В дороге
Мужчина сел напротив. Она подвинула ноги, мельком посмотрела на него. Взглянула и быстро отвела глаза. Его лицо и шея были обожжены: это были не те страшные ожоги, которые белыми рубцами перетягивают лицо, меняя его до неузнаваемости, но все же она не хотела глазеть на его увечье. От лба и висков, вдоль щек, на подбородок и вниз, на шею, уходила сеточка мелких шрамиков, словно сшивающих разноцветные лоскутки кожи: розовые, желтоватые, смуглые.
– Повезло, – подумала она. Не задело глаза, нос, губы.
Она посмотрела вниз – кисти рук и запястья были опутаны такой же паутинкой зарубцевавшихся ожогов; мизинец на правой руке был сильно искривлен. Мужчина был одет неаккуратно, в заношенные вещи. Скорее всего, рабочий на стройке. В руках он держал прозрачный пакет c бананом и бутербродом. Как он получил эту травму? Нарушение техники безопасности на работе? Пьяный? По глупости… А может быть дома? Или развлечения юности…
Она посмотрела в окно – осень отъедала все больше и больше света у дня: рассвет едва заметной желтой полосой прорезал темноту. В отражении окна она поймала взгляд мужчины. Он внимательно смотрел на нее. Она отвернулась и стала смотреть в другое окно.
Та военная миссия была единственной в его короткой армейской службе. И боевая операция единственной, и тоже короткой. А вот шрамы остались навсегда. Врач уверенно говорил, что ему повезло – ожег не глубокий. И что шрамы украшают мужчин. Но уже не так уверенно. После окончания лечения и реабилитации с армией пришлось проститься: были повреждены два пальца на руках, этого оказалось достаточно, чтобы быть признанным непригодным. Он получил небольшое пособие. Хорошее подспорье, но прожить на него было нельзя. Так что работа на стройке подвернулась кстати. К тому же, там ни о чем не спрашивали, никому до него не было дела.
А эта женщина напротив – она так быстро отвела глаза, увидев его… Но, возможно, он просто запустил себя – грязная куртка, джинсы, мастика, так и не вымытая вчера из-под ногтей. Осталась только армейская привычка тщательно бриться, хотя ему и было мучительно смотреть на себя в зеркало.
Он несколько раз украдкой взглянул на женщину, потом повернул голову к окну и стал рассматривать ее отражение. У нее спокойное, доброе лицо. Наверное, она старше, но немного, совсем немного… В последнее время он окончательно отгородился от всех: от друзей, бывших сослуживцев. Да, он увечный неудачник, но меньше всего ему хотелось жалости, которую он видел в их глазах. Он продолжал смотреть на отражение женщины в окне. Она заметила и отвернулась. У нее грустные глаза, может быть она тоже одна?
Неожиданно для самого себя он резко повернулся к ней и громко сказал:
– Извините!
– Да? – ответила она.
– Мне… я хотел спросить, есть ли у вас приятель… друг… кто-нибудь… Потому, что если нет… – он замялся и стал говорить совсем тихо, – если нет, то вы могли бы сделать счастливым любого мужчину… меня наверняка…
– Нет, нет, спасибо, – сказала она поспешно и несколько невпопад, словно он предлагал ей купить что-то.
Он улыбнулся виновато, кивнул головой, понимая и покорно соглашаясь с причиной такого ответа.
– Надо носить обручальное кольцо, – с досадой подумала она. Как-то глупо получилось. Надо было ответить ему, что я замужем. Он, конечно же, подумал, что это из-за шрамов. Может быть, сказать сейчас? В душе поднимался какой-то терпкий, неприятный осадок, словно она, сама того не желая, обидела его.
На следующей остановке она выходила.
– Удачного вам дня, – сказала она ему, но вышло как-то сухо, натянуто.
Он не ответил, лишь слегка кивнул. В его глазах уже не было того света и оживления.
– Я замужем, – сказала она мягче, – но сейчас это звучало ложным оправданием.
Она вышла из вагона, пошла вдоль платформы, к терпкому осадку добавилась непонятная ей тревога и грусть, словно эти несколько взглядов и слов в вагоне сделали ее причастной к его боли.
– Я помашу ему рукой, – подумала она. Когда электричка поравнялась с ней, она улыбнулась и подняла руку, но он смотрел в другое окно, высоко, до самых глаз, подняв воротник куртки…
Свидетельство о публикации №214092000328