Купите бублики!

(минитрагикомедия)

Действующие лица:

Ефим

Катерина — его жена

Лизавета — их дочь

Семёныч — друг Ефима

Дарья — жена Семёныча

Пална — завмаг

Галина — подруга Катерины

Исаак — брат Ефима

Пролог

(затемнение, звучит песня «Бейгелах» на идиш, постепенно затихая, слышны голоса)

Детский голос: Мамочка, а почему мы уезжаем?

Женский голос: Фимочка, немцы наступают.

Детский голос: (явно не понимая) Ну и что?

Мужской голос: (строго, с болью) Эти нелюди, Фима, убивают евреев.

Детский голос: А гоев они тоже убивают?

Мужской голос: Гоев тоже, но нас, евреев, в первую очередь. Роза, ты всё собрала? Исаак, Фима, Соня, быстрее.

Женский голос: Всё, что нажито... (всхлипывает)

Мужской голос: Роза, прекрати. Жизнь — дороже этого барахла. Я бы сейчас всё отдал, чтобы вернуть моего сына. Всё! (со слезами) И жизнь свою в придачу! Но, видно, там, наверху, решили, что Давид праведник, потому что жил честно, и вот ты — вдова, трое детей — без отца, а я... неважно. Подсвечники взяла? Что бы ни случилось, суббота всё равно придёт.

Детский голос: Мама, дедушка, не плачьте, ну, хотите, я на скрипке вам «Бейгелах» сыграю?

Мужской голос: (с иронией) Роза, ты слышала? Наш Паганини порадует нас виртуозным исполнением «Бейгелах». (мягко) Держи скрипку, Фимочка. Идёмте. Пора.

Женский голос: Я даже не знаю, запирать ли двери.

(стук колёс поезда, свист падающей бомбы, взрывы, крики)

Женский голос: (истошно) Папа, дети, к лесу бегите! Фима, брось скрипку, она тебе мешает!

Детский голос: Не брошу! Это — дедушкина, если я её потеряю, он расстроится.

(оглушительный взрыв и полная тишина, голоса как эхо)

Врач: Где нашли?

Женщина: На большак вышел из леса. Видно, в том самом поезде ехал.

Врач: Потерялся, значит. Как тебя зовут?

Мальчик: Фима.

Врач: Ты ехал в поезде?

Мальчик: Не помню, наверно.

Врач: А как твоя фамилия?

Мальчик: Не помню.

Женщина: Доктор, мы уже его расспрашивали, он ничего не помнит.

Врач: Контузило, скорее всего. Память со временем восстановится, или нет — сказать не могу. А это что у тебя?

Мальчик: Это дедушкина скрипка.

Врач: А ты на ней умеешь играть?

Мальчик: Не знаю, наверное, не помню.

Врач: Мдааа. Родственники, скорее всего, погибли. Ну что ж, будем оформлять в детский дом.

Женщина: Худенький какой! Доктор, не надо его в детдом. Мы его с мужем усыновим, увезём к себе. Нас Господь детишками не благословил, вот и будет у нас Ефим Игнатьевич Прохоров.

Мальчик: А вы кто? Вы будете моя мама?

Женщина: Да, сыночек.

Мальчик: А как вас... тебя зовут?

Женщина: Меня-то? Нина Сергеевна, а папку твоего — Игнат Васильевич.

Врач: А вы откуда сами?

Женщина: Из Сибири.

Картина 1-я

(резко включается свет. На сцене на лавке сидит Ефим, закрыв лицо руками, в трениках, майке и пиджаке, на голове фуражка, босой, выходит Катерина)

Катерина: Опять не спишь?

Ефим: (ворчит, отворачиваясь) Да вот как уехала твоя подруга, так и не сплю ужо почитай неделю.

Катерина: (смеётся) Ай, влюбился? Так она ж замужем.

Ефим: Я сорок лет назад влюбился — один раз и на всю жизнь.

Катерина: (заметила слёзы) Ефим, ну, чего ты, родной мой?

Ефим: Катюш, вот всё думаю, а вдруг они не погибли тогда, а вдруг они спаслись? Может, родню мою твоя Галя разыщет?

Катерина: Это бы было хорошо. Если бы ты вспомнил хоть что-нибудь.

Ефим: Вот хоть убей — ничегошеньки. Ещё и скрипка эта. Помню, что дедова — и всё, как отрезало. Может, я на ней даже играть умею.

Катерина: Ничего, когда-нибудь всё сразу и вспомнится.

Ефим: Ага, помру, отпоют меня как положено, зароют. И вот лет этак через пяток как прибегу к тебе ночью с кладбища прямо в белых тапках: Катюш, вспомнил! (пугает) У-у-у!

Катерина: (хохочет) Да ну тебя! Вон Семёныч твой плетётся. Глянь, как зевает, аж скулит.

Ефим: Катюш, спроворь-ка нам по-быстрому чего-нибудь.

Катерина: Яешню, что ли, с салом.

Ефим: (смачно) Во, и луку туда зелёного, помидор добавь, да укропцем сверху. Да что я тебя учу? Ты ж у меня хозяйка — хоть куда. (обнимает Катерину)

Катерина: Я быстро, сейчас.

(Катерина уходит, появляется Семёныч, зевающий с подвыванием)

Ефим: (прикалываясь) Ты поаккуратнее зевал бы, Васька, а то гляди как чемодан раскрыл — ворона залетит.

Семёныч: (зевает, тоже прикалываясь) Залетит, так зараз и пообедаю. А чёй-то ты, Ефим, портки на лавке спозаранку протирашь? Катерина, что ль выгнала? Ежели выгнала, то иде твоё имушчество?

Ефим: Моя жена — моё богатство. Так что ежели и выгонит, я её в мешок и...

Семёныч: (перебивает) И в реку. (кричит за сцену) Катерина, а Катерина, быть тебе Мумой, а Ефиму — Герасимом.

Катерина: (за сценой) Я тебе сейчас покажу - в реку, провокатор.

(Катерина выходит, смеясь, в руке полотенце)

Катерина: Всё готово, идите в дом.

Семёныч: (принюхался) Яешня? О, да с салом. Ефим, а сегодня суббота.

Ефим: Намёк понял.

Катерина: (замахивается на Семёныча полотенцем) Я вот сейчас как намекну кому-то.

Ефим: Кать, выходной, по чуть-чуть.

Катерина: Сперва по чуть-чуть, а потом — ещё чуть-чуть и всё? По пять капель, не больше.

Семёныч: Как по пять? Что это тебе — валерьянка?

Ефим: Да, правда, не валерьянка, чай. Да и мы — не коты. По двадцать пять хотя бы.

Катерина: Вы идёте в дом, или нет, яешня остынет?

(уходят)

Картина 2-я

(основательно выпившие Ефим и Семёныч поддерживая друг друга появляются на сцене)

Ефим: Стоп, Васька, тпрууу! Мы уже дома, дальше не провожай.

Семёныч: Кто это мы? Ты и лошадь?

Ефим: Какая лошадь? Нету никакой лошади.

Семёныч: А кому ты тады тпрукаешь?

Ефим: Нам, Вася, нам. Мы — это я. Оххх, устал что-то я сегодня.

Семёныч: Ишь ты — мы! (кричит за сцену) Катерина, барин домой пришедши, выпимши и устамши. Почивать жалають.

Ефим: (садится на лавку) Тшшш... Не буди зверя. Сковородка у Катерины — тяжёлая, сам в городе купил, думал — на блины, а оказалось - на свою погибель. Приземляйся рядом, споём, что ли? (запевает) «Эс ис геворен нахт...» (испуганно замолкает)

Семёныч: Это что такое сейчас было?

Ефим: (удивлённо) Без понятия.

Семёныч: Это твоё подсознание.

Ефим: Какое такое подсознание? (подумал) Просто где-то слышал, наверное.

Семёныч: (усаживается рядом) Я петь не буду. Я сегодня не в голосе.

Ефим: Тогда станцуем.

Семёныч: Да ну тебя с твоей само... деятельностью, Краснознамённый ансамбль Пенсии и Пляски «Берёзка». Дарья как услышит, как прибежит, да не со сковородкой, а с ухватом или с кочергой наперевес.

Ефим: А ты что, её боишься?

Семёныч: Я? Бабу свою? Да ни в жисть! Вон она позатой неделе сапоги спрятала, чтобы я, значит, в продмаг не убёг за выпивкой. Так я валенки нацепил и всё равно выпил.

Ефим: Ну, Васька, ну, ты даёшь! В августе валенки?

Семёныч: Валенки и даже шапку зимнюю ей назло. Ладно, Ефим, я пойду, а то меня совсем развезло.

(Семёныч уходит, Ефим ложится на лавку, храпит, на шум выходит Катерина со сковородкой в руке)

Катерина: Иии... Тёпленький! Ефим, зараза этакая, а ну просыпайся сейчас же!

Ефим: (делает вид, что испугался) Ааа! Кто ты?

Катерина: Допился, паразит.

Ефим: (выкручиваясь, умильно) Катенька, это ты? А я было подумал, эта за мной пришла, с серпом.

Катерина: С каким серпом? Кто пришла?

Ефим: Ну, смерть... Хотя, она с косой вроде ходит.

Катерина: (грозно) Твоя придёт со сковородкой.

Ефим: Катюша, не позорь меня перед людьми, я ж всё-таки не просто, а Начальник МТС.

Катерина: Пьянь ты зелёная, и как я с тобой уже столько лет живу?

Ефим: Значит неплохо живёшь, если столько лет терпишь.

Катерина: Руки ведь золотые, про голову я уже вообще молчу. Если бы не пил, цены бы тебе не было.

Ефим: Да ладно тебе, не каждый же день-то. Опять жеж аппарат новый, надо было провести испытания, вот мы с Семёнычем и проводили.

Катерина: Что ты, что твой Семёныч. Аа! Алкаш! (махнула рукой)

(Катерина уводит шатающегося Ефима)

Картина 3-я

(на сцене прилавок магазина, за прилавком — Лидия Павловна — завмаг, за сценой — Семёныч)

Пална: (кричит за сцену) Семёныч, чтоб тебя! Где ящик с тушёнкой? (спотыкается об ящик) Ух ты ж, ёёё... Пришибу сейчас! Что ж ты, Ирод, его посреди дороги поставил? Я чуть ногу не поломала.

(появляется Семёныч, у него похмелье)

Семёныч: Пална, что ж ты так орёшь? Голова трещит. Вот налила бы грамм сто — я бы вылечился и сразу всё бы как разгрузил тебе!

Пална: Ишь ты, умник, я налью, потом меня Дарья твоя со свету сживёт. Иди, работай, не клянчи.

Семёныч: (вздыхая) Эээх, Пална, ты не женьчина, а этот как его... вулкан страстей.

(входят Катерина, Дарья)

Дарья: Ну вот что это он вдруг затеял —  родню искать? Всю жизнь усыновлённым ходил, а тут что — поперёк горла? Не понимаю, Кать, не понимаю. Они, может, погибли тогда.

Катерина: Да не он это. Галю помнишь?

Дарья: Помню, шустрая такая, из Москвы приезжала. Она тогда ещё у Палны все барбариски скупила.

Пална: Это которая журналистка? Всё бегала по утрам.

Катерина: Она самая. Так она какие-то архивы раскопала, говорит: «Могу помочь родственников найти». Лизавета за Галю и ухватилась, дескать, может, к папе память вернётся.

Дарья: Дай Бог, дай Бог! Хороший он человек — Ефим!

Пална: А руки золотые. За что ни возьмётся — всё горит.

(Семёныч кричит за сценой)

Семёныч: А первак у него какой знатный!

Дарья: Я тебе вот сейчас покажу первак! А ну, иди сюда! Пална, у тебя тут ухват есть?

Семёныч: (высовывает голову на сцену) Нету у ей тут ни ухвату, ни кочерги, могу метёлку предложить, тебе завернуть али так полетишь?

Катерина: (смеясь) Ой не могу, умру сейчас!

Дарья: Ах ты ж паразит, вот только приди домой!

Семёныч: А я не приду, допилила ты меня. Я тебя бросаю и ухожу к Палне. А ейный Стёпка — к тебе перебирается. Так сказать, культурный обмен, во!

Дарья: Сгинь! Зараза! Допилила я его, видали Буратину?

Катерина: Уморил, забыла зачем пришла. Пална, мы попозже зайдём.

(Дарья и Катерина уходят)

Семёныч: (высовывает голову) Фууу, ушли... Пална, ну налей, имей же сострадание. (слёзно) Мать Тереза, сжалься!

Пална: (задумчиво) Так где, ты говоришь, там метёлка стояла?

Семёныч: Понял, понял, работаю. Эххх, жисть ты моя, горемычная. Никто меня не любит, не жалеет.

Картина 4-я

(Галина и Лиза беседуют за столом)

Галина: Понимаешь, Лизок, проблема в том, что очень мало данных. Ну, станция где нашли — это раз, имя — два, скрипка — три. И всё. Даже год рождения неизвестен.

Лиза: Галина Евгеньевна, а мама рассказывала, что папа разговаривал во сне, какие-то непонятные слова, пел что-то.

Галина: (заинтересованно) Какие слова, что пел?

Лиза: (тревожно) Не по-русски. Вот мама на бумажку записала, велела вам передать. (протягивает бумагу)

Галина: (читает) Ну-ка, ну-ка. «Ну койфт же бейгелах»...  так-так-так «Нарышер бохер»...

Лиза: Немецкий?

Галина: (вскакивает, радостно) Идиш! Лизонька, это — идиш! Это — песни! «Бейгелах» и «Тум-балалайка».

Лиза: А вы откуда знаете?

Галина: Я — еврейка, как и твой папа. Погоди... Скрипка! Дедушкина, говоришь? Да-да! Ну, конечно! Как же я сразу не догадалась?

Лиза: (растерянно) Дедушкина, да... Мне надо позвонить маме.

Галина: Пойдём, позвонишь от меня. Теперь мы всё найдём.

(звучит песня «Тум-балалайка» на идиш)

Картина 5-я

(прилавок продмага)

Пална: Так он что, точно, еврей?

Семёныч: Ну, это покудова тольки предположения, но жисть — штука круто непредсказуемая.

Пална: Ну надо же, один на всю округу.

Семёныч: Его теперь беречь надо, единственный экземпляр, хоть в «Красную книгу» заноси, прямо как уссурийский тигр или этот... ландыш.

Пална: Дааа... Семёныч, давай-ка сгущёнку сюда.

(Семёныч ставит ящик на прилавок, входят Дарья  и Катерина)

Пална: Бабоньки, берите сгущёнку, только привезла.

Катерина: Давай, Лидочка пять банок, Ефим за сгущёнку всё отдаст.

Дарья: Не всё. Тебя не отдаст.

(Семёныч обнимает Дарью)

Семёныч: Меняю свою бабу на ящик сгущёнки... ухват идёть в комплекте. Хошь — горшки с печки вынай, хошь — поперёк хребта получай!

Дарья: (хохочет) И кочерга тоже... в набор входит.

Семёныч: Метёлку не отдам — Палне презентую. Пущай летает, нарезает круги всем на страх, себе на радость.

(Катерина, смеясь, расплачивается, берёт покупки, уходит с Дарьей)

Пална: (посмеивается) Хороший ты мужик, Семёныч, если бы только не пил.

Семёныч: Если бы я не пил, то стал бы мексиканским кактусом... (гордо) А насчёт мужика, что есть, то есть, ни одна покамест ишшо не жалилася.

Пална: Иди уж догружай, фантазёр-мечтатель.

Картина 6-я

(на лавке сидят мрачные Ефим и Семёныч)

Семёныч: Так как тебя звать, говоришь?

Ефим: (неохотно) А то ты не знашь?

Семёныч: Дааа, был ты Ефим Игнатьевич Прохоров, а теперь — (с нажимом) Ефим Давидович Гройсман. Круто жизнь тебя переименовала.

Ефим: Не привыкну никак. Всю жизнь был русским. А тут на старости лет — накося - выкуси!

Семёныч: (философствуя) Какая разница — еврей, русский. Все мы — люди, все мы — человеки. Так что ежели даже ты и еврей, то дыши спокойно. Погромов мы не планируем, и времена не те, да и ломать у тебя нечего. Человек — не собака, ко всему привыкат. Вот и ты свыкнешься, Давидыч.

Ефим: Знаешь, Васька, выпить бы сейчас, а не могу. Не лезет, окаянная.

Семёныч: (встревоженно) Ай, заболел?

Ефим: Нет, это, наверное, потому что я — еврей. А евреи — не пьют.

Семёныч: Ничего подобного, ещё как пьют, как лошади, просто ты, скорее всего, свою норму по жизни принял.

Ефим: А ты не принял, что ли?

Семёныч: Я тоже, кажется. Вот ужо три дня ни капли.

Ефим: И не тянет?

Семёныч: Не тянет. (взрывается) Тянет, ишшо как! Да только не могу я в одиночку пить, я ж не алкаш.

Ефим: Дааа, ходим теперь как постовые милиционеры, всухую. Беда.

Семёныч: Не беда, а прямо катастрофа! (встаёт с лавки) Глянь-ка, Ефим, народ сюда бежит, ох, и бежит.

Ефим: (вскакивает) Что-то случилось. Пожар, не приведи Господь?

Семёныч: Да нет, не пожар. Сдаётся мне, друг мой Ефим, что эта орава по твою душеньку припёршись.

(на сцену выбегает толпа, чем больше, тем лучше, впереди всех Лиза)

Лиза: Папа, тебе письмо.

Ефим: (садится на лавку, ноги не держат) Какое письмо?

Катерина: Из Иерусалима.

Ефим: (пытается порвать конверт) Сейчас, только открою.

Семёныч: (молча берёт у него конверт, открывает, протягивает Ефиму) Вслух читай, громко и с выражением, как по радио. Мы тут все испереживалися за тебя.

Ефим: (берёт письмо, отдаёт Катерине) Прочитай, у меня руки трясутся.

Катерина: Здравствуй, дорогой Фимочка! Мы просто счастливы, что ты нашёлся, все думали, что ты тогда погиб. Мама, Соня и я -  живём уже много лет в Израиле, в Иерусалиме. Я вылетаю к тебе. Подробности при встрече. Твой брат — Исаак. Ой, мама родная.

(полная тишина, на этом фоне голос Семёныча как гром среди ясного неба)

Семёныч: (всполошился, вскочил на скамейку, вещает как на митинге) Это что ж такое получается? Твой импортный родственник едеть сюды? А у нас — улицы не метены, заборы не крашены, хаты не белены, детишки с голыми ж... прости Господи! - без порток, коты чумазые бегають! Кругом гуси с курями по подворотням пасутся и утки в пруде с грязными ногами.

Дарья: (пытается стащить Семёныча с лавки) Васька, ты чего как на броневике митингуешь? А ну, слазь, зараза!

Семёныч: (отбивается от Дарьи) Погоди, не мешай, ещё не всё. Собаки-то! Собаки не чёсаны! На плетнях исподнее сохнет сплошь и рядом в дырьях! Стыд и срам! У их там в Израиле, небось, как в раю, чистота и порядок. (указывая пальцем на Дарью) И бабы шут его знат, в каких кацавейках по Ерусалиму не шастають. Да ещё и в шлёпках!

(на дороге показывается Исаак, все поворачиваются к нему, ждут)

Семёныч: (с сарказмом) Ну вот, дождалися. Сдаётся мне, Ефим Давидович, это ходок до вас. И пришёл он, сердешный, аж с самого Ерусалиму, может даже и пешком. И даже чуть своё письмо не обогнал.

(Исаак подходит ближе)

Исаак: Добрый день! Как мне найти... (смотрит на Ефима, на истерике) Фима!!!

Ефим: (поёт) Эс из геворен нахт. Их гей арум фартрахт... (смотрит на Исаака, закрывает лицо руками, раскачивается, воет) Ой-вей!!! Вспомнил, вспомнил! Скрипка, дедушкина скрипка!!!

(Катерина бросается в дом, выносит скрипку, завёрнутую в ткань. Прожектора на Ефима и Исаака. Ефим разворачивает, берёт скрипку и начинает играть «Бейгелах». Звучит «Бейгелах» на идиш. Все замерев, слушают, Исаак закрывает лицо руками)

Занавес