Дороги, которые мы выбираем

I

В начале лета 1984-го года  позвонил Мишка и после короткого предисловия обрушил на Алика главную новость: некая контора, ВЗЭСИ – это расшифровывается как всесоюзный заочный экономико-строительный институт, ищет внештатников для того, что бы осенью принимать вступительные экзамены по математике. Платить обещают совсем недурно: Мишка, как кандидат, будет получать 43 рубля за день; Алику, как неостепененному, полагается 30, что тоже немало. Мишка вышел на эту лавочку через какого-то приятеля с работы и уже успел там оформиться. И при оформлении ему сказали: если есть еще желающие, приводите  - работы хватит на всех. Так что теперь дело было только за Аликом.
 
- А сколько всего дней наберется – спросил Алик, раздумывая над Мишкиным предложением, хотя особенно раздумывать было не над чем: в его семье, состоящей, помимо него самого, из жены-студентки Наташи и годовалой дочери Марины, он был единственным кормильцем и  был рад любому приработку.

 – Они точно еще не знают – сказал Мишка – все зависит от того, сколько будет заявлений. Но на пять-шесть дней ты можешь твердо рассчитывать. Так что, старик, за это время ты заработаешь больше, чем в своем НИИ за месяц.

Они дружили с Мишкой целую вечность – с того времени, как им исполнилось лет по семь. Как это часто бывает у молодых людей, взаимные симпатии перемешивались со скрытым соперничеством, о чем они, разумеется, никогда друг другу не признавались. Хотя Алик считал себя более способным, он с горечью замечал, что в жизни успехи большей частью выпадали на сторону  его друга.  В школе  они оба блистали на олимпиадах по математике и физике и после десятого класса решили поступать на Физтех. Несмотря на все свои заслуги, Алик провалился на первом же экзамене -  с «пятым пунктом», как ему потом объяснили друзья, нечего было и соваться. Мишка, хотя и носил фамилию Трахтенберг, сумел проскочить – не в последнюю очередь потому,  что в его паспорте в графе национальность стояло «тат». Хотя знающим людям было известно, что таты - не кто иные, как грузинские евреи, и, следовательно, такие же потенциальные агенты сионизма, как и остальные их соплеменники, физтеховские кадровики видимо придерживались в этом вопросе иного мнения. Еще со школьных лет Алик считал себя внешне гораздо интересней своего низкорослого, склонного к полноте  и часто не в меру говорливого приятеля, но почему-то все девчонки в их компании тотчас же вешались на шею простаку и болтуну Мишке, а Алик, до тех пор, пока на него не обратила внимания Наташа,  довольствовался ролью одинокого принца. Через десять лет после окончания института Мишка уже успел защитить кандидатскую диссертацию, писал докторскую и вращался в сфере глобальных проблем астрофизики, а Алик, попав по распределению во второразрядный НИИ, все еще числился старшим инженером и протирал штаны за расчетами шестеренок горных машин.

Экзамен назначили на первую неделю сентября. Был один из тех ясных, еще по-летнему теплых дней, с  лотками арбузов у станций метро, с горьковатым запахом сухих листьев на бульварах,  которые иногда бывают в Москве в начале бабьего лета. Около института уже собирался народ – охваченные предэкзаменационным томлением мальчики и девочки, наивно предполагавшие, что от того, как пройдет сегодняшний день, будет зависеть вся их жизнь. Ловя на себе любопытные взгляды и в глубине души радуясь, что на этот раз экзамен сдавать не ему, Алик постарался сделать возможно более отреченное выражение лица и с таким видом гордо прошагал через толпу.  В кабинет декана  уже собиралась приемная комиссия. Собственно из экзаменаторов, помимо Мишки и Алика, был всего один человек – небольшого роста коренастый круглолицый дядька лет пятидесяти  с потными залысинами в зачесанных назад русых волосах. Его звали Алексей Петрович Осадчий, он был единственным из трех штатным сотрудником ВЗЭСИ и в этом качестве должен был руководить работой комиссии.

- Вы, главное, хлопцы  - начал он инструктаж, гакая  на украинский манер,  – не переусердствуйте, а то нам потом и зачислять некого будет. Контингент у нас слабый, и если человек на вопросы в билете худо-бедно отвечает, дальше не мучьте – у нас не МГУ, и мы учим на бухгалтеров, а не на математиков.

- Все ясно – панибратски ухмыльнулся Мишка – бананы ставим, если только человек нетвердо помнит таблицу умножения.

- Молодец – сказал Алексей Петрович – принцип усвоил. Как всегда, однако, есть небольшая заковыка. Наш институт с некоторых пор облюбовали дети братских народов Кавказа. Они просекли, что экзамены у нас несложные, толпами поступают на вечернее отделение, а потом под это дело выбивают московскую прописку.  Дело дошло до того, что нашего ректора даже на ковер в Моссовет вызывали. Только не подумайте, что я какой-то националист, для меня все народы равны, но к вам просто личная просьба: постарайтесь, чтобы ни один из хачиков с положительной оценкой с этого экзамена не вышел.
 
Алик ошарашенно посмотрел на Алексея Петровича, потом неуверенно спросил:

- А как мы их узнавать будем, по акценту или носы мерить что ли?

- Ну зачем же носы – усмехнулся Алексей Петрович – все заранее подготовлено.  В  списке абитуриентов фамилии с карандашными крестиками – это наш контингент.  И поменьше эмоций: среди этих ребят ломоносовы и пифагоры не встречаются, аттестаты у них у всех купленные, так что особенно грешить против истины вам не придется.    

По дороге в аудиторию, где должен был происходить экзамен, Алик отвел Мишку в сторону:

- Тебе не кажется, что мы влипли? Кто-то в этой лавочке наверное долго смеялся, когда увидел наши с тобой фамилии. Ничего не скажешь, изящная комбинация – два еврея под руководством хохла заваливают кавказцев на вступительных экзаменах. Ты не боишься, что кто-нибудь из срезавшихся напишет жалобу и все раскроется? 

- А что ты предлагаешь, смотать удочки теперь, за пять минут до начала экзамена? Давай, попробуй, только, я уверен, неприятностей у тебя в этом случае будет еще больше. Лично меня все устраивает. Тебе же ясно сказали:  по тому, как они подготовлены, им всем можно сразу ставить два балла, еще до того, как они экзаменационный билет вытащили. Так что я никаких проблем не вижу.  И, не знаю, как тебе, а  мне возможности за полдня срубить сорок рублей не часто выпадают, и отказываться от них я не собираюсь.

В аудитории Алексей Петрович раздал списки поступающих.  Алик первым делом прошелся по фамилиям, отмеченными карандашными крестиками; их было не так уж много, и сохранялась надежда, что Алику никто из них не достанется.  Но, увы, этому не суждено было сбыться. Через два часа, за которые  он поставил десяток троек и даже одну четверку, к нему попался широкоплечий спортивного вида парень, имя которого, Алан Тусаев,  было отмечено злополучным крестом. Алик обратил внимание на дату рождения: судя по всему, у мальчишки как раз сегодня был день рождения. Выговаривая слова с характерным кавказским акцентом, Алан Тусаев связно доказал теорему синусов и без ошибок упростил алгебраическую формулу. Тем самым, все вопросы билета были отвечены, и парню можно было ставить тройку.

- Ну хорошо – не зная, что делать, протянул Алик -  попробуйте решить такую задачку: что больше,  два в тридцатой степени или три в двадцатой? Если хотите, можете подумать.

- Нет, зачем думать – быстро среагировал Тусаев - я и так уже знаю. Два в тридцатой – это восемь в десятой, а три в двадцатой – это девять в десятой. Девять в десятой больше, чем восемь в десятой.

Потом он справился с зубодробительной задачкой по стереометрии и решил заковыристое уравнение  из пособия для поступающих в университет. По меркам самых приличных ВУЗов ему вполне можно было ставить пятерку.

- Посидите минуточку  – сказал Алик Тусаеву и отправился звать на помощь Алексея Петровича. Тот первым делом взял листки, на которых мальчишка готовил задания по билету.

- Так –  протянул он – что же мы видим. В доказательстве теоремы позиции три, пять и шесть приведены без обоснования. Тем самым ответ на первый вопрос в билете не засчитывается. А это значит, что общая экзаменационная отметка может быть только «неудовлетворительно».  Будь Вы хоть семи пядей во лбу, если один из вопросов в билете не раскрыт, положительной оценки мы Вам поставить не можем.

- Клянусь,  я устно говорил обоснований, когда билета отвечал – от волнения мальчишка заговорил с еще более сильным акцентом – вот и он может подтвердить.
 
 При этом он кивнул в сторону Алика. Алик почувствовал, что покрывается испариной от стыда, хотел было открыть рот, но, проклиная себя за малодушие,  все же промолчал.

- Сожалею – неумолимо продолжил Алексей Петрович – но нам нужен документ, а в документе этих обоснований нет. Так что приходите к нам на следующий год.

Мальчишка сидел еще какой-то миг, словно не мог поверить, что для него все уже кончено, потом стремительно вскочил. 

- Да провалитесь вы с вашими экзаменами! – заорал он и стремительно выбежал из аудитории, громко хлопнув дверью.

На миг установилась полная тишина, абитуриенты оторвали головы от своих заданий, словно ожидая того, что экзаменационная комиссия сейчас у них на глазах действительно провалится в тартарары, но ничего такого не произошло, и все потекло своим чередом дальше.
 
- Вы только не переживайте – доверительно сказал Алексей Петрович Алику – у них на Кавказе полно отличных университетов, и если он, такой способный, приехал поступать в наш третьеразрядный ВУЗ, значит с тягой к знаниям это имеет мало общего.

Еще через два часа все было кончено. За этот день они поставили около пятнадцати двоек, причем львиная доля из них пришлась на отмеченные крестиками фамилии. Потом Алик еще два или три раза ездил принимать экзамены. Отмеченные карандашом фамилии больше не вызывали у него трепета, да и преподанный Алексеем Петровичем урок пошел на пользу, и в такие ситуации, как с Тусаевым, он больше не попадал.
 
Заработанные на экзаменах деньги быстро растаяли, через месяц Алик уже не мог вспомнить, на что он их потратил. Также быстро забылась и история с мальчишкой.

II

Они сидели за домом, на зеленой лужайке около бассейна, откуда открывался просторный  вид на бухту Сан-Франциско. Снизу временами доносился шум дороги, еще дальше в плотных сумерках мерцали огоньки проплывавших яхт и моторных лодок, а на горизонте угадывался светящийся пунктир Золотого моста. Они сидели с семи часов вечера, уже было немало выпито и съедено, Наташа время от времени украдкой посматривала на часы, а немецкая овчарка по кличке Иван, наигравшись с гостем и хозяином, тихонько дремала под столом.

- Да – все еще никак не мог прийти в себя Мишка – красиво живете ребята, ничего не скажешь.

За то время, что они не виделись, он еще больше располнел, волосы заметно поредели, а во всем облике, как показалось Алику, появилась некая растерянность, словно он все еще никак не мог освоиться с внезапно подступившей старостью.

- Спасибо – сказала Наташа – не жалуемся. Но, прошу заметить,  это все построено нашими потом и кровью. Когда мы приехали, Алик начинал как развозчик пиццы, а я, пока не пересдала экзамен на зубного врача, ходила убираться по богатым домам.

- Да ведь и тебе, старик – желая поддержать друга, вступил в разговор Алик – грех жаловаться. Ты - профессор, доктор наук, преподаешь в приличном институте.

- Да о чем ты говоришь – вскинулся Мишка – я живу со всем своим разросшимся семейством все в той же трехкомнатной хибаре у Павелецкого вокзала, которая осталась еще от моих родителей.  Но если сорок лет назад она казалась дворцом, то теперь-то мы знаем, что получающие „well-fare“ у вас живут лучше. Моего профессорского жалованья едва хватает на то, чтобы раз год слетать на две недели в отпуск в Египет и летом снять внучке дачу в Кратово. А что касается науки, что ж, положа руку на сердце, графа Монте-Кристо из меня не вышло. Когда мы были молодыми, казалось, что нобелевка или уж, по крайней мере, членство в Академии наук у нас в кармане, а теперь – молодые коллеги могут еще рассчитывать на профессорскую ставку в западных университетах, а я, старый хрыч, свое время упустил, так и остался ученым мужем, широко известным в узких кругах. Я и к вам-то  выбрался только потому, что подрабатываю экспертом по маркетингу у одного барыги, которому льстит, что в качестве консультанта у него вкалывает доктор физмат наук. 

- Ну, не будем о прозе жизни, давай лучше по одной – миролюбиво предложил Алик, разливая по рюмкам коньяк.

- Отличная мысль – обрадовался Мишка – у меня как раз есть подходящий тост. Давайте выпьем за того парня, который в 1968 году поставил тебе два балла на вступительном экзамене по математике. Поясню свою мысль: если бы ты получил положительную оценку, то в результате поступил бы на Физтех, а не в паршивый Горный институт. А по окончанию ВУЗа ты бы стал заниматься астрофизикой, а не расчетом шестеренок. И в девяностом году ты бы не иммигрировал в Америку, потому что как раз бы дописывал докторскую диссертацию, и тебе было, что терять в России. И в результате ты бы влачил сейчас жалкое существование заштатного профессора вроде меня в каком-нибудь нищем московском институте, а не наслаждался бы жизнью в Калифорнии. Так что давайте поднимем за того парня.

Они чокнулись, и Алик почти не почувствовал вкуса выпитого – верный знак того, что со спиртным пора было завязывать.

- Ты все еще не разучился произносить красивые тосты – сказала Наташа – но твое предположение  неверно. Я отвечу тебе цитатой  из  О‘Генри. Помните, в том рассказе, где Боливар не выдержит двоих, один  говорит, что если бы выбрал правильную дорогу на Нью-Йорк, то его бы жизнь сложилась по другому, а другой отвечает: «ерунда, все равно ты бы стал бандитом. Дело не в том, какую дорогу мы выбираем, а в том, что внутри нас». В девяностом году нам до такой степени все опротивело в России, что мы сбежали бы в Америку, будь Алик к тому времени хоть членом ЦК КПСС.

- Проблема в том – засмеялся Алик – что, будь я членом ЦК, нам бы как раз ничего бы и не опротивело. Среди этой категории населения по понятным причинам в то время патриотов наблюдалось больше всего. 

- Согласитесь все же – с неожиданной горячностью сказал Мишка – что многое зависит, помимо того, что у тебя внутри, и от обстоятельств. Иногда, будь ты хоть самых лучших намерений, жизнь так разворачивает, что у тебя просто не остается иного шанса выжить, как только стать подлецом и бандитом.  Да, конечно, настоящие праведники находят выход и в таких ситуациях, но беда в том, что праведники среди нас встречаются редко, а в основном-то мы – обычные, ни то, ни се, ни рыба, ни мясо. Угодно будет судьбе, и она воспитывает из нас моралистов без сучка и задоринки, а угодно – ставит в такие обстоятельства, о которых потом только как у Пушкина вспоминается: «и горько плачу я, и горько слезы лью …». Ты, Алик, может быть еще помнишь – была у меня на третьем курсе девочка Таня, симпатичная такая блондинка. У нас тогда любовь была  - как, наверное, только в двадцать лет бывает:  лекции забросили, каждый день с утра до вечера взявшись за ручки по Москве гуляли, планы на будущее строили.   В решительный момент, однако, посвятил я в это дело моих родителей, и они резко по тормозам ударили: пока не кончил институт, пока не поступил в аспирантуру – ни о чем другом, кроме учебы, нечего и думать. Короче говоря, сцену расставания мы тогда по полной программе отыграли –  с визитом к гинекологу,  со слезами, с криками, с нервными истериками.  Сто лет я об этой истории не вспоминал, а недавно наткнулся на Танину страницу в «Одноклассниках»  - и как будто все вчера произошло…

Мишка оборвал фразу на полуслове, словно раздумывая, стоит ли нагружать компанию дальнейшими подробностями своей несчастливой любви. Наверное,  надо было сказать ему, что у каждого, если покопаться, можно найти в шкафу пару скелетов, что время само расставляет все точки над «и», и никто не знает, лучше или хуже сложилась бы его жизнь, выбери он в свое время иную дорогу, но от выпитого алкоголя у Алика уже плохо соображала голова, и он боялся, что не сможет это все облечь в нужные Мишке слова.

- Давайте-ка спать, ребята – скомандовала Наташа, ни на миг не выпускавшая из-под бдительного ока своего супруга – а то Алик уже вот-вот со стула свалится.

Они встали, начали собирать посуду и остатки еды. Проснувшийся Иван с сосредоточенным видом уселся около стола, прислушиваясь к разговору и отслеживая перемещения Наташи с мусорным пакетом, в который она собирала объедки.

- А чего бы вам не податься этой осенью в Москву? – спросил Мишка – ужин на берегу океана я по понятным причинам там обещать не могу, но пару мест, которыми вас еще можно будет поразить, я все же найду.  Да и вообще – родные пенаты, вы ведь там в последний раз лет пятнадцать назад были. 

- Да, отличная мысль – воодушевился Алик – почему бы и нет, в сентябре мы плывем в круиз по Средиземному морю, а после этого, раз уж мы в Европе,  вполне могли бы завернуть и на пару дней в Москву.

К этому времени океан внизу затянула пелена тумана, движение на дороге совсем стихло, и только время от времени из темноты доносились  пронзительные крики ночной птицы, словно все время пытающейся задать кому-то один и тот же вопрос, но так и не получающей на него ответа.   

III
Ветер из Сахары принес с собой жару, и, несмотря на сентябрь, температура в городе держалась у отметки сорок градусов. Солнце палило нещадно,  в ожидании вечерней прохлады жители города попрятались по своим углам,  только поток автомобилей нескончаемо грохотал на разбитой мостовой, да редкие стайки туристов, перебегая под тень навесов, стоически обследовали достопримечательности города.

Массивное строение синагоги нависало над всем кварталом, горячий воздух волнами струился вдоль стен из белого камня, от этого силуэт здания казался расплывчатым, как на картине Моне. Давным-давно, когда арабы и евреи еще не разучились жить в мире, и еврейская община города насчитывала многие тысячи жителей,  синагогу называли одной из жемчужин Средиземноморья, у стен ее постоянно бурлила жизнь: под колоннами у входа помещались лавки менял, на площади шумел восточный базар, тут и там шныряли ученики йешивы, богатые купцы, степенно прогуливаясь вдоль рядов,  обсуждали цены на масло и шелк. Но время постепенно размыло картину прежнего великолепия, и  теперь, когда уже никто не знал точно, сколько евреев оставалось в городе  - может пять, а может пятнадцать -   от прежней жизни не осталось и следа. По обезлюдевшей площади катились автомобили, а двери синагоги, ввиду малого числа посетителей, открывали только к приезду туристических групп. 

Кафе располагалось на противоположной стороне улицы, и  Алан, сидя за столиком, мог спокойно наблюдать за всем, что происходило вокруг. Он был одет по-европейски, с официантом общался по-английски, и ничем не отличался от обычного туриста, забредшего в кафе, чтобы отдышаться от жары. Близилось четыре часа дня. С соседнего минарета донесся крик муэдзина – наступало время второй дневной молитвы. Алан подумал, что неплохо было бы пойти в мечеть и попросить у Аллаха об успехе предстоящего дела, но тут же отверг эту мысль: до начала операции оставалось уже совсем немного времени, и всякое отклонение от плана было бы непозволительным риском.  И он только повторял за муэдзином строчки суры »уузу бираббильфалакъ минн шарри маа хъалакъ…  Прибегаю к защите Господа рассвета от зла того, что Он сотворил… ».

Он вдруг вспомнил, что как раз сегодня его день рождения – давно забытый праздник, который люди его круга не часто могут себе позволить. Он попытался вспомнить, как он провел этот день год назад, и не смог – слишком много всякого: потерь, надежд, разочарований, взлетов и падений  произошло за это время. Почему-то вместо этого в памяти вдруг всплыл день рождения из другой почти забытой жизни -  огромный, ни на что не похожий и манящий множеством соблазнов город, и он, исполненный наивных надежд провинциальный семнадцатилетний юнец.  Пошла бы его жизнь по другому пути, если бы его тогда не срезали на экзамене? Он попытался представить, как бы все это могло выглядеть: жена, дети, работа с восьми до пяти, вечера перед телевизором,  поездки в отпуск на море, вся эта серая дребедень обычной жизни, которой живут, не задаваясь высокими целями, миллионы людей во всех концах мира, и которая, по-видимому, делает многих из них вполне счастливыми.  Возможно, если бы ему не пришлось тогда вернуться в Чечню, если бы ему не открылась вера Аллаха, если бы он не почувствовал себя призванным к великой миссии,  и он бы мог жить такой жизнью. Но все сложилось по-другому, и он был благодарен судьбе за то, что  он стал тем, кем он стал  -  почитаемым одними и ненавидимым другими,  героем и дьяволом, воином Аллаха, готовым умереть в любую минуту во имя великой цели.

Между тем, к зданию синагоги подъехало несколько экскурсионных  автобусов, и оттуда с веселым гвалтом стали выгружаться туристы – пассажиры пришедшего утром в порт большого круизного парохода. До Алана долетали обрывки фраз, по выговору ему показалось, что это американцы. Он расплатился с официантом и не спеша двинулся по улице в сторону от синагоги. Солнце палило нещадно, не пройдя и десяти шагов, он почувствовал, что рубашка на спине стала совсем влажной от пота. Завернув за угол, он достал мобильник  и набрал известный ему номер. Телефон, на который он звонил, находился  всего в каких-то трехстах метрах от места, где он стоял, на чердачном этаже синагоги, и соединение произошло почти мгновенно. Возникший при этом электрический сигнал пошел не на звонок, как это было изначально предусмотрено конструкцией телефона, а по умело перепаянным проводам на находившийся тут же электрический взрыватель, который он и привел в действие. Одновременно сдетонировали пятьдесят мешков с селитрой, по частям закупленных в окрестных магазинах сельскохозяйственных удобрений и тайком переправленных на чердак. Взрыв был такой силы, что в соседних домах вылетели стекла, а в синагоге не выдержали перекрытия, и вся крыша рухнула вниз, похоронив под собой тех, кто в тот миг находился в здании. Не оборачиваясь, Алан зашагал дальше.