На распутьи

               
Посвящается памяти
Евгения Герасимовича Баранова
               
            Когда после долгой разлуки ждешь встречи с дорогими тебе людьми, время тянется особенно медленно. Неделя в скором поезде на пути из Улан-Батора в Москву казалась бесконечной, и я с большим трудом сдерживал накапливающееся раздражение. Слабо помогали размышления о том, что всему бывает окончание, что если ты не в силах повлиять на ход вещей, то следует отнестись философски к их естественному течению. Дурному настроению способствовала также неопределенность нашего будущего. До 10 мая я мог располагать собою как угодно, ибо находился в официальном отпуске, но за это время мне следовало решить вопрос о трудоустройстве, иначе мог образоваться перерыв в стаже со всеми вытекающими последствиями. Правда, после того, как дорогой Никита Сергеевич отменил выплаты за выслугу лет, острота этого вопроса несколько смягчилась. И, тем не менее, в нас так крепко укоренились понятия государственной дисциплины и ответственности перед трудовым законодательством, что трудно было представить  возможность игнорирования этой даты.

            Мы с Надей были решительно настроены на то, чтобы не возвращаться в Киргизию. Имея на книжке около 70 тыс. рублей, мы могли бы приобрести довольно сносный частный дом в Туле. Рассчитывать на возможность получения государственной квартиры не приходилось, а о кооперативном строительстве тогда и речи не было. Однако все эти рассуждения упирались, в первую очередь, в прописку и трудоустройство. Прописаться мы могли у ее родителей, а вот с работой дела обстояли сложнее - по моим представлениям у меня была совершенно не городская профессия.

           В Москве нас встретил Георгий Яковлевич. Он же, наотрез отказавшись платить деньги “невежам”-носильщикам, которых всех без исключения считал вымогателями и ворами, перетаскал наши “нормы” на собственных могучих плечах для отправки в Тулу. Встреча в скромном домике была трогательной. На этот раз дочка не успела забыть свою маму, с нетерпением ждала ее и была вознаграждена многочисленными и разнообразными подарками. Памятуя о прошлогодней ссоре родственников, на этот раз мы ограничились раздачей самых скромных сувенирчиков и гостинцев и все прошло на самом благородном уровне.

          После нескольких дней отдохновения от утомительного переезда и вживания в суетливый ритм страны, жившей в круговерти бесконечных реформаций и реорганизаций, я все же сделал неуверенную попытку определиться с работой. В то время в Туле были два учебных заведения горного профиля - Тульский горный институт и Горный техникум. Уверен, что в обоих я мог бы для начала зацепиться за какую-нибудь должность, но мне и в голову не приходило заниматься чем-либо иным, кроме непосредственной работы на производстве.

           Решительно настроенный во что бы то ни стало продолжить успешно начатую в Буурде карьеру горняка-открытчика, я в конце апреля поехал искать работу в новом, бурно развивающемся горнопромышленном регионе, создаваемом на базе железорудных месторождений КМА - Курской магнитной аномалии. Утром я вышел на станции Белгород. Побродив по этому уютному, заново отстроенному после войны, городку, я сел на поезд Белгород - Старый Оскол и через несколько часов езды мимо бескрайних, покрытых всходами озимой и яровой пшениц колхозных полей, прибыл в город Губкин, откуда на автобусе добрался до строящегося карьера Лебединского горно-обогатительного комбината.

             Новостройка произвела на меня сильное впечатление и размахом работ, и их механизацией. Я впервые увидел как на вскрыше мягких отложений, представленных песками, мергелем и мелом, работают земснаряды. Зрелище было незабываемым - в ложе из ослепительно белого мела, в прозрачной, бирюзового цвета, воде плавало несколько этих машин. Периодически, по мере отработки, огромные пласты мергеля и мела рушились и сползали в воду, распространяя волны белой мути. Полюбовавшись панорамой грандиозной стройки, я прошел в контору карьера и вскоре был принят его начальником Кушнаренко.

              Беседа была милой и откровенной. Он сказал мне, что карьер находится в стадии строительства и потребности в специалистах-открытчиках в данный момент нет, однако, учитывая мой производственный опыт и стаж, он может мне предложить временную работу на подземном участке, где идет сооружение дренажных выработок под дном будущего карьера. После того, как через пару лет объект будет сдан в эксплуатацию, я смогу перейти на карьер. Предложение нельзя было назвать заманчивым, но мне настолько понравилось все увиденное, что я готов был согласиться и принять его. Однако проблема с жильем оказалась менее радужной - рассчитывать можно было только на частную квартиру в одном из окружающих сел. Такой вариант совершенно не соответствовал нашим планам. Я вернулся в Губкин.
               
               Всю вторую половину дня от нечего делать я бродил по этому небольшому, аккуратному городку, сожалея о том, что в нем нет места для меня и моей небольшой семьи. Позднее я узнал, что в действительности такое место было. Именно в это время по городу было расклеено множество объявлений, в которых указывалось, что вновь создаваемому Научно-исследовательскому институту по проблемам освоения КМА (НИИКМА) требуются на постоянную работу квалифицированные горные инженеры разных специальностей и, в первую очередь, - открытчики. Принятые на работу будут обеспечены жильем в течение 1-2 лет. И надо же такому случиться, что ни одно из этих объявлений не попалось мне на глаза! Видимо у Провидения в отношении меня были совсем иные планы.

            Разочарованный, я вернулся в Белгород, купил билет до Тулы и в ожидании поезда решил скоротать время в полупустом вокзальном ресторане. За мой столик, испросив разрешение, сел крепкий мужчина, примерно моего возраста. Разговорились. Он оказался моим собратом по профессии - горный инженер, начальник участка из Луганска. Повод для выпивки был более чем существенным и вскоре мы с ним перешли на ты. Узнав о моих проблемах, он принялся горячо убеждать меня не тратить время зря и немедленно ехать к ним в Луганск. Должность для начала - не ниже начальника участка, жилье - пока в общежитии, но скоро у них сдают дом и квартира мне будет обеспечена.

             Мы ехали с ним в противоположные стороны и поэтому вынуждены были расстаться. Наше прощание было трогательным. Он оставил мне свой адрес и сказал, что на первых порах мы с женой сможем остановиться у него. Гриша Орлов, так звали моего случайного знакомого, взял с меня слово, что я обязательно приеду, ибо шахта, на которой он работает, остро нуждается в таких людях и специалистах как я. Мы расцеловались и расстались чуть ли не братьями, проникнувшись друг к другу той внезапной симпатией, которая, в состоянии опьянения, свойственна русским людям.

            В вагоне я еще долго находился под впечатлением этой встречи, но вместе с винными парами из меня улетучивалось и желание добывать уголь из тонких и крутых пластов Донбасса.

            Итак, в своих попытках устроить нашу жизнь в Центральной России я потерпел полное фиаско. Родина не принимала нас. Ничего не оставалось делать, как вновь обратить свои взоры на Юг, в Солнечную Киргизию. К большому сожалению, я убедился в том, что без протекции, без знакомств и связей мы нигде и никому не нужны. Как ни глубоко было наше разочарование неудачей, но после трудных размышлений мы с Надей пришли к выводу, что надо ехать туда, где нас знают и помнят.

             Вскоре после майских праздников я выехал в Москву и взял билет на Алма-Ату, так как туда уже ходили реактивные самолеты. Первый и последний раз со мной приключился казус - я проспал свой рейс. Устроившись в знакомой гостинице “Останкино”, я сходил в ресторан, прекрасно провел там вечер и лег спать, уверенный в том, что мой рейс вылетает из Внуково в 3 часа дня, как было указано в билете. Почему-то мне и в голову не пришло, что в таком случае в нем должна бы стоять цифра 15 часов. Короче, когда я подошел к справочному бюро выяснить, почему до сих пор не объявляют посадку на рейс Москва - Алма-Ата, меня безжалостно высмеяли и выписали новый билет, удержав 25% за опоздание.

            Переночевав в скромной гостинице алма-атинского аэропорта, на следующее утро я купил билет на последний рейс во Фрунзе и отправился в город.

           Майская Алма-Ата, как всегда, была великолепна. Прошло шесть лет, как я покинул этот горячо любимый и неповторимый город. Сколько воспоминаний воскресили во мне его спокойные улицы, осененные могучими карагачами и серебристыми тополями! Я дошел до родного КазГМИ, зашел в старый корпус и сразу же лицом к лицу столкнулся с А.В.Брежневым, который вел у нас практические и лабораторные работы по сопромату. Он узнал меня, затащил на  кафедру  и стал расспрашивать - где и кем работаю, достаточны ли были те знания,  которые нам дал институт, каковы дальнейшие  планы.

           Оказалось,  что он хорошо помнит наш курс и склонен считать, что мы были последними настоящими студентами и людьми. После нас молодежь измельчала в буквальном и переносном смыслах.  Мне было лестно слышать такую  высокую  оценку  наших достоинств,  хотя я и понимал, что это вечная и неизбывная тема для старых ворчунов, у которых критическое отношение к молодежи растет вместе с их собственным возрастом.

          Я рассказал Александру Васильевичу о своих проблемах, и он тут же посоветовал мне подать документы на конкурс на вакантную должность преподавателя по их кафедре. Я имел слишком буквальное представление о “конкурсе” по опыту собственного провала при поступлении в институт, не решился снова испытывать судьбу и поэтому постарался уйти от заманчивого предложения.

           В разгаре была весенняя сессия. В студгородке тихо. Идет усиленная зубрежка. Как все это знакомо и мило. Из глубин сознания воскресают тени минувших дней и событий, вместе с ними возникают лица товарищей, звучат их знакомые голоса. Я брожу между корпусов и не могу удержаться от улыбки, вспоминая, казалось давно забытые, эпизоды из нашей трудной, нелепой и веселой жизни.

           Вспомнив несравненную “Головнушку”, я прошел туда, но от нее, увы, остались только мои собственные воспоминания. Тяжелая лопата бульдозера равнодушно прошла по тому месту, где когда-то кипели страсти и драки, где веселились и просили налить “под карандаш”, где нас ловили деканы и коменданты, где мы оставляли часть своей стипендии ради того, чтобы на некоторое время забыть о голоде, холоде и экзаменах.

          Увы! Судьба нашего горно-металлургического института тоже была предрешена. Вскоре его преобразуют в огромный Казахский политехнический институт, для которого возведут новые здания и общежития. Снесут старый и многострадальный “новый” корпус, в фундаменте которого есть частица и моего труда. На месте этих корпусов построят дворец профсоюзов с фонтанами у фронтона; вместо деревянных “общаг” воздвигнут 23-этажную башню гостиницы “Казахстан”; а на месте Головнушки - роскошный дворец культуры и спорта им. В.И.Ленина. Станет красиво и чинно, но вместе с запахами пива и дунганской лапши из этих мест навсегда уйдут незабываемые приметы суровых пятидесятых годов и очарование нашей неповторимой молодости.
               
            Было уже совсем темно, когда я постучался в калитку к моей тетушке. Хрипло залаял постаревший Тарзан. Заскрипела дверь из сеней, и я услышал знакомый, совершенно не изменившийся голос Нины Николаевны. Когда я назвал себя, она с восторженным воплем бросилась мне навстречу, одновременно смеясь, плача, обнимая и целуя. Под ногами, разделяя восторг хозяйки, крутился Тарзан, старавшийся показать, что он все-таки вспомнил меня и тоже рад моему приезду. Ирины дома не было. На мой вопрос тетушка только махнула рукой.
           - Она уже взрослая, сейчас у нее сессия. Приходит поздно, готовится с подружками к экзаменам.

           В знакомой комнатке, в которой в доброе старое время умещалась чуть ли не вся инженерно-техническая молодежь Буурдинского рудника, все было по милому уютно и привычно. Существенно новым явлением был голубой экран телевизора “Рекорд”, с которого Шуров и Рыкунин поливали сатирическим ядом некоего Касьяна Жучкова, возглавлявшего контору “Главсметана” и нещадно разворовывавшего ее. Возле окна стоял заметно подросший фикус, однако на подоконнике, вопреки ожиданиям, я не увидел степенного Сигизмунда Францевича - любимого тетушкиного кота. Тяжело вздохнув, Нина Николаевна сказала, что он пропал. Ушел по своим котовым делам и больше не вернулся.

           Пока мы обменивались новостями, вошла Ирина. Я ахнул, увидев вместо скромной девочки с гладкой прической и двумя косичками, изящную барышню с “осиной” талией, модной стрижкой и большими голубыми глазами. Моя сестренка стала настоящей красавицей. Прежняя застенчивость и замкнутость сменилась грациозной уверенностью и непринужденной общительностью. Что ж, через полтора месяца ей будет двадцать лет! Она бросилась мне на шею, и мы впервые с ней по-настоящему расцеловались.

            После двухлетнего отсутствия я с удовольствием прошелся по улицам и площадям города моего школьного детства. Особых изменений в его архитектуре я не заметил. Даже в центре все еще было множество домов под камышовыми, изрядно обветшавшими, крышами. Пожалуй, больше стало асфальта и появились новые троллейбусные линии. Зато среди привычно серенькой советской публики я заметил много молодых людей южного и притом явно не нашего облика. Это были курсанты из стран Ближнего Востока и Африки: Афганистана, Ирака, Сирии и Египта, Анголы, Гвинеи и, чёрт знает, откуда еще. Они обучались на военных летчиков в училищах и на аэродромах Токмака и Кызыл-Аскера.

            Никогда прежде заштатная столица окраинной республики не видела такого количества иностранцев. Вели они себя раскованно и свободно и, судя по холеным лицам, в большинстве были из обеспеченных семей. В средствах они, видимо, тоже не испытывали недостатка, так как теперь по вечерам попасть в городские рестораны было значительно сложнее, чем два года назад. Как осы на варенье со всей страны во Фрунзе слетелись вызывающе раскрашенные молодые особы, щеголявшие в черных чулках сеточкой. Скромная местная публика смотрела вслед международным парочкам с осуждением и неприязнью, в то время как наши городские девочки млели от невиданной прежде экзотики.

           И хотя эти молодые люди приехали из стран, совсем недавно сбросивших с себя ярмо колониального господства, в их поведении и мировоззрении все еще сохранялись пережитки   «тлетворного влияния Запада». Увы, при первых же контактах эти пережитки брали верх над строгими социалистическими идеалами, которые вдалбливались в нашу молодежь с детства. Скоро, очень скоро на улицах патриархального города замелькали кудрявенькие, черномазенькие детские головки - незаконные плоды братской дружбы народов.

            И все же моей главной задачей и заботой были поиски работы. Преодолев свою гордыню, я решил обратиться за содействием к А.А.Ковтуну - бывшему директору Буурдинского комбината, а ныне заместителю председателя Киргизского Совнархоза. Узнав о том, что я не намерен возвращаться на рудник, и предпочел бы найти работу в городе, он состроил кислую гримасу и сказал, что в таком случае ничем не может мне помочь. Я ушел от него, униженный равнодушием и отказом.

           Узнав о моей неудачной попытке трудоустройства, тетушка, работавшая в картографическом кабинете республиканской Академии наук чертежницей, сказала, что в Академии существует Отдел горного дела и металлургии, который возглавляет некто Баранов, и посоветовала поговорить с ним. Попытка - не пытка. На следующий день я отправился туда.
               
           Почти вся Академия наук Киргизской ССР размещалась тогда в центре города в здании с небольшим куполом, построенном в средине двадцатых годов для правительственных учреждений. На первом этаже левого крыла я нашел приемную заведующего Отделом. Меня приветливо встретила молоденькая полненькая Ванда Иосифовна Жук, исполнявшая обязанности ученого и просто секретаря Отдела и через несколько минут я получил аудиенцию у заведующего отделом Евгения Герасимовича Баранова.

          За столом я увидел молодого симпатичного блондина с крупными энергичными чертами лица и шаляпинским коком над высоким лбом. Он произвел на меня положительное впечатление своей приветливостью и заинтересованными вопросами о моем производственном опыте и стаже. Сказав, что по всем параметрам я вполне соответствую направлению работы отдела, он, тем не менее, сославшись на штатное расписание, предложил мне только должность старшего лаборанта с окладом около 900 рублей. Меня, бывшего главного инженера рудника, до глубины души возмутило это предложение, и я с негодованием отверг его.

           Тогда он посоветовал мне обратиться к директору института “Киргизпромпроект”, своему хорошему знакомому Юрию Михайловичу Селедкову, который формирует отдел по проектированию горных предприятий республики. Ему нужны опытные горные инженеры и в разговоре с ним я могу сослаться на рекомендацию Баранова. Этот вариант оживил, начавшую было угасать, надежду и я отправился к Селедкову.

             Администрация института “Киргизпромпроект” находилась на втором этаже здания Совнархоза, и я сразу же приступил к поискам Селедкова. Дело оказалось сложнее, чем я ожидал. С этим неуловимым мужчиной я встретился только на следующий день к вечеру, когда он вылез из потрепанной “Победы” и пошел к себе в кабинет. Услышав на ходу, кто я, по какому поводу и от кого, он пригласил меня в кабинет. Сели и некоторое время изучали друг друга. Ему было лет за пятьдесят. Худощавый, среднего роста, седина с большими залысинами, вислые щеки со склеротическими жилками, красноватый нос, убегающие глазки с мешочками. Он не произвел на меня положительного впечатления, но его фамилия была мне странно знакома. Только на другой день я вспомнил, что в библиотеке КазГМИ я однажды готовился к экзамену по системам разработки по учебнику Ю.М.Селедкова. Надо же, я имею дело с живым автором учебника!

            Юрия Михайловича, так же как и Евгения Герасимовича, во Фрунзе занес тот же ураган хрущевских новаций, который два года назад загнал Жана Матросова и его компанию в Бор-Ундур. Никита Сергеевич бросил клич - “ Специалисты и профессионалы Москвы - на периферию!” - И они поехали, правда, в большинстве ненадолго, как те же Матросовы или чета Кузнецовых. В тот момент, когда я разговаривал с Селедковым, он тоже был больше озабочен своим возвращением в Москву, чем формированием проектной горной группы. К сожалению, он эту мысль не афишировал, и поэтому мне суждено было стать одной из жертв авантюриста.

            Наш разговор завершился как нельзя лучше - он предложил мне подать заявление о приеме на работу в качестве старшего инженера в технический отдел и быстрее оформить все надлежащие бумаги. Однако прежде чем устраиваться сюда, мне предстояло съездить в комбинат, чтобы заручиться согласием на перевод с рудника в институт. По положению, я обязан был вернуться на работу туда, откуда был откомандирован за границу.               
            На другой день, по многократно выверенному маршруту, я налегке с одним фотоаппаратом отправился в Орловку, где отныне находилось управление Киргизского горно-обогатительного комбината.

             Прежде чем встретиться с директором комбината, я проехал на рудник. За два года отсутствия там многое изменилось, неизменными остались только простые человеческие чувства и отношения, которые складывались в течение почти четырех лет моей работы в этом коллективе. Все наперебой расспрашивали меня о моих планах на будущее, и никто не сомневался, что я непременно вернусь к ним. Начальник рудника Григорий Петрович Кудряшов тоже был в этом уверен и сказал, что мой пост главного инженера ждет меня. Сейчас его занимает горный техник Станислав Иванов, который ни по каким параметрам ему не соответствует.

            Мой отказ от лестного предложения и неловкие попытки объяснить его желанием устроиться в городе вызвали глубокое разочарование собеседника, которое он и не пытался скрывать. Мне было ужасно неудобно, я чувствовал себя дезертиром, покидающим товарищей в самый трудный момент боя, и поэтому постарался поскорее уйти от этого неприятного разговора. Я пошел на карьер.

           Карьер за эти годы разросся и углубился. Кроме трех ветеранов СЭ-3 работали три новых ЭКГ-4; количество буровых станков выросло до двенадцати; на вывозке горной массы, кроме знакомых ЯАЗов и МАЗов, бегало множество чешских “Татр”. Из бесед со своими бывшими коллегами я понял, что, несмотря на внешние признаки благополучия, в целом положение на руднике тяжелое. Восточный карьер не оправдал возлагавшихся на него надежд - не подтвердились ни запасы, ни содержание металлов в них.

            На Центральном карьере рудное тело интенсивно выклинивалось, объемы вскрыши стремительно возрастали. Короче, все свидетельствовало о том, что рудник вошел в стадию затухания, и будущего у него нет. Рассказали также о том, что за два истекших года произошло много несчастных случаев со смертельным исходом. Несколько из них были групповыми. Как ни покажется кощунственным, но все увиденное и услышанное несколько улучшило мое настроение, утвердив в правильности принятого решения не возвращаться на рудник. Ничего хорошего, кроме знакомых неприятностей и сложностей меня здесь не ожидало. С этой уверенностью я уехал в Орловку для разговора с директором комбината о переводе в институт.

          Директором комбината в это время был Анатолий Степанович Крючков, работавший до этого в Актюзском рудоуправлении. Это был невысокий мужчина довольно приятной наружности с то ли усталым, то ли равнодушным выражением лица. Встреча была короткой и достаточно сухой. Я вручил ему направление Отдела кадров Министерства геологии и охраны недр СССР, в котором указывалось, что горный инженер имярек возвращается к прежнему месту работы в связи с окончанием загранкомандировки; характеристику, подписанную руководителем группы советских специалистов в МНР А.Куницыным и собственное заявление о переводе в институт “Киргизпромпроект”.

            Просмотрев бумаги, он попытался упрекнуть меня в том, что я совершаю ошибку, уходя с живого производства в бюрократическую организацию, сделал вялую попытку переубедить меня, но убедившись в непреклонности моих намерений, подписал заявление. Я вздохнул с облегчением - мосты были окончательно сожжены, и для колебаний больше не было поводов. Передо мной открывались новые горизонты.

            Горизонты были, разумеется, неясными, но после рудника и, особенно, Монголии я был уже достаточно уверенным в себе человеком. Мне пришлось убедиться в том, что большинство окружавших меня людей не отличалось высоким профессионализмом и способностями. Это давало основание считать, что в любой другой сфере своей будущей деятельности, конечно в рамках моей специальности, я не буду выглядеть беспомощным дилетантом.

             Я был уверен в своих знаниях и работоспособности, и в этом отношении у меня не было оснований для беспокойства. Но главное мне еще не исполнилось и 29 лет! Вся жизнь была впереди. У меня энергичная преданная жена; у нас славная маленькая девочка; на сберкнижке лежат неприкосновенные 40 тыс. рублей на машину; четыре “нормы” набиты вещами, которых хватит не менее чем на десять лет. Не было только крыши над головой, но и этот сложный вопрос со временем как-нибудь решится. Оснований для оптимизма было более чем достаточно.
               
            Говорят, человек предполагает, а Бог располагает. В данном случае мною располагал человек в лице директора института Ю.М.Селедкова. Все мои попытки встретиться с ним и получить визу на моем заявлении о приеме на работу заканчивались неудачей - он был неуловим. Не я один оказался в таком положении. Вместе со мной в коридорах бродили еще две жертвы этого авантюриста - горный инженер Герман Мещеряков, окончивший КазГМИ на год позже меня и обогатитель Антонина Шабанова, окончившая Северо-Кавказский горно-металлургический институт. Она с мужем приехала из Тырныауза.

          Тягомотина продолжалась несколько дней, в течение которых мы получили предметный урок безответственности и необязательности, характерных для советских чиновников, особенно с московскими корнями. Секретарь Селедкова сначала терпеливо объясняла нам, что ее шеф очень занят организационными вопросами, но потом мы настолько надоели ей, что она стала отмахиваться от нас как от назойливых мух. Наконец нам посоветовали не уходить из приемной с окончанием рабочего дня, намекнув при этом, что директор отнюдь не занят делами, а, наоборот, всячески уклоняется от них и проводит время с дамочками на пикниках и в ресторанах. Это казалось диким и противоестественным, но в действительности так и было.

            Он прилагал все усилия, чтобы вернуться в Москву и поэтому не хотел принимать никаких решений. В конце концов, мы последовали совету, поймали его и вынудили подписать наши заявления. Всех нас зачислили старшими инженерами в технический отдел с окладом 1150 рублей. Не Бог весть, какие деньги, но главное - мы получили работу. Я даже настоял на том, чтобы меня оформили задним числом, чтобы не было перерыва в стаже, к чему я относился со всей серьезностью. Заказав телефонный разговор с Тулой, я сообщил жене радостную весть. Теперь и она могла возвращаться во Фрунзе. Дочку мы пока решили оставить в Туле до окончательного решения вопроса с жильем.

            Совместные хождения по кабинетам сблизили нас. Все мы пришли в институт после нескольких лет работы на горных предприятиях, устали от безделья и неопределенности и горели желанием взяться за живое дело. Увы, вместо этого нас ожидало тяжкое разочарование. Селедков успел зарекомендовать себя совершенно беспомощным и бездарным руководителем, и был освобожден от работы, как не справившийся со своими обязанностями. Вскоре он смылся в Москву, а вместе с его отъездом канула в Лету и его нелепая задумка создания проектной горной группы. Мы оказалась не удел. Нет, нас не уволили, но поставили в такие условия, что мы вынуждены были всерьез задуматься о своем будущем. Свою короткую деятельность в этой организации мы потом еще долго не могли вспоминать без смеха и стыда.

             Начальник техотдела, некто Андрей Анисимович Фартусов - старикан с апломбом искушенного знатока проектного дела, старался загрузить нас как мог. Мещерякова, работавшего прежде начальником подземного участка на урановой шахте в Каваке, он послал руководить проходкой шурфов на строительной площадке под пивной завод в Беловодске, что расположен в сорока километрах от Фрунзе.

            Мы с Антониной утешали расстроенного парня тем, что он все же получил задание по родной специальности. Наши поручения были более экзотическими. Обогатителю Шабановой было поручено заняться подготовкой документации для проектирования цеха битой птицы в городе Токмаке, а бывшему главному инженеру крупнейшего рудника Киргизии Тангаеву досталась привязка типового проекта свинарника на 300 голов с гидравлической уборкой навоза в селе Ивановка и одновременно - изучение технологии производства минеральной ваты.

            Когда я бродил по организациям в поисках нужной документации, все мои мысли и усилия были направлены только на то, чтобы не встретиться со знакомыми и чтобы слухи о моей позорной деятельности не дошли до рудника.

           В июне приехала Надя и сразу же получила приглашение на работу по специальности в Институт земледелия на должность старшего научного сотрудника. Институт относился к третьей категории и поэтому высокое звание находилось в вопиющем противоречии с низким окладом - всего 880 рублей. Однако по тем временам наш суммарный заработок свыше 2000 рублей можно было считать вполне приемлемым для города. Первое время мы жили у тетушки, но вскоре наша старая знакомая, милейшая Елена Петровна, предложила поселиться у нее, но не в том бывшем курятнике, где когда-то жили девчата и где гуляли нашу веселую свадьбу, а в ее доме. За 250 рублей мы сняли у нее комнату с крохотной прихожей и с этого дня повели отсчет нашей городской жизни.

          Надя была довольна работой и коллективом, в котором нашла многих прежних знакомых и коллег из Пастбищного треста. Я же продолжал чувствовать себя не в своей тарелке и всерьез задумался об уходе из «шараги», в которую вляпался.
Однажды я вновь посетил Отдел горного дела и металлургии и к своему удивлению обнаружил там нескольких старых знакомых, с которыми в первый приход не встретился только потому, что они были в командировках. Я увидел своего бывшего одноклассника Мишу Яковлева и знакомого еще по институту Наримана Ялымова. Оба они окончили КазГМИ на год позже меня. Миша пришел на работу в Отдел после пяти лет работы в Ак-Тюзе, а Нариман - из Джезказгана.

           Совершенно неожиданно я увидел здесь и Евгения Подойницына, бывшего студента Ленинградского горного института, проходившего производственную практику в моей смене и на свадьбе которого я гулял накануне своего отъезда в Монголию.

           Четвертым, присутствовавшим на этой встрече, был Леонид Шабанов – муж моей сослуживицы по злополучной проектной группе. Все они работали младшими научными сотрудниками, занимались интересным делом и были довольны судьбой. На их расспросы я постарался в юмористическом тоне рассказать о своих делах и намекнул, что не прочь бы работать рядом с ними, но в Отделе для меня нет достойной должности. Парни проявили горняцкую солидарность, без долгих слов повели меня к Баранову и, навалившись на него всем коллективом, стали горячо убеждать в том, что нельзя разбрасываться такими специалистами, как я. Я был приятно удивлен простыми и демократичными отношениями, существовавшими в этом научном подразделении.

           Баранов вновь подтвердил, что кроме должности старшего лаборанта, от которой я отказался, он больше ничего не может предложить. Однако в конце разговора он посоветовал мне подать документы для поступления в аспирантуру. Стипендия 1000 рублей, через три года диссертация, а там передо мной будет открыта серьезная научная карьера. Я не очень четко представлял себе, что такое аспирантура и диссертация и поэтому, прежде чем дать согласие, попросил время подумать и посоветоваться с женой.

          Надя в этих вопросах разбиралась лучше меня и безоговорочно поддержала предложение. На следующий день, отработав в Киргизпромпроекте ровно пятьдесят бесславных дней, я подал заявление об уходе. К этому времени Шабанова тоже успела перейти в Отдел Баранова в лабораторию Обогащения цветных металлов, а Герман Мещеряков - сбежать на урановый рудник в Казахстане. На этом был окончательно поставлен крест в несостоявшейся задумке Селедкова. Сам же он, по слухам, нашел себе работу в Госгортехиздате, где продолжал писать и издавать учебники. Недаром говорят - кто не умеет работать, тот учит.

           Приняв окончательное решение посвятить себя горной науке, я обложился книгами и стал готовиться к экзаменам в аспирантуру. Однако через несколько дней произошло событие, которое чуть было не разрушило все наши задумки. Сначала из Москвы на имя Нади пришел перевод около 3 тыс. рублей - это ей, наконец, начислили рублевую часть зарплаты, которую она получала в Монголии. Обрадовавшись внезапно свалившемуся богатству, мы тут же пошли в магазин и купили великолепную радиолу “Октава”.

           Второй сюрприз из той же Москвы пришел в виде телеграммы из Министерства геологии и охраны недр СССР, в которой нам предлагали командировку “в одну из зарубежных стран”. Мы были в полном смятении - что делать? Принять ли заманчивое предложение или отказаться?

           После долгих и трудных колебаний и размышлений, мы все же отказались от поездки. Она могла добавить нам денег на книжке и вещей в сундуках, но не решала самых сложных вопросов с трудоустройством и жильем. Я утвердился во мнении, что не следует гоняться за призрачной удачей и богатством, а надо терпеливо и настойчиво добиваться успеха на раз и навсегда избранном пути. Таким путем для нас с Надеждой отныне стала НАУКА.

          На трех вступительных экзаменах я получил свой традиционный средний балл - 4,6 (5 по английскому языку, 5 по специальной дисциплине и 4 по истории КПСС) и с 1 октября 1959 года был зачислен в аспирантуру Академии наук Киргизской ССР.