Она и он

Как только автобус 55 маршрута въехал на Костомаровский мост, пожилая женщина, держащая на коленях объемистую хозяйственную сумку, оторвалась от своих мыслей и посмотрела в окно.
В городе уже вовсю хозяйничала осень. Она с деловой поспешностью развешивала на деревьях свои опознавательные желто-рыжие знаки, убирая враждебную ей прозелень с заметно поредевшей листвы. С Костомаровского моста особенно хорошо был виден Андрониковский монастырь, его строгие белые стены, венчающие ярко-зеленый травяной склон, который и осень все еще не решалась тронуть своей опаляющей , огненной кистью.
Припав к стеклу, женщина смотрела на это чудное, уплывающее в даль видение. Была она толста и тяжела в движениях, но лицо ее все еще сохраняло в себе остатки былой красоты, которая невольно угадывалась в классической правильности черт, в гордой посадке головы, утяжеленной пучком темных с заметной проседью волос.
На ближайшей остановке на переднюю площадку автобуса, опираясь на костыль и приволакивая негнущуюся ногу, поднялся старик. Выношенное пальто с неряшливо надорванным карманом говорило о неустроенности его одинокого и неприкаянного житья. Он стоял, прислонясь к кабине водителя, и за его спиной на большом красочном плакате, будто в насмешку над старостью, юная девица, облаченная в купальник, демонстрировала свои прелестные формы.
Салон автобуса был наполовину пуст и хорошо просматривался . Старик обвел редких пассажиров безразличным рассеянным взглядом и вдруг задохнулся от неожиданности. Он узнал ее сразу. Это была Любочка Немчинская. Он не видел ее, по крайней мере, лет сорок, нигде и никогда, даже случайно не встретился с ней за эти годы и все же теперь безошибочно узнал ее в этой толстой, неподвижно тяжелой, но все еще красивой женщине.
Он вдруг увидел себя молодым, легким на ногу, стремительно шагающим по аллее, засыпанной  опавшей  уже листвой. Поздняя осень. С неистовым хохотом и разбойничьим посвистом, злорадствуя, срывает ветер с деревьев последние листья, — жалкие, трепещущие, одинокие. Он убыстряет ход, он уже почти бежит по аллее. Она ждет его там, в глубине парка, где безлюдно и совсем тихо. Она – это Любочка Немчинская. Странная девочка из их класса. Вместо почти обязательной короткой стрижки у нее коса по пояс и непростительная, интеллигентская, вызывающая насмешку, мягкость в голосе. Она так не похожа на всех других девчонок из его класса – широколицых, костистых и раскатисто хохочущих.
Он еще издалека видит ее светлый детский плащик. Она стоит возле опавшего клена. Ее лицо бледно и взволнованно. Это их первое свидание наедине, и оба теперь не знают, что надо делать и что говорить. Ему вдруг начинает казаться, что из-за возникшей между ними неловкости сейчас что-то оборвется, рухнет и навсегда погребет под собой его невозможную, несказанную, огнем объявшую его любовь к ней. И он совершает тот умопомрачительный, навсегда сохранившийся в его памяти, сумасшедший поступок. Он наклоняется и целует ее прямо в губы, неловко и неумело, потому что это первый поцелуй в его жизни. Ее прелестное лицо вспыхивает, она смущенно отводит глаза и вдруг неожиданно, с той же поспешностью и с той же неловкостью, отвечает на его поцелуй. Любочка Немчинская. Он любил ее всегда, всю свою жизнь.
Женщина у окна несколько раз встревоженно переставляет хозяйственную сумку на своих коленях. Ее настораживает и пугает пристальный взгляд худого, неопрятно одетого старика. Она старается не смотреть в его сторону, а сама, не зная почему, то и дело скользит заинтересованным взглядом по его темному, плохо выбритому лицу.
Старика пугает ответное внимание женщины. Только бы она его не узнала! Сейчас он особенно болезненно ощущает свою ущербность, — хромоту ноги, убогость старого выношенного пальто. Боже! Как он стар и как жалок! Ему хочется немедленно скрыться, спрятаться, провалиться сквозь землю. Только бы она его не узнала! Только бы не узнала!
Автобус медленно, слишком медленно продвигается в потоке машин. В ожидании остановки старик стоит на площадке, теперь скованный боязнью случайно повернуть голову в сторону, как ему теперь кажется, внимательно изучающей его женщины.
Наконец, автобус останавливается, и старик, неловко и явно торопясь, сходит на асфальт мостовой. И уже более не сдерживая себя в желании видеть ее, он за пыльным автобусным стеклом автобуса находит глазами ее спокойное, полное равнодушия лицо, которое сейчас, в эту минуту трагического прощания, кажется ему самым прекрасным из всех когда-либо виденных им женских лиц.

Когда все в доме успокоились, и после долгого,  незатихающего плача заснула, наконец, шестилетняя внучка, Любовь Петровна набрала номер телефона своей старинной приятельницы. Они долго говорили так, ни о чем, и приятельница уже несколько раз беззастенчиво и откровенно зевнула в трубку, когда Любовь Петровна неожиданно для себя сказала:
— Да, знаешь, сегодня на меня в автобусе очень долго и пристально смотрел один старик. Такой странный и, наверное, несчастный.
— Влюбился, верно. Значит не все еще потеряно, — ответила приятельница, сопроводив сказанное особенно неприлично громким зевком. – Жаль только, что старый.
— Да, старый, совсем старый и, видно, больной.
Любовь Петровна положила трубку и долго сидела молча. Какое-то слабое,  расплывчатое воспоминание, связанное с этим таинственно явившимся ей стариком, промелькнуло в ее памяти, но она не смогла удержать его. Все безвозвратно ушло, все забылось, только легкое чувство грусти осталось от этого навсегда утерянного и, возможно, счастливого воспоминания.