Акимыч

Акимыч
Из воспоминаний журналиста * Газете «Богородские вести» - 95 лет
Сорок лет назад, в сентябре 1974 года, будучи студентом второго курса факультета редактирования печатных изданий Московского полиграфического института, я пошёл устраиваться на работу в Ногинскую районную газету «Знамя коммунизма» (ныне она называется «Богородские вести»). Учёба на заочном отделении предполагала, что студенты этого факультета должны работать по избранной специальности – корректором, младшим редактором в издательстве или корреспондентом в какой-либо газете. Редактора газеты Виктора Пителина на месте не оказалось. Меня направили к его заместителю – Евгению Андрианову. Тот вычитывал вместе с корректорами вёрстку очередного номера в старой типографии, которая тогда располагалась на улице Рогожской. Узнав о цели моего визита,  Евгений Алексеевич устало произнёс:
- У нас вакансий в штате нет. Вот если умрёт кто…Ты писать-то умеешь?
Где-нибудь публиковался?
Я признался, что нигде не публиковался, но до армии посещал литературное
объединение «Огонёк» при газете «Знамя коммунизма».
- Так ты поэт? – удивился Андрианов. - Нет? А кто? Прозаик? Нет, нам писатели не нужны.
Газете новости нужны, фактура, цифры, фамилии. А ежели ты - художник, будешь картинки рисовать, а нам плакаты нужны. И мы еще будем осуждать, что буквы криво нарисованы…
      Заметив моё недоумение, Евгений Алексеевич для начала предложил мне поработать в газете внештатным корреспондентом.
- У нас гонорарный фонд для внештатного актива имеется. А там видно будет.
Может, и впрямь кто-то из нас умрёт скоро. Жизнь – штука хрупкая…
        Местных писателей и поэтов, как я позже заметил, газетчики не жаловали.
Они над ними без злобы подсмеивались и, кажется, не вполне понимали. Газете злободневная информация нужна, репортажи с места событий, а писатели рассусоливать горазды: птички у них чирикают, листья осиновые дрожат, туман речной над лугами стелется – кому это, дескать, нужно?
- Ты знаешь, что краткость – сестра таланта? - наставлял меня Евгений Андрианов. – У
Чехова учись, - советовал он.
- Так Чехов от рассказов к повестям перешел и пьесам, - не соглашался я. – Вас послушать,
то и историю про Анну Каренину на трёх страницах изложить можно.
- На двух можно! – уверенно заявил Андрианов, передвигавшийся по редакции с
тросточкой. Он как корреспондент дивизионной газеты «На боевом посту» участвовал в войне с Японией в августе-сентябре 1945 года, но о событиях тех лет почему-то не любил вспоминать. – Увлеклась, стерва, смазливым офицером. А у неё – муж, ребёнок. А она  пренебрегла священными узами брака ради удовлетворения блудливой похоти. В угар ушла, в смачный секс. А когда Вронскому надоела, и он её бросил, она под паровоз сдуру кинулась. Она о ребёнке подумала? О муже? О машинисте она подумала, когда под паровоз кидалась? У него же неприятности после её дурного поступка могут быть! Нет, она о себе только думала, о своих оскорблённых чувствах! Эгоистка, неверная жена и нехорошая мать! И Толстой её прикончил! Чтобы на ее примере другим показать к чему супружеская неверность и необузданная страсть приводят!
        Заметив моё недоумение, Евгений Алексеевич смягчил тон, признался, что отвлёкся на «пустую тему». И спросил у меня:
- А ты мог бы очеркишко к Дню танкиста для нас написать? Зайди в военкомат. Возьми
там фамилию какого-нибудь ветерана войны, бывшего танкиста. Сделай о нем зарисовку. Сможешь?
      Я пожал плечами и неуверенно ответил:
- Попробую. 
- Пробовать не надо, - назидательно молвил Андрианов. – Пробовать женщин можно. И то
не всех. Ты сделай приличную зарисовку. Договорились?
     В военкомат я заходить не стал, ибо знал кандидата для своего будущего очерка. Ветеран и инвалид Великой Отечественной войны Геннадий Акимович Балахнов жил в посёлке завода железобетонных изделий и работал оператором газовой котельной УПП ВОС. Я дозвонился до него, и он назначил мне встречу в котельной.
            Мой первый очерк под претенциозным названием «На ком стоит земля русская» в сентябре 1974 года был напечатан двумя подвалами на развороте газеты «Знамя коммунизма». Евгений Андрианов в нём почти ничего не правил. Замредактора лишь вырезал одну из сцен, в которой Балахнов бахвалился тем, как, пребывая в плену, он плюнул в лицо немецкому генералу.
- Это малоправдоподобная сцена, - объяснил мне Андрианов правку-сокращение. – Учти,
ветераны порой любят прихвастнуть, приукрасить свои подвиги. А где правда, где кривда – как  проверишь?
       Позже я убедился в правоте Евгения Алексеевича. Очерк у меня получился, пожалуй, слишком высокопарным. По словам Геннадия Акимовича, он был ранен при штурме Кенигсберга. Танк, в котором он был командиром экипажа, загорелся. Командир дал команду покинуть машину. Но того, кто стал выбираться из верхнего люка, сразили немецкие пули. Балахнов дал команду поджечь дымовую шашку, и сам выбрался из другого люка. Но когда отползал от машины, его ранили в ноги. Он добрался ползком до ближайшей деревни. Местные жители его подобрали и сдали немцам. Так Акимыч оказался в плену. У него началась гангрена. Врач из наших же военнопленных ампутировал ему до колена обе ноги. Балахнов, с его слов, мужественно перенёс операцию, которая делалась без наркоза.  Освободили заключённых из плена англичане. Балахнов рассказывал, как они вкусными галетами пленных угощали.
       Родителям Геннадия пришло извещение, что их сын пал смертью храбрых в боях под Кенигсбергом. А он после освобождения из плена и лечения в госпитале прибыл домой и предстал перед родителями – живой, но на культях…
        Вот, собственно, о чём и был очерк, заканчивающийся тем, что Геннадий Акимович, несмотря на инвалидность, продолжает трудиться оператором газовой котельной в Ногинской «Теплосети» и является ударником коммунистического труда.
    Однако вскоре я убедился в том, что Геннадий Акимович рассказал мне не всю правду, а лишь ту, которая играла на его героический имидж. Я пришёл в котельную, чтобы передать Балахнову газеты с очерком и вернуть ему поблекшее от времени фото. Тот растрогался и выставил на стол бутылку водки. Он  утверждал, что должен отблагодарить корреспондента за хорошую публикацию.
       Когда мы оба закосели, Геннадий Акимович проникся ко мне отеческими чувствами и подробнее рассказал историю о перипетиях своей фронтовой судьбы. В 1943 году восемнадцатилетний Балахнов стал курсантом танкового училища. На фронт он не рвался. Ему удалось войти в доверие к командиру училища. И когда группа курсантов, получив лейтенантские звания, отправилась в действующие войска, Балахнов остался в училище интендантом при кухне. И второй выпуск отправился на фронт без него. Только при третьем выпуске командир училища, сказал ему: «Хватит при кухне торчать. Пора и на передовую…»
       В штурме Кенигсберга Балахнов участвовал, но числился он тогда в штрафном батальоне. Штрафников обычно бросали в прорыв на самых опасных участках фронта. И отступать им было нельзя, так как сзади стояли загранотряды из НКВДэшных войск.
       Опьяневший Акимыч поведал мне и о том, как он попал в штрафбат. На участке фронта, где стояла их часть, сдались в плен десятка полтора немцев. Командир части распорядился отправить пленных в штаб, который располагался где-то в 10-12 километрах от передовой. Сопровождать пленных было поручено лейтенанту Балахнову. Ему выделили конвой из двух рядовых и сержанта. Опытный сержант хорошо ориентировался на местности. На пути к штабу он знал польскую деревеньку, в которой можно было хорошо кутнуть и развлечься с тамошними барышнями. Сержант предложил Балахнову:  давай, мол, шлёпнем этих фрицев при попытке к бегству, а сами – айда в деревню. Оттянемся малость. Жизнь-то одна, ведь завтра и погибнуть можно. Он гарантировал молодому лейтенанту пылкую полячку… 
       Балахнова соблазнило это предложение. Акимыч рассказал мне о том, как они остановили у лесочка военнопленных. Немцы поняли, что их хотят расстрелять. Кто-то их них на ломаном русском просил: «Рус, не стреляй…Нихт шиссен…» Балахнов отвернулся, а команду на себя взял опытный сержант. Всех пленных расстреляли.
     В польской деревеньке конвоиры загудели аж на два дня. И неопытный Геннадий имел там польку, которая, с его слов, так громко стонала, что он ее испуганно спрашивал: «Что с тобой? Тебе больно, да?»   
     Когда командованию стало известно, что пленные в штаб не доставлены, а ложь, что они были убиты при попытке к бегству, не проскочила, оттянувшиеся солдаты, разжалованные сержант и лейтенант Балахнов загремели в штрафбат. 
       В остальном же рассказ Балахнова, лёгший в основу  очерка, был более или менее правдив. Геннадий Акимович признался, что действительно приврал, когда говорил мне, что в плену плюнул в лицо немецкому генералу:
- Он меня тогда бы пристрелил на месте, – сказал Балахнов, – или приказал стравить
лагерным овчаркам.
- А зачем приврали? – спросил я.
- Для красного словца, – без заминки ответил Балахнов. – Ради форса…
      Захмелев, Акимыч стал рассказывать мне о своих многочисленных женщинах. Первую жену в припадке гнева он якобы убил ударом молотка по голове, и суда ему удалось избежать. Медицинские эксперты сочли, что убийство он совершил в состоянии аффекта.
- Я и сейчас могу, кого хочешь убить, и мне нечего не будет, - хвастался запьяневший
Акимыч. – У меня справка есть о психической невменяемости.
      Я уже не знал насколько можно ему верить. Я понял, что он действительно любит прихвастнуть. Как ветеран Великой Отечественной войны, Балахнов  имел в личном пользовании бесплатный «Запорожец». Он лихо на нём разъезжал, положив у заднего стекла красивую ментовскую фуражку – так, чтобы её было видно. Ходил Балахнов, как медвежонок, вразвалочку. Иногда милицейский наряд принимал его за пьяного и доставлял в отделение милиции или в медвытрезвитель. Там Акимыч картинно задирал брюки и демонстрировал блюстителям порядка свои протезы. Его отпускали домой или даже доставляли на посёлок ЖБИ на милицейском газике.
       Если бы Балахнов сразу всю суть о себе рассказал, и я бы очерк о нём более детальный и правдивый выдал, был бы мой опус опубликован двумя подвалами на развороте районной газеты? Едва ли. Его тогда редактор газеты Виктор Пителин, замредактора Евгений Андрианов или ответственный секретарь Юрий Блёскин искромсали бы. И, пожалуй, они могли указать мне на профнепригодность. Суровая и неприглядная правда, по их мнению, читателям газеты была не только не нужна, но и даже противопоказана, ибо на ней патриотическое воспитание молодёжи не построишь.
     В 1976 году, когда я уже работал в штате газеты «Знамя коммунизма» корреспондентом отдела промышленности и строительства, Геннадий Балахнов обратился ко мне за помощью. В сентябре возле двухэтажного дома, где жил Акимыч, раскопали траншею для замены старых труб отопления. Но заменить трубы ремонтники не спешили. Через траншею возле восьмиквартирного дома положили доски, по которым жильцы переходили, чтобы попасть в свой подъезд. Люди с нормальными ногами, наверное, как-то приспособились к временным трудностям, связанным с передвижением по качающимся доскам, а вот Геннадий Акимович на своих протезах испытывал при этом затруднения.
    Я побывал на месте и написал критическую статью о ремонтниках, которые не спешили  с заменой отопительных труб, доставляя жильцам дома определённые трудности. Тем более, что по ночам уже случались заморозки и накануне приближающегося отопительного сезона ремонтникам следовало поторопиться. Статья вызвала некий резонанс в ГК КПСС. К дому, в котором проживал Акимыч, послали проверить изложенные факты народных контролёров, которые в те времена активно действовали в Ногинском районе. Факты подтвердились. И буквально через пару дней после моей публикации новые трубы были найдены, старые заменены и траншея возле подъезда была аккуратно засыпана.
Геннадий Акимович прозвонился в редакцию, поблагодарил меня за публикацию. Оказывается, он не поленился пройтись по соседним квартирам и собрал с жильцов по рублю для благодарности корреспонденту. Он уже купил литр водки (водка тогда стоила 3 рубля 62 копейки) и ждал меня в гости.
- Акимыч, ты офонарел что ли? – возмутился я. – Какая благодарность? Это же моя работа! Ты меня под монастырь подведёшь. – Я на Балахнова обиделся и в гости к нему не поехал. Он на меня тоже обиделся.
На снимке: член Союза журналистов России Виталий Попов в сентябре отметил сорок лет со дня начала своей журналистской работы. 
Фото Галины КОНЕВОЙ
2014