Паутина

                I               

          В тот самый час, когда заря расползалась вдоль горизонта, облизывала крыши и отражалась в окнах; в те самые минуты, когда относительно здоровые граждане имитировали зарядку, а относительно больные пили микстуры, Авдий Гробов спал и пускал на подушку вязкие ручейки. Быть может, он спал бы вечно, но сосед сверху что-то ронял, громыхал и жутко скрипел половицами. Гробов вздрагивал, открывал глаза и минут десять соображал: кто он и где находится. Авдий возвращал сознание на законное место, чесался и ужом сворачивался под одеялом. Так и не заснув, он с неохотой покидал теплую кровать, долго шарахался по квартире в поиске носков, штанов, рубашки; с причмокиванием высасывал два сырых яйца и вытирал губы рукавом.
          Гробов был костляв, сутул и весьма неопрятен. Стриженый череп смахивал на выжженную степь, небритый подбородок — на замшелую кочку. В полинявших, как февральское небо, глазах сожительствовали вакуум и равнодушие. Особенно выделялись уши. Большие, с торчащими из них волосками и отвисшими, мясистыми мочками, они окончательно портили физиономию. С такой внешностью лучше всего быть палачом — спрятал под колпак голову, и никто не видит твоих изъянов. Махнул топором и показал, кто в доме хозяин!
          Одевался Гробов соответственно. Твидовый пиджак с оттопыренными карманами и брюки без стрелок служили повседневной униформой. В зависимости от сезона, поверх пиджака натягивался презерватив плаща или шуба-гульфик из свалявшегося, потерявшего лоск искусственного меха.
          Всем известно, если у гражданина в руках что-то есть, то он это непременно пустит в дело. Если это мел или уголь, то он напишет или нарисует на стене какую-нибудь гадость; если палка, то ударит соседа по голове; если бомба, то бросит ее под паровоз или в чье-нибудь окошко — люди не могут сидеть без дела, так распорядилась природа. Авдию подвернулся нож, но не обычный, а секционный. Впрочем, давайте по порядку.
           Как-то Авдий помог соседке вытащить из петли труп ее муженька. В морге их встретил судмедэксперт в клеенчатом фартуке. Он по достоинству оценил хладнокровие Гробова, который не побрезговал обгаженными штанами самоубийцы, не испугался его вытаращенных, удивленных глаз и по-энштейновски насмешливо вывалившегося языка. Судьбоносную роль сыграла и фамилия. Заведующий «мясного цеха» носил не менее привлекательную — Крестовик. Была какая-то невидимая связь, объединяющая эти фамилии. В общем, Авдию подфартило; случай — великое дело!
          — Не хотите поработать санитаром? — осведомился судмедэксперт. — Мне как раз необходим помощник. Трудился со мной некий Коврижкин, пришлось уволить за вредные привычки. Ко всему прочему, оказался религиозным провокатором. Да, зарплата плюс профит обеспечат вам достойную жизнь!
          Какой дурак откажется от подобного предложения? Авдий согласился. «Не родись красивым, а родись счастливым!» — припомнилась ему народная мудрость. Гробов рассчитался, поставил мужикам ящик водки и покинул бригаду шабашников.
          Первое время Гробов с содроганием смотрел, как Крестовик, насвистывая, кромсает усопших сограждан; как ковыряется внутри и оценивает состояние отслуживших свое органов. Запахи формалина и разложения вызывали у Гробова дискомфорт. Его, проще говоря, выворачивало.
          — Ничего, принюхаешься! — успокаивал многоопытный коллега и протягивал папироску, набитую коноплей. — Покури, трава слабенькая, но рвотные позывы уничтожит. Не бойся, не привыкнешь!
          Авдий быстро перестал испытывать отвращение к смраду, к виду набухших почерневших трупов, найденных милиционерами в оврагах, колодцах или перелесках. С гримасой сочувствия и скорби он выслушивал родственников добровольно ушедших из жизни горожан и брал на себя обязанность помыть, побрить, если того требовалось, и одеть мертвеца в чистое.
          Все бы ничего, но тяга к конопле не исчезла. Более того, она сменилась страстью к кокаину. Колдовской порошок, отведанный у торговца зельем, удивил Авдия потенциалом. Он вызывал такой прилив сил, что тело начинало зудеть, а энергия искала выход.
          Авдий втягивал ноздрями колумбийскую «пыль», и на него накатывал приступ душевности. Краски уходящего дня вспыхивали с новой силой, струились сказочным фосфорическим светом. Хотелось перецеловать всех мертвецов, поговорить с ними о жизни, о футболе и политике. Оставаясь на ночное дежурство, он пробовал завязать отношения с окоченевшими женскими трупами. Но те не разделяли интересов санитара, не отвечали взаимностью и не поддерживали беседу. Авдий двигал мохнатыми бровями, считая себя несправедливо обиженным. Нервы сдавали и он срывался, колотил покойниц по парафиновым лбам костлявым кулаком. Хорошо, что на бескровных лицах не оставались синяки, а то Гробов давно бы загремел по статье за злостное хулиганство. Отомстив жмурикам, он снова насыпал на стол серебристую дорожку. Зрачки Авдия расширялись, становились бездонными; по телу пробегала благоговейная дрожь. Гробов успокаивался, проверял: все ли покойники на месте, а потом погружался в грезы.
          Шмыгая напудренным носом, он видел себя на троне из костей в окружении небесного войска. Херувимы, все как один, стояли с закрытыми глазами и бирками на ногах. Из-за их спин виднелись ощипанные куриные крылья. Легион смерти — не иначе! Гробов так и засыпал, не выходя из экзотических видений.
          Новая профессия нравилась Гробову, и он отдавался ей полностью. Внимательно слушая наставника, Авдий запоминал, чем отличается вскрытие по методу Абрикосова от метода Шора. Спустя полгода он ловко потрошил покойников и самостоятельно делал трепанацию. Благо, клиенты были непритязательны и позволяли творить с собой что угодно. Авдий повышал мастерство, с остервенением резал трупы и штопал, резал и штопал. За ним с подозрением наблюдал Крестовик.
          — Что с тобой происходит? — как-то спросил он. — Ты к ним просто неравнодушен.
          — Душу ищу, — чуть слышно пробормотал Авдий, не отрываясь от работы.
          Ответ Гробова изумил Крестовика откровенностью.
          — Душа покидает тело с окончанием жизни, — с сожалением заметил он и отхлебнул из бокала крепко заваренный чай.
          — Тогда посмотрю, где она таилась.
          — Ты вот что, друг! Не перегибай палку с марафетом, а лучше всего завяжи. Иначе нам с тобой придется расстаться, как это ни прискорбно. — Судмедэксперт похлопал Гробова по плечу. — Сходи в церковь, там про душу все знают. Завтра можешь взять отгул, я один справлюсь.
          Авдий согласно кивнул, продолжая штопать брюхо тощей старухи.

                II
               
          Длинная, похожая на корабельную цепь вереница людей тянулась к белокаменному храму. Накануне привезли засохший палец с Афона, а может, и не палец, а другой орган почившего в начале эры святого. Подобные хвосты из граждан и раньше ползали по улицам, но исключительно в направлении универмагов.
          Религиозное наваждение кружило над существами с погасшим взором и молитвенным шорохом на устах, толкало их коснуться губами сомнительного сухарика и просить у него милости. Неважно, что милость не снизойдет — так надо, чтобы не отличаться от остальных братьев и сестер, показать свою набожность и не терять зыбкую надежду на жизнь после жизни.
          Бородатый демон в рясе бродил вдоль очереди и орошал ее святой водой. Капли божьей благодати пахли хлоркой, оставляли на одежде пятна. Опрысканные старухи исступленно крестились и пытались поймать беззубыми ртами святые брызги.
          Через перекресток смуглолицые мусульмане резали баранов — отмечали Курбан-байрам. Приумножая торжественное настроение, те весело блеяли, в агонии барабанили по асфальту копытами и красили его жертвенной кровью. Липы вдоль мостовой восторгались накалом ритуального безумия и шуршали остатками желтой листвы.
          Авдий Гробов ежился и думал о том, какая религия лучше. В его голове пылились библейские заветы, обрывки аятов из Корана, а в груди бился маятник, похожий на червовый туз. Запах шашлыков пробуждал зверский аппетит и усиливал слюноотделение. Авдий  сглатывал, но легче не становилось. «Плюнь на святыню, иди, пожри!» — урчал кишечник. В то же время хотелось коснуться чудотворных мощей — чем черт не шутит, а вдруг помогут?! Решению каких насущных проблем способны помочь сгнившие останки, Гробов не догадывался. «А что если сбегать, перекусить и вернуться? В очереди скажу, что отлучился по нужде».
          Авдий повернулся к мужчине в допотопном плаще и с синюшным лицом покойника.
          — Я отлучусь на минутку, что-то живот скрутило... — Он приподнял воротник, стараясь спрятать глаза.
          Мужчина кивнул, глянул номер на руке Авдия и перекрестил единоверца. Казалось, он уловил запах наивной хитрости, но виду не подал.
          — Бог в помощь! — напутствовал он.
          Гробов переметнулся к магометанам.
          Площадь около храма оккупировали жители востока. Всюду курились ароматные дымы, мутная вода пузырилась в огромных казанах; всплывали и тонули потерявшие цвет куски мяса. Недалеко от чугунной урны с формами лафитника коренастый узбек махал веером из газеты. На угли мангала капал и с шипением вспыхивал жир.
          — Аллах акбар! — отсалютовал Авдий, рассчитывая на дармовое угощение, и не ошибся!
          Узбек перестал махать газетой.
          — Воистину воскрес! — неожиданно ответил он и протянул Гробову аппетитный шампур.
          Жёлтые зубы вонзились в мякоть, рвали ее, роняя на пальто капли жирного сока. Авдий взглядом поблагодарил доброго мусульманина. Тот вздрогнул, плотнее закутался в полосатый халат и стал бормотать под нос суры. Гробов смаковал запеченную баранину и внезапно заметил соседа по очереди к православным святыням. Тот оглядывался, торопливо пихая в рот угощения иноверцев. Его обильно смазанный жиром подбородок блестел как церковный купол.
          На полный желудок верить ни в Аллаха, ни в Иисуса не хотелось; подчистую испарилось желание целовать нетленные мощи. Более того, мысль о лобызании мертвой плоти вызывала тошноту. Вера в душе Гробова догорела и погасла. Подняв воротник, он потащился домой.  Вечернее небо роняло ажурные снежинки. В позолоченном свете фонарей они казались мотыльками. Покружив вокруг плафонов, мертвые бабочки исчезали в сгущающейся темноте. Над головой мирно висел магометанский серп, за спиной чернели распятые на небосводе православные кресты. Сонными воронами на них жались несбывшиеся надежды, вера в светлое будущее и любовь, способная на все.
          — Молодой человек, подождите! — нарушил тишину незнакомый голос.
          Гробов замедлил шаг и повернул голову. Задыхаясь, его догнал синелицый гражданин.
          — Постойте, — дыхнул он запахом шашлыка. — Мне, кажется, нам есть о чем поговорить!
           «О чем можно говорить с ренегатом?» — Авдий хотел послать незнакомца крылатым выражением, но вспомнил, что сам не лучше. Стало стыдно. Камень вероотступничества давил на душу.
          — Мне кажется, мы единомышленники — адепты зарождающейся религии, соединившей в себе мусульманство, христианство и мать их — иудаизм.
          Оправдательный приговор заставил Гробова иначе посмотреть на собеседника. «Действительно, как же я сам до этого не додумался?!» — Авдий с признательностью пожал руку новому знакомому.
          Лучезарная улыбка Гробова затмила свет фонарей.
          — Коврижкин... Константин! — не скрывая радости, представился незнакомец.
          Мысль о том, чтобы загнать все учения под одну крышу и кончить с религиозной антипатией, потрясла Авдия грандиозностью. Он ясно представил глобус в лучах восходящего солнца. С двух сторон его обрамляли перепоясанные омофором снопы пшеницы. Над глобусом сияли скрещенные символы христианства и магометанства, внизу, на волнообразной ленте красовался лозунг: «Братья и сестры всех стран, соединяйтесь!» Авдий потер виски: «Дежавю! Где-то я это уже встречал, но где? Быть может, генетическая память воскрешает в сознании элементы канувшей эпохи?» Воспоминания оборвал новый знакомый.
          — Как вы относитесь к кришнаитам? Неплохо бы, чтобы новая вера демонстрировала не христианское уныние или мусульманский экстремизм, а веселие и беззаботность. Хочется, чтобы люди, входя в лоно молодой церкви, радовались достатку, а не вымаливали его у Бога. Попрошайничество — действие унизительное по сути своей, но отказ от него церковь именует гордыней.
          И снова Гробов поразился мудрости собеседника. И снова его огорчило то, что это не его мысли, а какого-то проходимца, случайно подброшенного судьбой.
          — Веселые люди не агрессивны, в мире будут царить радость и человеколюбие. О войнах забудут. — Синелицый воздел руки к небу и стал пританцовывать. — Харе Кришна, Харе Рама!
          Мантра вальсировала в промозглом воздухе среди снежинок и таяла, касаясь асфальта. «Как же все элементарно!» — поражался услышанным умозаключениям Гробов, и уже не признательность светилась в его глазах, а зависть и ненависть. Он вытащил из-за пазухи нож и пырнул Коврижкина. «Я! Я принес жертву на алтарь светлого будущего!» — торжествующая улыбка озарила лицо Гробова. Совесть его вновь стала прозрачна и чиста. Он обыскал убиенного. Кроме серебряной табакерки у того ничего не было. «Не густо!» — сокрушенно подумал Гробов, открывая находку.
           «Соль, что ли?» — Авдий попробовал порошок на вкус. Знакомая горечь лишила язык чувствительности. «Кокаин! Да тут доз пять — не меньше! Теперь понятно, откуда у прощелыги такие мысли в голове! Вот тебе и Харе Кришна, и Отче наш, и Аллах акбар в одном флаконе!»

                III

          Девочка без талии, но с тонким музыкальным слухом извлекала из виолончели болезненный стон. Гробов не полагал, что концерт художественной самодеятельности настолько испортит ему настроение. В антракте он нырнул в буфет и закачал в себя двести граммов коньяка. Тот вступил в союз с кокаином и довел Гробова до апофеоза.
          Второе отделение началось с сонаты, за ней последовало адажио. Дальше стало еще хуже. Авдий оглядел зал и поднялся.
          — Нельзя ли исполнить что-нибудь другое? — Пьяная отрыжка прозвучала как вызов. — Давайте — про цыган!
          Женщина, сидевшая сзади, одернула его:
          — Как вам не стыдно, молодой человек?! Это же мировые шедевры в исполнении юных дарований!
          — Сгинь, культяпка! Пусть играют наше. Я сын отечества и не позволю издеваться над патриотическими чувствами!
          Авдию не сиделось. Дьявольская сила толкала к решительным действиям. Он рванулся к сцене. Чувствуя угрозу, дети побросали инструменты и скрылись за кулисами. Какой-то ценитель прекрасного вознамерился остановить бузотера, но схлопотал по зубам. Атака на воинствующее бескультурье бесславно захлебнулась.
          Гробов не обращал внимания на возмущение зала. Он подошел к стойке и пощелкал по головке микрофона.
          — Раз, раз, раз! — Удостоверившись в том, что его все слышат, Авдий запел: — Ехали цыгане, не догонишь...
                ***

          Вонь и духота сочились из стен камеры. Ее понурые обитатели оказались обаятельными людьми. Они угостили нового сокамерника сигаретой и ненавязчиво выпытали историю его заточения. Дабы разогнать грусть, прописавшуюся под тюремными сводами, аборигены предложили Гробову спеть. Петь не хотелось, но, глядя на покрытые татуировками тела, он сдался.
          — Голубая луна, голубая...
          Публика оцепенела от восторга. Поступила заявка изобразить стриптиз. Авдий не ладил с Терпсихорой, но удар в печень придал его телодвижениям изящность. Неизвестно, чем бы закончилось шоу, но дверь камеры распахнулась, танцора попросили на выход. Огорчение восхищенных поклонников невозможно было выразить словами.
          Милиционер пристыдил Авдия за недопустимое поведение в Доме Культуры и дал совет тщательнее подбирать репертуар для сокамерников. Гробову выписали штраф и отпустили. Улицы встретили артистично настроенного каторжанина унынием и пылью. Пошарив в карманах, он вытащил горсть рублей. За грязным столиком рюмочной Авдий стал рассказывать мужику с опухшим лицом, как он мотал срок.
          — Ничего страшного. Главное, показать всем, что ты человечище! — Размахивал кулаками свежеиспеченный уркаган. — Если что — сразу в морду! Желательно самому блатному и, считай — ты в авторитете! Дикое общество, никакой культуры. Сила решает все. Короче — джунгли!
          Гробов демонстративно напряг усохший бицепс.
          — Меня они боялись и уважали!
          Его понесло в такие криминальные дебри, что сосед по столику трусливо сбежал. Этого Гробову показалось мало — водка толкала к приключениям и подвигам. Раздувая ноздри, он отправился в «кругосветное путешествие» по злачным местам. В тот день его видали в трех забегаловках, на вокзале и в обществе бомжей. «Все порядочные с виду люди на деле — конченные сволочи! Вы же выглядите паршиво, но у вас чистые души! С вами легко и спокойно», — уверял он новых друзей. На работу Авдий больше не выходил.
            Утро после Пасхи напоминало сошествие в ад. Мерцающее сознание рисовало в памяти негативные фрагменты из прошлого и будущего. Внутри черепной коробки сидела боль. Она без устали колотила тупым клювом, пытаясь проломить покрытую сбившимися волосами скорлупу. Перед глазами кружились мушки, пятна и ускользающие нити в виде осенней тенеты.
          Авдий схватился за голову и нащупал нечто острое, торчащее из темечка. Нестерпимые муки отошли на второй план. Пошатываясь, Гробов подошёл к трюмо. В зеркале с потускневшей амальгамой он разглядел, что из его темечка торчал клюв! Авдий потянул за него. Череп со звоном лопнул и покрылся трещинами. Превозмогая боль, Авдий вытащил из головы ворону. Захлебываясь от восторга, она каркнула: «Харе Кришна! Харе, Рама!», — захлопала крыльями и вырвалась из рук. Вращая налитыми кровью глазами, оголтелая птица скакала по полу.
          — Ты кто? — спросил не на шутку перепуганный Авдий.
          — Судьба твоя! — пританцовывая, ответила ворона.
          Гробов поймал обманщицу и уже собрался оторвать ей башку, как стук в дверь разогнал сумбурные видения. Авдий с трудом поднялся с кровати и побрел в прихожую.
          — Мы по объявлению, насчёт квартиры...       
               
                ***

          Гробов провел лето в обществе бродяг. Вырученные за квартиру деньги «сгорели» махом. Авдий летел в бездну: собирал бутылки и воровал с дачных домиков все, что подвернется. Однажды хозяева дачи застали его на месте преступления и наказали. Наказали от души! Собутыльники заботились о Авдии, по мере сил и возможностей. Ближе к осени он вроде бы оклемался и внешне ничем не отличался от себя прежнего. Вот только память собрала в узелок самое ценное и навсегда сбежала от Гробова.
          Пестрая листва срывалась с веток и устилала ковром тротуары. На скамье узловой станции который день ютился озябший человек неопределенного возраста. На вопросы: «Как зовут?» и «Где живешь?» — тот заводил песню: «Харе Кришна, Отче наш!» После обследования потерявшего память бродягу поместили в приют для душевнобольных, где спустя неделю он скончался от пневмонии. Патологоанатом кое-как заштопал труп и даже не удосужился обрезать концы торчавших ниток. Гробов плевать хотел на эти мелочи: его выпотрошенное тело торопилось на кладбище для бомжей, босоногая душа — на божий суд.

                ЭПИЛОГ

          Крестовик устало опустился на кушетку, вытер со лба пот. Вентилятор гонял по моргу запах формалина и не спасал от духоты. Осторожные шаги заставили судмедэксперта повернуться. Перед собой он увидел молодого человека с ворохом бумажек в руках.
          — К вам направили, на стажировку. — Практикант еле сдерживал подкативший к горлу комок.
          Крестовик ожил и протянул руку.
          — Пашу как проклятый! Один помощник спился, другого пропал. Ты проходи, садись. — Он взял у парня документы и, не глядя, бросил на стол. — Чего морщишься? Воротит? Ничего, привыкнешь. Все привыкают.
          Судмедэксперт открыл сейф и вытащил папиросу.
          — На, курни, это поможет.