Монах повесть

Монах  проснулся далеко до рассвета...

Келья была наполнена густым серым сырым туманом, приползавшим с моря по-утрам...

Стояла тёплая, хотя и поздняя осень...

Не спалось... Он помолился шопотом, как всегда, попросив Бога вразумить его, дать терпения и любви к людям...

I

Он приехал сюда паломником 15 лет назад, да так и остался в монастыре...

Уставом монастыря монахом запрещалось купаться в море и мыться, дабы не смущать других монахов и не вызывать у них грешных мыслей, но для него это было просто физически невозможным...

Он мылся каждый день, хоть из бутылки, но мылся, иначе он не мог заснуть...

Гуляя  по прибрежным скалам,  он нашёл справа  в 3-х минутах от монастыря маленький заливчик с нависшей над ним скалой, с моря защищёный старым волнорезом, поэтому вода там всегда была намного теплее, чем в самом море...

Он купался там каждый день, с мая по ноябрь. Это было единственной запретной радостью жизни, которую он позволял себе здесь и за которую он постоянно просил прощение...

Сегодня, как обычно о искупался в холодной чистой воде, растёрся полотенцем и присел над обрывом на простую каменную скамью, Бог знает когда здесь установленную...

Он задумался о своей жизни... Полностью ушёл в воспоминания, глядя невидящими, словно заглядывающими в собственную душу глазами, на морскую пустынную , слегка розовеющую, предрассветную даль... 

II

В прошлой жизни он был солдатом... Солдатом на бесконечной чеченской войне...

Войсковая разведка- это была страшная школа для вчерашнего студента...

Первый год службы он провёл в закрытой "учебке"...

Подбирали их по внешним данным, всех брюнетов с высшем и незаконченным высшем образованием...

Кроме учений в "поле", языки по ускоренной спец. программе: английский и арабский, основной чеченский и 2-а его диалекта: равнинный и аккинский, радиолокация и информационные программы...

На языках начали говорить с первого дня, даже спали в наушниках...

Через год, они сдали экзамены и попали в Чечню в составе антитеррористической группы...

Оружием разведчика редко были пистолет и гранаты, а чаще нож или стальная струна...

Их учили убивать тихо и незаметно, всего 12 человек все великолепные стрелки и метатели ножей...

Его сильно рвало, когда он"снял" своего первого араба-террориста...

Сколько их было потом, он не считал...

Переводы с чеченского и арабского по ночам, 4 часа сна и снова прослушка и выезд в"поле"...

Когда они освободили из плена английскую журналистку, их группу наградили орденами и медалями, повысили в звании и дали неделю отдыха на территории части...

И тогда он понял, что по домам их отпустят не раньше, чем закончится эта бесконечная и кровавая война...

Ему до сих пор по ночам снились бои и рейды, пять его друзей остались там, а ещё один, изуродованный до неузнаваемости, доживал своё, в военном госпитале в Москве...

После того, как всё это кончилось, они "ветераны" оставшиеся в живых, демобилизованные "вчистую", пили три дня к ряду на его даче под Можайском...

Потом, по- утру 4-го дня, он встал, собрал в пакет все пустые бутылки и объедки, распахнул все окна, и растолкал своих друзей...

Посадив их на электричку и попрощавшись, он решил начать новую жизнь...

Помыкавшись пол- года без работы, перебиваясь кое-как, онм понял, что в сущности не умеет ничего, кроме, как быстро и бесшумно убивать и переводить с арабского и чеченского,а в мирной жизни его родной Москвы, это было абсолютно не нужно...

У него не было мирной профессии... Он здесь был чужаком...

Страна, которая так перекорёжила его жизнь, ничего не предложила ему взамен, как только остаться делать то, что он делал, только в других странах...

Но он больше не мог воевать...

А потом по ночам к нему стали приходить мёртвые... Они сидели у изголовья, убитые им бандиты и его друзья убитые такими же бандитами...

Он  просыпался от собственного крика в холодном поту, с сильнейшей пульсирующей головной болью...

Он стал бояться спать, пил крепкий кофе литрами. Это было какое- то проклятие, наверное, за его грехи...

Мать стала потихоньку от него бегать по "бабкам", гадалкам и колдуньям, пытаясь снять с него "чёрный глаз"...

Он пил какие-то вонючие травы и отвары, пил, прописанное психиатром снотворное и успокоительное, но как только засыпал, так сразу возвращался в мир своих ночных кошмаров...

Он пошёл в церковь...

Батюшка Матфей, старенький и седой, точно подёрнутый паутиной Вечности, с прищуренными небесно-голубыми живыми умными глазами святого, долго слушал его...

Потом, внимательно посмотрев на него, сказал тихо, но твёрдо:

- Бога в тебе нет, дитятко, поэтому и живёшь ты трудно... Не у кого тебе просить помощи! Не веришь ты, поэтому Бог и силы тебе не даёт. Покайся! Но не передо мной и не перед Богом, а в душе своей покайся, всеми силами своими, всем сердцем. Попроси прощения у мёртвых!Тогда уйдёт от тебя чёрная беда! Ты только верь, дитятко и проси тебе помочь!

- Да, как же мне научиться верить, не крещённый ведь я!

- А я тебя покрещу, дитятко, ты только впусти веру в свою душу! Я вижу, готов ты, ибо нести свой крест нет у тебя сил... Раскаяние и боль твоя больше свершённого тобой зла!,- ещё раз посмотрев ему внимательно в лицо сказал священник.

-А когда покрестишься, я тебя на Святую гору отправлю, на Афон... Метрополит Филарет не откажет, приютит...Там душу свою очистишь и обретёшь покой...,- он помолчал, пожевал по- стариковски губами...

-А потом выбирай сам... Бог нам много путей посылает, а выбрать только один придётся,- сказал и погладил по склонившейся голове...

-Приходи завтра в белой рубашке после заутренней, покрещу тебя, дитятко, ибо вижу мучения твои и раскаяние твоё.

Он поверил сначала не в Бога, а в этого старенького мудрого священника с глазами православного святого, так хорошо понявшего  и пожалевшего его, принявшего близко к сердцу его душевные муки и его физическую боль...

Через пол-года он уже был на Афоне...

III

Автономное монашеское государство Святой горы было государством в государстве, находясь на Афонском полуострове в Греции, оно имело своё монашеское правление, свой календарь (юлианский, а не повсеместно используемый, григорианский) и свои довольно строгие правила и законы, самым главным табу было: не допущение на его территорию ни одного существа женского пола...

Это была огромная монашеская мужская община 20-и православных монастырей и многочисленных скитов, келий и пещер для монахов отшельников...

Его принял метрополит Филарет в Лавре святого Афанасия...

Монастырь был древней неприступной крепостью X века, спасавших в древности монахов от морских пиратов и нашествий франков, каталонцев и позже, от турок...

Монастырь утопал в пышной зелени, а над ним возвышалась сама Святая гора...

Его провели через внутренний двор с двумя тысячилетними кипарисами до неба, посаженными самим основателем  Афанасием и огромным каменным фиалом (сосудом для святой воды).

Пройдя под расписными сводами и огромную пустую приёмную залу он прошёл в небольшую комнатку , где и увидел Филарета...

Метрополит был величествен и стар, как настоящий древний патриарх, на нём была простая чёрная длинная ряса с золотым крестом и высокая цилиндрическая шапка...

На худом горбоносом лице, изрезанном глубокими морщинами, словно древняя гора ущельями, горели немыслимо пронзительные чёрные глаза...

Они всё видели, всё знали, они, как- будто вынимали из тебя душу и взвешивали на весах твои добрые и злые поступки, как на Страшном суде...

Рядом с ним стоял монах переводчик...

Филарет наклонился к переводчику и на каком-то гартанном языке сказал что-то, длинно и непонятно...

-  Настоятель Филарет рад принять тебя странник, по поручению отца Матфея... Мы знаем твою историю...

Мы не судьи, чтобы судить тебя и никто не в праве тебя ни в чём обвинять...

Если ты хочешь найти ответы, ты их здесь найдёшь, мы все поможем тебе...

Верь, и воздатся верующему!

Ты будешь жить здесь свободно столько, сколько пожелаешь,  можешь свободно ходить по всем монастырям, только просим тебя строго соблюдать наши правила и не приближаться к пещерам и скитам наших отшельников.

Он поклонился Филарету. Тот сделал знак приблизиться и протянул к нему когтистую, худую старческую руку с золотой печаткой.

Он подошёл и коснулся этой холодной сухой руки губами.

Старик перекерестил его в воздухе...

Он попятился назад к двери кланяясь, как учил здешний служка, который встречал паломников на пристани.

Его проводили в его комнату в поломническом центре при монастыре, каменную коморку с небольшим окошком на море, скромную и чистую...

В углу у окна узкая и длинная жёсткая кровать под кроватью деревянный сундук, рядом деревянный стол, стеклянный святильник со свечкой и несколько церковных книг, да 3 старинные тёмные иконы в углу...

Он бросился не раздеваясь на кровать поверх одеяла и сразу же заснул...

По- утру его разбудил громкий звякающий звук, как будто кто-то невидимый бил по рельсе...

Собирали к утренней молитве, он пошёл по низкому каменному тёмному коридору и  вошёл в храм.

Монахов было немного, человек 50 и человек 10 паломников, как и он сам...

Большая часть монастырских монахов были отшельниками, где-то около 300 человек, который жили уединённо по скитам в окрестных лесах или на скале у моря в пещерах и кельях прилепившихся к скалам, они медленно передвигались, держась за тяжёлые железные цепи вдоль скалы и сверху вниз.

Это были настоящие аскеты и и истинные фанатики веры, добровольно принявшие на себя эти духовные испытания...

Через 5 лет он сам жил в келье на скале, но не выдержал, и через 6 месяцев мук и испытаний его сил и веры, вернулся в монастырь...

В те самые страшные пол-года, он понял о себе и окружающем его мире всё, что мог вместить его мозг...

Он понял и испугался той, прошлой жизни, и неизведанности будущей...

Один в продуваемой насквозь лачуге, он не был одинок...

Он говорил сам с собой, устав от ночной тишины, от шума волн и криков чаек, от дальних теплоходных гудков и постоянного воя ветра в старых рамах его окошек...

Он говорил с солнцем и ветром, с морем, с чайками, с дальними огнями и всё это было Бог...

Всё было им, он испытывал и радовал, наказывал и награждал...

Но с приближением зимы, ему стало казаться, что Бог перестал быть к нему благосклонным...

Когда замёрзла вода в ведре, а плохенькая дверь примёрзла, у него началась лёгкая паника...

Он представил, что никогда не сможет выбраться отсюда, что эта келья станет его могилой...

Он вспомнил детство, отца и мать, сестру и всех друзей детства...

 Он просил у всех прощения и плакал...

Потом он стал кричать...  Потом стучал в дверь и выл, пока были силы...

На третий день, монахи нашли его замёрзшего на полу среди грязи и вони собственных испражнений... Он был почти мёртвый и почти безумный...

 Его выхаживали три месяца... Он выжил, но что- то в нём изменилось, как меняется слишком быстро выросший ребёнок, он ушёл в себя, стал очень немногословным и полюбил одиночество...

Монахи приглядывали за ним, а потом оставили его в покое.

Он стал много читать и работал в монастырской библиотеке.
IV

Он никогда не видел таких прекрасных, старинных книг...

Библиотека монастыря была огромной и просто уникальной по количеству хранившихся там

драгоценных книг...

Самой главной святыней была Библия X века в серебрянном переплёте с драгоценными камнями византийского императора Никифора II Фоки,  древнеегипетские папирусы и древнеримские и средневековые манускрипты и рукописи.

Росписи на стенах здесь изображали древних философов и учёных: Платона, Пифагора, Сократа, Аристотеля, Фалеса и Плутарха.

Он никогда раньше не интересовался книгами... Школьная обязательная литература была ему в тягость, только "Ромео и Джульетта" Шекспира и "Война и мир" Льва Толстого затронули его сердце, тут он, занова, открывал для себя мир книг...

Он с упоением читал и переводил старинные арабские рукописи времён Крестовых походов, потому- что только он здесь знал арабский язык...

С ним вместе работал ещё один русский монах- Фома, огромный голубоглазый, бывший спецназовец попавший сюда 2 года назад после лечения в Псковской психушке...

Фома, а тогда ещё просто Павел, участвовал в "зачистке" в Чечне, в доме было человек 15, вооружённых бандитов и их семьи...

Когда они с напарником вошли в дом, яростно отстреливаясь, Павел увидив, что- из за угла кто-то стреляет в его друга, выстрелил в ответ...

К его ногам упала, выронив автомат, девочка- подросток, лет 13, в коротком цветастом платье и смешных как-будто пижамных штанишках, босая с двумя тоненькими косичками...

Он страшно закричал и бросился к ней...

Она умерла на его руках, по- детски тонко плача, глядя удивлённо ему в глаза, и обливаясь кровью...

Больше он не мог воевать... Девочка снилась ему каждую ночь...

Он пытался покончить с собой... Его откачали и отвезли в психушку...

Там он прожил год и там же поверил в Бога...

Вместе с Фомой они занимались арабскими рукописями и подолгу разговаривали шопотом на разные темы...

Они сдружились и вместе ходили на молитву и в трапезную...

Фоме было тогда всего 25 лет, а он был старше на 10 лет и тот относился к нему, как к старшему более опытному товарищу...

Фома очень плохо переносил отсутствие женщин, хотя в монастыре и давали по-утрам небольшую порцию брома и травяные настои для усмирения плоти, а посты и длительные богослужения помогали забыть о том, что монахи тоже мужчины ...

Но выдерживали такой суровый запрет не все, особенно послушники и молодые монахи уже попробовавшие все блага и пороки цивилизации, старикам было проще всех...

Фома 2 раза убегал, но возвращался снова и его принимали, так-как его раскаяние было настолько искренним, а отчаяние настолько большим, что поверить этому несчастному, замученному страстями человеку было невозможно...

Их прибывание в монастыре закончилось внезапно...

V

Потом он думал, что таково, уж, было Божье распоряжение, а может посланное им с неба испытание...

У Фомы умирала мать, красивая сорокапятилетняя женщина... Внезапно у неё обнаружили рак желудка... Она просила перед смертью о свидании с сыном...

Фома был на грани помешательства...

Настоятель Филарет попросил сопровождать Фому, боясь за его душевное здоровье и благославил их, сказав, что Бог послал им новое испытание их Веры среди соблазнов светской жизни, что они свободны в своём выборе и, если он изберут мирскую жизнь, то он зараннее им прощает и будет до смерти молиться за их души ...

И молодые монахи, собрав один рюкзак на двоих, где были их скудные пожитки, несколько бутылочек с освещенным маслом и святой водой и 2 баночки с монастырским мёдом,отправились в путешествие, перекрестившись, обернувшись на монастырь ...

- Они не вернуться, я знаю-, сказал Филарет своему служке...

- Они хорошие люди, но не монахи, слишком много у них цепей, слишком много...

- Ступай, я должен помолиться за них,- сказал он, встав на острые худые колени перед образами с горящей лампадкой...

А молодые монахи, собрав один рюкзак на двоих, где были их скудные пожитки, несколько бутылочек с освещенным маслом и святой водой и 2 баночки с монастырским мёдом, отправились в путь, они полетели на Родину...

VI

Москва встретила их обычным осенним холодным и мутным дождём...

Взяв билеты на вечерний поезд до Пскова, они заехали к его родителям...

Он был поражён тем, насколько сильно постарели его родители...

Отец стал тяжёлым, рыхлым, грузным и седым, а мама, всё такая же красавица, только, как-то усохла, стола полупрозрачной, хрупкой, словно сделанная из тонкого фарфора...

Ему, вдруг стало так пронзительно больно, от того, что он мог так долго их не видить, не помогать им...

Он был эгоистом! Тоже мне, святоша! Думал о себе, о спасении своей души, когда они  старели здесь без него...

Он не сможет их бросить снова одних, ясно понял он...

Он обнял их и заплакал...

Он просил прощения у них за все годы без него...

Старики жили одни... Сестра удачно вышла замуж и жила неподалёку с мужем и двумя детьми, которых он никогда не видел...

И он понял, что хотел показать и сказать ему Бог...

Что самое главное для человека,это, после всех бед и невзгод, тягот и испытаний возвратиться на свою землю, к своим корням, осознать всю силу счастья и любви родного дома, своей семьи и поверить , что путь твой, по Божьему веленью, должен закончиться именно здесь, там, где ты родился...

Он взял из шкафа свою старую одежду и чистое махровое полотенце и пошёл в ванную...

Он сбросил монашеский наряд и голый, стоя босиком на кафельном полу стал медленно отрезать свою короткую кудрявую бороду, а потом побрился папиной бритвой...

На него из круглого зеркала смотрел худой весёлый незнакомец...

Он мылся под душем целый час, как- будто можно было вместе с грязью смыть с души всю вину перед одинокими родителями и перед Богом, за непонимание, его Божьего промысла, за годы безверия, и годы войны, за годы проведённые в поисках смысла, за всё, что он не успел и не смог сделать в этой жизни...

Когда он вышел из душа, сияя, как новенький "пятак", в комнате его ждал Фома со стопкой одежды и чистым полотенцем в руках, а за столом уже накрытом, тем, чем Бог послал, сидел весёлый отец , а мама пархала, вокруг стола с тарелками в руках...

- Ромашка, сыночек, садись, покушай, милый,- крикнула ему мама.

И он вздрогнул, вдруг услышав своё, давно забытое имя...

 Фома вышел не скоро... А когда вышел, это был неузнаваемый, красивый и очень молодой парень с широченными плечами, немного неловкий и стеснительный, житель глубинки, эдакий русский богатырь...

Стесняясь своей громоздкости, он сел на краешек стула, но потом поддавшись дружелюбной обстановке размяк, плотно поел и разговорился...

VI

Пора  было уезжать... Скоро поезд...

Фома или, нет уже Павел сразу сник...

Худой Роман буквально тащил его на себе...

В поезде они спали...

Потом всё закрутилось так быстро,  что они едва успевали осмыслить события...

Квартира на окраине, трёх-этажные домики с полисадниками полными пёстрых астр и лучистых хризантем, старушки на лавочке с расспросами...

Маленькая тесная квартирка на втором этаже...

Дермантиновая старенькая дверь... Звонок- соловьиная трель...

Дверь открыла сестра Фомы- Павла...

Молодая пухленьная кукольно- красивая женщина в голубом махровом халате...

Она подняла на Романа удивлённые голубые, как у брата, глаза и вдруг прижавшись к нему заплакала...

- Почему же вы, так долго ехали!,- всхлипывая приговаривала она...

- Она так ждала! Потеряла сознание, ждём с минуты на минуту... Она умирает! Иди скорее!,- крикнула она, вытирая глаза бумажным платочком, крикнула она во весь голос.

Павел метнулся в комнату, а Роман приготовил всё для последнего причастия, в монашескую одежду они переоделись уже в поезде...

Он тихо вошёл к умирающей...

В головах её кровати тихо плакал немолодой мужчина, закрыв лицо руками...

Он никогда не видел естественной смерти, не понимал её торжественности и панического ужаса, безисходности и атмосферы человеческого страдания...

На той его войне смерть была везде... Она была бессменным страшным атрибутом,  но никогда его восприятие смерти не вызывало в нём такого животного ужаса, как это медленное угасание, ещё совсем молодой, измождённой болью женщины...

Она лежала словно спящая королева, с белоснежным спокойным молодым лицом, обрамлённым волнами кудрявых и светлых, как у её детей волос без седины.

Руки, с тонкими подрагивающими пальцами, безвольно лежали на груди...

Вдруг, она резко открыла глаза и села на кровати.

-Сынуля!,- чуть слышно прошептала она.

-Господи, спасибо, что позволил его дождаться!,-ещё тише сказала она..

Павел бросился к ней, схватил, прижал к себе, приподняв с кровати...

-Мама, мама, не уходи! Мамочка!,- закричал он.

Она вздрогнула и стала закатывать глаза...

Роман подошёл и зашептал другу в ухо...

Они привычными движениями стали готовить умирающую к последнему причастию...



Старец Филарет закончил  вечернюю молитву перед сном, встал и подошёл к маленькому окошку, выходящему в монастырский сад...

С подоконника вспорхнул белый голубь и, замерев в воздухе ринулся вверх, в темнеющее, дождливое небо...

Филарет вздохнул и перекрестился...