Граждане лабиринта из кн. Гр-не лаб. ,Миры сотворе

История Лабиринта, как и всякая история, уходила корнями вглубь веков. Точно никто не знает, когда и как возник уникальный народ, называющий себя ныне племенем ланджалоков. Однако факт этот трактовался учеными Лабиринта как доказательство особой благодати. Ведь ланджалоки умели менять свой внешний облик, всю структуру своего тела. А этого не дано было ни тем, внешне похожим на них разумным существам, что жили над их родной Скалой, ни тем, что ползали рядом, бесчувственные, хладнокровные, презираемые. Новорожденный ланджалок выглядел как всякий ребенок: ножки, ручки, жалкое короткое туловище и непомерно большая голова. Но уже в возрасте восьми - десяти лет он понимал, что организм его, все его физические особенности можно менять особым приказом, волей существа, способного сужать и делать плоским свое тело в угоду практической необходимости. Конечно, можно было бы, вероятно, обойтись и без этого, понастроив в огромной полой скале, что стала родиной ланджалоков, всяких там дверей и прочих сводов, но, во-первых, места свободного стало бы меньше, а во-вторых, это сделало бы их существами обычными. А ланджалоки гордились собой и ничего не желали менять сейчас, спустя века своего замкнутого существования. Эта гордость объединяла народ и делала их мир замкнутым в себе, обособленным. А обос-бленность, как ни крути, имеет свои очевидные выгоды.


1. ЗАКОН ГЕНДОРГА

Граждане Лабиринта были умны. В Пестром городе, в городах Зеленого и Синего Свода, куда горожане съезжались, чтобы пообщаться у знаменитых Поднебесных стволов, эту истину знали все, от мала до велика. Быть умным было необходимо, быть умным – значило выживать, значило получить право на вольную жизнь. Потому что только умный умеет с у ж а т ь с я. Нет, не углубляться в размышления, а сосредотачиваться на цели, ни о чем другом не думая, ничто другое во вниманье не принимая. Потому что ничего важнее такой цели и нет. Потому что если сужаться не умеешь, то и жизнь у тебя будет никудышная, затворническая. Ведь что делать-то такому в мире, где почти нет дверей? Да и что это за ланджалок, если сквозь стены проползать не умеет? Примитивные существа с плоскими головами и телами, что встречаются вокруг в изобилии, и то это могут. Так что если ты так глуп, что не сумел приспособиться, оставайся всю жизнь запертым в келье, презираемым двуногим, то есть затворником, Обреченным. Сам виноват! Ведь детям чуть не с пеленок объясняют: лишь пока они малы, могут жить в общинах, где еще есть двери и где обучают искусству сужения. Но все это – лишь до определенного возраста. А потом, будь добр, собери волю в кулак и становись настоящим ланджалоком. Да и что в этом сложного-то? Просто глупых идей в голову не бери, сосредоточься на главном и слушай наставника. Основы сужения начинают осваивать еще в младших классах Логова.

Обреченный № 437 об этом хорошо помнил. Он и сей-час, после стольких лет затворничества, мог наизусть перечислить все пункты знаменитого поучения Агуригена Гендорга о сужении: выбери путь, сосредоточься на цели, обрети ловкость ума, научись маневрировать словом и де-лом, на начальном этапе выбери содействующих, не перечь им, а привлеки их внимание, сумей заинтересовать. А еще: ищи не принцип, а способ, помни, что нет преграды, у которой не было бы щели, помни, что сплошного не существует…И, наконец, изменись в нужном направлении, не оглядываясь на тех, кто отстал.

Он никогда не забудет и тот день, когда этот знаменитый ученый и деятель сообщества ланджалоков снизошел до того, чтобы лично поприветствовать выпускников млад-шей школы и на личном примере продемонстрировать им те самые правила, которые помогли ему так высоко вознестись в рейтинге и общественном положении сообщества ланджалоков. Общение, как и положено, начал с экскурса в историю их народа: рассказал о том, как первые из их вида поселились в Скале, порвав все связи с мыслящими двуногими, которые жили под губительным яростным светом, незащищенные от стихии и от собственной непри-способленности, нелогичности и непрактичности. Затем перешел к полезным свойствам существ, внешне напоминающих ланджалока в момент сужения: плоское, гибкое тело, треугольная голова…Вот только они были холодно-кровными и лишенными разума, а иногда и ядовитыми. Но некоторые свойства этих достойных презрения существ все-таки привлекли внимание первых Преобразователей,и так началось формирование рода. А теперь ланджалоки имеют свою культуру, свою архитектуру и, главное, свои собственные устои и качества, которые возвышают их и которыми они могут гордиться. Да, где-то наверху, над Великим Сводом, под обжигающими лучами Огненного Глаза есть те, кто напоминают ланджалоков до момента сужения. Но разве они ровня нам, умеющим проходить сквозь твердую породу?

- Это племя, живущее так высоко и так странно, скорее всего, враждебно нам и неполноценно с точки зрения нашей генетики, - заметил в заключении Агуриген Гендорг, - и потому он лично считает делом первостепенными научить сужаться каждого юного ланджалока.

Затем почетный гость на глазах у восторженной публики стремительно, изящно, без помощи с другой стороны, решительно сузился, тело его стало плоским, цвета мала-хита, глаза продолговатыми и янтарными, исчезли плечи, а руки виднелись едва заметным рисунком бежевого оттенка. И он так легко проскочил в едва заметную глазу расщелину скалы! И все признали великолепным его мастерство, а наставники напомнили: те, кто не научен сужаться, живут отшельниками в отдельных кельях, и даже имени у них нет. Потому что незачем иметь имя тому, с кем никто не говорит и к кому никто не обращается. Он будет иметь лишь номер вместо своего имени, а звать его будут Обреченным. Так гласил еще один закон Агуригена Гендорга.


2.ОБРЕЧЕННЫЙ И ОБРЕЧЕННАЯ

Уже несколько лет он сидел в своей келье и прилежно смешивал яды. Наука о ядах давалась ему так же легко, как и логика. Он вообще мог бы быть первым учеником, если бы не обреченность. Он старался не думать о том, что потерял. Какой смысл? Стены были не вне него - преграда была внутри. Эту преграду первой заметила еще его мать, но помочь не смогла. Обреченный вспомнил, как это однажды вышло наружу: был самый обычный школьный день. Он уже освоил: пройти сквозь стену очень важно и, если не можешь сам, помочь тебе должен кто-то извне, ты должен его убедить. А как убедить? Чем заинтересовать привередливого старшего? Конечно, мысли об этом были туманны, но результаты стремительны. Обреченный и сейчас помнит первую прошедшую девочку, ее звали Одла. Она пообещала учителю составить список всех тех, кто не решил самостоятельно пятую задачу охоты. И прошла. За ней проскочил Мьюоз, сообщив старшекласснику, что знает, кто подложил жало все той же Одле. Дальше начался самый настоящий трам-тарарам. Что только не вышло наружу! Какие только ядовитые мысли не рождались в этот миг в маленьких головенках одноклассников! Все рвались вперед, все стремились пройти сквозь проклятую стену любой ценой, ничего не стесняясь, забыв обо всем кроме цели. А он не смог. Он сам понятия не имел, почему это так, и стыдился себя. Но внутри у него была преграда крепче стены. Он просто не мог выдать тайны того, кто прежде ему доверился. Или кого-то оболгать, а потом признать ложь и запросто извиниться. Или просто подумать о чем-то так, чтобы в его голове вспыхнуло ощущение торжества и превосходства разума над чем-то иным, чем-то необъяснимым, но как- то в нем существующем.И потому его признали лишенным ловкости ума и оставили на второй год. Только это ничего совершенно не изменило в его судьбе. Зато изменило в сердце. Он помнил и сейчас как увидел ее, такую же неловкую, как и он сам, очень старательную, но очень упрямую. С чудными желтыми полосками возле глаз, с плавными движениями и скрытно дерзким, таким удивительным взглядом. Эта дерзость и позволила ей перейти в следующий класс, но потом, как он слышал, и у нее возникли те же проблемы. Воспоминание об этой девочке грело кровь и сейчас, после нескольких лет проведенных в одиночной келье, где он занимался наукой. Наукой обезымяненные занимались редко, но у него были обнаружены способности, которые позволили бы ему занять почетное место ученого, если б он мог проходить сквозь стены. Его даже обучали, и это было счастливое время. А потом он почувствовал, как мозг словно бы высыхает, гаснет воображение и наводит тоску пестрая порода Скалы, что окружает его изо дня в день. Он изучил все ее детали, каждый рисуночек, каждую точку и все изгибы. Ему нужен был стимул, чтобы жить. И тут раздался стук…Вначале Обреченный даже не поверил, ему даже показалось, что это слуховая галлюцинация. Но это оказалась Она. Она была за стеной, близко от него, и проснувшийся разум начал различать даже эмоциональные оттенки этого стука. Медленно, недоверчиво, не видя, но представляя друг друга, они привыкали к этой странной форме общения. Впоследствии они создали свою систему разговора и общались часами, воображая себе встречу, согреваясь единомыслием и обоюдным чувством облегчения. Они улыбались друг другу, зная, что этого никто не увидит, они воображали свою встречу и рассказывали друг другу о том, как они это себе представляют. Они были почти счастливы, почти смиренны. Пока об этом не узнали.


3.ГНЕВЛИВОЕ СООБЩЕСТВО НЕ БЫВАЕТ ЗОРКИМ

Агуриген Гендорг был возмущен: куда катится мир? Разве мыслимы поблажки для тех, кто не умеет сужаться и уживаться? Чего доброго, это послужит неким примером, призрачной надеждой. А как же тогда быть с теми, кто попробует за недорогую, относительно, плату расчищать ходы для таких вот бедолаг? Тогда дорогостоящее искусство зодчества, планирования и проделывания дорог с помощью редкостного, камнедробящего растения станет доступным. И перестанет быть доходным знакомство и умение нала-дить партнерские или родственные связи с такими вот личностями (а к ним, кстати, принадлежал зять Агуригена). Одним словом, хотя опасность еще очень мала, почти при-зрачна, допустить такого инцидента нельзя. К слову сказать, чувства столь важного лица были, разумеется, всеми сознательными ланджалоками подхвачены. В обществе гибких разумом и телом иначе и быть не могло. Поэтому появилась новая мода: перед сужением возмущаться цинизмом Обреченных, которые имеют наглость общаться между собой.

Он и ОНА о такой своей популярности ничего не знали. Они вообще уже ничего не хотели знать кроме того, что подсказывали им общность душ и воображение…Напряжение, зажатое меж прищуренных век, извилистым рисунком пробиралось навстречу, горячее дыхание было как будто шершавым,- так казалось ей. Глаза во всей своей блестящей удлиненности похожи на малахит, покрытый туманом, в уголках маленьких, удрученно изогнутых губ, притаилась улыбка, - так чудилось ему. И стены, стены…они что-то чуяли, они помнили чью-то ярость и негу отчаянья, чье-то бессилье, томленье, жажду чувственных впечатлений…Просто впечатлений. И странное, воображаемое тепло и вязкое притяжение заставляло обреченную пару прижиматься к стенам, навстречу друг другу. Казалось, не только предательская двойственность натуры, но и душевность, порыв, что-то неведомое может преодолеть эти стены. Но только вот как без сужения? Этого они покуда не знали. Но Агуриген Гендорг знал. Он давно был посвящен в тайну древних проходов, старых стен, а, главное, всевозможных, доступных нынешним представителям сообщества, рукотворных или естественных способов преодоления Великой Скалы. Однако такое знание не должно было быть общедоступным. Такая доступность может поставить под угрозу все основы их общества. Это может даже открыть путь из Лабиринта в Извне, а там неизвестность, там все совсем другое. И другие там в почете. И с другими считаются. Там даже сужаться не умеют! Или делают это как- то неявственно. Только Мудрые поднимались туда по приказу властителей, и они ,старейшие, возвращались какими-то притихшими, бормотали о том, что в « Извне мало стен», зато есть только какой-то общий купол. И что там слезятся глаза и обжигает ноздри. Вот что таилось в этом Извне, вот что располагалось над священными стволами Великого Свода. Агуриген Гендорг решил действовать. Пусть этим виновным откроется путь наверх. Они все равно ничего не расскажут, они станут в глазах молодежи не погибшими влюбленными, а дурачком и дурочкой на отшибе, которые по неразумению своему попали в переделку. Надо было только уговорить начальство, старую Эпканурс Сцепансес в необходимости принять такое решение. Это было нелегким делом, но ему это почти удалось. Потому что он кое с кем породнился, потому что когда – то, давным-давно, их родовые программы пересекались. И потому что даже сейчас потомство Агуригена считалось перспективным.. Ведь и теоретиком, и охотником Гендорг был хоть куда, об этом в Лабиринте очень хорошо знали.


4. ИСХОД

-Пора, пора Эпканурс на отдых,- думал он с раздражением спустя некоторое время, – ну никак до старушки не доходит необходимость в предложенном варианте действий. Способ предполагаемого исхода для ее ума оказался непостижим. Она хотела сделать нечто вроде показательного изгнания, а он считал: необходимо чтобы ланджалоки думали об обязымяненных, как о предателях, самостоятельно рванувших в Извне, и окончивших там свои дни. В назидание. Значит, придется действовать иначе. Сказано – сделано, откладывать задуманное Агуриген не собирался: он просто прошел сквозь стены одной из двух смежных каморок и рассказал заключенному № 437 о пласторезе. Многочисленные и нежные на первый взгляд листья этого чудного растения имели свойство истончать породу. Правда, они и на организм живой действовали не лучшим образом, но это-то Гендорга совершенно не смущало. Выживут изгнанники, - значит, им повезло, а не выживут, - туда им и дорога. Никем незамеченным вернулся он в свое роскошное обиталище, где изразцы из драгоценных каменьев окружали золотоносную жилу на поверхности стены у самого изголовья просторного ложа. Дело было сделано. Он был доволен собой.

А Обреченный № 437 мучительно и тревожно думал о будущем. Ему было страшно. Страшно не только за себя, за тяготы собственного пути в неизведанное, но и за нее, его единственную радость, его подругу по несчастью, способную оставаться собой вопреки обстоятельствам, сохранившую трепетность и теплоту своих душевных порывов. Да, больше всего он боялся за ту, которая была в его сердце, чье нежное очарование способно было просочиться сквозь стены и невзгоды, способно было лечить его израненную душу. Выдержит ли она столь тяжкий путь? Однако надежда, словно лист ядовитого, спасительного растения, поманила и обожгла. И Обреченный решился. Он рассказал любимой о тайне, которую из своих политиканских побуждений поведал ему Агуриген Гендорг, и вместе они посмеялись над тем, что враг их все же указал им путь сквозь стены.

И начались поиски. Стен было мало, всего восемь на двоих, они казались глухими и монолитными. Значит, предстояло исследовать каждый миллиметр, надеясь на себя, на чудо, на какую-то невообразимую эфемерную помощь откуда-то извне. Они обостряли свои ощущения, они царапали трещинки и поддерживали друг друга, скрывая отчаянье и тая отчаянную веру в невообразимое. И – свершилось! Там, где должны были соприкоснуться их руки, где сливались их тяга к друг другу, их стремления и надежды, показался зеленый с оранжевым ободком край листочка. И хотя ядовитый сок его обжигал, но раны словно бы не замечались, а только стены, покрытые трещинами, были значимы. И, наконец-то, они увидели друг друга в рухнувшем проеме, и прочли в глазах встречное тепло и обоюдную радость. Полумрак, ядовитые листья там и тут, неведомая дорога. Странное ощущение захватило этих двоих, они были вместе. Затхлый воздух совершал тихий круговорот, впереди как живое, дышало, звало к себе пространство.

И они поползли вперед, подбадривая и подталкивая друг друга, все быстрей и быстрей. Их горла, их тела обжигало ядовитое испарение, они чувствовали слабость. Долгое время (а, может, не такое уж долгое) им казалось, что жизнь готова их покинуть, но вот, наконец-то, стало легче дышать, а затем что-то яркое бросилось в глаза. Они продолжали путь. И вместе выглянули, а затем вырвались в невероятно свежий и ароматный, в какой-то фантастический мир. И глотнули его, и всхлипнули, и обнялись, и на острые камни громадного черного утеса пролили свою, в прежней жизни змеиную, кровь. И это не было смертью, это было рождением. Полными затихающей боли, светлыми глазами они смотрели друг на друга и желтые искры страха и память о прошлом таяли в их глубокой новизне. Их смуглая чешуйчатая кожа сгладилась, их руки дрожали. Они еще нетвердо стояли на слабых ногах, они неуверенно огляделись и улыбнулись друг другу, мужчина и женщина.

Далеко внизу палевая пыль золотила дорогу. Прошли живые, подобные им, стрекоча на ветер, наполняя все сущее согласием звуков, слагаемых в слова. Высоко над ними они увидели свод, непохожий на свод их родного мира. Он, казалось, дышал, даже шевелился, легкие светлые узоры пробегали по нему, менялись и исчезали. Мужчина и женщина обнялись и зажмурились от предвкушения счастья. Они знали теперь: жизнь безгранична. И если вдруг в этом новом ослепительном мире кто-то ловкий выстроит перед ними непроходимые стены, они опять найдут выход и за ярким голубым куполом сбросят старые, уставшие от борьбы тела. Лишь бы вздохнуть легко и свободно, и двигаться легко и свободно, все вперед и вперед, без необходимости ломать неломкую, но чувствительную душу ради достижения цели.






56