Пробуждение

Бывают минуты, когда с твоих глаз словно спадает девственная пелена и ты начинаешь видеть этот мир таким, каков он есть. В этот момент ты словно открываешь себя самого заново. По – моему, такие моменты подобны выходу из многолетней комы (мне, правда, не приходилось выходить из комы, ровно как и впадать в неё). Ты не понимаешь, кто ты, где находишься, что происходит вокруг. Мой друг называл это «пробуждением».
Помню, как однажды он позвонил мне и сказал простую, казалось бы, фразу: «Я проснулся».
Всего два слова, которым я не придал тогда должного значения. Не знаю, стоит ли винить себя за непонимание чужого внутреннего мира, или же это пустое занятие, но все же наступают минуты, когда  я неизбежно возвращаюсь к этим раздумьям.  Вспоминая его голос, эту короткую фразу, которую он бросил мне, я не удивляюсь тому, что тогда мне показалось это немного смешным, даже пафосным, и я поспешил перевести разговор в другое русло, думая, что друг неудачно пошутил.
Дружили мы с ним с детства, или вернее сказать, со школы. Мы учились в параллельных классах и, вероятно, не встретились бы никогда, если бы не поэтический кружок, записаться в который меня заставило тщеславие, называемое мною самим любопытством. Друг же мой, назовем его К., пошел туда просто слушателем. И надо сказать, слушателем он был очень внимательным. Каждое слово в поэмах молодых писателей и поэтов он воспринимал как нечто реальное, неизменно осязаемое. И наверное в первое мое чтение не было в небольшом кабинете более внимательного и благодарного слушателя, чем он. К. обладал удивительной способностью сопереживать другому, понимая его чувства так тонко, как если бы сам чувствовал то же самое в данный момент. Наверное, это тогда и породнило нас. Не раз я замечал, что мои неуклюжие и угловатые стихи закомплексованного подростка с неустановившимися взглядами он воспринимал чересчур близко к сердцу, слушал меня, открыв рот. Но что – то всегда мешало ему подойти ко мне, заговорить, хотя я уже тогда видел, что он жаждет этого, но теряется, выходя след за мной из кабинета.  Тогда я пошел на одну простую хитрость: остановился за углом школы и закурил, поджидая его. Когда он выше из школы, то встретившись со мной взглядом, сразу отвернулся. И хотел было пойти прочь, когда я окликнул его: «Куришь?»
С того и началась наша дружба. Мы были неразлучными товарищами в школе, вне ее стен. Бывало даже, в самые интимные минуты и переживания я хотел видеть своего лучшего друга, чтобы рассказать ему обо всем, что я думаю, поделиться мыслями, эмоциями. Он же никогда не  перебивал и слушал меня очень внимательно, как хороший психолог, помогал советами и поддержкой. К стыду своему надо сказать, что я такой же чуткостью не отличался. Я был угловатым и довольно скованным подростком, практически не имеющим никаких друзей, только знакомых парней в школе и во дворе. Но уже тогда обладал тщеславием и эгоизмом, как всякий взрослый. К. же я ценил за какую – то врожденную чуткость, за внимание, мне уделяемое. К сожалению, я не сразу смог оценить, какими редкими качествами наделен мой друг. Сам я стеснялся у него что – то спрашивать, так как был очень угловатым и был лишен какого либо такта. Я редко интересовался его взглядами, если он сам не заговаривал о них, редко спрашивал, как дела у него дома, так как редко бывал у него. Чаще мы просто шатались без толку по вечерним улицам или же сидели у меня, поднимаясь на крышу девятого этажа и куря сигареты в затяг. Знал я только, что живет он один с мамой, в небольшой однокомнатной квартирке, вещей у него было немного. Занимался он после школы тем, что сидел один дома и подбирал какие-то необычные мотивы на гитаре. От природы очень одаренный и талантливый, имевший склонность и к рисованию, и к музыке, и к стихам, К. причислял себя к людям серым и бесталанным.  Мне редко удавалось услышать его игру, но услышав однажды мелодию, что играл он мне, я был поражен ее красотой. Он не любил играть для кого – то, ровно как и говорить, зная, что его слышат. Очень тихий и застенчивый, он разумеется не пользовался популярностью у противоположного пола, да и сам , казалось, не замечал девушек. Так шла его жизнь, размеренная, одинаковая и серая. К. даже не пытался хоть как – то ее разнообразить, со стороны казалось, что его все устраивает.
Так продружили мы с ним много лет, поступили в разные ВУЗы, но всегда оставались друзьями. Я уехал учиться в другой город, к своей будущей жене, с которой прожил недолго. Вернувшись в родной город, я сблизился с другом уже по – другому, более зрело. Я нашел своего друга немного изменившимся, уже не таким неуклюжим, не таким робким. Поверить в себя ему помогла его девушка, которую он любил без памяти. Встретил я его уже достаточно взрослым парнем, уже мужчиной, с устоявшимися взглядами, неплохой работой, каким –то  совершенно обескураживающим обаянием во всем его добром существе. Теперь мы часто засиживались с ним за спорами, разговорами, делились теми событиями, которые упустили во время разлуки. Только тогда я начал понимать, что за необычный характер у моего друга, хотя до конца я так и не успел его понять. Да и правда, сомневаюсь, что кто – то понял его. 
Шли годы, и в рутине дней мы стали как – то реже встречаться. Дела, работа, семейная жизнь, да к тому же болезнь и смерть его мамы, самого близкого его человека были для него сильнейшим ударом. Я как мог пытался подбродрить его, но выходило это у меня не всегда. Я видел, как он тает на глазах. Перестает чем либо интересоваться, прогуливает работу, не замечает девушку. В конце концов, это все усугублялось до тех пор, пока они не расстались. Это не было для меня новостью, так как я видел, что этот человек погружен в себя. И не замечает ничего и никого вокруг, но понять его мысли, чувства мне было не суждено. Так и сидел я часто ярдом часами, пытаясь понять, о чем думает он, и мог лишь наблюдать за его неизменным пустым взглядом в пространство. Удивительным для меня оказалось позже то, что я узнал от него самого – он сам предложил ей уйти, он видел, что рядом с ним она лишь мучается, и что не может ему помочь. А вешать на себя еще одну мертвую душу, кроме своей, он не захотел, как сухо объяснил он мне.
К. действительно сильно изменился. Я снова увидел в этом осунувшемся мужчине тридцати лет того парнишку, с которым подружился в школе. Та же угловатость, неуверенность, отчужденность. Только теперь он не был так внимателен ко мне, к кому бы то ни было. К нему было не подойти, как я ни старался. Ходил он словно во сне, не раз сидя у него дома я видел, как он то и дело натыкается на предметы. Работать он стал дома, да и позже совсем перестал писать статьи. Ел он крайне мало, пища его не интересовала, он сильно исхудал. От  какой – либо помощи, моральной или материальной, отказывался наотрез, отрицательно вертя головой. Настало время, когда мне это все в конец осточертело, и я стал реже приходить к нему.
Как – то раз примерно через месяц после описанных событий К. сам позвонил мне и предложил прогуляться, объясняя это тем, что он засиделся дома. Голос у него был вполне будничный, и я согласился. Мы посидели в баре, немного выпили, пошли шататься по ночному городу, как раньше. Почти все время мой друг молчал. Через пару часов он заговорил, и  я не сначала понял, что он хотел мне сказать. Говорил он долго и довольно сумбурно и единственное, что я понял – что я совсем не знаю этого странного и чужого мне человека. Он описывал свою жизнь как череду бесконечных потерь – отца, бабушки, брата, мамы, девушки, души. Он говорил о себе в прошедшем времени и считал себя буквально за мертвеца. К. сказал мне, что он теперь еще больше читает, поглощает довольно специфическую литературу в огромных количествах и только благодаря ей и живет. Одной из его любимых книг была книга Сартра «Тошнота», так же он любил перечитывать Кафку, Франса, Ницше, Шопенрауэра. Что всякое человеческое ему чуждо, что он не понимает, зачем он еще жив и все прочее в таком духе. Я, разумеется, испугался за него и предложил проветриться ему, съездить, как он давно мечтал, в Европу, побывать в Швейцарии. К. только ухмыльнулся в ответ и сказал что – то вроде того, что от себя не убежишь. Как сейчас помню его слова : «Видишь ли, у некоторых людей драма в крови…»
Прошло какое – то время и случилось то, о чем я сказал уже в самом начале. К. не раз говорил мне, что вся его жизнь, как и любая другая, - всего лишь сон, глупый и заполненный нездоровым бредом. И единственное, чего хочет он  - проснуться. Я не воспринял его слова всерьез, понимая под этим нечто метафизическое, чего никогда не любил. Поэтому я не уделил тогда должного внимания тому его последнему звонку, в котором он сказал, что проснулся. Продолжать разговор ему не хотелось, а мне сказать ему было нечего, на том мы и расстались. Через пару дней  я узнал от его коллег, что К. нашли мертвым в его же квартире, К. повесился на ремне, не оставив никаких объяснений, ни записки, ничего.
С тех прошло много времени. Я изредка прихожу на его могилу, потому что не люблю то чувство, которое на меня накатывает. Слезы, гнев бессилия, воспоминания душат меня, и я ничего не могу с собой поделать. Связаться с его единственной любовью я так и не смог, и до сих пор не знаю, в курсе ли она, что случилось с ним. После недолгих раздумий, я решил, что так даже лучше. Мне нечего сказать ему, мы так и остались чужими не понявшими друг друга людьми, поэтому единственное, чем я мог почтить его память, так это самым драгоценным для него подарком -  я принес ему на могилу красивый томик Сартра.