Палач плачет

Серия: Вокзал для двоих

Маршрутка на Таганрог задерживалась с отправлением.
Оставалось одно пустое место, как раз возле меня, и водитель ждал последнего пассажира. Наконец, тот прибыл.
Это был очень старый человек. Он с трудом поднялся на ступеньку и буквально упал в соседнее кресло. Был он без багажа, но очень тепло одет для начала сентября: заношенный свитер, пиджак, ветровка, на голове – нечто вроде красноармейского шлема двадцатых годов прошлого века.
Честно признаюсь, мне было неприятно его соседство. Но никакого дурного запаха от глубокого старика не исходило. Я отвернулась к окну и закрыла глаза. Есть о чем подумать.
Маршрутка наверстывала потерянное время на трассе. Не просто мчалась, летела над шоссе. И вдруг резко сбавила скорость.
Движение задерживала колонна бронетранспортеров и военных грузовиков, на крышах которых сидели вооруженные автоматами молоденькие ребята.
Водитель аккуратно объезжал колонну, стараясь реже выскакивать на встречку.
Картина малоприятная, но уже как бы и не особо неожиданная в наше время. Однако все пассажиры напряженно следили за передвижениями военных.
Перестали переговариваться. И вдруг в тишине я услышала всхлипывания старика. Повернулась к нему. По морщинистому лицу обильно текли слезы. Он их не вытирал, только громко шмыгал носом. А глаза – красные-красные.
- Вам плохо? Помощь нужна?
Он замотал головой и сделал отрицающий жест рукой. Потом указал на мальчишек на крышах машин:
- Не могу смотреть на это. Как молодежь страдает. За что? За что? А мы…
- За что  боролись?
- Ай, молодая вы еще, не понимаете… Да я и сам не понимаю.
Старик перестал шмыгать носом, достал платок, довольно чистый. Впрочем, и старая одежда его была, пригляделась, недавно выстиранной. Слезы он вытер, но появились новые.
- Я теперь все время плачу. Не хочу, а плачу. Я в доме специальном сейчас живу, там, где все такие уже замшелые. Мне ведь 88 лет уже, а никак Бог не приберет. Видно, хочет, чтобы я еще помучился на этом свете. А мне невмоготу…
Он помолчал немного. А потом продолжил совсем уже задрожавшим голосом:
- Я к старому товарищу по службе отпросился у нашего доктора. Так душу приперло… Он тоже все время плачет. А нам ведь нельзя не плакать, дочка. Никак нельзя. Раньше вот плакали по прошлому своему проклятому. А теперь обо всем. Так жалко всех. Слышал я в новостях семилетней девочке, что с мамкой и папкой гуляла во дворе, ногу взрывом оторвало. Как же она теперь? Девочка-то? Она же танцевать, может, хотела? В походы ходить?..
Он снова замолчал. Низко склонил голову над тощей грудью. Но меня-то уже разобрало профессиональное:
- Дедушка, а почему вы так о прошлом? Почему проклято оно?
- А?.. А-а, да ведь скажу, так ты и из автобуса выскочишь.
- С чего бы это? Вы же не убийца? Не похоже. Вон, жалеете всех, слезы льете.
- И не угадала. Ладно, расскажу…  Вот с сослуживцем-то старым не договорил, «Скорая» его ночью забрала. Насовсем теперь, наверное. Он тоже одинокий. Семья его давным-давно бросила, как и меня… А слова выскакивают теперь из груди, нет удержу. Бога поминаю, прощения прошу, а крест на мне совсем другой тяжким грузом висит.
Он оглянулся по сторонам. Колонну мы уже объехали, пассажиры болтали между собой, кто-то задремал. Но собеседник мой, все-таки, перешел на шепот:
- Говоришь, не убийца… Да самый настоящий, дочка. Профессия у меня была страшная. Палач я…
Невольно отшатнулась. Он как бы усмехнулся-всхлипнул:
- Вот видишь…
- Нет-нет, говорите, я хочу слушать вашу историю.
- Правда? Ну, ладно, слушай. Я 26-го года. В 40-м в комсомол вступил. В семнадцать уже воевал, а в 45-м с погонами старшего лейтенанта, партийный, ротой командовал. Такой специальной ротой. Шпионов мы ловили, предателей разыскивали, по селам и деревням прятавшихся. И знаешь, часто… без суда и следствия… Тогда я думал, что все правильно делал. Осознал много позже… А после войны добавил столько!.. Посулили мне зарплату хорошую, льготы, квартиру большую в центре города. Не здесь. В Москве это было. Я и пошел в тюрьму… расстреливать по приговору суда. И тогда верил, что справедливость восстанавливаю. Или оправдывал себя, наверное, уже…
Мне и не такие истории приходилось выслушивать от самых разных людей. Но, все-таки, палач. В автобусе жарко было, а я холод зимы морозной почувствовала. И живое воображение представило длинный коридор, по которому идут приговоренный и палач. Последний достает пистолет или револьвер, что там еще употреблялось, и стреляет в затылок… В затылок тому, чья вина, может быть, была совсем ничтожной. Или ее не было вообще. Стреляет спокойно, делает свою работу.
А человека больше нет.
И где-то плачет мать, жена, дети.
- А приходилось расстреливать и женщин. Такие молоденькие через меня прошли, дочка. Нет, это невозможно вспоминать. Не приберет меня Господь к себе. Гореть мне в огне. Вечная мука… Один раз приказали мне привести в исполнение приговор мальчишке. Девятнадцать лет, худенький, словно подросточек. Плакал очень, все понимал. Просил меня: «Дяденька, только не больно, ладно?». Ноги его не держали, упал, да так пронзительно запищал, и голову повернул, словно почувствовал: вот он, конец. Сиротой паренек был, из детдома. А вся вина на копейку. Соблазнила его дочка генерала одного, понравился мальчик. Не устоял он. А потом его в изнасиловании обвинили. Генерал постарался, чтобы высшую меру определили. Важный он был, в большом почете. Это я потом узнал. Нам, как правило, о «клиентах» ничего не говорили. Виновен – и все. И задумался я, очень сильно задумался…
Потом, правда, еще случаи были.
Только  не мог я уже так… спокойно.
Откуда-то совесть взялась.
Не удержался как-то, жене все о себе рассказал. Она думала, что я - просто обычный служака на хорошем обеспечении. Как-никак, воевал, награды имею. А на следующий день проснулся в холодной постели. Ночью жена сына семилетнего забрала и исчезла из моей жизни. Оставила только записку, что ничего от меня не хочет, никаких вещей не берет, жить будет у подруги в другом городе. Просила, чтобы не искал, не портил жизнь ни ей, ни ребенку. Меня прощает, надеется, что брошу эту работу.
- Не искали?
- Нет. Честно говоря, к семье я мало тогда был привязан. Женился, потому что так надо, сына не воспитывал. Решение супруги принял. Больше счастья в семенной жизни не искал.
Он снова замолчал. Пожалел, наверное, что начал исповедь перед незнакомой женщиной.
Нет, все-таки, продолжил:
- Заболел я сильно. Ни с того, ни с сего. Здоров был, как бык. В палате госпиталя познакомился с Саней. Это тот, которого я навещать ездил. Мой товарищ оказался. Мы пооткровенничали и нашли понимание друг в друге. Его уже давно жена оставила, но бездетным он был. И тоже болезнь непонятная. Сообразили, это нам за «заслуги» наши. Не спрашивай, что мы сделали, денежное и некрасивое дело то было. Только освободились мы от службы без последствий, перевелись в Ростов-на-Дону.  Деньжата были… И пенсию хорошую в свое время стали получать… Саньку из своей квартиры увезли в больницу, а, может, уже и на кладбище. А я свою по глупости потерял. Благодаря пенсии, в дом для престарелых взяли… Вот и плачу, и плачу теперь. Может, жизнь со слезами выйдет, а? Или Бог простит и возьмет к себе? Как думаешь?
Что я могла ответить? Утешать старика мне не хотелось. Дело давнее, но холод сковал меня так сильно, что и рот больно было открыть.
- Молчишь? Правильно. А что ты мне скажешь? Противен я, да?
Старик снова стал сильно сморкаться, но слезы вдруг прекратились. Палач больше не плакал. Сказал только:
- А мы уже приехали. Ладно, дочка, прости за испорченное настроение. Прими за старческий бред.
Бывший палач порылся у себя в карманах, достал мелочь, отсчитал двенадцать рублей на городскую маршрутку.
- Ты, дочка, куда? Домой или в гости приехала?
- В гости.
Я испугалась, что нам по пути, и быстро сказала:
- Мне недалеко от вокзала. Прощайте.
- Прощай. И спасибо, что не обругала, вытерпела.
- Молитесь.
- А я как раз в церковь и пойду, батюшку мне одного посоветовали местного. Очень добрый и правильный говорят, он таких преступников, как я, не гонит. А приют, где живу, не в Таганроге. Мне только к вечеру бы добраться туда. Уж нарушу режим. Прощай еще раз.
Я кивнула. Походила по вокзалу, чтобы случайно не оказаться в одном транспорте со стариком. Но по закону подлости села именно в ту же маршрутку.
Бывший палач увидел м