило тень на Сухомлинова, который несколько лет тому назад защищал Мясоедова от нападок А.И. Гучкова с трибуны Государственной думы».

Следует заметить, что шпиономания не являлась специфически русским явлением. В начале войны подобная истерия охватила практически все воюющие страны. Русский военный мыслитель и стратег генерал А.А. Свечин в своем «Постижении военного искусства» («Российский военный сборник», выпуск 15, М., 1999, стр. 574) писал о шпиономании: «Надо опасаться легенд о шпионах, они разъедают то доверие друг к другу, которым сильно государство...Сеется страх перед шпионами, создается какая-то тяжелая атмосфера общего предательства; в народной массе...культивируется тупая боязнь; а страх измены – нехороший страх; все это свидетельствует, прежде всего, о растущей неуверенности в своих силах. Ум человеческий отказывается искать простые объяснения грозным явлениям. Серьезные неудачи порождают и большие суеверия. В числе таковых...видное место занимают суеверия о шпионах...Жертвы нужны – человеческие жертвы – объятому страхом людскому стаду».

Весьма осведомленный жандармский генерал А.И. Спиридович много позже писал о «деле Мясоедова» следующее: «С Мясоедовым расправились в угоду общественному мнению. Он являлся ответчиком за военные неудачи Ставки в Восточной Пруссии. О его невиновности говорили еще тогда...Но те, кто сделал дело Мясоедова, и главным образом Гучков, были довольны. В революционной игре против самодержавия они выиграли первую и очень большую карту...Ставка шла навстречу общественному мнению. Слепая толпа требовала жертв. Слабая Ставка Великого князя их выбрасывала (на расправу жаждавшей крови толпе – В.А.), не думая о том, какой вред она наносит Родине».

20 апреля 1916 г. сенатор И.А. Кузьмин, проводивший следствие по делу Сухомлинова, арестовал генерала. 23 апреля вернулся из Сибири Г.Е. Распутин. Узнав об аресте Сухомлинова, друг Царской Семьи укоризненно покачал головой и промолвил: «Малесенько не ладно. Ма-ле-сень-ко». Своим простым, немудреным мужицким умом Распутин понял весь абсурд и вред ареста Сухомлинова (военного министра воюющей державы в разгар войны по обвинению в государственной измене на стыд и позор Российской державе, на поругание и посмеяние открытым врагам и двуличным «друзьям»!). А русское правительство, состоявшее сплошь из ученых, образованных людей умудрилось этого не понять. Или не захотело понять, одержимое лишь мыслью о нанесении возможно большего ущерба репутации Государя? «Темный», «неученый» русский мужичок выразил (хотя и другими словами) ту же лежавшую на поверхности мысль, которую позднее облек в гораздо более изысканную форму одних из виднейших политиков Британской империи – английский министр иностранных дел Эдуард Грей, язвительно заявивший членам русской думской делегации, посетившей Лондон в 1916 г.: «Ну и храброе же у вас правительство, раз оно решается во время войны судить за измену военного министра!». Как подчеркивал в своих мемуарах жандармский генерал Спиридович: «Арест Сухомлинова был нужен и полезен только тем, кто готовил тогда государственный переворот».

В вину «царскому угоднику» ставились, между прочим, «тесные отношения» с почетным консулом Австро-Венгрии в Киеве предпринимателем А.О. Альтшиллером (Альбертом Альтшуллером). В этом Сухомлинова обвинял уже в августе 1917 г. перед Следственной комиссией сплошь масонского Временного правительства член «петербургской военной ложи» и «дедушка русской армии» генерал М.В. Алексеев. Именно «болтливости Сухомлинова» в присутствии Альтшиллера Алексеев приписал разоблачение русского агента в Австро-Венгрии полковника Теодора Редля (в действительности Редль, по неопровержимым свидетельствам многочисленных современных российских и зарубежных исследований по истории разведки, был обязан своим провалом и разоблачением исключительно собственной неосторожности – что называется. «зарвался»!). В то же время сам Алексеев не скрывал, что никаких фактов, способных подтвердить его подозрения, у него не имелось: «Люди остались подозрительными, но никаких фактов наблюдение не добыло (курсив наш – В.А.)». А командир жандармского корпуса П.Г. Курлов ни на йоту не сомневался в ПОЛНОЙ НЕВИНОВНОСТИ (выделено нами - В.А.) Сухомлинова. Даже генерал-предатель М.Д. Бонч-Бруевич, перешедший после октябрьского переворота 1917 г. на сторону большевиков, не постыдившийся назвать свои мемуары «Вся власть Советам» и неустанно разоблачавший «мерзости преступного царского режима» (забыв, что в годы первой русской смуты 1903-1907 гг. сам громче всех призывал «царских сатрапов» и «душителей народной свободы» нещадно расправляться со всеми врагами Престола и Отечества!), при всех властях продолжал считать Сухомлинова «русским патриотом в самом лучшем понимании этого слова», а все возводившиеся на него обвинения – полной нелепостью.

Среди причин, по которым военный министр Российской Империи оказался в 1915 г., в разгар войны, превращенным в козла отпущения, Бонч-Бруевич упоминал экстравагантное поведение молодой жены поседелого на царской службе министра; клеветнические обвинения, возводившиеся на Сухомлинова его врагами и завистниками (в первую очередь – Великим князем Николаем Николаевичем-младшим); «общественную молву и всероссийскую сплетню»; беззаботность и неосторожность самого Сухомлинова (человека честного, прямого и неискушенного в придворных интригах и правилах чиновно-бюрократической «подковёрной борьбы»), но главное – «старания тех, кому надо было свалить Сухомлинова, как преданного России человека». Кампания диффамации «царского угодника» на посту российского военного министра, развязанная в самый разгар войны, с активным вовлечением в нее депутатов Госдумы и «общественности», с клеветническими публикациями как в «либерально-демократической», так и в «патриотической» прессе развращала российское общество, разлагала армию и подрывала веру фронта в победу.

С возникновением в России Военно-промышленных комитетов, состоявших из представителей частного капитала («олигархов»), думской «общественности» и представителей смыкавшейся с ними части генералитета и офицерского корпуса (прозванных, за свою враждебность Самодержавию, «младотурками») возникла неконтролируемая государственной властью параллельная система управления (фактически – двоевластие). Эта система сразу же поддержала Великого князя Николая Николаевича в его многолетней борьбе с Сухомлиновым. 11 июня 1915 г. «царский угодник» был уволен с поста военного министра. Уступая сильнейшему прессингу со стороны Великого князя Николая Николаевича, Император Николай II решил заменить Сухомлинова упоминавшимся выше «младотурком» генералом А.А. Поливановым, хотя не любил Поливанова и не доверял ему. Насколько мало Император Николай II верил в подлинность возводимых на своего оклеветанного министра обвинений, явствует из содержания письма, направленного Государем Сухомлинову: «Ставка, 11 июня 1915 г. Владимир Александрович, после долгих размышлений я пришел к заключению, что интересы России и армии требуют вашего ухода в настоящее время. Только что поговорив с великим князем Николаем Николаевичем, я окончательно убедился в этом. Пишу сам, чтобы вы от меня первого узнали об этом. Тяжело мне принять это решение (курсив наш – В.А.). Столько лет проработали вместе и никогда недоразумений у нас не было. Благодарю вас сердечно за работу и за те силы, которые вы положили на работу и на устройство родной армии. Безпристрастная история вынесет свой приговор, более снисходительный, нежели осуждение современников. Сдайте пока вашу должность Вернандеру. Господь с вами. Николай».

При этом следует заметить, что, хотя Государь Император и согласился на производство следствия по сфабрикованному «делу Сухомлинова» под упомянутым выше сильнейшим давлением, он никогда ни на йоту не изменил своих чувств к оклеветанному министру и продолжал твердо верить в его невиновность. Об этом, в частности, упоминает и В.Н. Воейков. Не желая пользоваться своим положением и желая быть во всем блюстителем Закона, Император Николай «сделал эту уступку общественному мнению, не допуская мысли, что под личиной законности скрывалось стремление закидать грязью министра Государя». А также, добавим мы, и самого Государя с Государыней-«немкой» (уже недалек был тот день, когда П.Н. Милюков нагло бросил им с думской трибуны упрек в «глупости или измене»!). О том, какую силу имело так называемое «общественное мнение», свидетельствует следующий неприглядный факт: когда осенью 1916 г., Сухомлинова, по желанию самого Государя, перевели из тюремного заключения в крепости под домашний арест, вопли «общественности» об «измене, свившей себе гнездо на самом верху, в царской опочивальне и т.п.» достигли частоты поросячьего визга. В «свободной» прессе, в думских и околодумских кругах и даже в придворных салонах (!) открыто говорили, что вот, мол, «немецкая партия» (якобы безраздельно господствовавшая в царском окружении) наконец добилась своего и «немецкий шпион» Сухомлинов опять на свободе.

Главное из обвинений, предъявляемых Сухомлинову по сей день, заключается в его якобы личной ответственности за необеспеченность русской армии боеприпасами, так называемый «снарядный кризис». Однако и новому военному министру – «младотурку» Поливанову, генералу от инфантерии, креатуре Николая Николаевича и А.И. Гучкова (который, по свидетельству генерала А.Н. Спиридовича, еще в период своей службы в военном министерстве, постоянно осведомлял Гучкова о намерениях министра Сухомлинова и не раз передавал в думскую комиссию документы, которые брал со стола военного министра!), к тому же любимцу «общественного мнения», несмотря на всю его «прогрессивность», не удалось наладить снабжение фронта снарядами в необходимом количестве! Весь 1915 г. военное министерство без устали издавало бесконечные циркуляры о необходимости экономить боеприпасы и пользоваться ими лишь при отражении неприятельских атак. Таким образом, становится совершенно ясно, что в пресловутом «снарядном кризисе» был виноват не только и не столько Сухомлинов. Как, впрочем, и не только и не столько Поливанов. Дело в том, что дефицит боеприпасов, «снарядный и патронный голод», по свидетельствам как очевидцев и современников, так и позднейших историков, был не специфически русской, а общей проблемой и головной болью армий всех воюющих стран на начальном периоде войны (в 1914-1915 гг.). По мнению британского историка Джона Кигана, английская полевая артиллерия получала в эти годы «по десять 18-фунтовых снарядов на орудие в день, и это при том, что при артобстреле десять снарядов расходуются за минуту. Британцам удалось увеличить выпуск снарядов для полевой артиллерии с 3 тысяч снарядов в месяц в начале войны до 225 тысяч к апрелю 1915 г.; они нашли дополнительные источники, разместив заказы в Америке (до своего вступления в войну в 1917 г. безмерно наживавшейся на военных поставках обеим противоборствующим сторонам – В.А.), но все равно были вынуждены ограничить расход боеприпасов фиксированным количеством снарядов в день».

Французские и германские войска испытывали не меньший «снарядный голод».

Крайне интересным представляется в этом свете мнение чрезвычайно пристрастного и крайне враждебно настроенного к Сухомлинову советского партийно-ангажированного историка профессора Н.Н. Яковлева (того самого, которому академик Д.А. Сахаров дал пощечину за нелестные отзывы о своей жене в другой книге профессора, «ЦРУ против СССР») о ситуации, связанной с кризисом боеприпасов в русской армии. В своей написанной при поддержке андроповского КГБ «в пику» роману Солженицына «Август четырнадцатого», но, тем не менее, вышедшей далеко за рамки предъявленного к ней «социально-идеологического заказа» книге «1 августа 1914 года» профессор Яковлев подчеркивал: «Сопоставление цифр поступления снарядов за год и расхода их – интригующая загадка...в деле артиллерийского снабжения хозяйничали чьи-то незримые руки. Кто-то был заинтересован в том, чтобы императорская армия терпела поражения из-за нехватки снарядов, в то время как тыловые склады забивались ими до предела. Не в ожидании ли того времени, когда в бой пойдет армия буржуазной (курсив наш – В.А.) России? Едва ли смелое допущение...». Аналогичным образом обстояло дело и с обеспечением русской армии патронами. В Великую Отечественную войну Российская Империя вступила, имея запас в 3 миллиарда патронов. Свыше 1 миллиарда дали заводы к 1915 г. – между прочим, в соответствии с «Большой программой» якобы «продавшегося немцам» Сухомлинова. Тем не менее, в ходе боевых действий нередко возникали перебои и с патронами (хотя, конечно, большевицкие байки о нехватке в царской армии винтовок и наступлении второго и третьего эшелонов с голыми руками, в надежде вооружиться за счет своих убитых первого эшелона, не имеют ничего общего с действительностью, являясь «случаем так называемого вранья», говоря словами бессмертного булгаковского Фагота-Коровьева из «Мастера и Маргариты»). Так что вполне можно согласиться с выводами ныне покойного профессора Н. Яковлева о «невидимой руке», хозяйничавшей на фронте и в тылу: «Сотни тысяч русских людей приносились в жертву корыстным интересам буржуазии. Это была национальная измена, выдача страны врагу». Русская буржуазия, выросшая в основном из купцов-староверов, и недоучившаяся, полуазиатская, либеральная интеллигенция («образованщина», по выражению А.И. Солженицына) – вот кто, наигравшись во власть в стенах Государственной думы, отныне сами возжелали сами руководить Россией, любой ценой избавившись от так «мешавшего» им русского Царя. В аналогичной ситуации (во время войны России с Японией 1904-1905 гг.) В.В. Шульгин писал о народе, который «во время войны предал свою родину, который шептал гнусные змеиные слова "чем хуже, тем лучше", который ради «свободы» жаждал разгрома своей армии, ради «равноправия» - гибели своих эскадр, ради «земли и воли» - унижения и поражения своего отечества»... «Не свободы они были достойны, а залпов и казней» - справедливо замечал в то время Шульгин, собственное грехопадение которого было уже не за горами. Ибо и он изменил Государю, и, как бы ему ни хотелось потом «пулемётов» при виде диких толп, ворвавшихся в Таврический дворец после подготовленного такими, как он сам, изменниками, падения монархии, никаким «пулемётствованием» спасти историческую Россия было уже не возможно. А начиналось все с клеветнической «кампании слухов». Ни в Германии, ни во Франции, ни в Британской империи подобные настроения в среде буржуазии и интеллигенции были просто немыслимы.

И, наконец, о якобы «босоногом» (это при Царе-то!) русском воине и о «сапожном кризисе» в войсках. Во время войны действующая армия получила 65 миллионов пар сапог (причем, в отличие от советской армии – не кирзовых, а кожаных). Износить столько пар обуви даже в военных условиях было просто нереально. Что же случилось? В своих мемуарах еще один «младотурок» (хотя и прозревший под конец жизни, судя по второй части его воспоминаний), генерал А.А. Брусилов (которому проще простого было бы свалить все лишний раз на «царского угодника Сухомлинова») дает на это недвусмысленный ответ: это случилось не потому, что сапог было заготовлено недостаточно, а потому, что все население России в тылу ходило в солдатских сапогах. Русский крестьянин, переодевшийся в военную форму, но не ставший от этого солдатом, по дороге на фронт просто-напросто продавал и пропивал казенные сапоги, зная, что в действующей армии получит новые – в лаптях в бой не пошлют. Для борьбы с этим злом сам Брусилов нашел гениально простой выход – все чины маршевых рот, прибывшие на фронт с недостачей в выданном им вещевом довольствии, получали по пятьдесят розог. Как говорится, «старинным казачьим способом», дёшево и сердито! Порка давала отличные результаты – православный русский воин сразу приобретал вполне уставной вид.

Ситуация на всех фронтах в 1916 г. была для России более чем благоприятной. В этом мнении единодушно сходятся практически все историки Первой мировой войны (за исключением партийно-ангажированных. Широко известны слова Уинстона Черчилля о ситуации в Российской империи: «Ее корабль пошел ко дну, когда гавань уже была видна. Она уже пережила бурю, когда все обрушилось на нее. Все жертвы принесены, вся работа завершена...Долгие отступления закончились; снарядный голод побежден; вооружение шло широким потоком; более сильная, более многочисленная, гораздо лучше снабжаемая армия держала огромный фронт; тыловые сборные пункты были переполнены людьми...Кроме того, никаких особенно трудных действий больше не надо было предпринимать; нужно было оставаться на посту...; иными словами, надо было удержаться; вот и все, что стояло перед Россией и плодами общей победы».

Генерал-квартирмейстер германской армии Эрих Людендорф, оценивая обстановку на фронтах на конец 1916 г., писал: России удалось создать новые мощные формирования. Численность дивизий была сокращена до 12 батальонов, батареи – до 6 орудий. Новые дивизии формировались численностью меньше на 4 батальона, на каждую батарею приходилось 7-8 орудий (между прочим, в полном соответствии с «Большой программой», разработанной В.А. Сухомлиновым! – В.А.). В результате такой организации мощь русской армии значительно возросла».

Уже упоминавшийся нами выше британский историк Джон Киган подчеркивал, что российская промышленность была полностью мобилизована для военных нужд и выпускала огромное количество вооружения и снаряжения. Свидетельством тому являлся, между прочим, и тот не подлежащий сомнению факт, что запасов вооружения и снаряжения, выпущенных в Российской империи «под гнетом проклятого царского режима» хватило не только до конца Первой мировой, но и на почти пять лет гражданской войны в России (1918-1922 гг.) – даже если считать годом ее начала не 1917, а 1918 г.! Произведенных «под гнетом самодержавия» вооружений и боеприпасов хватило на обе воюющие стороны (как большевиков, так и их противников). Ибо поставки Антанты «белым» были очень незначительными, а российская промышленность, за редкими исключениями, в эти годы практически бездействовала.

И в этом не было никакого пресловутого «русского чуда». Просто сработали планы и программы, подготовленные выдающимися профессионалами, среди которых одно из первых мест занимал генерал Сухомлинов, профессионалами, которые, по справедливой оценке упоминавшегося в начале нашего очерка Д.Е. Галковского: «расчетливо сберегая силы, выиграли самую великую битву в русской истории и, приведя родину к победе, пали от подлого удара в спину». А цитировавшийся нами выше современный российский историк О.Р. Айрапетов констатирует: «Чем прочнее становилась обстановка на фронте и чем хуже обстояло дело у общественных организаций, тем более активными были их антиправительственные действия». Об этом пишет также такой сложный и противоречивый мемуарист, как «младотурок» и революционный генерал А.А. Брусилов, все же позволивший себе, при описании событий накануне февраля 1917 г., следующую фразу: «Но в Ставке, куда вернулся уже Алексеев..., а также в Петербурге, было, очевидно, не до фронта. Подготовлялись великие события, опрокинувшие весь уклад русской жизни и уничтожившие и армию, которая была на фронте». Полное ничтожество новой власти и новых людей было очевидным – они не только ничего не смогли создать сами, но даже не сумели воспользоваться чужими успехами. После февраля 1917 г. русские армия и флот перестали быть сколь либо значительными препятствиями для противника. Более того, бывшее «Христолюбивое Русское Воинство», превратившись в «армию российской демократии», выродилось в азиатскую орду насильников и грабителей (причем еще до большевицкого переворота, приведшего к полному и окончательному «остервенению народа», по выражению А.С. Пушкина).

Вот описание действий десанта русской 123-й пехотной дивизии близ турецкого городка Орду 13 августа 1917 г., приведенное историком О.Р. Айрапетовым на основании донесения капитана 2-го ранга князя В.К. Туманова (между прочим, отца известного фра Кирилла Туманова, рыцаря чести и историографа Суверенного Рыцарского Мальтийского Ордена): «Это была не военная операция, а хорошо организованный грабеж с мощной поддержкой флота (с моря десантную операцию поддерживал линейный корабль «Свободная Россия»,носивший до переворота гордое название «Императрица Екатерина Великая» - В.А.). Многие солдаты... высаживались на берег с заготовленными мешками…Очень скоро высадившиеся войска перепились, начали разбивать магазины и частные квартиры. Награбленное добро грудами тащилось на тральщик... Попытки офицеров навести порядок, пусть даже силой оружия, ни к чему не приводили. Поставленные перед десантом задачи не выполнялись, хотя сопротивления не было»... Но кульминацией всего этого позора стала эвакуация. Греческое население города, прятавшееся до этого в церквях, скопилось в порту. Греки просили взять их с собой, ибо имели все основания опасаться, что турки в отместку вырежут их всех до единого после ухода "русских гяуров". Но ни в шлюпки, ни в корабли греков не пускали. Детей выбрасывали за борт, а женщин насиловали. Лучшие части - «батальоны смерти» - ничем не отличались от других. Капитан князь Туманов оценил операцию как «безусловно вредную, еще больше развращающую войска»... Такова была армия «новой, свободной России», в которой «младотурок» А.И. Гучков был военным министром, а другой «младотурок» - генерал А.А. Поливанов председательствовал в комиссии по демократизации армии (!). И никто из них не был привлечен к суду «свободным народом свободной страны»!

«Царскому угоднику» В.А. Сухомлинову подобных сцен, к счастью, видеть не пришлось, поскольку он был в очередной раз арестован – на этот раз уже Временным правительством – и пребывал в заключении в Петропавловской крепости, вынужденный давать показания Чрезвычайной следственной комиссии по расследованию «преступлений царского режима» (членом этой комиссии был, между прочим, всем известный поэт Адександр Блок, в недалеком будущем – автор антирусских и кощунственных «Двенадцати», которых сам называл «гимном большевиков»!). Дворцовый комендант Николая II, генерал В.Н. Воейков, сидевший в той же самой крепости, по соседству с Сухомлиновым, в своих написанных уже в эмиграции мемуарах «С Царем и без Царя» писал о деле бывшего военного министра следующее: «Все, что было сделано на посту министра генералом В.А. Сухомлиновым, сумевшим своими плодотворными реформами поднять боеспособность армии, дать ей возможность успешно провести мобилизацию 1914 года, улучшить военные сообщения, блестяще организовать интендантскую часть – все это было забыто…Следствие проводилось людьми, находившимися под гипнозом раздутого общественного мнения, причем, как во время следствия, так и в течение процесса допускались нарушения закона, вроде выяснения частной жизни супругов и т.п.; весь процесс проходил под давлением чинов распропагандированного Преображенского полка, которым члены суда считали допустимым давать, в частных разговорах, разъяснения обвинительных доводов против подсудимого (!)». До большевицкого переворота оставалось еще больше двух месяцев, но и «демократической России» уже не действовали Законы Российской империи – зато, как выясняется теперь, вовсю действовал принцип «революционной целесообразности», доведенный в недалеком будущем до совершенства большевицкими палачами типа разных петерсов, лацисов, кунов и прочих ядовитых пауков, выблеванных Сатаной, когда его кровью рвало на многострадальную землю России. Продукт революции, прокурор-общественник, высказал в своей заключительной речи мысль, что если бы генерал Сухомлинов и не был виновен, то обвинительный приговор все равно должен быть вынесен «для удовлетворения возбужденного общественного мнения». Невольно напрашиваются на ум ассоциации с процессом полковника Ю.Д. Буданова...

Только благодаря переходу из области правосудия в область «революционной целесообразности» властям предержащим и удалось осудить «царского угодника», ибо ни Чрезвычайной следственной комиссии, ни специальной комиссии генерала Петрова так и не удалось найти ни малейшего подтверждения ни одного из клеветнических наветов, возводившихся на Сухомлинова «свободной прессой», Госдумой и личными недоброжелателями генерала. 27 сентября 1917 г. бывший военный министр генерал В.А. Сухомлинов был приговорен за «неподготовленность России к войне» (!) к высшей мере наказания – бессрочной каторге, замененной по милости «державного народа» тюремным заключением. Жена генерала, Е.В. Сухомлинова-Бутович, также преданная суду, была полностью оправдана.

После октябрьского вооруженного переворота 1917 г. большевики перевели оклеветанного «царского сатрапа» в тюрьму Кресты, откуда он был освобожден 1 мая 1918 г. по амнистии «ввиду преклонного возраста». Генерал благоразумно решил в Совдепии не задерживаться и эмигрировал сначала в Финляндию, а затем в Германию, где и опубликовал в 1922 году свои «Воспоминания», до сих пор не изданные в России в полном виде.

В начале 1926 г. В.А. Сухомлинов скончался в Берлине, где и был похоронен на русском кладбище. Когда тело бывшего военного министра Российской Империи предавали земле, совершавший отпевание православный архиерей сказал несколько теплых слов сострадания человеку, видевшему в последние годы своей жизни столько горя. Но даже в таком месте и в такие минуты нашелся негодяй из соотечественников, имевший наглость грубо оборвать архиерея и, к возмущению присутствовавших, сказать пол адресу покойного несколько грубых слов. Отразивший этот безобразный инцидент в своих воспоминаниях В.Н. Воейков заметил: «Этот факт свидетельствует о том, как сильно действует на людей массовый психоз, заставляя их повторять с чужих слов то, о чем они ровно никакого понятия не имеют, и в чем даже разобраться не хотят».

Добавим от себя - не хотят ни в чем даже разобраться по сей день...
      
Здесь конец и Богу нашему слава!

ПРИМЕЧАНИЕ

Первоначальный вариант данной исторической миниатюры В.В. Акунова был опубликован в московском военно-историческом журнале «Рейтар» №22 (10/2005).