Одна молодая, вторая вечно юная

Хороший, теплый субботний вечер. Проспект полон людей, а нутро легкости и радости – настроение предельно высокого уровня. Я ускоренно шагал по широкому, но такому, черт подери, тесному тротуару. Люди то и дело попадались прямо под ноги, да еще и все медленные такие, вальяжные и беззаботные. А я спешил. Благо культурная столица – то и дело, что слышал «Простите» да «Извините».

Но даже в такой толкучке, Невский был хорош. Да в принципе, он всегда хорош. Когда не посмотри, куда не пройдись. Везде и всюду он прекрасен. Каждый дом, каждое здание было отдельным произведением искусства, как бы пафосно это не звучало. И даже испорченное огромнейшим объемом проезжающих машин умиротворение, не мешало наслаждаться. Весь поток шумов и различных звуков не цеплял внутренности мозга. Все глушил этот контраст, этот калейдоскоп архитектуры и души, казалось бы, простой улицы. Но как сказал один, не побоюсь этого слова, великий не человек: «Кто-то наслаждается дождем, а кто-то просто мокнет». Чувствуете разницу?

Слева от меня плавно тянулся Гостиный двор, отсвечивая и улыбаясь мне своей желтизной. Я прошел еще пару десятков домов, как увидел справа, почти вплотную возле стены, стоявшую спиной ко мне девушку. Она была одета в черную теплую курточку, из-под которой выползала перьями цветастая, пушистая юбка до самых колен, словно пыталась дотянуться до черных туфелек миниатюрного размера. Девушка довольно сильно нагнулась вперед, будто пыталась, что-то разглядеть на полу, что, естественно, привлекло моё внимание. Просто не могло не привлечь, да и все мужчины, идущие рядом со мной, не могли удержаться от взора на эту даму в ярких цветочках.

Я прошел мимо нее, и, сделав еще пару-тройку шагов вперед, оглянулся, чтобы кинуть последний взгляд и двинуться дальше, так как все еще торопился. Я оглянулся и оторопел. Нет, не оторопел, это слово совершенно не подходит. Да все слова, что можно записать на бумаге, не подойдут и не выразят этой эмоции. Всё внутри меня оборвалось, перемололось через мясорубку, вылезло наружу и,  растоптавшись в пыль стадом диких мустангов, осталось валяться у обочины на радость стервятникам. Девушка, одетая по последним канонам моды, с роскошными белыми волосами, плавно раскиданными по спине и плечам. Девушка, с изумительной внешностью фигуры и лица, державшая в руках несколько пакетов с эмблемами, мягко говоря, не дешевых брендов, стояла напротив старенькой бабушки. Настолько низкой, что и без того невысокой девчонке пришлось наклониться на такой уровень, что собирала взгляды всего проходящего народа. Нет, это не была противная старуха, озлобленная и угрюмая от всей бессмысленно прожитой жизни, которых можно встретить на каждом шагу, в метро, в автобусах и во всех очередях мира. Это была именно бабушка. Милая, в длинной вязаной кофте,  обычной шапочке и в полосатых теплых носках, обутые в самые простенькие тряпочные домашние тапочки прошлой эпохи, бабушка. Низким ростом, отягощенным опытом и прожитыми годами,  она взирала вверх, на то самое смазливое личико стоявшей возле нее девчонки. Она смотрела ей прямиком в глаза. Смотрела и что-то твердила, прижавши старенький и обветшалый кулачек к свей груди. Она говорила и говорила, словно хотела вылить, передать всю ту мудрость, что ей уже совершенно не нужна. Девчонка с периодичностью кивала, не могла оторваться от этого взгляда. Кивала и настолько внимательно слушала ее, что позабыла обо всем окружающем. Как и для меня, весь мир остановился.

Я не знал, что делать. Я не знал, что чувствовать и что думать. Я просто остановился по центру тротуара, обтекаемый и мешающий всем прохожим, и я плевать хотел на все те неудобства, что создал. Взгляд словно примагнитился вселенским притяжением к этой паре. Настолько разные, полные противоположности. Мой разум позабыл обо всем, о том, что спешил, о том, что…да вообще обо всем. Действительно обо всем, в голове не было не единой мысли. Только чувства, блещущие своим разнообразием, переполняли тело и выливались наружу под напором новых, еще более концентрированных ощущений.  Нашел в себе силы только на одно – подойти к стене здания, и то, только для того, чтобы мне лучше было видно двух прекрасных дам. Я вжался в стену и смотрел на них. Стоял и смотрел. Стоял и смотрел. Всё количество функций моего организма свелось к двум пунктам: стоять и смотреть. Кажется, я даже не дышал.

Мне жутко, до трясучки в пальцах и кончиках волос, хотелось подойти к ним. Хотелось услышать хоть словечко. Хоть одно маленькое словечко! Но я не мог сделать ни шага, ни маленького движения в их сторону. Я боялся подойти. Боялся помешать им. Ведь у них такая гармония. Такой контакт, просто нельзя прерывать. Не мог я себе позволить этой выходки.

Оцепенение продолжало обволакивать меня с головы до пят, покрывая, уже не пойми каким, слоем. Бабушка все говорила, и потряхивала своим кулачком. Что-то сильное она произносила, иногда вытирая мокрые морщинистые щеки. Что-то невероятно сильное, словно саму истину мира. Весь смысл бессмысленного.
 Ничто не вечно, а так хотелось бы. Но вот они начинают прощаться, это заметно по учащенному киванию молодой собеседницы и более высоко поднятым кулачком вечно юной. Они обменялись еще парочкой фраз и цветастая девчонка, развернувшись направилась прочь. Проходя мимо, она посмотрела на меня мокрыми, полными вины, глазами.  Такой взгляд тяжело выдержать. Она словно просила у меня прощения, у меня и у всего мира. Я попытался ей мысленно сказать, что понимаю ее и не в коем случаи не осуждаю. Не знаю, поняла ли, но расстояние между нами уменьшалось, и вот она уже отвела взгляд от меня и прошла мимо.

Я не знал куда смотреть. На эту бабушку или на девушку. Я был как ребенок у разведенных родителей. Метался взором вслед на уходящую в цветочках и обратно на покорно прижавшуюся к стене. Если просто наблюдая со стороны, мое восприятие реальности разлетелось ошеломляющим взрывом на сотни ошметков, мне просто тяжело было представить, что творилось у этой бедной малышки в голове. Что она для себя вынесет, насколько изменится ее сознание и приоритет ценностей интересовало меня сейчас более чем все загадки мира.

 Вдруг и я почувствовал себя виноватым. Ну, понимаете, за то, что я это я, а она это она. Что прожил свой отрезок жизни, так как его прожил. Что я вообще существовал, будь оно не ладно. Почувствовал себя, самым разбалованным и бессмысленным прожигателем времени. Никчемным и бесполезным мудаком.

К бабушке подходили еще прохожие. Давали ей мелочь, а она просто опускала руку полностью вниз и отпускала монетки, которые сами падали в карман, у самой нижней части голени. Точно! Вот оно, вот почему кофта так тянется в низ. В ее кармане сплошная мелочь. Сплошной комок мелочи. Все, что у нее было: этот наряд, с домашними тряпичными тапочками и эта чертова мелочь. Эти чертовы, чертовы деньги. Неужели все настолько крутится вокруг них? Неужели внутренности людей настолько опустели, что заполнять приходится только этими грязными бумажками? И даже самый живой человек на всем этом проспекте, был вынужден класть эти гребанные куски металла в карман.

Вдруг, она посмотрела на меня. Нет, я точно знал, бабуля повернула голову, тряся, точнее просто держав кулачек, возле груди, и смотрела мне именно в глаза. А кулачек все трясся. А она смотрела. Я впал в невероятный по силам ступор и не знал что делать, она протерла слезы и тут я не выдержал. Жуткая вина терзала меня всего, разрывая изнутри. Мой взгляд упал на тротуар. Я сунул руку в левый карман джинсов и достал сто рублей. Одной бумажкой я мог заменить ей тяжелый карман. Я мог и хотел. Покручивая купюру в руках, рассматривал ее, будто видел впервые. Что же такого в этих деньгах? Зачем разработался этот инстинкт накопления никому не нужных запасов. Ведь каждый думает, что просто обязан купить все то крутое, что есть у остальных. Я крутил в руках бумажку и ненавидел ее. Весь гнев собрался во взгляде на нее. Я хотел отдать ее бабушке, но все еще боялся подвести глаза. Боялся что она еще смотрит.

Не знаю, сколько еще мгновений прошло, но я переборол себя и поднял голову. Но, где же она? Как это так? Резкое удивление и страх, что я ее потерял, расплылись по венам, достав до всех кончиков и уголков моего тела. Возле той стены, где еще один взгляд назад стояла бабушка, поразившая как минимум два сердца, никого не было. Не было! Где же она? Я должен был отдать ей эти паршивые сто рублей, пропади они пропадом и весь мир к чертям собачим!

За сотую долю секунды, мои глаза бешено оббежали почти весь тротуар. Ни кого! Как же так? Взгляд пронесся еще несколько раз по толпе. Но вот, сквозь нескольких прошедших людей, показалась уже знакомая кофта светло-коричневого цвета. Совсем в другой стороне, ближе к дороге, около большой стеклянной остановки. Она медленными, почти незаметными шагами шла к этой остановке. И я сам не заметил, как спохватившись уже преодолел большую половину расстояния между нами. Сжал бумажку в руке, и протискивался между назойливыми прохожими. Но тут же опомнился, и выровнял купюру, не мог же я дать помятые деньги бабушке. И вот нагнав уже ее, и обойдя из-за спины, неуверенно заговорил:

 - Прости…кгыхм- кгыхм. – я почувствовал, что в горле изрядно пересохло и только прокашлявшись я поторопился заговорить снова – Простите, возьмите пожалуйста.

Она обратила внимание не сразу, и вероятно половину фразы она не услышала, но удивленно задрала голову и посмотрела на меня, чистыми и мокрыми глазами. Потом медленно перевела взгляд вниз, на неуверенно и как-то неуклюже вытянутую руку с деньгами. Дряблой и дрожащей ручкой она потянулась за купюрой и когда уже взялась за нее, потянув к себе, снова посмотрела мне в глаза.

- Спасибо, ангел мой. – Еле слышно промолвила она.

Эта фраза только сильнее вжала клинок в мою грудь. Вжала и провернула его на несколько оборотов. Я не смог больше не секунды медлить и отстранившись, ушел обратно, хотя невероятно хотел постоять с ней. Я почти вернулся на прежнее место, и снова посмотрел на бабулю. К ней уже подошла очередная женщина, солидных размеров и так же вручила ей мелочь. Весело улыбаясь, она обмолвилась несколькими словами с бабушкой и села в подъехавший автобус.

А я ушел. Просто развернулся и пошел прочь, забыв, куда спешил ранее. Я дал ей сто рублей, но от этого стало только хуже. Я дал ей сто рублей, а значит и сам попался на крючок этого мира. Этого паршивого мира. Значит и сам перевел в материальную ценность то, что совершенно нельзя переводить. Перевел и расплатился. А может и наоборот. Может я избавился от ценников и чеков. Может быть. Я уже не в силах был понять и что-либо обдумать. Я просто шел.