В тумане. Часть 4

Мишка Фёдоров – человек весёлый. А может, не такой уж весёлый, но всегда улыбается, даже, когда трезвый. Поэтому к нему бабы так липнут. Сам низкорослый, в груди широкий, а волос густой, кудрявый, ковриком на животе прикрепился и по груди до самого кадыка добежал. Какую бы рубаху Мишка не надел – вылезут тёмные кудряшки у ворота, напомнят о наших диких предках, которых эти кудряшки грели и спасали от солнца, когда озоновые дыры в небе появлялись.

Деревенские бабы и девчата по нему сохнут, а он всё холостым ходит и даже из-за любви своей пострадал. Когда муж Сони Чумаковой на него с кастетом накинулся, пришлось Мишке этого Чумакова с ног сбить, чтобы он таким азартным не был. Потом, в больнице, выяснилось, что три ребра и предплечье поломаны. Заковали Чумакова в гипс на полтора месяца. Ну, и чего он добился? Все эти полтора месяца Соня с Мишкой крутила уже на законном основании: во-первых, следствие шло, и невинного Мишку могли ни за что посадить, а во-вторых, Соня – женщина грамотная, свои права знала и безапелляционно заявила:

- А чё, я фригидесса какая-нибудь? Право на личную жизнь конституцией гарантировано. Пусть мой дурак полтора месяца терпит.

Чумаков ходил по деревне, как оживший фюрер, с вытянутой вперёд каменной рукой, а для удобства к его груди была приделана подставка в виде маленькой табуретки.
Следствие закончилось, и Мишке дали год химии. На химию его провожали всем селом, как в армию, - с гармошкой, застольем и танцами. Хороший человек, многие его любят. Особенно Соня убивалась и ещё с десяток заинтересованных молодух и девок, энтузиазм которых после водки достиг апогея, и они, самозабвенно топоча каблуками, подняли такое густое облако пыли возле милицейской машины, что никто и не заметил, как Мишку увезли, накинув на его здоровые, волосатые руки красивые наручники.

Он вернулся через год таким же улыбчивым, каким его забирали, и ему показалось, что та гулянка-провожание eщё не закончилась и он попал как раз на день заключительного застолья. Мишка стал ещё крепче, ещё увереннее упирались его короткие мускулистые ноги в родную землю. Здесь он родился, здесь ему и надо бы укорениться, но его отец решил по-другому:

-Нет, балабон он у нас. Ни армия, ни химия ему не наука. Надо в город его отправить к Степану Михайловичу, – делился своими планами старший Фёдоров со своей супругой, лёжа в постели, рано утром, когда все нормальные люди уже думают о новом рабочем дне.

А Мишка где? А гуляет.

Степаном Михайловичем отец Мишки уважительно называл своего младшего брата, который давно закончил институт и командовал каким-то рыборазводным ведомством.
Как говорится, были сборы недолги. А Мишка и сам для расширения кругозора давно хотел в город. Он, улыбаясь, согласился с решением отца, которое было сообщено суровым, траурным голосом, так как отец всегда воспринимал город, как божье наказание, и искренне жалел своего младшего брата, который день-деньской сидит в кабинете и караулит три телефона. От этой работы Степан Михайлович и облез раньше времени, да и здоровье у него стало сдавать, хотя, на остальных Фёдоровых он и в молодости не был похож: узкоплечий, тонкорукий, а вместо тёмных кудрей – жиденькие соломенные прядки.

С весёлой, располагающей улыбкой стоял Миша на пороге большой городской квартиры и протягивал маленькой, тоненькой женщине растопыренную здоровую пятерню. Когда она, подумав, нерешительно вложила свою бледную ладошку в его руку, Мишке показалось, что это лёгкое гусиное пёрышко прикоснулось к грубой коже толстых пальцев.

- Степан Михайлович меня предупредил, проходите, Миша, - доброжелательно сказала женщина, - а я – Мария Генриховна, будем знакомы.

Жена Степана Михайловича сложила ладошки перед собой, так как это делают интеллигентные ведущие праздничных концертов, и изучающе посмотрела в лицо Миши. Тоненькая талия была перехвачена широким тёмным пояском, высокий лоб открыт, а чёрный волос гладко зачёсан назад. Глаза были немного печальными, как у всех умных и скромных женщин, губы чуть-чуть, почти незаметно, подкрашены, а маленькие ноготки на тонких пальцах ровно подрезаны и отполированы.

- Проходите в комнату, Степан Михайлович вернётся с работы часа через два, - сказала женщина и показала мягким движением руки в какую комнату надо пройти.

Большой чемодан остался стоять возле порога, а Мишка, сбросив куртку, смело прошёл в большую комнату, где не было, прятных его сердцу, горшков с цветами, вышитых думочек, даже ни одной фотографии с серьёзными лицами родственников и друзей не оказалось на стенах.

- Да, скромно живут, – подумал Миша и сел, не спрашивая разрешения, в большое мягкое кресло.

Мария Генриховна ни разу не была в родной деревне своего мужа и не знала с чего начать разговор.
- Чаю хотите? – спросила она, обрадовавшись своей находчивости, прерывая затянувшуюся паузу.
- Не откажусь, – солидно, но с улыбкой ответил Мишка и, пока женщина гремела чашками, достал раскрытую пачку сигарет с фильтром, которые никогда не курил, и положил её перед собой на низкий столик.

Когда женщина вошла с подносом и поставила его на столик перед Мишкой, он щёлкнул по пачке коротким пальцем и голосом щедрого багатея разрешил:
- Курите.
- Нет, спасибо, я не курю, – с благодарностью ответила Мария Генриховна, а потом извинительно добавила:
- Степан Михайлович дома не курит.

Мишка двумя глотками выпил чашку чая, а потом принялся за печенье. При этом он складывал четыре печенюшки в аккуратный кубик и в два укуса этот кубик уничтожал. Вазочка быстро опустела. Мария Генриховна смущённо развела руками и сказала:
- За стол сядем, когда Степан Михайлович придёт. А вы, Миша, учиться или работать собираетесь?
- Планирую параллельно совместить: работать, а вечером чё-нибудь изучать. Знаю – тяжело будет, но мы, Фёдоровы, настырные. Для нас крепостей нету.
- Да, да, и Степан Михайлович всегда очень много берёт на свои плечи, – согласно закивала женщина.

Её лицо было доброжелательным и чуть-чуть задумчивым, а под глазами легли лёгкие, малозаметные тени, как это бывает у людей, которые мало бывают на воздухе.

- Но сначала хочу погулять и с городскими культурными примечательностями познакомиться. В деревне, если танцев нету, - тоска, – продолжил свою мысль Миша.
- Наш город большой, но скучный, – кажется, самой себе сказала Мария Генриховна, потому что для молодого деревенского человека город, где есть цирк, чёртово колесо, кафе-мороженное, универмаг и вокзал, скучным быть не может.

Она сложила детские ладошки, сцепила пальчики, стала их изгибать, не зная, о чём ещё можно говорить с этим молодым, здоровым, краснолицым деревенским мужиком, которого длинные паузы в разговоре совершенно не смущали. Он широко улыбался, показывая здоровенные зубищи, и Мария Генриховна отвечала ему любезными, короткими улыбками, чуть-чуть растягивая пухлые губы маленького ротика.

- А может Вы хототе с дороги ванну принять? Пока искупаетесь, и Степан Михайлович подойдёт. А?
- Можно конечно, хоть до субботы ещё два дня, – согласился Мишка.

Мария Генриховна, довольная, быстро поднялась, и в ванной комнате зажурчала вода. Женщина что-то бессмысленно перекладывала в ванной, чтобы не выходить к гостю, с которым было совершенно не о чём говорить. Когда ванна заполнилась, она вышла в большую комнату, где, насидевшись, разгуливал Мишка, и сказала:
- Всё готово, проходите.

Мужик энергично прошагал в ванную, хлопнул дверью, разделся и решительно погрузился в ванную. Послышалось, как вода сначала удивлённо ахнула, а потом заплескалась, зарадовалась возможности обнять молодое мускулистое тело.

Прошло около получаса. Мария Генриховна листала журнал и невольно прислушивалась к происходящему в ванной. Там стало совсем тихо. Она поднялась, направилась в кухню и заметила, что дверь в ванную комнату приоткрыта, - это Мишка не закрыл на защёлку дверь и она отошла от косяка. Женщина осторожно заглянула в широкую щель и увидела мокрый кудрявый затылок молодого мужика, мощные мускулистые волосатые руки и раздвинутые ступни ног, которые лежали на краю ванной. В центре ванны из воды выступала, солидно покачиваясь, тёмная коряжина или конец оглобли. Мужик сильно дунул, и по поверхности воды побежали волны, которые набежали на оглоблю, защекотали её и она стала воздыматься над водой, принимая вертикальное положение. И, чем выше она воздымалась, тем шире раскрывались испуганные глаза Марии Генриховны. Стало видно, что конец оглобли снабжён кулачком, на котором укрепилась белая шапка мыльной пены. Мыльная шапка завалилась набок и стала медленно, неохотно сползать с оглобли. Мужик опустил одну руку на дно ванны, за что-то ухватился и стеганул оглоблей по поверхности воды. Мария Генриховна обмерла, прислонилась к стенке, а потом быстро прошла в кухню. Она опустилась на стул, положила одну руку на стол, пальчики тряслись, женщина сжала кулачок, посмотрела на свою руку и невольно сравнила её со страшным предметом, нет – существом, которое, уцепившись узловатыми кореньями в дно ванны, бесстыдно покачивается над поверхностью воды. Стыд и страх покрыл кожу её шеи густой красной краской. Эта краска поднялась выше, и лицо женщины стало гореть. Она принялась суетиться в кухне. Ей надо было что-то принести из комнаты, но она побоялась ещё раз пройти мимо дверей ванной.