Наваждение

- Ну что ж. Вот и прошло оно - наваждение. Прошло так же внезапно, как возникло… Можно, я поговорю об этом с тобой, мама?
      Женщина не заметила, что произнесла эти слова вслух. Видимо, они давно просились с языка, но  адресовать их  было некому. И только здесь, на кладбище, последнем человеческом прибежище, где уже давно покоятся ее родители, где никто уже никуда не спешит, она надеялась найти понимание и помощь. В трудные минуты жизни она всегда приходила к родителям.
- Я понимаю, кладбище – не лучшее место для исповеди, правильнее было бы идти в церковь, тем более что я наконец-то покрестилась, - продолжала она тихо.  -  Да и отец, боюсь, будет недоволен тем, что невольно услышит... Это наше, женское... Но  я знаю, папа, ты деликатно промолчишь... Здесь, в этом мире, мне поговорить откровенно не с кем, здесь меня все осудят. Непременно осудят, потому что вся моя предыдущая жизнь была праведной, вернее, очень правильной с точки зрения общественной морали. Единственно правильной, удобной для всех. Но меня никто никогда не спрашивал: счастлива ли я? Училась, делала карьеру, рожала и воспитывала детей, тянула на себе семейный воз…  А когда не выдерживала жизненного накала и плакала, порой навзрыд, закрывшись в ванной комнате, чтобы никто не видел, - муж насмешливо приносил мне свежее полотенце: время, мол, пришло женщине поплакать.
Когда уже ни о чем не мечталось, ничего не хотелось, казалось, что жизнь прошла - вдруг случилось  Наваждение. По-другому не назвать.  Как огромная волна цунами, оно накрыло с головой, проникло во все поры, задержало вдох-выдох, почти остановило сердце… Пожалуй, я могу дать ему имя. Ты знаешь его, мама, вспомнишь - это Иван, Злотников, тот геолог, который летел со мной на смешном маленьком кукурузнике из  командировки в дальний  поселок. Он был весь такой неуклюжий, несовременный, хотя и в модной одежде, с иголочки - не умел ее носить. Проводил меня до дому, а потом донимал телефонными звонками по межгороду полночь-заполночь, приезжал из своей экспедиции с подарками, а я убегала к подружке на пятый этаж, завидев его. Ты пила с ним чай, тебе он нравился. «Зовет, так выходи замуж, будешь за ним как за каменной стеной, - говорила ты, - и фамилия подходящая, денежная». Но я не захотела.
И вот почти сорок лет спустя он появился. Нашел меня по Интернету. Сейчас так принято – заводить свою страничку во всемирной паутине, выкладывать фотографии, рассказывать о себе, своей жизни практически всему миру. Люди стали до того одинокими, что готовы открыться любому незнакомцу, лишь бы он захотел тебя выслушать. Ну, и я немножко попробовала… Он узнал меня. К одной из фотографий добавил свой комментарий: «Потрясающая женщина». Поставил высший балл. Не знаю, что его так потрясло, но он специально ради встречи со мной приехал в наш город. Вычислил, где можно меня найти как бы случайно. Нас познакомили заново на научной конференции в Академии наук, где я присутствовала в качестве приглашенного журналиста, а он выступал с докладом. Я не узнала нескладного геолога в столичном профессоре, докторе наук, свободно владеющем аудиторией, заворожившем слушателей ходом своей мысли, внесшем изрядную долю юмора в скучноватый общий тон обсуждения  научной проблемы.
        В первые дни после встречи я еще как-то держалась, боясь поверить в знакомые   приметы нарастающего чувства, не зная, радоваться или печалиться им, не рискуя дать имя явлению (как корабль назовешь, так он и поплывет…) Когда жизнь за плечами, многое уже можешь предсказать наперед. Понимая, что нельзя играть великим чувством под названием  Любовь,  я противилась тому, что в конце концов все-таки случилось.  Не верила, что между нами вообще может что-то быть, слишком большой величиной казался мне этот свалившийся откуда-то из Центра Вселенной влюбленный мужчина. Он признался сразу и решительно: «Обожаю!» «Наваждение» – это его слово, его первоначальное состояние. Рассказывал, как переживал его в одиночку, изучая, испытывая себя, удивляясь себе – новому, другому, и лишь через достаточно продолжительное время понял, что Наваждение его не отпускает.

 - Как можно добровольно отказываться от того, что дает судьба, может быть, в последний раз в жизни? Мы все время думали о других, не кажется ли Вам, что пора вспомнить о себе? - спрашивал он, начав «наступление» на меня. – Счастливы ли Вы в личной жизни, скажите честно?
   Я отвечала въевшейся в сознание строчкой из песни:
 - Раньше думай о Родине, а потом о себе!
   Нас так воспитывали, и мы наступали на горло личной жизни. Думать о себе было неприлично.

    Но Наваждение настигло и меня. Когда  кто-то постучал в незапертую дверь его гостиничного номера, где мы случайно оказались  наедине,  мы, два взрослых человека, мужчина и женщина, между которыми еще ничего не произошло, испугались -  нас застали вместе... Я отступила  на шаг, туда, где не видно, а он  отозвался  на стук. Вышел, поговорил, а потом запер изнутри дверь на ключ.
 - Какие мы с тобой все-таки советские, всего боимся, - перешел  на «ты».
   И  я - как в омут с головой: если да, то да, ничего наполовину... Это его поговорка. Оказалось, это наш общий жизненный принцип.

Мы не могли не предвидеть последствий завязавшихся отношений: ведь если ничего наполовину, если все серьезно, не как в молодежном анекдоте, где «постель – не повод для знакомства», - то на чашу весов должны быть поставлены наши семьи. Что у меня, что у него нынешний брак был первый и единственный. Уже и юбилеи отметили. Но Наваждение было настолько сильным, настолько все другое отдалялось, когда мы были вместе, что эта тема практически не всплывала в наших разговорах. Мы решили ее каждый для себя, как говорится, по умолчанию, понимая, что будь мы по-настоящему счастливы в наших семьях, мы не были бы сейчас вместе.
В начале нашего нового знакомства мы много говорили о литературе. Я перечитала почти всего Грина, а особенно «Бегущую по волнам», отыскивая всего одно слово – «Несбывшееся». «Рано или поздно, под старость или в расцвете лет,  Несбывшееся зовет нас, и мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов», - цитировал он по памяти Александра Грина. Это слово не сходило у него с языка, он примерял к нам образ, мечту о том, чтобы наконец «схватить и удержать его слабо мелькающие черты». «Не нужно ли нам теперь только протянуть руку, - по-гриновски спрашивал он. – Не начинает ли сбываться Несбывшееся?»
- Да ты романтик, - отвечала я. - Но ты же будешь ждать, когда оно само к тебе придет, именно в руки прилетит. Ты не сделаешь ни шагу навстречу. У тебя и так все в жизни есть.
- Кроме любви, - поправлял он.- Я хочу любить и быть любимым. Ты мне нужна.
- Где ты был раньше, когда мы оба были молодые и красивые? –спрашивала я.
Он кипятился:
- Я был рядом, это ты не увидела меня. А сейчас не нужна мне молодая и красивая, мне же заговорить с ней будет не о чем. Вот скажи, что такое МТС? Правильно – машинно-тракторная станция. А нынешняя молодая ответит, что это один из операторов мобильной связи!
Когда мы наконец все для себя решили, мы прошли придуманные нами же специально серьезные взрослые испытания на совместимость. Он же «Весы» по гороскопу, да еще ученый – надо было все обдумать со всех сторон. Мы устроили общую командировку и  целую неделю не расставались ни на минуту! Мы  составили потрясающий план, настоящий генеральный план нашего соединения  в новой, общей жизни… Но не успели начать, не сделали даже первого шага к его осуществлению, как пришла Реальность. Проще говоря,  мы разъехались по домам и словно спустились с небес на землю.
...Иван остановился как-то вдруг. Будто бы бежал-бежал, да и споткнулся обо что-то, опустил голову посмотреть, обо что споткнулся - и увидел внизу пропасть. Стоп! А я мысленно летела дальше, не оглядываясь, пока  реально не обнаружила, что его мобильник перестал звать меня к себе в назначенное время. Тишина кругом. С той самой встречи в Академии наук он же, хоть и виртуально, не отпускал меня от себя  на сколько-нибудь продолжительное время. Он эсмээсил мне, не считаясь с затратами, я отвечала сразу, и мобильник стал нашим новым  органом чувств. Мы просто подсели на мобильники и носили их с собой даже в душ. И вдруг я обнаруживаю, что любимый уже не ставит в конце смс заветные буквы  «о л ц» (очень люблю, целую), а последнее электронное послание закончил коротко: «прости». И замолчал.
Навсегда?
Я стала сама эсмээсить, отчаянно стучаться в возникшую тишину!!! - а та молчит. Тишине, конечно, полагается молчать. Но мобильник утверждает: «Сообщение доставлено». Ответа нет. Что-то случилось? Первая мысль, которая могла только придти в мою воспаленную голову: умер. Серьезно… Я даже начала писать стихи
Посылаю вести о себе,
как на паперти протягиваю руку.
О, внемлите вы моей мольбе!
Дайте силы пережить разлуку!

А может быть, все просто? Любовь закончилась? Я начала злиться: вся его любовь прошла за три месяца. Чего было ругать француза, автора нашумевшего романа «Любовь живет три года»! Даже не хотел читать. Наверное, язвила я сама себе, предвидел, что сам уложится в три месяца. У героев французского бестселлера все как раз устроилось прекрасно. В ответ на мое шутливое замечание о том, что куда-то пропали его ласковые слова, Иван совершенно серьезно, даже наукообразно заметил: ласковые слова рождаются сами собой, а не придумываются. И что в последнее время они почему-то не выговариваются…  Вот тогда он и написал «прости».
Прости и прощай?
Прощай…
Прости…
Но я же сама  говорила ему:
- Мы разные планеты. Мы находимся на разных орбитах и никогда не будем вместе.
Он не соглашался:
- Нет, мы две половинки, мы нашлись и не должны потерять друг друга. Посмотри, как одинаково смотрим мы на вещи и события! Мы читаем и любим одни и те же книги, поем одни и те же песни! Я многое успел в этой жизни, но пропустил, наверное, самое главное – Любовь…
Он же повторял как заклинание:
- Ты нужна мне!
И я отвечала:
- Эти три слова для меня значат больше, чем «я тебя люблю»…Потому что я тебя люблю.
      …Над кладбищем закричали чайки. Они здесь местные, давно уже поменяли водную гладь на это сытое место, где на могильных плитах всегда можно найти рассыпанные крошки хлеба, крупу, даже сладости. Живые не забывают своих умерших. Может, и те, кто уже не с нами, продолжают нас опекать?
     Женщина у могилки наклонилась к цветнику,  вырвала из земли засохший цветок, из маленькой лейки полила те живые растения,  что еще сохраняли свои бутоны. Вгляделась в фотографии на надгробье и  продолжила свой монолог.
-   Мама! Прошло уже десять лет, как тебя не стало. Перед своим уходом ты нет-нет, да и вспоминала одного парня. Нет, не папу, хотя папы уже не было с нами. Ты называла его каким-то финским именем. Вилхо, что ли? Мне казалось, что в бреду, ты часто бредила. Но пару раз ты совершенно членораздельно произнесла, что жалеешь о финском солдате, который был определен к вам на постой в войну и очень звал тебя с собой в Финляндию, когда уходила их часть. Ты сказала, что любила его. Сказала только на смертном одре. А всю жизнь молчала…
        Ты так и не была счастлива?
        А я хочу быть счастливой! Я хочу сделать счастливым его, моего единственного, кого нашла наконец на закате жизни…Каждый человек имеет право на счастье! Вопреки всему! Помоги мне, мама! Помоги! Я уже не смогу жить как прежде... Помолись за нас, ты там ближе к Богу...

        Одна птица, смелее других, спикировала на могилу, как бы прогоняя  восвояси беззвучно плакавшую  женщину. Та подняла голову, отмахнулась  от помехи и повернулась на звук мотора: на ближайшей кладбищенской дорожке ее уже ждала машина. Нетерпеливо курил за рулем муж, с беспокойством поглядывая  в ее сторону. Что-то надолго сегодня жена  задержалась у родителей, что-то с ней не то...
       
 Надежда Акимова