Хроники Ренессанса - Ноябрь

Я заснул от того, как много она говорила. Длинные монотонные монологи. Все моно. Она завела одну из тех надоедливых и усталых речей о том, что я не тот, за кого она вышла. Она вспомнила мою мать, говорившую мне взяться за голову. Она вспомнила свою мать, говорившую взяться за голову ей. Она не упустила шанса упрекнуть меня в лени, пассивности, глупости и тотальной дезориентированности в жизни. В общем, довольно типичный белый шум. Ощущение было, что белый шум её речи входит в унисон с белым шумом по телевизору, который рассказывал очередную всемирную трагедию. Синтетика и органика спелись в один плотный и влажный унисон. Цифры переплелись с клетками в одном теплом и убаюкивающем танце, под который я ушел из этого мира в более приятный. Мой.

Я проснулся от того, что было холодно. Очень неприятный способ проснуться. Я свернулся калачиком вокруг своей тонкой простыни, в тщетной попытке найти взаимность у неодушевленного предмета. Наверное, так чувствовала себя моя жена. Тем не менее, кондиционер был выключен и печка не дула теплым воздухом к нашим ногам. Моим ногам.

Я рывком привел своё тело в вертикальное положение. Рывком не менее дерзким я обвел взглядом всю квартиру. Все казалось непривычно тусклым. Вещи были на месте – привычный бардак. Вот только Юли не было. Ее часть кровати была неизмятой и слегка пахла мятой – её любимая зубная паста на ночь. Пахло свежестью и уютом. Мой нос, имей он своё сознание (впрочем, опровергнуть это мы не можем), благодарил бы меня нежными посылами вверх. Это был её запах. Теперь он медленно затухал.

Наверное, на работу ушла, подумал я. За последнее время я привык просыпаться в пустой квартире и засыпать гораздо позже её. Дело вовсе не в проблемах со сном или депрессии. Просто я пришел к системе минимального визуального и тактильного контакта со своей женой. За те пару лет, что прошло с нашей женитьбы мы перестали видеть друг в друге уникального человека. Пришло осознание, что и я, и она могли бы с тем же успехом ужиться с любым другим человеком. И поначалу это испугало. Так мастерски навеянный нам миф о вечной, единой, слепой, неповторимой, уникальной любви растаял, оставив по себе сладковатый привкус во рту и какое-то странное спокойствие. Мы вроде и не переживали. Очевидно, все пары проходят через такое и нужно просто жить дальше. Такое эмоциональное онемение казалось нам чем-то жизненным, таким, что могла предложить настоящая жизнь. Мы не питали иллюзий и довольно скоро пришли к комфортному совместному проживанию двух экономических партнёров с периодичными вспышками сексуальной активности. И нам было комфортно. Все было честно и не оставалось пространства для манипуляций.

В таком тандеме мы прожили месяц.

Совершенно неожиданно я обратил своё внимание на ее обувь. Ее не было. Не было всей её обуви. Она ушла окончательно. Я ринулся в ванную, в тщетной надежде обнаружить ее многочисленный флакончики и тюбики, так мастерски добавляющие ей тут неявную ауру вечной красоты. Пусто.

Я успокоился, закурил, выдохнул. Я принял душ, почистил зубы, побрился. Я позавтракал, оделся и вышел из дома. Дом остался неизменным. Дом никогда не принимал на себя эмоции живущих в нем людей. Дом всегда сохранял мудрый и дипломатический паритет. Не менять же ему, право, стены в кровавый цвет лишь потому, что Катенька из 405 сегодня обнаружила, что она женщина. И не перекладывать ведь, в самом деле, плитку в кислотно желтый цвет только по причине тотального неумения Саши из 713 получать удовольствие от реальной, не запыленной марками жизни. Дом был умнее. Дом стоял недвижимо. И я вышел из него в этот серый ноябрьский день.

Улицы были промозглы, и таял надежды цветок. Дальний, но ветреный возглас и вечно спешащий поток.  Это был мой город. Здесь я чувствовал себя на месте, как синий паззл неба так умело вставленный в выкроенное для него место. Я был в хорошей физической форме, шел уверенным шагом и прямо источал успех и справедливость, смахивая на Капитана Америку, только в более мужественном офисном одеянии. Я любил одеваться как все в моем городе – рубашка, брюки, галстук, туфли. Так было легко оставаться незамеченным в незамеченном времени незамеченного города. Это было важно, учитывая, что род моей деятельности предполагал определенный уровень скрытности и трусливой опаски.

Я вышел на свою точку. Сегодня воскресение, город пустой, ему легко дышать. Только таксисты в такое время наполняют его вены желтыми каплями стыда и неудавшихся вечеринок. Несмотря на очевидную проигрышность торговли в таком времени, неочевидные преимущества открывались перед особо трудолюбивыми капиталистами. Как известно, товар был запрещен. Такое сильное слово откладывает неслабый отпечаток на всех добрых самаритянах, что занимаются его производством и поставкой. Тем не менее, голос закона краток, лаконичен и не расположен выслушивать доводы разума. Мой товар был нелегален, и за это меня могли убить. Рискованная профессия с весьма реальными и ощутимыми преимуществами.
Я забыл сказать: на точку я подъехал на новеньком Роллсе. Всегда приятно окружать себя приятными вещами, особенно если ты окружен неприятными личностями. В моем деле исключения не было – меня окружали исключительно темные и размытые подобия людей, с еще более темным и размытым прошлым. Это были преступники всех типов и рангов, которые можно встретить на улице – то есть, всего 5% реальных преступников. Но нами двигала гордость. Нас толкало вперёд любопытство, жадность, глупость и тщеславие. Черт, да мы идеально подошли бы для рекламы новой линейки молодежных джинс.

Среди нас бытовало мнение, что товар должны скоро легализовать. Многие поговаривали о нововведениях нововведенного президента. Многие упоминали его темное прошлое, абсолютную прозрачность и еще кучу нестыкующихся с собой характеристик.  В общем, нам он нравился, а что нравилось нам еще больше – так это возможность выйти из тени. Конечно, тогда мы не думали, что тот свет, который ждал нас за кромкой этой самой тени, был вовсе не таким теплым и гостеприимным, как нам казалось. Мы лишь выполняли свою иерархическую функцию – стремились выше. Как пузыри на стенке запревшей минералки. Вверх и в никуда.

Сама возможность легализации товара была для нас каким-то отдаленным светом, так мастерски влекущим к себе и, тем не менее, остающимся таким же неподвижным. Нам было очень обидно, что проходили годы, а товар набирал все больше противников. Все больше людей отказывались принимать его благотворные функции. Все больше запрещающих мер принималось, все больше запрещающих законов, все больше рейдов и убийств происходило на фоне тотального противостояния тени и света. До тех пор, пока книги окончательно не запретили.

С другой стороны, мне стоит быть благодарным. Ведь все эти печальные и глупые последовательности привели меня, в итоге, к весьма стабильному и значительному заработку. Я забыл сказать:  живу я в пентхаузе новостроя. У меня 6 комнат, две из которых мы никогда не открывали. У меня две джакузи, обе из которых я и Юля опробовали в первый же день. У меня плазма, харманы и неиссякаемый источник алкоголя в баре. Моя жизнь прекрасна.

Вот только бы туфли новые купить. А то ноги мокнут.

Странно, как быстро можно перенестись от возвышенных мечтаний до насущных проблем. Мне кажется, в этой скорости скрывается тотальная невозможность людей быть счастливыми. Ведь счастливы мы только когда мечтаем, пусть это и происходит иногда в микросекунду и на следующую микросекунду. Умей мы сглаживать углы и тормозить падение, мы замечали бы гораздо больше светлого и стоящего нашего внимания.

Но туфли промокли. Я вспомнил о списке покупок, что Юля составила для меня вчера, и понял, что забыл его на тумбочке. Надо возвращаться. Но только после дела. Клиент должен был подъехать через 30 минут. Это означало две вещи – я приехал рано (что, впрочем, неудивительно) и что у меня есть шанс самому побаловаться товаром. Плюс книг в том, что никогда не знаешь, сколько людей читало их до тебя. И это захватывает. Заказ пришел на классику, поэтому я окунулся в хитросплетения тяжелой московской судьбы одного рязанского хулигана. Я оторвал взгляд и увидел улыбающееся лицо пожилого человека. Это был клиент. Мне стало ужасно неловко, я попытался спрятать книгу за спину, но он вовремя остановил мою руку. Нет, он не был зол или обижен, он спокойно и уверенно давал мне понять, что не только не осуждает мой поступок, но и поощряет его, будто говоря: все хорошо, сын, ты все делаешь правильно. С таким взглядом невозможно спорить. Он взял книгу из моих рук и громогласно добил мою дозу на сегодня: «Душу свою затыкать!» – пронеслось по улице. Мне стало страшно. Сейчас никто уже так не говорил, и подобный лексикон мог быть воспринят неверно, как государственная измена или особо тяжкое преступление, за которое светит пожизненный срок.

Я испуганно посмотрел на Владимира. В его лице не было и тени страха. Седые волосы, седая борода и мудрый взгляд делали его богоподобным. Снизу казалось, что стоит ему захотеть и из нашего вечно-серого неба на меня спустится непредвиденное метеорологами наказание. Он весьма невозмутимо, обращая крайний минимум своего внимания на мое вертикальное положение (которое, между тем, вполне естественно в такое время), отсчитал мне 5 весьма крупных купюр, сел в свою Волгу и уехал в пустой рассвет. В каждом движении этого человека я замечал какую-то спокойную уверенность, которой мало кто обладал в наше неспокойное и неуверенное время. Таким клиентам хотелось продавать, пусть даже они и кричали на всю пустую улицу отрывки из Есенина.

Другим же клиентам продавать было особенно неприятно. Помню, совсем недавно, то ли вчера, то ли в прошлом месяце, ко мне обратился за скорой помощью один из приятелей. Объяснил, что у его знакомого большой заказ. Назвал цифры. Я перезвонил через 30 минут и дал согласие. Глупо было бы не согласиться; и мою радостную и невидимую физиономию в скором времени посетил знакомый приятеля. Худые, бедствующие руки, желтые ногти, заусеницы и всеобщий вид ужасной беды. Руки тряслись. Он что-то сказал неуверенным голосом, будто проскулил. Я прохрипел, что ничего не слышно. В ответ он просто сунул мне бумажку с коротким списком и конверт с деньгами. Такие плотные конверты не оставляют сомнений. Я отдал ему «Триумфальную Арку», «Прощай, Оружие» и специально привезенный из столицы второй том «Войны и Мира». Очень и очень дорогостоящая подборка. Редкие экземпляры. Заказы редки, но хорошо оплачиваемы. Желторукий взял пакет и зашагал. Подняв капюшон, я успел заметить, как он садится в лимузин со странным номерным знаком. Я не помнил, что означает это тип. То ли принадлежность к правоохранительным органам, то ли статус ветерана. В общем, ничего приятного. Машина увезла не более приятного клиента, очевидно, на одну из городских тусовок, где смеха ради зачитывают подобные труды великих перед сожжением. Забыл сказать: это новый писк моды.

Когда только запретили мой товар, рынок был им переполнен – у всех были домашние библиотеки, да и предприимчивые сограждане вовремя сориентировались. Рынок начал пустеть через месяц. Ввели запрет на хранение. Дилеров начали сажать, потом убивать. Рынок теперь пуст. Почти. Всегда находится щель в бытие, из которой можно достать самые запрещенные и от того самые веселые продукты. Так же мыслила и столичная молодежь. Внезапно вместо всех этих буйных, резвых и нетрезвых танцев вокруг клубных шестов, легких напитков перед тяжелой ночью и тяжелых наркотиков для легкого времяпровождения, в моду вошли книжные клубы, подпольные библиотеки и сладкий кофе с пудрой. Одна индустрия разорилась и по всем закона изведанного нами мира на ее место тут же пришла другая, правда чуть более теневая.

Мы называли себя Ренессансом. Мы торговали печатным текстом и были бесстрашны.
Но это было давно.

А сейчас мне нужно было ехать за гребаным списком продуктов и покупать то, что заботливо захотела моя горячо любимая спутница этой холодно прожитой жизни.