Дневник паломника-1

"Дневник паломника" Ивана Ильюкевича будет, несомненно, интересен всем, кто когда-либо читал "Окаянные дни" Ивана Бунина. Конечно, у Ильюкевича всё не так страшно, как у Бунина, но скорбь за Отечество, за настоящее и будущее Руси объединяет их во многом.

"Путь пилигрима".

1
Что толкает Душу на поиски Эльдорадо? Вечный непрерывный процесс из века в век. Бредёт Русь мешочная. Странник - это исключительно русское понятие, протест против всех и вся, когда внутри пронзает вопль голодной души по потерянным святыням. Для этого необходим некий толчок, точка отрыва, когда уже ничего и никого не боишься и, как безумный, устремляешься по зову собственного сердца. Это вечная тропа мятущегося Духа, первопроходцем которой был безумец для своих современников, а для нас героический образ Сократа. Что же толкнуло меня на столь рискованный, одинокий путь по истерзанной в беспрерывных смутах родной земле?

В один прекрасный солнечный день включил телевизор. Как и Владимир Семенович, я его включаю, чтобы пропитаться творческой ненавистью. В этот день преуспел особо. Вся передача посвящалась нашему Солихламску. На весь экран всплыло бесформенное, рыхлое тело мэра Солеотваловой Надежды Константиновны. В «гориллсполкоме», признав в ней авторитарную паханшу, вся бюрократическая братия называла её просто и по-свойски: Надюха. Везде в методах управления чувствовался уголовный иерархический стиль. Она щедро крала и давала по рангу красть и другим. Всё её могучее номенклатурное тело как бы распласталось над городом, мужественно «защищая» его от божьей благодати. Все культурные центры и здоровая инициатива с её щедрой руки были парализованы. Бойко шла торговля собственной совестью: этот товар распродавали с молотка и за бесценок за полной её ненужностью. Она потоком лила ложь по республиканскому телевидению, перечисляя взахлёб собственные «добродетели», и до того увлеклась, что всех её деяний по логике разума просто не хватило бы на человеческую жизнь. И я решился…

Таким образом, началась эпопея поиска истины в стиле не книжного, а уже познавательного характера путём собственного созерцания…

Узрел в будущем тот окончательный приговор, который даст преображённое поколение нашим прошлым и нынешним градоначальникам и вышестоящим вождичкам явно уголовного характера: «Величайшие паразиты нашей необузданной эпохи!». Закономерный этап господства мелких грызунов после столетнего регресса, итак по природе своей падшего человечества. Рухнула изначально приговорённая Империя Антидуха.  Некто Борис, а по сути Иуда своей волчицы, которая его щедро вскормила и взрастила, провозгласил «свободу», абсолютно не понимая своим номенклатурным умом: «Что есть свобода?». И полилась, прорвав ржавую плотину из канализационного люка, сметая всё на своём пути, пресловутая «свобода», именуемая разумным восприятием как бесформенный хаос. «Разделяй и властвуй!» - прокричал он на угоду себе, а уже потом ревущей пока ещё от голода желудка, беснующейся в буйных страстях, толпе.

И хлынули грызуны доедать объедки Империи: маленькие, гадкие и плюгавенькие по своей сути. Если раньше им необходимо было пройти мучительный путь блюдолизания по иерархической, строго соблюдаемой и непререкаемой лестнице, то в данный момент все запреты аннулированы. Вакханалия подлецов всяких мастей, ранее скованных цепями единства родной партии, начинающих пожирать друг друга.

Налицо суть изначального большевизма. Воистину, история - самая ключевая учительница жизни. Десять мучительных лет вакханалии, и народ застонал от голода, но уже не утробного, а от духовного. Сила Божья в правде. А, как выяснилось, правды нет, хотя по всей лоскутной и вроде бы «свободной» земле бывшей Империи в унисон со стоном скорби и боли, но только не покаянной, щедро и во всю мощь уже более десяти лет звонят церковные колокола…

А сейчас неминуемо обязан уделить внимание силе молитвы, в чём убедился на личном опыте сам. Первоначально с этим столкнулся в автобиографии Максимилиана Волошина в период русского раздора гражданской войны, когда он, как из одного, так из другого лагеря отвоёвывал своим абсолютным авторитетом случайные жертвы террора дорогих ему и близких людей, но самое ключевое, так необходимых для будущей Возрождённой России1. Молитва творила чудеса даже с самыми чёрствыми сердцами, тем более Волошин являлся единственным поэтом того времени, чьи стихи воспевали, как в красном, так и в белом лагере. Он воистину был монах-примиритель, не считая врагами ни тех, ни других, и слёзно молил небо о всеобщем примирении.

За меня же молилась мать, молилась очень набожная в православном духе семья, молился мой крестник Булавин, молился неистово и искренне я сам. И  посему смело шагнул в вагон поезда, отдав всецело себя на милость всемогущего Господа, не имея абсолютно никаких корыстных и личных эгоистичных мотивов.

Поезд нёс меня в мне неизвестный, пугающий мою периферийную душу, огромный, кишащий и, судя по телепередачам, явно не гостеприимный мегаполис, от коего ещё с имперских времён катастрофически отвык и отстал.

«На всё воля Божья, отдаю себя в Твои руки, Аминь!»

Вагон меня принял настороженным цепким взглядом. Здесь каждый боялся каждого, в воздухе сразу же сконцентрировалась тягучая, мрачная энергетика скопленного зла. Чувствовалось на лицах, брошенного мной взора, печать недоверия, мутации зловещего эксперимента над щедрой пресловутой русской душой, которая удивляла ещё недалече весь западный, да и не только, мир и, которую не смогли полностью вытравить даже большевистские и постбольшевистские потуги духовной перековки. Воистину, только мессианский народ способен пройти через подобные жернова.

Себя я считаю неплохим физиономистом, что пригодится в моих дальнейших наблюдениях…

Мысленно продолжал усиленно молиться, так как моё путешествие несло мистический оттенок. Ощущалось острое переживание: как я смогу ориентироваться в таком мощном мегаполисе, куда сразу пойду, будет ли это небезопасно?

1Общеизвестен печальный пример испанского противостояния, когда в безумном хаосе был истреблён великий поэт Федерико Гарсия Лорка. У нас, подобным образом, Николай Гумилёв… и многие, многие другие.

- Здравствуйте, я ваш сосед, зовите меня просто Михалычем.
Вздрогнул от неожиданности и поднял глаза, чтобы сообразить, кто незвано ворвался в мои тревожные мысли и молитвы, тем более в поезде была напряженная, тягучая, с зловещим оттенком тишина. Панибратства, свойственного ещё лет пятнадцать назад как закономерное явление, сегодня допустить было нереально.

- Доброе утро, я - Иваныч.

В своей руке ощутил искренне-дружеское рукопожатие, абсолютно исключающее импульсы лжи. После недолгой беседы я уже конкретно знал, кто передо мной: Михалыч был сам с Севера и  приехал в близлежащую от Солихламска деревушку, где прошло его детство, навестить больную и старенькую мать. От него веяло тайгой с привкусом   чего-то так давно забытого, что называется в простонародье «свой парень». Тайга, где он уж лет как двадцать обосновался на промысле, как будто предчувствуя зловещие перемены на материке, прочно оберегала эти благородные души от коварного проникновения социальной коррозии.

- Сейчас будут Осиповичи, надо бы сбросить этот хлам, - и он брезгливо высыпал груду разноцветных фантиков, именуемых в правительственных и банковских кругах деньгами  белорусской  «чеканки».

У меня была та же проблема, и я с радостью с ним согласился. Учитывая наши продовольственные дорожные изобилия, щедро упакованные руками заботливых матерей, единогласно приняли решение взять водочки и выпить за этот таёжный край, где в своё время и чуть ли не по сей день, от большевистских методов коллективизации скрывалась многочисленная семья Лыковых. Учитывая свою собственную тревогу за безрадостное будущее, на всякий случай в застолье решил более подробно побеседовать с этим радушным и не затронутым вирусом идиотизма таёжным соседом. В голове роем пронеслись кинематографические кадры гонимых раскольников, уходящих от жестокого и абсурдного мира вглубь тайги, дабы не предать своего Бога, а, значит, не осквернить память предков. Велик был Дух русский, не то, что нынешнее племя, и я с оправданной тоской озирал озлобленные и какие-то угрюмо-тупые физиономии своих попутчиков.

Печальный вид из окна поезда поверг меня в уныние. Везде чувствовалась какая-то грозящая атмосфера, упадочный реализм, свойственный средневековью времен Питера Брейгеля старшего.  «Пляска смерти», вот что пришло на ум из той мрачной эпохи Нидерландов, изнывающей под гнётом реакционно-инквизиторской Испании.

А кто же измывается над нами? Вопрос риторический и, по всей видимости, на сегодня неразрешим. Кто наш собственный невидимый герцог Альба?

…Мои печальные мысли прервал сосед, который вернулся из привокзального буфета, позванивая, всем миром признанным продуктом, благодаря которому наш многострадальный народ окончательно не потерял свое национальное самосознание. По ком звонит этот колокол? Может он звонит по мне? Прав был дедушка Хэм.

Трапеза проходила спокойно и уравновешенно. В наш душещипательный разговор непроизвольно вписались механизатор Степаныч, невольная жертва агонии местного совхоза, и студент филолог, без пяти минут выпускник с неопределенным будущим, Паша. Поймал себя на мысли, что недооценивал наш народ, ему небезразлично своё существование нынешнее и будущее и, что поразительно, даже судьба за гробом. Каждый по- своему строит пирамиду трагедии и имеет свое объяснение структуры зла, а это признак душевного здоровья, что меня несколько приободрило.

- Всё херня, ребята, им нас не одолеть, кишка тонка! - смачно хрустя огурцом, мудро изрёк неподкупный Степаныч, слюнявя параллельно в порыве редкого откровения правую щёку располагавшего к себе таёжного Михалыча. Тот, прослезившись в свою очередь от неограниченного доверия, щедро одарил новоиспечённого брата северным сувениром в виде мохнатого когтя бурого медведя.

- Сам завалил! - гордо, с повышенной интонацией провозгласил Михалыч. Даже если он и соврал, это было до такой степени трогательно, что выглядело в глазах всех, как откровение истины. Студент, объяв всем своим хрупким существом недопитую бутылку, по-младенчески уснул, улыбаясь чему-то в хмельном сне.
Под такт качающегося вагона моё сознание померкло, и я провалился в тревожный и глубокий сон, свято уверовав, что первопрестольная встретит меня ни взрывом, ни пулей киллера, ни избиением… - всем тем, чем богата щедрая столица, а спокойным равнодушием к моей скромной персоне.

«Господа - москвичи, я не претендую ни на нефть, ни на газ, ни на ещё что-либо, из-за чего человек перестаёт быть человеком, я всего лишь транзитом везу свою грешную душу, единственное сокровище в моём понимании, дабы минуя столичные авторитеты, припасть в глубокой покаянной скорби к безоговорочному авторитету - преподобному Сергию - в слёзной молитве. Это моё Эльдорадо, и хвала Небу, что не идёт бойко торговля этой святыней!»

Ощущал себя неразрывной частицей Руси мешочной, вечно странствующей, вечно ищущей свою душевную гавань в бурлящем потоке разливающейся геенны.

Утро встречает рассветом…, который щедрыми струями привёл всех нас в чувство, а также громовым голосом  тучной проводницы: «Москва! Москва!» Как много в этом слове для сердца русского слилось! Эти слова классика актуальны как никогда до сих пор. Пять часов тридцать минут утра. Муравейник нашего вагона пришёл в лихорадочное движение, сопровождаемое сонливой бранью, звоном посуды и свёртыванием несвежего белья.

Михалыч был бодр, так как по привычке проснулся более часа назад.

- Братва, как насчет пивка, - браво изрёк он телепатически ту истину, которая гнездилась у каждого из нас в голове.

Паша был плох, его бледное лицо искажала гримаса скорби и боли. Мы с большим трудом настояли на том, чтобы он выпил полстакана, оставшейся со вчерашнего панибратства водки. Он залпом опрокинул сию чашу, замер, как изваяние Фидия, и глубокомысленно пояснил: «Пошла родная!»

Меня глубоко потряс  своим  глобализмом Белорусский вокзал: как античный амфитеатр, но какой-то неживой, мёртвый, бездушный. И я поёжился от внезапного холодного, колючего осеннего ветра, бурно обрушившегося с ледяных шпилей на наши похмельные головы. Кульгавая бабулька предложила свежее пиво, и мы с радостью приобрели этот, так необходимый в данный момент для нас, продукт, дабы с утренними лучами освежить и привести в порядок хаотичные мысли.
Прощались со Степанычем и Пашей долго и тяжело. Дорожная атмосфера сроднила наши изнурённые души. Обменявшись адресами, прекрасно осознавали, что видимся в первый и последний раз. Михалыч вызвался проводить меня до электрички, считая это своим священным долгом. В этом узрел только силу молитвы, что в дальнейшем подтвердится неоднократно. Он, как Моисей свой народ, вёл меня по мёртвой каменной пустыне какими-то лабиринтами, эскалаторами, неистово жестикулируя, поясняя мне встречный архитектурный шедевр упадочного реализма. Как гид он был безупречен.

Только благодаря моему гиду с божьей подачи, я минул всеразличных гадов, изобилирующих в данных местах и терпеливо поджидающих, таких как я.

Отъезжая уже в Сергиев Посад, с чувством уронил слезу, созерцая из немытого окна электрички одинокую фигуру Михалыча, махавшего мне широкой трудовой ладонью. Свидимся ли когда- либо? На всё воля Божья! Какая-то невидимая, но благородная сила вела меня дальше и охраняла от всяческих неожиданностей злого города…

Святость и фарисейство.

…И вот моя уязвимая пята ступила на исторический холм, с которого открылась величественная панорама, множество раз мною прочитанная и у Карамзина, и у других историков, включая летописи реальных событий при жизни преподобного Сергия. Вид потряс… Жадно припав иссушенными устами к бутылке пива «Очаков», в течение часа впитывал в себя эту красоту. Густой утренний туман наполовину окутал монументальные монастырские строения, как будто невидимая властная рука оберегала их от вражьего ока. Наконец, начал приходить в себя от пережитых внутренних волнений, медленно стал спускаться в святая святых. Моим очам открылась огромная арка-вход во внутренний двор, по бокам которой расположились нищие, некоторые с претензией на юродство, добродушные пьянчужки, не скрывающие цели подаяния, и истинно-нуждающиеся в хлебе насущном. Плохо соображая, начал налево и направо раздавать звонкую монету, абсолютно не отдавая себе отчета, какой она номинации. В нашем родном краю, начиная с имперского краха, вот уже десять лет металлических монет в обращении не было, и посему выглядел, как первоклассник. Я, выпускник политэкономического факультета, искренне терялся в русских деньгах. Многочисленные реформы «наших мудрых отцов» настолько перегоняли здравый смысл, что данное противоречие делало потребителя контуженным в окружающем бессмысленном хаосе торговли «переходного периода». Трепетно вошёл во внутренний двор и тут же на центральном плацу узрел сотни и сотни голубей. Птица мира, отмеченная еще в Новом Завете как образ Святого Духа, сошедшего на Христа при крещении в водах Иордана. Начал щедро рассыпать крошки белорусского хлеба и тут же был буквально облеплен со всех сторон этими, мною любимыми божьими тварями. Слёзы неслыханной доселе радости хлынули с моих чувствительных очей. Здесь всё благоухало неземным вдохновением. Окружающее великолепие подчёркивало нерушимость истинного русского православного Духа. Как меркли большевистские потуги их кровавого эксперимента «всеобщего благоденствия» пред величием вековых святынь, и насколько мощи истинно Святого Подвижника превосходят своим незримым таинством удачно забальзамированного (как немой укор и думаю по воле божьей) всемирно осуждённого трупа.

Ко мне молча подошла строгого вида монахиня, пред которой ощутил некий несвойственный мне благоговейный трепет, и, взяв меня за руку, молча повела вглубь монастырского двора. Покорно, как дитя, шёл за ней, подчиняясь её воле и авторитету к её сутане. Все мои многочисленные грехи, включая бражничество, были, как на ладони, обнажены, омерзительны в собственных глазах. Таким образом, сразу же по прибытию попал благодаря ей к раке преподобного Сергия Радонежского. Поставив меня в очередь и молча указав перстом, куда положить суму, она сразу же куда-то исчезла, выполнив чью-то, мне неведанную волю. Понял только одно, ничего случайного здесь не бывает и то, что для нас смертных во грехе кажется в таких местах чудом, на самом деле является закономерностью, в чём в дальнейшем буду убеждаться всё более и более. «Господи! До чего же мы невежественны, дики, слепы, забиты!!!» И вот пришёл мой черед преклонить колени пред мощами человека, чьё влияние бесспорно в освобождении и объединении Земли русской в борьбе с иноверцами, три долгих века поганивших наши святыни. «Спаси! Помоги!» - с неким трагизмом уже шептала не плоть моя, а истерзанная лживым миром Душа. Ощутил сопричастность с вечностью, таинство незримого общения и уверенность, что услышан. Отходил, как в тумане. Видел родственные души, очи полные слёз, надежды, раскаяния. Долгих три часа бродил по внутреннему дворику в глубочайшей задумчивости, располагавшей к полному отречению от земного. Но необходимо было решить вопрос с ночлегом, тем более я отношусь к категории лиц, не обремененных комплексом комфорта. Паломническое общежитие, как я узнал, находилось на капитальном ремонте, и посему мне посоветовали обратиться в частный сектор по двум адресам.

Взвалив на плечо свою суму с продовольствием, медленно, но уверенно двинулся по указанным адресатам. По пути повстречался бедолага, который, судя по его рассказу, был беспощадно избит в Москве и полностью обворован, включая документы. Сюда добрался пешком и подаянием, зарабатывает на еду и билет домой в Мелитополь. Таких здесь было несметное множество, которые стекались из крупных городов под покровительство Преподобного, как последней надежды. Насколько мог, помог мелкой монетой,  пачкой сигарет и едой. Узнал от него первые противоречивые сведения о жизни Лавры, что в дальнейшем частично подтвердилось. Через час стоял у огромных врат, щедро украшенных искусной резьбой. Дом относился к не бедным и даже не к зажиточным, он был чересчур роскошным и ярко выделялся среди окружающих. Что-то внутри подсказывало, что данные хоромы мне противопоказаны, тем более хозяйка, судя по словам тех, кто давал данный адрес, являлась якобы истинной глубоковерующей христианкой. Меня, к счастью, на мякине не проведёшь: цена за ночь - 50 рублей (что самое дешёвое, в прихожей), явно не христианский подход, учитывая, что истинные паломники - люди далеко небогатые и, как правило, добираются пешком. Таких за три дня своих наблюдений зрел очень и очень много. И хвала небу, что Русь не оскудела такими ходоками…

- Вы к Петровне? - неожиданно сзади раздался чей-то надтреснутый, то ли от простуды, то ли  от исконно русской болезни и чрезмерного злоупотребления табаком, голос.

- Да, мне бы на пару ночей.

Обернувшись, увидел измождённую лицом и довольно помятого вида женщину лет пятидесяти.

- Она вышла в магазин двадцать минут назад, - глубокая пауза и пристальное изучение  моей персоны. - … Если Вас устроит, можете ночевать у меня, дешевле будет.

Мне почему-то на душе стало легко и свободно, воочию осознал, что это именно то, что мне и нужно. Сытых и ухоженных всегда сторонился, особенно тех, кто жирует на святынях. А, судя по «домику», ему расти и расти ввысь и вширь.

- Сколько возьмете? - машинально полюбопытствовал, делая первый шаг к согласию.

- Ночуйте так, нам веселее будет, - лицо, густо усеянное красными прожилками, заметно оживилось, и мне пришло на ум, что там, где я буду гостевать, выпивают очень и очень крепко. Значит так угодно Всевышнему, приободрить этих добрых пьянчужек. Уж кто-кто, а эти люди мне покажут истинную картину, а никакую бы там ни было бутафорию. Через переулок, мы были на месте.

- Вы уж извините, у нас не очень комфортно, - она  как-то  стыдливо сконфузилась.

- Не беспокойтесь, я привык ко всему, тем более, мне только две ночи, остальное время я буду отсутствовать.

Вошли в калитку сомнительного вида, и очам предстал дворик не первой свежести: кругом лежали беспорядочно лоскуты изорванного матраса, жестяный дырявый таз, где по всей видимости по утрам когда-то умывались, консервные банки и пустая пластмассовая тара из-под напитков. Далее забора не было, а огромный обрыв, и ежели хорошенько поддать, не зная местности, то аккурат можно и нырнуть в этот котлован Платонова. От таких перспектив нервно поёжился и, нагнувшись, смело шагнул за хозяйкой в это жилище времён верхнего палеолита. Археолог я или нет? Ведь раскапывал в конце 80-х Городище железного века, должен наоборот радоваться такой находке, как Миклухо-Маклай. Тут же в кромешной темноте налетел на что-то тяжелое и гремучее. Это была даже не прихожая, а какая-то убогая каморка, где я один вмещался с трудом и в три погибели.

- Какого хрена звенишь, холера ясная! - ударил по ушным раковинам зычный, пропитый голос из «гостиной».   

Переступив порог Богом данной мне гостиницы, узрел картину, которая первоначально повергла в шок моё уже превыкшее ко всему любознательное око. На кровати, нет,  на синтезе из всеразличных конструкций, бывших ранее в хозяйственном употреблении как бытовые предметы, покоился огромный двухспальный матрас с оголившимися спиралями, словно пасть неведомого землянам гуманоида, ржавыми пружинами. В центре сидел, как я сразу  и сообразил, хозяин. Вид его был ужасен. Он тупо уставился на меня и, по видимости, разумно ждал объяснения: Кто я? И зачем? Рядом ржавый калорифер, который служил и обогревом для старческих костей, и печкой для приготовления еды. На верхней спиралеобразной части покоился культурный слой обгоревших останков ранее употребляемой пищи. По ним (особенно мне как специалисту по археологии) можно было судить, что здесь ели в течение года. Старый черно-белый телевизор «Рекорд» времён «победного шествия непобедимой державы» извлекал надтреснутым динамиком очередную трагедию на необъятных просторах бывшей Империи, под обломками которой в данный момент находились эти несчастные. Мебель добавляла некий тоскливый колорит в общую панораму данного полотна. Инвентарь кухонный состоял из двух алюминиевых тарелок с подкопчённым дном, трёх вилок, одной ложки и с внутренним густым наростом двух чугунных кружек, выпущенных к 70-летию И. Сталина.

- Дети «детей подземелья» Короленко», - так первично в уме я озаглавил первые литературные наброски. Но что меня потрясло: полный набор «на семь персон» вымытых до блеска хрустальных фамильных рюмок.

- Это наш постоялец, паломник из Белоруссии…, - поторопилась с объяснениями моя сопровождающая.

- Тихон, - облегчённо и уже дружелюбно провозгласил ранее описанный мною субъект.

- Я уж подумал, насчёт оплаты припёрлись, холера ясная!!!

Представившись в свою очередь, с немой паузой повернулся к его супруге, так как не знал, как её величать.

- Анюта, - потупив взор, залившись румянцем, по-девичьи представилась и она.

Достал бумажник, сделал опять немую деликатную паузу …:

- Сколько?

- Давайте 500-р за все ночи, а я с этим за Святой Сергиевой водичкой сбегаю, попотчую Вас с дороги! - суетливо, скороговоркой защебетал, приободрившись соловьем, ранее скорбный Тихон, направляясь к входной двери, явно не давая мне никаких шансов для осмысления.

Сунул в потную ладонь полтинник, сел на шаткий табурет и вместе с Анютой закурил «Астру», дабы осознать своё нынешнее положение. Хозяин мгновенно растворился в чёрной клоаке входной двери. Меня мучил вопрос: «Что за Святая водичка и почему так дорого?» То, что Сергиев святой источник славится как целебный на весь постсоветский мир, это я знал точно, но неужели им уже торгуют? Куда смотрит по этому поводу Патриархия? Это же вотчина самого Алексия?

Спросить у Анюты было не ловко и мы, пыхтя белорусским табаком, молча изучали друг друга любопытным взглядом.

Тихон материализовался столь стремительно, как и испарился. В руках он влюбленно поглаживал внешне немытый сосуд из-под пластмассовой тары водоизмещением 1 литр. Тут же фамильные рюмки были наполнены его слегка дрожащей от нетерпения рукой этим, как он уверенно утверждал, божественным нектаром.

- Васильевна гонит, водица аккурат от преподобного Сергия, с источника, - и он машинально, как перед чудотворной иконой, искренне трёхкратно перекрестился.

Я же осторожно обнюхал содержимое данной мне ёмкости. Но удивительно: запаха никакого.

- За знакомство, Иваныч, - торжественно провозгласил сияющий, как утреннее солнце, Тихон. Молча, как знак согласия с тостом, кивнув головой, залпом опрокинул жидкость, уже даже не опасаясь за грядущее. Тёплая волна тонкой струйкой медленно оседала во мне, не вызывая никакого протеста ни души, ни тела…

- А не есть ли это Гармония? - удивлённо сделал я ошеломляющее для себя открытие.

- Ну, как? - Тихон резвился, как дитя, ибо праведно был уверен в успехе своего эксперимента, дабы меня удивить. И надо отдать ему должное, он в этом преуспел. Анюта, под стать ему, задорно щебетала о преимуществе данного продукта перед магазинной туфтой: и вкусовыми качествами, и по цене. Из моей сумы моментально были выложены продовольственные запасы: ветчина, сухая колбаса, яйца варёные, маринованные помидоры, кое-какие приправы и изрядно исклёванный голубями ломоть белорусского хлеба. От этого изобилия мои сотрапезники выпучили изумлённо глаза, как профессиональные блокадники, чем меня несколько смутили. Пир начался… В процессе излияния был буквально ошарашен шквалом мне необходимой информации из жизни Загорска, как мирской, так и  монастырской. Она была настолько противоречива в истинных суждениях этих замечательных людей, что толкало мой утомлённый мозг на нелегкие раздумья. Потихоньку осенний вечер обволакивал скудно освещавшее жилище агонизирующей лампочкой Ильича, густо загаженной сентябрьскими мухами в пору бабьего лета. Огромная паутина в углу и триумфатор - паук, собрав обильный урожай этих тварей, которые в такт оконному сквозняку, как гирлянды, зловещими тенями покачивались из стороны в сторону. Вышел во двор в надежде найти туалет, но мои попытки были тщетны: или он был искусно замаскирован, или его вообще не было. Насиловать гостеприимных хозяев неделикатным вопросом считал неуместным. По этому щекотливому вопросу сама матушка-природа мне открыла свои «секреты»… Когда вернулся, в углу этого жилища, уже даже не мрачного в моих глазах, а как-то по своему и уютного, любезно мне «постелили»: две зачумленные телогрейки вместо матраса и что-то бесформенное, отдалённо напоминающее подушку. Мой длинный плащ с утеплённой подкладкой великолепно послужил мне одеялом и бодрое настроение после беседы с этими несгибаемыми в потоке лжи душами. Откуда-то взялся маленький котёнок со странным прозвищем, под стать хозяйским вкусам, Градус. И, когда он дохнул на меня, сразу же сообразил, что он тоже поклонник данной «святой воды», которую мы только что пили. Под его щедрое мурлыканье, утомлённый нелёгкой дорогой и первыми впечатлениями, ушёл в глубокий коматозный сон, отдав себя на милость Всемогущего Господа !!!

Прошедшие переживания не прошли даром и щедро одарили меня ночным кошмаром: я постоянно от кого-то бежал, переплывал бурные потоки в надежде отыскать надёжное убежище от преследовавшей меня стихии. Градус свернулся в нервный комок на моём возбуждённом горле, в унисон клокотавшем с жуткими видениями, найдя там по всей видимости больной очаг, жерло вулкана, так как это было моё самое уязвлённое место…

…Рано утром Тихон разогревал остатки вечерней трапезы, заранее прогулявшись бодрым молодецким шагом к Васильевне, которая, судя по отзывам, являлась «главным реаниматором» изнурённых, отчаявшихся душ города Загорска.

- Иваныч, по маленькой…? - и он с заслуженным уважением посмотрел сначала на зачумлённую от кошмарного сна Анюту, ну, а потом на вашего покорного слугу. Молчаливым жестом сделал отрицательный знак: мол, до вечера мораторий.

Тихон понимающе кивнул и с наслаждением влил содержимое рюмки в израненную плоть. Тот же обряд одновременно с ним проделала верная Анюта, не менее наслаждаясь этим ритуалом, чем её супруг. Из чугунной, времён Сталинской агонии, кружки с наслаждением попивал крепкий чай, с лёгкой претензией на чефир, и слушал наставления Тихона, как мне продуктивнее использовать день для изучения Лавры.

- Непременно сходите к отцу Герману !!! - с неким возвышенным уважением в унисон пропели Тихон с Анютой.

Тут-то и вскрылся нарыв противоречия: «кто есть ХУ?», терзающий меня уже несколько лет в пристальном изучении наших белорусских периферийных приходов… «Святость и фарисейство!» - эти вечные антиподы, нервной нитью пронизывающие всю историю, прогресс и прорыв Духа, а также её непременные тормоза и губители, «Великий Инквизитор» Ф. М. Достоевского, тревога В. Соловьёва за грядущее, то есть наше настоящее. Здесь это в Цитадели Православия было обнажено до крайнего предела. Я одновременно интуитивно ожидал этого, но и панически боялся. Правда была настолько очевидна и неприкрыта в эсхатологическом противостоянии двух величайших сил, достигших в наши дни своего апокалиптического апогея, что наотмашь била мне по физиономии, как бы настойчиво говоря: « Ты ж не слепец, созерцай, вот Я!!!».

В глубочайшей задумчивости, как бы вознесясь в соколиную высь, воочию узрел всю панораму этой Святой Земли. Я брёл в вотчину отца Германа, чей несомненный авторитет был налицо из уст простых, истерзанных вековой сверхложью людей. Его приход, куда стекались людские потоки со всех концов многострадальной земли Русской, находился вне Лавры. Моим очам открылся величественный Храм, который незримо притягивал своей теплотой и душевным уютом. Множество разнообразного по социальному брожению бесхарактерной эпохи люда толпилось в прихожей, хотя было время не службы. Трепетно, переступив порог, вошёл вглубь, наслаждаясь искусно, по священным канонам выполненным истинными мастерами иконами, имевшими разную датировку. Почему-то остановился у Святого Пантелеймона, вынув машинально из сумы, привезённую с родных мест свечу, в волнении вставил её и зажёг. Просил только об одном, чтобы этот Святой врачеватель поспособствовал очищению моей сверхгрешной души. Около часа я бродил по Храму, прикладываясь покаянными устами к родным моей Душе образам! Воочию зрел таких же, как и сам: забитых, оплёванных, униженных, которых «прогрессивное», из уст наших нынешних хозяев жизни, обновлённое поколение щедро ознаменовало «лохами». Прекрасно понимал, что данное время,  в котором варюсь,  войдёт в грядущую историю как самый мрачный период порчи русского Православного Духа, так как таких островков, как данный приход, становилось изо дня в день всё меньше и меньше. Пророчество святых прошлых веков сбывалось буквально на глазах. В мире, вне этих стен, ощущал себя не свечёй, освещающей и греющей, а заплёванным, но ещё чадящим окурком.

«У нас же оголтелая «хамасутра» - нас так «имеют» во всеразличных безобразных позах с утра до позднего вечера ежедневно, что Индия просто бледнеет перед нашим опытом !» - трагично открылось мне. Вывел окончательную форму большевизма, властвующую на данном этапе: «больвшивики». Это закономерный этап, начатый с октября 1917 года, очередной социальный пласт, пожирающий друг друга, вирус, набрав очередную силу агонизирующего характера, перешёл в абсолютно другую агрессивную форму.

«Помоги же, Господи, устоять в этом зверином потоке !!!»