Аспирант

               

"Нация, не способная ценить обученный интеллект, - обречена"
                Академик А. Мигдал

"Ломка традиционных идей, а не проведение необходимых
наблюдений и экспериментов, составляют основную трудность
на пути развития науки".                Дж. Бернал


          Мое поступление в аспирантуру было не таким простым, как может показаться на первый взгляд. Отделу горного дела и металлургии по планам Академии было выделено всего одно место, на которое до меня уже был претендент - выпускник Днепропетровского горного института Анатолий Коваленко, работавший главным инженером угольного разреза Кара-Су на юге Киргизии. Чтобы “выбить” место для меня, Евгений Герасимович был вынужден пойти к президенту Академии академику Ахунбаеву И.К.- известному в СССР хирургу-кардиологу. Благоволивший к молодому и энергичному посланцу Москвы, взявшемуся за организацию горной науки в республике, президент без проволочек приказал выделить еще одно место за счет других институтов.

            На личности и роли Евгения Герасимовича Баранова в моей судьбе следует остановиться подробнее хотя бы потому, что на протяжении более чем тридцати лет мы были с ним связаны не только совместной работой, но и настоящей мужской дружбой.

            Он успешно окончил Московский институт цветных металлов и золота, был оставлен в аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию, проявил недюжинные организаторские способности и работал доцентом на кафедре буровзрывных работ, которую возглавлял Герой социалистического труда, профессор Сергей Сергеевич Панчев. После того, как волею неугомонного реформатора Н.С.Хрущева этот институт был переведен в Красноярск, многие его сотрудники “по призыву партии” поехали на периферию. Баранов выбрал Киргизию, куда прибыл в 1958 г. Теперь самое время рассказать вкратце об истоках этого научного подразделения, в которое я вошел летом 1959 года в качестве безработного и вышел через 17 лет  в качестве заведующего лабораторией с ученой степенью кандидата технических наук.

           В 2000 году в столице независимой с 1991 года республике Кыргызстан  городе Бишкеке отмечался  40-летний юбилей Института физики и механики горных пород Национальной академии наук. По этому поводу был  выпущен сборник  “Горная наука в Кыргызстане в ХХ веке”, в подготовке которого приняли участие некоторые из оставшихся к этому времени в живых ветераны  института, в том числе и автор этих строк. Наряду с сугубо научными отчетами в сборнике были опубликованы также воспоминания ученых об организации и становлении этого научного подразделения. Некоторыми из этих материалов я воспользуюсь для  того, чтобы по мере возможности осветить историю его возникновения  с максимальной исторической полнотой и достоверностью.

            Вот что пишет по этому поводу кандидат технических  наук Саганалы Барсанаев.
“В 1943 году был создан Киргизский филиал АН СССР с институтами геологии, биологии, химии, языка, литературы и истории…В тематике Института химии в числе других разрабатывались вопросы синтеза и применения в строительном деле новых взрывчатых веществ из местного сырья. Руководил этой работой Н.М.Сытый. Научным консультантом  был профессор, доктор технических наук генерал-майор Г.И.Покровский, известный ученый взрывник, работавший в эвакуированной во Фрунзе военно-инженерной академии им. Жуковского.

          За разработку  и внедрение пироксилинового пороха на объектах народного хозяйства страны Н.М.Сытый стал лауреатом государственной (тогда – сталинской) премии, а впоследствии  был избран член-корреспондентом АН Укр.ССР. Таким образом, годом рождения науки о взрыве в Кыргызстане можно считать 1943 год.  После войны Н.М.Сытый переехал на Украину, а его лаборатория была передана в Институт геологии, и ее возглавил кандидат геолого-минералогических наук Хабибулаев.  После создания в 1954 году Академии наук  республики для руководства этой лабораторией  был приглашен из Свердловска известный взрывник к.т.н. Павел Степанович Данчев.”

          Для уточнения некоторых деталей этого периода обратимся к воспоминаниям бывшнего директора Института Ильгиза Торекуловича Айтматова. Он пишет – “У истоков горной науки в Кыргызстане стоял видный ученый-геолог Муса Мирзапаязович Адышев – директор Института геологии, где и зародился вначале Сектор (1954 г.), а затем Отдел горного дела (1958 г.).”

Вернемся  к Барсанаеву.
          «В последующем был создан Отдел, который объединил две лаборатории – взрыва и металлургии. Отделом горного дела и металлургии руководил П.С.Данчев. Он был также руководителем лаборатории взрыва, а лабораторией металлургии руководил к.т.н. Яков Давидович Фридман.   Вместе с Данчевым в этой лаборатории работали, ставшие впоследствии  известными учеными в республике, к.т.н. Абдусамат Имаралиев и Марат Терметчиков.
           В начале 1958 года П.С.Данчев уехал в Свердловск. И на его место был приглашен доцент Московского института цветных металлов и золота к.т.н. Евгений Герасимович Баранов.

           Именно ему было суждено создать  основы научной  школы взрывников республики. Руководством республики и Президиума академии ему были даны большие полномочия в подборе кадров и приглашении ряда ученых-горняков и по другим направлениям горной науки. В состав Отдела вошли лаборатории: Буровзрывных работ  и проведения горных выработок (зав. лаб., к.т.н. Мосинец Владимир Николаевич); Разработки месторождений полезных ископаемых  (зав.лаб., к.т.н. Шестаков Виктор Александрович); Металлургии (Фридман. Я.Д.).

           Таким образом, можно констатировать, что наука о взрыве в Кыргызстане зародилась в годы Великой Отечественной войны сначала в составе Института химии, а  затем Института геологии и является родоначальницей  всех других  направлений горной науки в республике.»   
               
            Свою деятельность на новом поприще Баранов начал с того, что объехал все горнодобывающие предприятия республики и, со свойственной ему силой убеждения, добился моральной поддержки их руководителей в организации действительно дееспособного научного центра. После того, как он вернулся в Академию с письмами директоров ведущих горных предприятий, президент дал “добро” на реорганизацию и укрепление Отдела научными и инженерными кадрами. Рассчитывать на местные силы не приходилось, и Евгений Герасимович поступил так, как в подобных обстоятельствах действуют все вновь назначенные руководители - он потянул за собой своих московских соратников и учеников. Разумеется, на периферию поехали отнюдь не те, кто был хорошо устроен в столице, а молодые и решительные люди, не обремененные московской квартирой и пропиской. К таковым, кстати, относился и сам инициатор.

           Местные власти, не без поддержки президента Академии и ЦК КП Киргизии, выделили для них несколько квартир. Так во Фрунзе оказались кандидаты наук Владимир Николаевич Мосинец и Геннадий Валерьевич Сектов. Из Усть-Каменогорска по приглашению Е.Г.Баранова приехал и мой однокурсник, но уже кандидат наук Виктор Александрович Шестаков. Эти трое составили ядро фактически вновь созданного научного подразделения, на основе которого началось формирование горных  лабораторий и заполнение их инженерными кадрами с производства. О некоторых из них я уже рассказывал.

          Однако вернемся к личности Баранова, который был бесспорным лидером нового коллектива. Он родился в 1926 году в небольшом городке Няндома Архангельской области. В его внешнем облике и характере в полной мере отразились типичные этнографические признаки русских людей этого северного края, в наибольшей степени сохранивших старославянские корни. Рослый, с крепкой широкой костью, с крупными, правильными чертами лица, он был красив той мужской красотой, которая нравится не только женщинам, но и мужчинам. Короче, он был, что называется, во всех отношениях обаятельным человеком. При всем моем скептицизме по отношению к мужской половине нашего общества я не мог не признать его достоинств как человека и руководителя и с первого взгляда проникся к нему уважением и симпатией, чего со мной уже давно не происходило.

             На протяжении многих лет самого тесного общения наши отношения иногда приближались к грани полного разрыва, но неизменно, вплоть до самой его смерти в 1993 году, возвращались к исходному рубежу. Причина порой очень острых конфликтов заключалась не в изменениях его характера, а во внешних обстоятельствах, определяющих поведение руководителей в социалистическом обществе, когда “общественная мораль”, проводником которой он обязан был быть по своему рангу и долгу коммуниста, приходила в вопиющее противоречие с моей личной свободой и моралью. Нашему обоюдному примирению способствовало то, что несмотря ни на какие внешние обстоятельства, в душе он оставался тем же простым и великодушным человеком, всегда готовым помочь ближнему.

              После моего зачисления в аспирантуру у нас с ним состоялся первый деловой разговор, во время которого мы совместными усилиями сформулировали направление моих исследований. Они должны были быть посвящены вопросам совершенствования технологии буровзрывных и экскаваторных работ при разработке сложных месторождений цветных и редких металлов. Под сложными подразумевались такие горно-геологические условия, при которых ценные руды залегают вперемежку с пустыми породами и при добыче необходимо обеспечить их качественную раздельную выемку. Тема была достаточно близкой и понятной, так как во время работы на Буурде мне постоянно приходилось заниматься этими вопросами сначала в роли нарушителя предписаний геологической службы, когда я был начальником смены, а затем, когда стал главным инженером, - в роли судьи, карающего своих коллег за те же нарушения.

              В заключение беседы Евгений Герасимович спросил меня, кого бы я пожелал иметь в качестве научного руководителя диссертации. Я не имел представления о том, кто из советских ученых занимается этой проблемой и попросил его совета. Немного смущаясь, он сказал:
            - Вы не против, если Вашим руководителем буду я? Правда, я всего лишь кандидат и Вы вправе взять в руководители какого-нибудь доктора наук из Москвы, например, профессора Боголюбова?
             - Что за вопрос? По мне лучше иметь руководителя рядом, чем в далекой Москве. Я согласен. 

             Мой ответ по смыслу смахивал на поговорку - “Лучше синица в руках, чем журавль в небе”, но мы оба постарались не заметить этой аналогии.

           Зная по собственному опыту, что аспиранты склонны злоупотреблять отпущенной им трехгодичной свободой, оплачиваемой за государственный счет, Баранов вызвал Мосинца и сказал ему в моем присутствии, что аспирант Тангаев отныне закрепляется за лабораторией буровзрывных работ и обязывается принимать в их исследованиях самое непосредственное участие. 

           Я с  интересом посмотрел на еще одного непосредственного начальника. Это был высокий, красивый, моложе меня на два года, мужчина в очках, заметно хромавший на правую ногу. Его внешность и сдержанные манеры свидетельствовали о том, что он происходит из интеллигентной семьи и знает себе цену. Он мне понравился и, кажется, я тоже произвел на него положительное впечатление. Подтверждением правильности такой оценки может служить тот факт, что и по прошествии 50 лет между нами сохранились самые теплые отношения. Недаром говорят - “Старый друг - лучше новых двух”. Нескольких друзей, вошедших в мою жизнь в те годы, уже не смогли заменить десятки других, с которыми я познакомился позже.
            Вот таким образом я вошел в коллектив в самой начальной стадии его формирования и шел вместе с ним через все успехи и неизбежные передряги целых 17 лет.
               
           В группе аспирантов, с которой я приступил к занятиям по подготовке кандидатского минимума, насчитывалось человек пятнадцать молодежи моего возраста. Мы приступили к более углубленному, по сравнению с институтским курсом, изучению марксистко-ленинской философии. Занятия вел весьма эрудированный кандидат философских наук Абдылдаев, добросовестно пытавшийся внедрить в наши головы исходные корни диалектического способа мышления. К сожалению, занятия проходили по традиционной советской схеме - немецкую классическую философию мы изучали не по первоисточникам, а по их критическому переосмысливанию в трудах классиков марксизма-ленинизма. По существу, это было не более чем начетничество. Мы были лишены права и возможности научиться философскому мышлению, а воспринимали препарированные идеи как некую догму. Что поделать? Таков был стиль эпохи, в которой людей учили не рассуждать, а принимать на веру то, что преподносилось в качестве единственной и непререкаемой истины. Так оно было даже спокойнее - вместо процесса познания нас интересовал только его конечный результат в виде экзаменационной оценки.

              Для того, чтобы мы не теряли диалектической связи между марксистско-ленинской теорией и повседневным практическим воплощением ее идей в построение коммунистического общества, мы старательно конспектировали многочисленные выступления Хрущева и даже труды Мао-Дзедуна. Я до сих пор помню, как долго мы бились над расшифровкой его цитаты - “Опыт - есть совокупность производственной деятельности людей”. Наш преподаватель говорил нам, что это наиболее емкое и точное толкование сложного философского понятия, но в наших неискушенных умах оно никак не укладывалось. Мы упорно считали его слишком упрощенным.

             Изучение английского языка также ограничивалось переводами технических текстов. Освоение разговорной речи программами не предусматривалось во избежание нежелательных контактов с иностранцами или прослушивания “вражеских голосов”. В Монголии я довольно интенсивно занимался языком и благодаря этому обладал значительным словарным запасом и навыками перевода.

             Теперь я получил возможность в оригиналах читать статьи из многочисленных горных журналов, поступавших в библиотеку Академии наук из США, Канады, ЮАР и ряда других стран с развитой горнодобывающей промышленностью. В них я обнаружил массу интересного материала, позволившего сделать обстоятельный аналитический обзор состояния вопроса, имеющего отношение к теме моей диссертации. Без преувеличения могу сказать, что этот анализ помог мне раскрыть многие недостатки, свойственные унитарному подходу к вопросам проектирования и эксплуатации сложных месторождений, существовавшему в нашей стране. Эта информация впоследствии легла в основу моей первой монографии по данной теме, опубликованной, по традиции, в соавторстве с научным руководителем.

              Коллектив Отдела в тот период был воистину молодежным - средний возраст сотрудников равнялся 28 годам. Мы были полны энтузиазма и стремления приобщиться к современным проблемам горного дела и науки, но нам недоставало методического опыта в организации и проведении исследований. У нас не было собственного научного направления и мы были вынуждены хвататься за те технические новинки, которые получили признание в других научных организациях и переносить их на горные предприятия республики. В конце пятидесятых годов таким новшеством был перевод открытых горных работ на многорядное короткозамедленное взрывание вместо однорядного  мгновенного.

             Еще во время моей работы на Буурдинском карьере мы со Станиславом Ивановым пытались применить этот новый способ, используя примитивные самодельные средства для создания замедлений, но, потерпев несколько неудач, вынуждены были отказаться от него. Теперь в распоряжении горняков появились специальные средства в виде электродетонаторов и детонационных реле короткозамедленного действия, позволявших перейти к массовому применению новой технологии. Однако производственники оказались недостаточно подготовленными к такому переходу, что и дало повод науке предложить им свои квалифицированные услуги.

           Размышляя над основной идеей своей работы, я пришел к выводу, что взрывание сложных блоков, в которых руда залегает совместно с пустыми породами, необходимо осуществлять таким образом, чтобы в максимальной степени сохранить после взрыва их первоначальное естественное положение и контакты. В этом случае при работе экскаватора будут существенно уменьшены потери ценной руды и сокращено их засорение (разубоживание) пустыми породами. По моему глубокому убеждению, достичь этого можно только за счет многорядного короткозамедленного взрывания (МКЗВ). Теория, как известно, проверяется практикой, и заведующий лабораторией В.Н.Мосинец предоставил мне возможность одним выстрелом убить двух зайцев - экспериментально подтвердить мою гипотезу и стать идейным организатором внедрения на карьерах многорядного короткозамедленного взрывания (МКЗВ).

           Ответственным исполнителем этой темы был назначен Володя Клаповский, недавно окончивший МИЦМиЗ (Московский Институт Цветных Металлов и Золота), работавший в лаборатории младшим научным сотрудником и знакомый с буровзрывными работами только по лекциям, книгам и производственным практикам. Ситуация не совсем логичная, но с юридической точки зрения вполне обоснованная - я ведь не был штатным сотрудником лаборатории. В конце января 1960 года мы с ним выехали в мою первую научную командировку на Хайдарканский ртутный комбинат.

           Не буду вдаваться в детали этой сорокадневной эпопеи, скажу лишь, что успеху нашей деятельности на карьере месторождения «Южное Поле» способствовали два фактора - то, что начальником рудника открытых горных работ оказался мой добрый знакомый Николай Михайлович Лунин и то, что за моими плечами был солидный производственный стаж и должность главного инженера. Оба они помогли преодолеть предвзятое отношение к двум молодым научным сотрудникам, приехавшим учить местных производственных волков, ярым выразителем которых был главный инженер карьера Абессалом Викторович Чантурия.
               
             Опытные взрывы прошли вполне успешно, горняки убедились в явных преимуществах нового метода и были готовы взять его на вооружение. Труднее было преодолеть скепсис геологов. Нельзя сказать, что они не поверили в идею - она была слишком очевидной. Новый метод требовал корректировки организации геологического контроля за разработкой забоев, чего им вовсе не хотелось. Мы встретили ожесточенное сопротивление главного геолога комбината Нацвина, который пустил в ход ударную силу в лице профессора МИЦМиЗ Б.П.Боголюбова, считавшегося официальным консультантом комбината.

             Борис Петрович являлся основателем научной школы открытой разработки цветных металлов в СССР и слыл непререкаемым авторитетом в вопросах технологии разработки сложных месторождений. В 1958 году совместно с аспирантом Ф.Г.Грачевым он опубликовал две статьи, в которых категорически утверждалось, что метод МКЗВ ни в коем случае не должен применяться в сложных забоях. Только однорядное взрывание! И надо же такому случиться, что именно тогда, когда мы всеми силами, и небезуспешно, старались опровергнуть этот тезис, черт принес его из Москвы в Хайдаркан.

             Боголюбову было уже 70 лет. Он был благообразен, солиден, двигался степенно, говорил спокойно и весомо, олицетворяя собой типичный образец профессора старой научной школы. Был собран техсовет комбината, на который главный геолог пригласил и нас. После того, как Б.П. рассказал о задачах и перспективах комбината и поделился с присутствующими последними достижениями в горной науке, Нацвин задал ему вопрос:
               - Борис Петрович, у нас на карьере двое сотрудников местной Академии наук (подчеркнутое противопоставление представителю московской науки) занимаются внедрением технологии многорядного взрывания сложных блоков. Они здесь присутствуют (вежливый жест в нашу сторону). Как Вы считаете, возможно, и целесообразно ли применение этого способа в наших конкретных условиях?

              - Ни в коем случае, товарищи! При такой технологии после того, как порода от взрыва первого ряда поднимется вверх, взрывается второй ряд, затем третий и т.д. Естественно, что уже в воздухе произойдет перемешивание отдельных участков блока и после завершения процесса взрыва разобраться в том, где ляжет руда, а где порода будет просто невозможно.

             Геолог с победоносным видом посмотрел в нашу сторону. Я был ошеломлен столь вульгарным толкованием процесса, свидетельствующим о том, что уважаемый московский профессор совершенно не представлял механизма и скоростных параметров МКЗВ, известных даже мне - начинающему аспиранту.

             Спорить было бесполезно. Если доктор технических наук имеет такое наивное представление об этом методе, то чего ждать от здешней публики, которая кроме газеты “Советская Киргизия” больше ничего не читает. Все разошлись, а мы с Володей остались в кабинете Лунина. Увидев наши расстроенные физиономии, он рассмеялся и сказал:
             - Ничего, мужики, не переживайте. Продолжайте свое дело и не обращайте на деда внимания. Он уже не способен воспринимать новое и это вполне естественно для его возраста. А мы видим, что за этим способом взрывания будущее. Он прост и технологичен. Что касается геологов, то мы приказом обяжем их выполнять то, что положено в новых условиях.

               Вот так я впервые столкнулся с авторитетным советским ученым в области горной науки и извлек из этой встречи два урока, которым старался следовать всю жизнь: не любить по званиям, а судить по знаниям; не стремиться к званиям, но гордиться знанием.
Пожалуй, это была третья и заключительная стадия трансформации моих жизненных взглядов - сначала я разочаровался в наших политических лидерах, затем в руководителях социалистического производства и, наконец, настала очередь ученых. Я, конечно, понимал, что в каждом из этих печальных правил есть свои исключения, но смысл жизни именно в том и состоит, чтобы научиться отсеивать зерна от плевел.

              В начале июня мой шеф сказал, что в Кемерово состоится научно-производственное совещание по открытым горным работам под председательством академика Н.В.Мельникова. Мне должно принять в нем пассивное участие с тем, чтобы постепенно приобщаться к научному миру и набираться опыта. Я решил использовать эту поездку для ознакомления с опытом разработки сложных месторождений и выписал командировку сразу на сорок пять дней, включив в свой маршрут Сорский молибденовый комбинат в Красноярском крае, комбинат Ураласбест и Магнитогорский железорудный карьер.

             Все, что довелось увидеть и услышать в этой трудной поездке, произвело на меня глубокое впечатление. Я увидел гигантские предприятия, составлявшие гордость отечественной горнодобывающей промышленности. По сравнению с ними мой Буурдинский рудник показался младенцем, едва учившемся ходить. Особенно впечатляла организация геолого-маркшейдерской службы карьеров, обеспечивавшая высокое качество опробования, оконтуривания и усреднения руд при очень жестких требованиях к их кондициям. Однако на всех этих передовых объектах, так же как вначале на Хайдаркане, мне пришлось столкнуться с полным непониманием и неприятием моей идеи. Вежливо выслушав, мне давали понять, что существующая технология горных работ является верхом совершенства, и нет никакой необходимости в ее изменении. За этим отрицанием стоял уже знакомый довод - зачем напрасно усложнять жизнь, ведь многорядное взрывание только прибавит им работы. Я понял, что путь от идеи до ее внедрения в реальную жизнь тернист и труден и не следует рассчитывать на скорую победу.

              Поездка по сибирским и уральским предприятиям, кроме обильного материала для диссертации, дала мне возможность познакомиться с множеством новых людей, условиями их жизни и работы. Я увидел, что трудовая Россия живет много хуже, чем Средняя Азия и Казахстан. Пустые магазины, бедные базары, на которых кроме картошки, капусты и лука больше ничего нет. Жалкие промтоварные магазины со скудным ассортиментом серенького отечественного ширпотреба. Соответственно плохо одетая, невзрачная публика, замордованная низкой зарплатой и проблемой что с ней делать - то ли потратить, то ли пропить? И, несмотря на тяжелое общее впечатление от всего увиденного, я нашел, что люди здесь гораздо проще, отзывчивее и доброжелательнее, чем в нашем более богатом и солнечном крае.

            Урал, который я впервые посетил, будучи студентом, теперь, по прошествии восьми лет, вновь утвердил меня в этом мнении. Будучи в Асбесте, я не смог удержаться от того, чтобы еще раз не побывать в Благодати, от которой у меня сохранились самые теплые воспоминания. Я нашел моего бывшего машиниста экскаватора Петра Чепукова в той же квартире, но уже с двумя шустрыми пацанами. Мы с ним выпили, помянули Николая Степановича Бобкова и Ивана Анисимова - моих первых наставников и покровителей. Даже ухитрились, как встарь, съездить на неудачную рыбалку. Я прошелся по городу, когда-то бывшему поселком городского типа, пытаясь найти знакомые тихие улочки с частными домиками, но вместо них теперь стояли невеселые типовые коробки. От былого очарования Благодати не осталось ничего, кроме не очень уместного теперь названия.

             В Магнитогорске, бывшем последним пунктом этой утомительной поездки, со  мной  в  гостиничном   номере   жил инженер-картограф из Новосибирска.  Каждый вечер он возвращался с работы  в  подпитии  и пытался уговорить меня “сообразить” на двоих.  Я к этому времени уже сидел на мели,  ждал перевода  из дома и  поэтому  уклонялся от лестных предложений.  В последний вечер накануне отъезда он долго не появлялся.  Я погасил свет и лег спать.  Не успел я как следует заснуть,  как дверь тихонько отворилась и щелкнул выключатель.  Открыв глаза, я с удивлением увидел своего  соседа,  топтавшегося  в  дверях с видом побитой собаки -  он  был  в носках и без ботинок.  На мой вопрос,  что случилось, он рассказал следующее. 

            - Ребята из здешнего архитектурно-планировочного  управления,  с которыми я работал,  решили  отметить  окончание моей командировки.  Ну,  как водится, купили выпить и закусить, нашли укромный уголок в  парке  и  загудели.  Потом  все  стали  расходиться. Я тоже хотел отправиться в гостиницу,  но было так жарко, что  меня  совсем  развезло,  и  я  уснул  на  скамеечке. Проснулся без часов и ботинок, а под головой обнаружил бумажник с документами, но без последних 200 рублей. Меня подобрала милиция и привезла сюда. Как теперь поеду домой?

              Все это он рассказывал с такой обидой в голосе, что я с трудом удерживался от смеха. Помочь я ему ничем не мог и лишь сочувственно вздыхал вместе с ним. Утром он стал звонить своим собутыльникам и вскоре те откликнулись на его беду - принесли ему старые кирзовые сапоги, собрали денег на дорогу и даже налили “на посошок”. Сосед воспрянул духом и поделился со мной версией на тему, как он расскажет жене о случившемся.
 - Скажу, что нехорошие люди ограбили меня в поезде, а другие, хорошие, дали мне эти сапоги.

             Этот случай напомнил мне поездку в Ташкент в 1955 году на среднеазиатское совещание по рационализации и изобретательству, во время которой точно также был раздет и ограблен начальник конструкторского бюро комбината Исхаков. Мои соотечественники, вырывавшиеся на свободу в командировки за счет предприятий, довольно часто оказывались в подобных ситуациях. Хорошо еще, что в то время можно было уговорить милицию не сообщать о случившемся на работу! Позже такие приключения имели более тяжелые последствия.
               
              За время моего длительного отсутствия произошло выдающееся событие - с 1 июля Отдел был преобразован в Институт Горного Дела и Металлургии Академии наук Киргизской ССР. Была упорядочена структура Института и образованы новые лаборатории: Физико-механических свойств горных пород, Технологии разработки угольных и рудных месторождений, Открытых горных работ и Разрушения горных пород взрывом. Я был приписан к последней, которая с тех пор и надолго стала моим вторым домом. Новое научное подразделение возглавил В.Н.Мосинец, а его научным руководителем стал мой шеф Е.Г.Баранов. С этой даты начался отсчет деятельности Института, который в 2000 году отметил свой 40-летний юбилей, правда, совсем в ином качественном состоянии и количественном составе.

             После преобразования Отдела в Институт нам были выделены новые помещения и все лаборатории переехали в здание на бульваре Дзержинского. В здании Президиума за нами сохранилась только одна комната в подвале, где я продолжал проводить свои эксперименты на моделях. Никто из ученых Президиума даже не подозревал, что под их кабинетами ежедневно гремят взрывы и используются опасные вещества.

             Что представлял собой Институт на момент его образования? Это был исключительно молодежный коллектив, в котором ключом били творческий энтузиазм и кипучая энергия людей, имевших самое приблизительное представление о проблемах современной горной науки. Ввиду отсутствия сколь либо организованной лабораторной базы мы вынуждены были проводить исследования и ставить эксперименты непосредственно на предприятиях, что в значительной степени предопределило их практическую направленность и способствовало приобретению делового авторитета на производстве. Вместе с тем, мы все острее ощущали слабость нашей теоретической и методической подготовки и отсутствие возможности проверки своих идей в лабораторных условиях.

             Я тоже испытывал большие трудности в понимании тех физических и механических процессов, которые происходят в породном массиве под действием взрыва, и которые я должен был объяснить в своей работе. Мои попытки найти ответ в специальной литературе привели к тому, что я окончательно запутался в многочисленных, и порой противоречивых, теориях взрыва. При проведении опытных взрывов на карьерах мне помогала инженерная интуиция, но было бы несерьезным опираться на нее в диссертационной работе.

              Подобные трудности возникали не только у меня и поэтому однажды мы – трое младших научных сотрудников - Шабанов, Яковлев, Ялымов и я, навалились на Баранова и потребовали командировать нас в крупнейшие научные центры страны для ознакомления с современными методами исследований и налаживания творческих связей с другими институтами. Сначала шеф активно сопротивлялся, подозревая нас в стремлении совершить увеселительную коллективную прогулку за государственный счет, но, в конце концов, нам удалось убедить его в серьезности наших намерений и он согласился. Мы наметили обширную программу, включив в нее посещение крупных научно-исследовательских и проектных институтов Москвы, Ленинграда, Киева, Днепропетровска и Кривого Рога. Предусмотрели также обязательное посещение передовых горных предприятий, в том числе мощных карьеров и шахт Кривбасса. Срок командировки - предельный, 45 дней.
              Не будет преувеличением, если я скажу, что это была во всех отношениях самая замечательная, эффектная и эффективная поездка.

             Эта поездка была так насыщена встречами, переговорами и впечатлениями, что мне трудно удержаться от желания посветить ей частицу моих воспоминаний.

             Московские встречи мы отложили напоследок и без задержки уехали в Днепропетровск. Командировки - вещь замечательная во всех отношениях, если бы не существовало в нашей стране мучительной проблемы с устройством в гостиницу. После ряда отказов со стандартной формулировкой “местов нет”, одна добрая душа посоветовала нам попытать счастья на дебаркадере речного вокзала. В этой плавучей гостинице нас встретили не очень приветливо, но все же после некоторой перебранки поселили в неуютном четырехместном номере. Надо отметить, что во время поездок по украинским городам мы всюду нарывались на непривычную грубость и неприветливость их обитателей. Смягчить суровый прием нам помог вид из окна нашего номера, напомнивший о том, как “Чуден Днепр при тихой погоде...”.

             Свои деловые визиты мы начали с посещения Горного института, где познакомились с представителями хорошо известной школы украинских взрывников - Михаилом Друкованым, Эрнестом Ефремовым и другими коллегами нашего возраста. Нам показали современные методы моделирования взрыва с использованием сверхскоростной кино- и фотосъемки, центробежного моделирования и применения микрозарядов на стеклянных моделях. Познакомились мы также с исследованиями по радиовзрыванию зарядов в подземных горных выработках и экспериментами по вращательному бурению крепких горных пород резцами крупного скола.

            Энтузиасты этого способа Юрий Смирнов и Алексей Родик с нескрываемым интересом стали расспрашивать нас об институте и даже выразили желание переехать на работу во Фрунзе, если их исследованиям будут оказаны внимание и поддержка. Ребята нам очень понравились, и мы пообещали непременно поговорить на эту тему с Барановым. Забегая вперед, скажу, что Баранов горячо откликнулся на это предложение, пригласил парней во Фрунзе, и вскоре в институте возникла лаборатория Вращательного Бурения. Не все, что хорошо начинается, столь же благополучно кончается - эта тема впоследствии принесла нашему молодому директору массу неприятностей и даже стоила ему должности. Но об этом я расскажу в своем месте.
               
              Следующим пунктом нашего «турне» был Кривой Рог с его гигантскими шахтами и карьерами. От Днепропетровска до Кривого Рога около 180 км. Устроиться нам удалось в гостинице Южного горно-обогатительного комбината.

             Программа была настолько насыщенной, что мы возвращались домой только к вечеру усталые, но довольные. Мы побывали в институте Гипроруда, спустились в мощную и высоко механизированную шахту им. В.И.Ленина, целый день провели в гигантском карьере ЮГОКа, где познакомились с огневым бурением скважин в крепчайших железистых кварцитах и посетили Криворожский горнорудный институт. Здесь нас представили одному из старейших взрывников Украины Гавриилу Марковичу Китачу, который считал себя не иначе как основоположником Криворожского метода многорядного короткозамедленного взрывания. Я так и не понял, в чем состояло отличие его метода от подобных, применяемых на других предприятиях страны и за ее пределами, но с гостеприимным хозяином не спорят. Нового в его лаборатории мы ничего не нашли, но зато имели очень интересную беседу с одним из его молодых сотрудников.

               Услышав о том, что мы из Фрунзе, он спросил меня:
- Так вы из рудоуправления имени Фрунзе? - (Он имел ввиду шахту им. Фрунзе, расположенную в городе).
-  Нет, мы из города Фрунзе.
-  А, знаю. Это столица Татарской ССР.
- Столица Татарской АССР - город Казань, а Фрунзе - столица Киргизской ССР. - Он помолчал, потом снова спросил.
-  А на чем вы оттуда приехали?
-  Мы прилетели в Москву самолетом, а сюда - автобусом из Днепропетровска.
- А где у вас садятся самолеты - там же одни горы! - Меня заинтересовала такая дремучесть собеседника и я спросил его:
-  Вы когда-нибудь бывали в Средней Азии?
-  Нет, что вы? Я родился здесь в Кривом Роге и кроме Днепропетровска нигде больше не был.

              Его ответ окончательно сразил меня. Признаюсь, я впервые встретился с человеком столь низкого образовательного уровня, хотя по диплому он относился к “высшему”.
               
             Так уж случилось, что последний день нашего пребывания в Кривом Роге совпал с  знаменательной датой - Леониду Федоровичу Шабанову 4 октября исполнилось 35 лет. С начала нашего знакомства мы с ним почувствовали взаимную симпатию, исходившую из схожести судеб и умонастроений - как и я, он был сыном “врага народа”, скептически относился к Советской власти, ненавидел Сталина и недолюбливал ортодоксальных коммунистов. Небольшого роста, что-то около 160 см., он, как многие маленькие люди, был энергичен и напорист, прошел трудный жизненный путь и даже успел послужить в армии. После окончания Северо-Кавказского горно-металлургического института дослужился до заместителя главного механика рудника Молибден в Тырны-Аузе, поднакопил денег, вернулся в город своего детства - Фрунзе и в пригороде Аламедин купил домик с садом. У Леши много достоинств - он умен, весел и инициативен и только один недостаток - очень любит выпить. Его любимой шуткой на собственный счет было такое двустишие:
                Встретил я Шабанова трезвого, не пьяного.
                Трезвого, не пьяного? Значит - не Шабанова!

             На вечеринку мы пригласили девчат, живших в соседнем номере, и моего соседа по комнате симпатичного молодого украинца Костю Ткачука - аспиранта Криворожского горнорудного института, взяли несколько бутылок «Горiлкi з пэрцом» и хорошо «загудели». Вечер прошел в дружеской, непринужденной обстановке, что можно отнести на счет сдерживающего начала в лице наших очаровательных соседок.

             На следующий день наши дороги расходились - Шабанов и Яковлев улетали в Ленинград, а мы с Нариманом направлялись в Киев.
               
             В Киеве мы посетили институт Укрниипроект, не нашли там для себя ничего интересного и оставшееся время решили использовать для знакомства с этим красивейшим городом и его историческими и культурными памятниками. Первым делом мы направились в Киево-Печерскую лавру. В то время она еще находилась в ведении мужского монастыря, в котором было около сотни монахов. Один из них, образованный и очень интеллигентный старик, в составе небольшой экскурсии долго водил нас по пещерам, рассказывая историю этой оригинальной обители отшельников и монахов, созданной еще в IX веке. Он показал нам мощи Нестора Летописца, Ильи Муромца, двенадцати  греков-апостолов, строивших Успенский собор, и ряда других святых затворников. По пещерам мы бродили с восковыми свечами. Тогда покой и святость этих мест еще не были нарушены электрическим освещением.

            В одном месте мы прочитали выбитую на металлической доске запись о том, что подлинность всего увиденного нами подтверждается выводами специальной комиссии Российской Академии наук, обследовавшей пещеры и мощи святых в XIX веке. Тем не менее, в нашей небольшой группе нашлись скептики-атеисты, которые в насмешливой форме высказали нашему гиду свои сомнения на этот счет. Мне понравилось, с какой выдержкой и достоинством этот пожилой человек сказал им, что вера или неверие есть сугубо личное состояние души и никому не могут быть навязаны извне. Это подействовало сильнее, чем если бы он попытался вступить в спор.

            Из Киева мы поехали поездом в Ленинград, где вновь встретились с нашими компаньонами. После нескольких неудачных попыток нам с Нариманом повезло устроиться в гостиницу “Астория”, правда нас предупредили - мы обязаны были освободить номер по первому требованию администрации. Что поделать? Таковы порядки в нашей державе и протестовать против них было бессмысленно.

           В Ленинградском горном институте меня интересовали работы в области теории взрыва, которые велись под руководством профессора Александра Нисановича Ханукаева. Он считался проводником новой ударно-волновой теории взрыва, хотя многие считали ее истинным родоначальником японского исследователя Кумао Хино. Недоброжелатели Ханукаева утверждали, что он первым из советских ученых сделал ее перевод с английского, и опубликовал под свои именем. Может быть это и так, но в его лаборатории я познакомился с новыми методами исследований, включающими использование рентгеновской установки и пьезометрических датчиков для изучения волновых процессов в непрозрачных материалах. Это впечатляло.

            В институте ВНИМИ мы познакомились также с методом изучения горного давления на эквивалентных материалах, который нам продемонстрировал его основоположник Г.Н.Кузнецов. После этого мы пришли к выводу, что полностью исчерпали свое время и способности к восприятию нового и пора дать отдых нашим нервам. Прикинув наши финансовые возможности, мы с Нариманом решили, что можем позволить себе расслабиться и провести прощальный вечер в ресторане гостиницы, о котором у меня остались приятные воспоминания с 1958 года, когда мы “гужевались” в нем с моим дядюшкой.

              Мы спустились в ресторан часов в шесть вечера и заняли столик с намерением досидеть до закрытия, чтобы в полной мере приобщиться к его изысканной обстановке и культурной публике. Мы не спеша пили хороший коньяк, неторопливо закусывали и наслаждались деликатным звучанием прекрасного эстрадного ансамбля, игра которого, в отличие от других ресторанных оркестров, создавала приятный музыкальный фон и совершенно не мешала разговору. Зал постепенно заполнялся, и часам к девяти только за нашим столиком еще оставалось два свободных места. К нам подошел метрдотель и, вежливо извинившись, спросил, не будем ли мы возражать, если он посадит за наш стол еще одного посетителя. Мы были настроены благодушно и возражать не стали, тем более, что увидели рядом с ним подтянутого мужчину явно иностранного облика.

              С полчаса мы не обращали на него внимания и вели свои разговоры, но потом мне такая отчужденность показалась неудобной, и я спросил его по-английски, не согласится ли он выпить с нами рюмочку коньяку. Он живо повернулся к нам и, улыбаясь, принял предложение. Тогда мы подозвали официанта, заказали еще бутылку и попросили принести рюмочку для нашего соседа.             Завязалась дружеская беседа, в ходе которой мы познакомились. Мистер Свенссон оказался шведом, возвращавшимся на родину из командировки по советским бумажным фабрикам. Он механик по бумагоделательным машинам и оказывал техническую помощь по пусконаладочным работам на Котласской фабрике. Мы рассказали о себе и я постарался даже показать ему, что неплохо знаком по литературе со шведскими горнодобывающими предприятиями.

          Несмотря на то, что и его, и наша командировки заканчивались и можно было предположить, что финансовые возможности обеих сторон примерно одинаковы, мы, проявив истинно советское гостеприимство, оказались на более высоком уровне. Когда поздно ночью официант преподнес нам счет на очень приличную сумму, мы молча выложили ее из своих карманов и мистер Свенссон принял это как должное. Разумеется, если бы он предложил внести свою долю, мы бы встали в позу и отказались, но его откровенная безучастность сильно поколебала наши симпатии к нему. Тем не менее, расстались мы весьма дружески, и пошли к свои номерам не очень твердой походкой.

            Москва встретила нас ледяным ветром и сырым холодом. Очень скоро мы пресытились столичной горной наукой и мечтали о том, чтобы к ноябрьским праздникам вернуться домой. И все же нам суждено было пережить еще одно приключение, которое стало знаменательным итогом этой трудной и веселой поездки.
 
           Я так подробно описал эту знаменательную поездку потому, что и по прошествии многих лет она в мельчайших подробностях осталась в душе у каждого из нас, и мы  часто вспоминали ее как один из светлых эпизодов начала нашего вхождения в науку. Трудно переоценить и ту роль, которую сыграла эта командировка в становлении тематики института.

             Парни из Днепропетровска, переехавшие таки  во Фрунзе, положили начало созданию лаборатории Вращательного Бурения, на базе которой впоследствии был создан Отдел Буровой Техники, во многом предопределивший не только судьбу института, но и его первого директора Е.Г.Баранова.

             После нее в нашей лаборатории были развернуты исследования по радиоволновому взрыванию зарядов на открытых горных работах, поглотившие большие материальные средства и закончившиеся крупной неудачей. Значительно успешнее развивались исследования, связанные с использованием современных методов изучения физики взрыва и моделирования процессов на основе эквивалентных материалах. За них мы, и в первую очередь - я, взялись сразу же после возвращения из поездки.
               
              Однако я слишком увлекся описанием первых шагов на моем новом научном поприще. Пора рассказать и о том, как наша небольшая семья приспосабливалась к городской жизни в сложных финансовых и, особенно, - жилищных условиях. По нынешним меркам они были далеко не привлекательными. Комната в старом саманном доме обогревалась с помощью “контрамарки”, которую ежедневно приходилось чистить от золы и топить углем. “Удобства” располагались за домом, водоразборная колонка находилась на улице. Готовили мы на «керогазе», который стоял в небольшой не отапливаемой прихожей. Там же находился первенец советской холодильной техники - знаменитый “Саратов”, прослуживший нам верой и правдой около 20 лет. После радиолы это было второе серьезное приобретение на наши, более чем скромные, доходы. Меблировка была под стать дому и комнате - сплошная рухлядь. Все это обходилось в 250 рублей в месяц, и мы считали, что нам еще повезло, пусть не в отношении комфорта, зато с нашей бесконечно милой и доброжелательной хозяйкой Еленой Петровной Филиновой. Она достойна того, чтобы посвятить ей несколько строк.

            Не было в окружающем нас обществе человека, более доброжелательного и гостеприимного, чем Елена Петровна. Несмотря на ничтожную пенсию и троих беспомощных иждивенцев, из которых только старшая Елена приносила в дом жалкую зарплату рассыльной, она была удивительно хлебосольной. На ее великолепные, неповторимые пироги всегда собиралось множество гостей, среди которых были очень известные в городе люди - врачи, крупные чиновники, артисты. Среди них частым и всегда очень галантным гостем был Миша (Махмуд) Эсамбаев - тогда еще совсем молодой, но уже известный в республике танцор из репрессированных чеченцев. Впоследствии он станет Героем Социалистического труда, депутатом Верховного Совета СССР и Госдумы России, приобретет мировую известность, а в то время он был артистом республиканской филармонии, не имевшим права выезжать за пределы республики без специального разрешения органов.

             Елена Петровна умерла в глубокой старости, и не было ничего удивительного в том, что как при жизни за ее добрым столом, так и после смерти вокруг гроба собралось множество людей. Добрая память об этой женщине, красивой и благородной даже в старости, сохранилась в сердцах всех, кто был с ней знаком.
               
            Не могу сказать, что не слишком комфортная обстановка нас сильно угнетала. В те годы подавляющее большинство советских людей жило так же, если не хуже. Строительство “хрущоб” только разворачивалось, но его темпы были обнадеживающими. Надя подала заявление на квартиру и получила уверения в том, что в скором времени мы сможем получить ее. Это вселяло оптимизм.

           Некоторые бытовые неурядицы с лихвой компенсировались окружающей нас обстановкой. Я склонен считать, что начало шестидесятых годов было самым светлым периодом в жизни нашей страны. Сумятица реформ вошла в более спокойное русло. Все, что можно разрушить - было сломано и на старом фундаменте, по русской привычке, без долгих размышлений и проектов, воздвигалось новое здание.

            Наш дорогой Никита Сергеевич, хотя и окончил Промакадемию им. И.В.Сталина, академическими знаниями отнюдь не обладал и руководил страной по-русски - методом проб и ошибок. Среди его многочисленных проб было несколько весьма удачных, например, решение о сокращении на одну треть армии, которая приобрела воистину устрашающие размеры и переставала быть управляемой; освоение целинных земель и закупки зерна за границей, благодаря которым впервые за годы советской власти люди перестали мучиться в длинных очередях за хлебом; введение пятидневной рабочей недели, позволившей советским трудящимся наслаждаться “weekend’ом”, как во всех цивилизованных странах и др.

          Большой заслугой Хрущева я считаю также увеличение расходов на науку, обеспечивших ее решительный подъем во всех областях, не исключая и горное дело. Правда, оно практически не коснулось материальной стороны жизни - зарплата ученых и стипендии аспирантам остались на прежнем уровне, но финансирование исследований резко подняло их качественный уровень. Именно на этот период пришелся “золотой век” академической науки, не испытывавшей практически никаких затруднений в приобретении научной аппаратуры и оснащении лабораторий. “Академснаб” быстро и эффективно удовлетворял любые наши заявки, вплоть до поставки исследовательских комплексов на автомобилях ГАЗ-69 и УАЗ-469. Институт получил две станции “Вызванной поляризации”, которые, правда, были сразу же разукомплектованы. Один ГАЗик поступил в распоряжение директора, а остальные остались в нашей лаборатории для экспедиционных разъездов.

            Когда страна находится на подъеме, это немедленно сказывается на моральном состоянии общества. Без преувеличения можно сказать, что коллектив института в эти годы был как одна большая дружная семья. Немаловажную роль в его сплоченности играли два обстоятельства: во-первых, мы все были молоды и стремились к единой цели - утвердиться в науке, а, во-вторых, наш директор был лишь немногим старше нас, демократичен и напрочь лишен начальственного снобизма. Свободные отношения были не только на работе, но продолжались и вне ее. Мы часто собирались большой компанией, с женами и детьми, чтобы отметить то или иное событие, не исключая и революционные праздники. На 1 мая или 7 ноября, прежде чем собраться в праздничной колонне, мы слегка “отмечались” в институте и добавляли по пути следования в уличных буфетах.

           Демонстрации в то время были многолюдными, а шествия к площади длительными. Колонны подолгу стояли в ожидании прохода и чтобы не терять времени даром, мы по традиции забегали к Ялымовым, где нас ожидал роскошный стол, уставленный хрустальной посудой, напитками и яствами. Нариман со своей очаровательной супругой Тамарой Рашидовной жил в собственном доме, имел “Волгу” ГАЗ-21 и по сравнению со всеми, не исключая и директора института, был самым зажиточным членом нашего коллектива. После одного из таких застолий я даже посетовал своей супруге:
             - Вот как надо уметь жить! Нариман кончил институт позже меня; как и я прошел в Джезказгане путь от горного мастера до главного инженера рудника, ушел с производства раньше меня, не был за границей, однако сумел за это время накопить денег и на дом, и на машину. А мы с тобой живем на частной квартире и не имеем даже приличной посуды! Не умеем мы жить экономно! 

         Моя жена, будучи распорядителем всех наших финансов, приняла замечание на свой счет и возразила вполне логично:
              - Не может быть, чтобы все это было приобретено на те деньги, которые Ялымовы заработали на руднике. Я никогда в это не поверю. Им явно помогли богатые родственники.
             Она оказалась права. Позже выяснилось, что Нариман находился в родственных отношениях с первым секретарем ЦК КП Казахстана Д.А.Кунаевым, а отец Тамары ворочал большими делами в торговле.             .

            В сентябре 1961 года я вновь предпринял большую поездку на этот раз по предприятиям Дальнего Востока. Планируя командировку, я имел в виду совершить неофициальный визит во Владивосток. Несмотря на то, что в паспорте было указано место моего рождения, посетить родной город я мог только при наличии специального пропуска. Это правило касалось пассажиров воздушного и железнодорожного транспорта, но не распространялось на автобусное сообщение, которое считалось внутренним. Этой лазейкой, с подсказки матушки, я и решил воспользоваться.

             После нескольких дней, проведенных на карьерах Ярославского оловорудного комбината вблизи станции Манзовка, я выехал автобусом во Владивосток, нашел квартиру своего двоюродного брата Павла Григорьевича Тангаева и прожил у них несколько дней. Павел был старше меня лет на пятнадцать, прослужил много лет судовым механиком Дальневосточного пароходства и работал в его управлении. Он познакомил меня с городом, показал тот дом, где состоялась свадьба моих родителей, и в котором я провел свои первые месяцы до переезда в Гродеково.

             Город понравился мне своим географическим положением, знаменитой бухтой “Золотой Рог”, живописными окрестностями, но разочаровал запущенностью и убогостью застройки. В один из дней я предпринял поездку на электричке по побережью Амурского залива и на одной из станций, не помню ее названия, вышел, чтобы побродить по побережью. То, что я увидел, до глубины души поразило меня - жители этого прелестного уголка превратили пляж и воды залива в чудовищную свалку своих бытовых отходов, лишив себя и своих детей и возможности купаться, и просто наслаждаться чарующими видами моря.

            Мне и в прежних поездках не раз приходилось встречаться с подобным отношением русских людей к окружающей природе, но, пожалуй, впервые я обратил внимание на то, что способность изгадить среду своего собственного обитания является одной из отвратительных черт нашего национального характера. Тогда я еще ничего не слышал об экологии и проблемах охраны окружающей среды, но увиденные безобразия заставили меня задуматься о том, что может произойти со страной в ближайшем будущем, если наши люди не образумятся. Увы, прошло более пятидесяти лет после этих невеселых раздумий, однако положение за эти годы стало еще хуже.

           Вскоре после моего возвращения Надя прибежала ко мне в институт с радостным сообщением - Министерство сельского хозяйства республики при содействии бывшего директора Пастбищного  треста Г.Г.Черкасова, где она работала до замужества,  выделило ей двухкомнатную квартиру в новом доме напротив Горисполкома. Мы были на седьмом небе от счастья, которое, к сожалению, оказалось несколько преждевременным. Нет, квартиру мы получили, но не в новом доме, а в старом; не двухкомнатную, а однокомнатную и не с удобствами, а вовсе без оных. Точь-в-точь как в известном армянском анекдоте.
            В этом доме, который за нравы и облик его обитателей мы с Надюшей прозвали “Вороньей слободкой”, мы прожили семь счастливых, несмотря ни на что, лет. Когда в 1968 году мне дали двухкомнатную квартиру с удобствами, то мы еще долго тосковали по старому дому и не могли привыкнуть к новой квартире. Поразительная вещь - консерватизм нашего мышления и привычек.

           Обыватели дома на Краснооктябрьской № 118 были настолько оригинальными и в то же время типичными представителями нашего советского общества, что вполне могли бы стать прототипами героев Ильфа и Петрова, если бы авторы “Золотого теленка” писали роман в шестидесятых годах. В своих воспоминаниях я по мере сил и в подходящих случаях, попытаюсь описать своеобразный мирок этого странного сообщества, в котором мы оказались волею судьбы.

           Трехгодичный срок очной аспирантуры, вначале казавшийся бесконечным, бежал между тем довольно стремительно. По любимому выражению советских телерепортеров мне следовало “наращивать темпы” своих исследований и я их наращивал, целыми днями пропадая в лаборатории и занимаясь поисками материала, который позволил бы моделировать процессы, происходящие при многорядном взрыве в натурных условиях. Дело было абсолютно новым и после нескольких неудачных попыток мне удалось подобрать такую цементно-песчаную смесь, на которой я достиг полной имитации реального взрыва. Впервые были получены интересные закономерности кинематики движения породы при взрыве и расположения моделируемых рудных тел в развале после взрыва.

            Результаты этих исследований в соавторстве с моим руководителем были опубликованы в ряде статей в Известиях АН Киргизской ССР и получили довольно широкую известность. Впоследствии они были повторены в работах других ученых, работавших над аналогичными вопросами, но лишь подтвердили наши выводы, не дав ничего принципиально нового. Я до сих пор могу гордиться этими первыми успехами хотя бы на том основании, что и через 50 лет, получив очередной автореферат кандидатской диссертации для отзыва, обнаружил ссылку на свои ранние исследования. Разница состояла лишь в том, что автор использовал их для создания современного математического аппарата моделирования взрыва.

             Для подтверждения полученных закономерностей в натурных условиях в средине января 1962 года я поехал на Буурдинский карьер с тем, чтобы провести там опытный взрыв. В организационном отношении проблем не было - начальником рудника теперь работал мой однокурсник Виктор Шупиков, а главным инженером - “кореш” Аркадий Михайлов. Ребята утвердили мой проект на массовый взрыв, после чего мне пришлось проторчать в командировке почти месяц, чтобы довести дело до логического конца. Взрыв прошел успешно, а наблюдения за процессом экскавации полностью подтвердили результаты лабораторных исследований. В принципе этого было вполне достаточно для того, чтобы считать главную идею диссертационной работы доказанной. Я мог гордиться тем, что посрамил выводы профессора Б.П.Боголюбова и его ученика Ф.Г.Грачева.

             Воодушевленный достигнутыми успехами, мой шеф приказал подготовить научный доклад, с которым мне предстояло выступить на четвертой сессии Ученого Совета по народно-хозяйственному использованию взрыва. Сессия открывалась в Киеве в мае 1962 года и, хотя времени на подготовку доклада было вполне достаточно, я испытывал вполне понятный трепет при мысли о своем первом публичном выступлении перед таким солидным форумом. Еще бы, ведь руководителем Ученого Совета был председатель Сибирского филиала АН СССР академик М.А.Лаврентьев. Кроме него в состав Совета входили известнейшие корифеи взрывного дела - М.А.Садовский, Г.И.Покровский, Ф.А.Баум, М.М.Докучаев и множество других ученых со всего Союза.

             Помимо работы над диссертацией мне приходилось принимать участие в исследованиях лаборатории и не только по обязательству, но и из познавательного интереса. Тематика работ лаборатории находилась на острие самых насущных вопросов теории и технологии взрывного дела, и я считал своим долгом принять в них самое непосредственное участие. К этому времени лаборатория успела оснаститься вполне современной аппаратурой, которую мне также хотелось освоить своими руками. У нас были скоростные кинокамеры, позволявшие производить съемку быстропротекающих процессов с частотой до 3 тысяч кадров в секунду, шлейфные осциллографы Н-102 для измерения и фиксации параметров взрывных волн, разнообразные сейсмоприемники и другие приборы. Необходимо было научиться применять эту технику при исследованиях, которые мы проводили на Буурдинском карьере и на грунтовом полигоне вблизи села Орловка.

             Для этого каждое лето мы выезжали в село, арендовали у сельских жителей сад, разбивали в нем палатки, загоняли во двор свои экспедиционные машины с разнообразным научным оборудованием и приступали к “полигонным” исследованиям. Нам хотелось сказать свое оригинальное слово в науке и для этого мы не жалели ни сил, ни времени. В.Н.Мосинец уже тогда поставил перед собой цель - выйти на докторскую диссертацию и сумел подчинить этой задаче усилия всего коллектива лаборатории. Работа была организована таким образом, что каждый научный сотрудник имел в ней личный интерес в плане будущей кандидатской диссертации и поэтому мы трудились с большим энтузиазмом, подчас даже забывая о том, что имеем дело с опасными материалами. Однажды это чуть было не привело к трагическим последствиям.

            Взрывчатые вещества и средства взрывания для исследований на грунтовом полигоне получал со склада Буурдинского рудника наш лаборант Билал Ташибаев. У него была “Единая книжка взрывника” и поэтому закладку зарядов в грунт поручили ему. Подрыв зарядов осуществлялся со специального пульта, на котором одновременно производилась регистрация упругих волн с помощью датчиков и осциллографа. Командовал на пульте лаборант Юрий Горшенин, в обязанности которого входило также соблюдение мер предосторожности против преждевременного взрыва. Для этого необходимо было отключать от пульта и «закорачивать» концы проводов, идущих к детонатору. Однажды в конце рабочего дня Юра потерял бдительность и в спешке ограничился тем, что отключил от пульта только один из проводов. В тот момент, когда Билал опустил в шпур патрон Аммонита N6 весом 250 граммов и стал засыпать его грунтом, произошел взрыв.

            Мы с Мосинцом в тот день были во Фрунзе и поэтому не были очевидцами происшествия. Командовал на полигоне Женя Подойницын, который и поведал о случившемся после нашего возвращения в Орловку. Вот что он нам рассказал.

            - Как на зло, в тот день на полигон вместе со своим научным руководителем профессором А.Н.Ханукаевым из Ленинградского горного института приехал Абдусамат Имаралиев (аспирант, прикрепленный к нашей лаборатории). Он решил показать своему шефу наши исследования и уговорил поехать в Орловку. И надо же было случиться, что именно в этот момент мы так “лажанулись”. Все стояли у прицепа с пультом и наблюдали за действиями Билала. После того, как он опустил заряд в шпур и стал засыпать его забойкой, прогремел взрыв. Билал исчез в дыму и пыли, мы в ужасе остолбенели и не сразу сообразили, что же произошло. Затем я подумал - Все, конец! Билал подорвался и теперь мне тюрьма! - Мы бросились туда и увидели, что он стоит над воронкой обалдевший, оглохший и ослепший и трясущимися руками пытается протереть глаза. Но главное - он живой! Первым к нему подбежал смертельно бледный Юра Горшенин, обнял и стал оправдываться. Билал повернул к нему страшное окровавленное лицо, запорошенное пылью, и в сердцах произнес: - Е... я твой пулт! У меня жена, дэти есть! - Больше он ничего не смог сказать, так как его чуть не раздавили в объятиях от радости. После этого мы все, в том числе и пострадавший, договорились ничего не рассказывать о случившемся, вернулись в лагерь и так нажрались на радостях в честь второго рождения Билала, что на другой день очнулись только к обеду. Ханукаев тоже обещал молчать и тоже крепко выпил вместе с нами.

            Этот случай вместе со знаменитой фразой Билала вошел в анналы истории нашего коллектива и стал еще одним напоминанием о том, что взрыв - дело серьезное и не прощает небрежностей.
               
             Программа полигонных исследований,  которую   составил В.Н.Мосинец, была насыщенной и напряженной. Он задался целью изучить влияние мощности и скорости детонации зарядов из различных ВВ на качество дробления бетонных блоков, каждый из которых весил около тонны. После взрыва нам приходилось всю эту массу рассеивать с помощью сит на фракции, чтобы определить гранулометрический состав продуктов дробления. В конце жаркого рабочего дня мы возвращались в лагерь измочаленные, голодные и с одним желанием - поваляться на раскладушке и немного расслабиться. Именно в такие моменты кому-нибудь приходила в голову приятная мысль - А не послать ли нам гонца в магазин без продавца?

             Чаще всего идея находила поддержку. Мосинец пытался протестовать, но быстро сдавался. Мы скидывались “по рубчику” и отправляли самого младшего лаборанта за сухим вином. Бутылка белой “Серексии” или красного “Саперави” стоила всего 67 копеек, однако ее было вполне достаточно для того, чтобы вернуть силы и поднять настроение. Были среди нас и такие, которые к сухому вину испытывали органическое отвращение и скидывались на бутылочку “Московской”. Как из-под земли появлялся хозяин усадьбы и с шутками, с прибаутками крутился до тех пор, пока не получал своей доли. Дед с бабкой, у которых мы два года подряд снимали сад под лагерь, находились в состоянии перманентной полушутливой, полусерьезной ссоры. Сухонький старик покуривал анашу, постоянно находился “под кайфом” и когда крепенькая деловитая старушка чересчур ему досаждала своим ворчанием, кричал на нее - Я тебе учтю, напрасная ты баба! - Старушка, объясняя нам причину агрессивного поведения супруга, замечала - Мой сухожопчик опять обкурился. Вы, ребята, не обращайте на него внимания.

               Нас развлекали эти милые семейные сцены, а старый хулиган, видя наше участие, начинал приставать - Мужики, кто хочет составить мне компанию и побаловаться планчиком? - При этом он вынимал из кисета большой плотный комок серо-зеленого, пахучего зелья и предлагал нам покурить.

              Надо сказать, что в среднеазиатских республиках анаша известна с давних пор, но к ней относились скорее не как к наркотику, а как к невинному развлечению, сродни выпивке. И в школах, и в институте я часто слышал разговоры ребят о том, что им приходилось попробовать планчика, но никто не увлекался им всерьез. Только в последние десятилетия гашиш стал подлинным злом и мне кажется, что немалую роль в этом сыграло именно то, что его объявили таковым. Запретный плод, как известно, особенно сладок.

             Однажды вечером, когда наша   бригада   наслаждалась заслуженным отдыхом, из глубины сада возникла сухонькая фигурка накуренного “сухожопчика”.  Поболтав с нами и рассказав одну из очередных баек, он снова, прежде чем свернуть цигарку с анашой, предложил  желающим  присоединиться  к  нему.  На  этот раз его настойчивость достигла   цели   -   мы   с  Женей  Подойницыным поддались на уговоры, взяли по кусочку анаши размером с крупную горошину,   завернули  в  “козью  ножку”  и  затянулись.  После нескольких неудачных попыток нам удалось набрать полные  легкие сладковатого дыма и почувствовать приближение “кайфа”.

              Никогда не  забуду  эти  ощущения:  окружающие  меня  лица,  деревья  и предметы стали расплываться,  удаляться и терять форму;  голоса зазвучали приглушенно; тело сковала истома; на душе стало легко и  весело.  Я посмотрел на Евгения,  увидел на его лице глупую, блуждающую улыбку и не смог удержаться от смеха.  Чем больше мы смотрели  друг  на  друга,  тем больше нас разбирал смех.  Наше поведение рассмешило окружающих, и вскоре весь сад содрогался от гомерического хохота.

           Я почувствовал, как у меня заломило грудь, заныли челюсти и понял,  что если это безумие не прекратить, то мне  будет  плохо.  Не  в  силах  остановить идиотский смех,  я выскочил из-за стола, убежал в глубину сада, бросился на землю, закрыл  уши  и  усилием воли заставил себя замолчать.  Я сделал только одну затяжку и поэтому дикая одурь продолжалась не более пары  минут.  Постепенно  я  пришел  в себя и вернулся обратно. Женька тоже к этому времени избавился от наваждения. Мы разбранили довольного старика за преподанный нам жестокий урок и потребовали, чтобы он со своей гадостью больше не смел к нам приближаться. С тех пор я уверен, что именно таким способом следует отвращать людей от наркотиков, ибо докучливые разговоры об их вредности при отсутствии личного опыта только разжигают любопытство.
               
            Пока мы с энтузиазмом работали на полигонах, мотались по командировкам и трудились в лабораториях, институт тоже не стоял на месте. В нем происходили большие и, подчас, чисто конъюнктурные перемены. Баранов с завидной энергией и упорством выводил его на передовые рубежи горной науки, и, понимая, что авторитет учреждения определяется не столько реальными делами, сколько громкими именами и солидными титулами его ученых, делал для этого все возможное и даже более того. Ему удалось выбить у Президента две вакантные должности академиков по направлениям “Горное дело” и “Металлургия цветных и редких металлов” и предложить их весьма солидным ученым. Первую вакансию согласился занять профессор Степан Гаврилович Авершин, работавший заместителем директора по научной работе Ленинградского ВНИМИ, а вторую - профессор Уральского филиала АН СССР Михаил Васильевич Деменев.

            О некоторых  веселых  деталях,  связанных  с  приглашением С.Г.Авершина, нам   с   юмором рассказывал   Леня Шабанов, принимавший в  нем непосредственное участие:
- Во ВНИМИ должны были чествовать Степана Гавриловича по поводу его шестидесятилетнего юбилея. Вместо того, чтобы бросить все и ехать в Ленинград, чтобы лично поздравить нашего будущего академика Герасимыч (так мы чаще всего называли между собой нашего директора) дал мне “адрес” и приказал зачитать его от имени нашего института. Ну, значит, вхожу это я в актовый зал ВНИМИ и вижу, что все первые ряды занимают солидные пожилые ученые, а в президиуме сидят одни академики и член-коры. Я забился в уголок, жду своей очереди и переживаю. Вот выступления кончились, директор объявляет, что в адрес юбиляра поступила масса поздравлений от различных организаций и вдруг я слышу:
            - Для зачтения адреса от имени коллектива Института горного дела и металлургии Академии наук Киргизской ССР слово предоставляется младшему научному  сотруднику  этого  института Шабанову Леониду Федоровичу!

             - Я даже не сразу сообразил, что назвали именно меня, но потом встал и на ватных ногах стал пробираться к трибуне. Видимо все присутствующие были шокированы таким нарушением субординации, с любопытством смотрели на меня, улыбались и перешептывались между собой - за что такая честь? Ну, голос у меня зычный, я даже однажды пел со сцены Большого театра, выступая в составе художественной самодеятельности от Кабардино-Балкарской АССР; я громко зачитал адрес, поскорее вернулся на свое место, а мои соседи все расспрашивали меня - как да почему. Пришлось объяснять. С тех пор мы со Степаном Гавриловичем лучшие друзья!
               
             Кроме этих, действительно крупных ученых, в институте появились и довольно сомнительные личности, постепенно образовавшие вокруг нашего директора ядро, активно изолирующее его от трудового коллектива. У шефа появился заместитель по научной работе, кандидат наук Мухин Михаил Егорович - небольшого росточка, весь из себя деловитый, вечно чем-то озабоченный и не всегда трезвый. Многим он импонировал именно этими качествами, но мне показалось, что за его напускной активностью скрывается творческая и духовная пустота.

              Вслед за ним в коридорах власти возникла до слез знакомая белобрысая физиономия Бронислава Байкова, явившегося из Москвы во вновь созданный институт единственно ради приобретения ученой степени. Ну а там, где возник Байков, сразу же, подобно облачку моли, замелькали серые фигуры его старых друзей по комбинату Леонида Леонидовича Пожарова и Алексея Андреевича Ковтуна. Последний, правда, продолжал работать в Совнархозе, но стал активным членом теплой компании, как липкой паутиной, опутавшей нашего шефа по рукам и ногам.

               В Баранове странным образом сочетались самые противоречивые черты национального характера. Умный, невероятно энергичный, обладавший недюжинными организаторскими способностями, он   был обаятельным,  отзывчивым  и  душевным человеком. По всем  этим  качествам  в  иное  время  и  в  иных обстоятельствах из   него   мог   бы   получиться  великолепный предприниматель и крупный организатор  производства.  Однако  в жестких рамках   административной  системы  да  еще  в  научном учреждении,   все эти   превосходные качества оказались невостребованными и были растрачены на   разгульные увеселительные мероприятия, непревзойденным организатором которых был  Бронислав Байков. 

               По институту поползли нехорошие слухи,  вызывавшие понятное раздражение тех,  кому  приходилось свои трудом   завоевывать   его   авторитет   и   оправдывать государственные средства.  В кулуарах с усмешкой рассказывали о том,  как  жены  Баранова и Мухина,  уведомленные доброхотами о месте и времени очередной пьянки,  устроили облаву на квартирку Байкова и как мужики спускали на простынях с балкона своих ночных бабочек.

              Фрунзе - небольшой город и слухи о подобных веселых приключениях распространяются в нем с невероятной быстротой. Изменив тактику, наши герои стали устраивать пикники под видом поездок на подшефные предприятия, руководители которых тоже были не прочь погулять в приятной компании ученых из Академии. Ну а для того, чтобы не слишком мозолить глаза местной публики, можно было выписать командировки и погулять в московских ресторанах. Дело приобрело такой широкий размах, что однажды в стенной газете “Горняк”, где по традиции, ещё со студенческих времен, я был заместителем главного редактора, мы поместили справку из бухгалтерии, в которой указывалось, что директор института провел в командировках 270 дней! За эту “вольность” мы схлопотали выговор секретаря парторганизации, бывшего, кстати, одним из активных участников этого кружка.

               Возмущение в коллективе нарастало. Мы чувствовали, что если так будет продолжаться, то нас ждут большие неприятности. Партийная и профсоюзные организации, находившиеся как всюду и всегда под каблуком администрации, делали вид, что ничего страшного не происходит. Попытка В.Н.Мосинца по старой дружбе образумить шефа тоже закончилась безрезультатно. Тогда за его перевоспитание решили взяться ребята из нашей лаборатории, еще сохранившие веру в высокие идеалы и принципы “Морального кодекса строителя коммунизма”, десятками висевшего в то время во всех учреждениях и помещениях. Я в этот момент был в командировке и о подробностях этой встречи узнал значительно позже.

               Однажды, после очередной встречи “за круглым столом”, во время которой разговор естественным образом переключился на обсуждение этих тревожных событий, разгоряченные ребята решили пойти к директору, чтобы попытаться по-дружески открыть ему глаза на происходящее и предупредить о возможных неприятных последствиях. Прихватив несколько бутылок, парни направились к Баранову. В этом достопамятном визите участвовали Женя Подойницын, Марат Терметчиков, Абдусамат Имаралиев, Володя Клаповский и примкнувшие к ним Нариман Ялымов и Леня Шабанов. Увидев хорошо оснащенную компанию, шеф широким жестом пригласил всех к столу и полез в подвал за консервированными помидорами, которые с несравненным искусством готовила его супруга Зинаида Васильевна.

               Вначале все шло хорошо, но когда парни перешли к вопросу, ради которого пришли, шеф возмутился и выпер всю компанию из дома, прокричав вслед, что они ни черта не понимают и поэтому пусть не суют нос не в свои дела. Оскорбленные в своих лучших побуждениях, ребята ушли, надолго сохранив в душе горький осадок утраченных иллюзий. По такому поводу в народе говорят - “Пошли по шерсть, а вернулись стрижеными”.
Так было положено начало расколу еще совсем недавно сплоченного коллектива.
               
               В мае мы вчетвером - Баранов, Мосинец, Байков и я - отправились в Киев. Мой доклад был готов, отрепетирован на семинаре лаборатории и одобрен шефом, но, несмотря на это, я чувствовал какую-то нестыковку между двумя его частями, в которых излагались результаты лабораторных исследований и их проверки на экспериментальном блоке в карьере. Я долго мучился, пока буквально накануне своего выступления не решился поменять их местами. Доклад сразу “заиграл” и мое выступление вызвало большой интерес на секции. Ученые единодушно отметили, что впервые узнали о возможности моделирования взрыва на эквивалентных материалах, расспрашивали о рецептуре смесей и методике изучения внутреннего строения моделей после взрыва. Я был польщен вниманием к моим исследованиям, но больше всего меня воодушевило решение секции о публикации их результатов в “Записках Ученого Совета”, которые издавались в Новосибирске. Для скромной персоны начинающего ученого это означало выход на всесоюзный уровень.

             Киевская сессия явилась триумфом и для нашего молодого института. На заключительном пленарном заседании по предложению Баранова и при поддержке академика М.А.Лаврентьева следующую встречу в будущем году единогласно решили провести в Киргизии.

Работа сессии завершилась коллективной прогулкой по Днепру на теплоходе “Добролюбов”. Как только теплоход отвалил от пристани, Баранов с Байковым не стали терять времени даром, зашли в ресторан и заняли возле окна большой стол. Их расчет оказался точным - когда высокие руководители совещания не спеша появились в ресторане, все места за другими столами были уже заняты и мой шеф широким жестом пригласил их к нашему. Так я оказался в одной компании с академиком М.А.Лаврентьевым, профессорами Ф.А.Баумом, Ф.И.Кучерявым, С.С.Григоряном и вездесущим молодым ученым М.Ф.Друкованым. Я не преминул воспользоваться своим неразлучным “Зорким” и постарался запечатлеть себя в этом солидном обществе.

            “Добролюбов” неторопливо   шел   по   Днепру,   за   окном одна за другой возникали и исчезали живописные картины украинской природы, а за нашим столом постепенно разогревалось
приятное сообщество людей, на противоположных полюсах которого были академик АН СССР и аспирант АН Кирг. ССР. Мы проявили истинно азиатское гостеприимство, завершившееся тем, что М.А.Лаврентьев вышел на палубу через окно, а Ф.А.Баум, при попытке выйти на берег по узкому трапу, оступился и упал в воду.
   
              Вообще это первое совещание, в котором я принимал активное участие, оставило в моей памяти глубокий след не только первым научным успехом, но в большей мере тем, что происходило в одном из красивейших городов страны, и в самое благодатное время - цвели каштаны, грубый асфальт взламывали нежные шампиньоны, всюду работали открытые кафе, бойко торговавшие сухим вином на розлив, и превосходными пирожками с бульоном. Европа!

            Азия тоже не подкачала. Наш милый “город-сад” благоухал цветущей акацией и встретил нас ярким, но еще вполне ласковым солнышком. Зато в институте не все было столь же благополучно и солнечно. Идиллия творческого единомыслия и коллективных усилий по организации нового научного центра оказалось недолговечной. Не прошло и двух лет с момента создания института, как мы, его первые сотрудники, стали свидетелями того, как изначально прекрасная объединяющая идея под влиянием эгоистических устремлений растаскивается по лабораториям и эксплуатируется их заведующими. На этой почве разразились два громких скандала, которые окончательно добили во мне остатки веры в людскую порядочность, еще теплившуюся после жестоких ударов, полученных на руднике и в Монголии.
               
               В адрес института пришло письмо из Армении, в котором заведующий лабораторией металлургии Яков Давидович Фридман обвинялся в том, что в своих трудах без разрешения и ссылок воспользовался разработками армянских ученых. Во время бурного семинара меня больше всего удивило олимпийское спокойствие ответчика, пытавшегося доказать, что это вовсе не плагиат, а обыкновенное совпадение идей, довольно часто встречающееся в науке. Авторы жалобы били его цитатами и целыми абзацами, совпадающими до последней запятой, а этот страшненький, косоглазый “ученый” упорно продолжал ссылаться на случайность. Мы были шокированы этой некрасивой историей, но считали, что среди горняков ничего подобного произойти не может. К великому огорчению, вскоре именно мои ближайшие друзья стали жертвами и участниками некрасивой истории, произошедшей на нашей, так сказать, домашней почве.

              Дело было так. Группа в составе Шабанова, Ялымова и Яковлева проводила на Кадамджайском сурьмяном руднике исследования по совершенствованию системы разработки с целью снижения потерь руды. Дополнительные потери в размере от 10 до 20% камерных запасов возникали из-за того, что кровля камер была сложена неустойчивыми сланцами, склонными к обрушению. Чтобы предотвратить вывалы сланцев, под ними вынуждены были оставлять рудную корку, которая и уходила в потери. После долгих и горячих споров ребята нашли остроумное решение проблемы - пробурить через корку длинные шпуры, под большим давлением закачать в сланцы цементный раствор и после создания этой искусственной кровли отбить взрывами рудную корку. Идея была великолепной, и после возвращения в институт авторы энергично взялись за ее реализацию и одновременно решили подать заявку на изобретение. Вот тут-то их и схватили за руку.

             Прослышав о том, что парни сочиняют заявку, заведующий лабораторией “Подземной разработки рудных месторождений” Виктор Александрович Шестаков, кстати, мой однокурсник из группы ГИ-48-3, страшно возмутился и учинил им разнос. Претензии были самыми банальными: они не имеют права ничего делать без ведома заведующего, под предложением руднику и заявкой на изобретение должна стоять его подпись, все разговоры о том, что они являются авторами идеи должны быть прекращены. Ребята пробовали возмутиться и назвать вещи своими именами, но арбитр в лице директора института не поддержал их, ибо понимал, сколь опасен такой прецедент для тех руководителей, имидж которых в науке держится только благодаря соавторству с их исполнителями.

             Вскоре мне самому тоже пришлось пережить подобное разочарование. В очередной приезд на карьер мой бывший коллега Аркен Закиров, без тени смущения, поведал мне, что вместе с начальником рудника Виктором Шупиковым и главным инженером Аркадием Михайловым они подали заявку на рационализаторское предложение, в основу которого была положена предложенная мною технология многорядного взрывания сложных блоков. Заявка прошла и ее “авторы” получили солидную премию. Моим друзьям и в голову не пришла мысль о том, что это, мягко говоря, не совсем этично. Такая бесцеремонность меня до глубины души возмутила, но я проглотил обиду потому, что в тот момент был больше озабочен получением от них акта о внедрении этого предложения, чем о торжестве справедливости.

               Одновременно с этим казусом произошел и второй. На этот раз в числе участников конфликтной ситуации оказались и мои непосредственные руководители Баранов и Мосинец. Все началось с того, что в американском журнале “The Explosives Engineer” я прочел статью о новом оригинальном методе взрывания, который его авторы Paine и Holms назвали “Presplitting”. Я сделал тщательный перевод статьи, в конце которой развил идею, указав, что метод “Предварительного щелеобразования” (так я перевел это название) может быть использован для раздельной отбойки маломощных рудных тел при их селективной выемке. Свой перевод вместе с красочными иллюстрациями из журнала я показал шефу, подчеркнув при этом большие перспективы новой технологии.

               К моему удивлению Баранов отнесся к этой идее довольно безразлично, но сказал, что раз перевод сделан, то он, как член редколлегии журнала “Народное хозяйство Киргизии”, протолкнет его в виде статьи. После этого я показал материалы Мосинцу, который проявил к ним повышенный интерес. Он ознакомился со статьей самым тщательным образом, затем, даже не поставив меня в известность, организовал группу из пяти человек, срочно выехал в Хайдаркан и провел там основательную проверку метода. Результаты этих экспериментов превзошли все ожидания, и с этого момента уважаемый Владимир Николаевич надолго оседлал нового конька, целиком подчинив идею своим интересам и отстранив от нее всех остальных. Я обиделся, ибо не без оснований считал, что в данном случае он поступил со мною не лучше, чем Шестаков со своими сотрудниками.

              Однако когда Мосинец перенес свои опыты на Буурдинский карьер, он тоже получил оплеуху от его руководства. Мои друзья немедленно оформили эту идею в качестве рацпредложения, “забыв” при этом включить в заявку ее инициатора. Вот вам несколько наглядных образцов моральных качеств советских людей, послуживших для меня предостережением в дальнейших взаимоотношениях даже с близкими друзьями. С тех пор строки из “Гамлета”, запомнившиеся еще со школы, - “Держи подальше мысль от языка, а необдуманную мысль - от действий” - стали моим жизненным кредо.
   
               К счастью, в жизни, особенно в молодые годы, кроме подобных огорчительных мелочей остается место и для множества приятных моментов. Мы - рядовая молодежь, были устремлены в будущее и на данном этапе наши взаимоотношения еще не были омрачены интересами деловой карьеры. Для многих из нас это придет гораздо позже, когда, став кандидатами наук, мы естественным образом захотим занять и соответствующую должность. Вот тогда мы поймем, что руководящих должностей в институте не так уж много и за них начнется конкурентная борьба со всеми вытекающими последствиями. Пока же мы были на равных и старались, как можно веселее проводить свое свободное время.
               
              Многие из нас до сих пор помнят, как мы тщательно готовились и как весело и с большой выдумкой проводили встречи Нового Года, в которых принимал участие весь коллектив института. Наш институт был инициатором этих вечеров, которые, после долгих колебаний и сомнений, профком академии разрешил устраивать в большом конференц-зале здания под куполом. Из зала выносили кресла, водружали роскошную елку и расставляли столики на четырех человек. Вдоль стен зала наш художник Володя Дедусенко вывешивал длинную картину, на которой в стиле карикатур из “Крокодила” были нарисованы эпизоды и сюжеты из жизни лабораторий и института.

             Все это готовилось в глубокой тайне, и было приятным, а иногда и не очень - сюрпризом для участников вечера. Обязательными элементами программы были выступления художественной самодеятельности в виде скетчей, песен, анекдотов и импровизаций на вольную тему. На одном из таких вечеров я впервые выступал со сцены вместе с Володей Клаповским. Под аккомпанемент аккордеона мы с большим воодушевлением исполнили песню “Перекресток” и шуточную геологическую “Специальность выбирал не по наследству...” и были вознаграждены дружными аплодисментами зала.

              Естественно, что после нескольких тостов стройный порядок нарушался: столики объединялись по лабораториям, каждый научный коллектив заводил свою песню, на освободившемся пространстве начинались танцы и пляски, становилось шумно, весело и наступала эра всеобщего равенства и братства. К чести коллектива, ни на одном из этих первых вечеров наши люди не переступили той грани, которая отделяет приличное общество от неуправляемой пьяной толпы. Это произойдет года через три, но уже не в конференц-зале академии, а в другом помещении, после чего мы, ветераны института, откажемся принимать участие в этих вечерах, превратившихся в рядовые пьяные оргии.

             Кроме застолий у нас были и другие, более серьезные, развлечения. По предложению аспиранта нашей лаборатории Марата Терметчикова мы организовали клуб “Рыболовов и охотников”, на учредительном собрании которого председателем избрали его, а в заместители - меня. Начали мы с того, что в свободное время с большим энтузиазмом приступили к строительству плоскодонной лодки. Чертежей мы не нашли и поэтому я был вынужден взять на себя ее проектирование. Видимо я переоценил свои способности. После того как мы испытали мою конструкцию на одном из озер Казахстана и убедились в ее абсолютной неустойчивости, мы спрятали ее за сарай во дворе института, где она еще долго стояла в качестве немого свидетеля моей некомпетентности в вопросах судостроения.

              Но и без нее клуб функционировал весьма успешно. Мы были прекрасно экипированы для рыбалок: у нас были палатки, раскладушки, спальные мешки, все необходимые принадлежности для лова и приготовления ухи, а за счет членских взносов мы даже приобрели большой бредень. Мы заранее разрабатывали маршруты поездок, уезжали в пятницу после обеда и возвращались к вечеру в воскресенье. Не всегда наши жены выражали восторг при виде скромной добычи, но для полевой ухи рыбы всегда хватало. Мы освоили озера Иссык-Куль и Балхаш, реки Суусамыр, Чичкан, Чу и множество более мелких речушек в Киргизии и соседнем Казахстане. Ловили сазанов и щук, маринок и судаков, язей и красноперок, карасей и чебака. Но главным было, конечно же, не количество пойманной рыбы и съеденной ухи, а то, что мы посетили множество красивых и диких мест, ночевали в спальных мешках под высокими южными звездами, под тихий плеск волн вели беседы у затухающего костра, любовались неповторимыми и непередаваемыми словами, картинами и красками закатов и рассветов, какие бывают только в степи или на озерах.
               
             Я уже упоминал о том, что из памятной командировки 1960 года помимо прочего мы привезли информацию о работах по радиоволновому подрыву зарядов на подземных работах. Идея сильно заинтриговала Баранова и Мосинца и они, не откладывая дело в долгий ящик, решили перенести ее на открытые горные работы. Тему немедленно засекретили даже от нас, а так как проведение подобных исследований связано с передачей энергии на значительные расстояния без проводов, то понадобилось привлечь соответствующих специалистов и технические средства.

             К работе подключилась группа парней из какого-то московского почтового ящика. Расчеты с ними производились за счет, так называемого, “нештатного фонда” института. Большое количество “живых денег” ушло как в прорву, не дав ощутимых результатов. Тема оказалась на грани провала, и нашим шефам потребовалось приложить массу усилий, чтобы избежать скандала. Надо отдать им должное - они с блеском вышли из щекотливого положения. Срочно была создана специализированная лаборатория “Радиоэлектроники”, а на роль ее заведующего переманили даже главного инженера республиканского телевизионного центра  Макара Натановича Лейцина.

              Первая половина задачи была решена, оставалось обеспечить лабораторию необходимой аппаратурой и, в первую очередь, мощными генераторами высокочастотных колебаний и антеннами для их излучения. Наши деятели с письмом президента Академии наук Киргизской ССР поехали в Министерство обороны СССР с просьбой о выделении комплектной радиолокационной станции. Удивительно, но разрешение было без проволочек получено, и вскоре из Алма-Аты в сторону Фрунзе с грохотом поползла колонна в составе гусеничного тягача с громоздким прицепом с антеннами и нескольких трехосных машин. Все это было передано армией науке совершенно бескорыстно и значительно пополнило автомобильный парк нашей лаборатории. Кто-то из наших остряков назвал эти тяжелые фургоны в честь бывшего президента США “Трумэнами” и с тех пор до их полной амортизации они служили нам верой и правдой во всех наших экспедициях, не исключая и связанных с рыбной ловлей.

             Что касается самой темы, то она, увы, не состоялась. Ценой больших материальных затрат удалось однажды взорвать электродетонатор, расположенный всего в восьми метрах от антенны. Для того, чтобы осуществить подрыв детонаторов за пределами опасной зоны, понадобились бы генератор и антенна, по крайней мере, на два порядка больше имеющихся. Это уже выходило за разумные пределы. Тема была без лишнего шума свернута и поскорее забыта и лишь один из лаборантов Юра Горшенин, непосредственно работавший с генератором и антенной, сетовал на то, что успел-таки получить ощутимый результат в виде жесткого облучения.

              Известно, что аспиранты - основная движущая сила советской науки. Это не просто громкая фраза, а реальная действительность. Если молодой начинающий ученый достаточно ответственно относится к науке и горит желанием занять в ней достойное место, он, как правило, не жалеет сил и времени для достижения впечатляющего результата. По крайней мере я именно так отнесся к тем трем годам, в течение которых удовлетворял свою любознательность за государственный счет.

              Однако в эпоху развитого социализма у аспирантов, как, впрочем, и у всех ученых, которых наши партийные деятели считали обыкновенными дармоедами и захребетниками, перед обществом была еще одна обязанность - активно участвовать в оказании помощи коллективному сельскому хозяйству в период осенней уборки урожая. Сразу же после зачисления в аспирантуру меня в числе прочей научной мелюзги загнали на уборку сахарной свеклы в совхоз. За многие годы работы в науке мы все, от лаборантов до заведующих лабораториями, ежегодно не менее месяца проводили на колхозно-совхозных полях, осваивая “смежные профессии”. Кроме свеклы мы убирали картофель и редьку; косили, копнили и скирдовали сено; собирали помидоры и фрукты; весной подвязывали, а осенью отвязывали виноград. Единственное в чем мне не пришлось участвовать, так это в сборе хлопка - хвала Аллаху на Севере республики его не выращивают.

             Обладая к тому времени способностями к научному анализу и обобщению, я даже из этого принудительного труда извлек массу интересных наблюдений и далеко идущих выводов. Я был поражен вопиющей неэффективностью сельского хозяйства и тщетностью попыток нашего партийного руководства спасти положение за счет привлечения горожан, которые работали на полях спустя рукава, а порой на грани откровенного саботажа. Ничто уже не могло спасти систему от разложения, но, тем не менее, с упорством, достойным лучшего применения, людей гнали на поля снова и снова. И чем больше посылали людей из города, тем больше колхозников убегало в города и на производство. К сожалению, никому из аспирантов не поручили исследовать экономическую и политическую сторону этой грандиозной авантюры. Уверен, при непредвзятом подходе получилась бы очень интересная научная работа.
               
             В октябре я пошел в магазин N 69, через который осуществлялась продажа легковых автомобилей, и записался сразу в две очереди: под № 559 я стал в очередь на “Москвича”, а под № 213 записал Надю на “Волгу”. “Волга” ГАЗ-21 стоила 4500 рублей, “Москвич - 403” - около 2500. На книжке у нас оставалось 3000, но прикинув, что в том и другом случае очередь подойдет не раньше чем через пять лет, я решил, что выбор варианта следует отложить на будущее. Это “будущее” наступило довольно скоро - цена на “Волгу” подскочила сразу до 8000 рублей, и я потерял к ней интерес.

             Однако на “Москвича” продолжал ежемесячно отмечаться и терпеливо ждать приближения дня, когда стану счастливым обладателем собственной машины. Как это смешно вспоминать сейчас, когда в городе открыто множество автосалонов, в которых за полчаса можно приобрести любую машину от “Запорожца” до “Мерседеса”, тем более,  если учесть, что два таких салона принадлежали моему сыну, что он сам за четыре года сменил шесть машин, а фирма, в которой моя дочь работает вице-президентом, имеет в собственности пять легковых автомобилей! С тяжким вздохом вспоминая прожитые годы, остается лишь радоваться за наших детей!

              Несмотря на нашу полную непричастность к мировой политике, в октябре мы все были серьезно озабочены конфликтом, который с тех пор известен как “Карибский кризис”. США объявили блокаду Кубы; Хрущев отправил туда корабли с баллистическими ракетами; мир оказался на грани термоядерной войны. Человечество замерло в ожидании мировой катастрофы. Только недавно стало доподлинно известно, насколько реальной была угроза чудовищного катаклизма, способного превратить земной шар в безжизненную пустыню. К счастью, через несколько дней конфликт удалось разрешить, в основном, благодаря выдержке и благоразумию президента США Джона Кеннеди. Все вздохнули с облегчением - никто не хотел умирать не известно во имя чего.

              Конечно, угроза мировой катастрофы это ужасно, но едва ли не больше меня беспокоили мои собственные дела, которые именно в этот момент складывались не совсем благополучно. Кончался срок аспирантуры, для  завершения диссертации мне необходимо был еще несколько месяцев,  и я был озабочен своим дальнейшим трудоустройством. Как на грех, Баранов уехал в длительную командировку, а его заместитель Мухин не решался подписать приказ о моем переводе в штат института на должность младшего научного сотрудника. Без этого я не мог получить последнюю “отпускную” стипендию и моя семья, жившая “с копейки”, оказалась на мели.

               Впервые за эти годы мы вынуждены были жить в долг. Я нервничал и с нетерпением ждал шефа. Наконец он явился, выбранил Мухина за “перестраховку”, подписал приказ и с 1 ноября 1962 года я стал “мэнээсом”. После почти пятилетнего перерыва я вновь был обязан приходить на работу и уходить с нее по часам. Я успел отвыкнуть от жесткого и порой бессмысленного режима. Подчас делать в лаборатории абсолютно нечего, но ты обязан отбывать положенный срок - это ли не нелепость! Мне прежде приходилось работать и по 10-12 часов, когда было живое и интересное дело, но зато когда его не было, я мог воспользоваться относительной свободой, приходить, когда вздумается, или не приходить вовсе. Теперь этому пришел конец - Николаич (так мы звали Мосинца) любил порядок.