Царапина на стекле. Глава седьмая

– Пошли-пошли! – она плетётся в сторону автобусной остановки и манит меня рукой.
– Да нам же влетит! – хоть во мне и говорит здравый смысл, но я тянусь за своей подругой. Парадокс!
Она озаряет улицу своей белозубой улыбкой:
– Зато люди не будут думать, что ты суицидница!
Защитница берёт меня за руку. Дрожь одолела мои обледеневшие от страха пальцы. Её карие глаза излучают уверенность.
– Люди станут считать тебя крутой! – подмигивает подруга, слегка хлопнув свободной рукой по моему плечу. – А наказание – цена хороших воспоминаний...
***
Я с грохотом открываю дверь на кухню... И застываю, как столб.
Предо мной такая картина: Странный, сидя за столом, давится от смеха или же из-за оладий с клубничным вареньем, которые он пытается второпях засунуть в рот, рядом широко улыбается мама, похлопывая моего друга по спине.
Когда же я вновь обретаю дар речи, первым, что я говорю, становится фраза «что ты здесь делаешь?» Вроде обычная фраза, но она вызывает у меня смех. Слишком уж нелепая ситуация.
– Решил в гости заглянуть, чтобы тебя уж точно отпустили, – Странный наконец справляется со своим «кашлем».
– А что, милая, ты не рада его видеть? – мама возвращается к плите. Её лицо раскраснелось от жара готовки.
Я складываю на груди руки и впиваюсь взглядом в мать. Она сужает глаза, смотря на меня. Улыбка не исчезает с её лица.
– Мам, – коротко шепчу я, опустив голову, чтобы встряхнуть волосами.
– Ладно, молчу! – смех матери подобен звону колокольчика, такой же лёгкий и ненавязчивый.
Моя рука цепляется за ворот футболки Странного. Одним тянущим движением я отрываю его от оладий.
Он поднимается, повернув голову в мою сторону.
– Могла бы и подождать, пока я доем, – его кулак дружески врезается мне в плечо, затем он добавляет моей матери. – Отличные оладьи!
– Спасибо, зятёк! – теперь смех матери звучит, как раскаты грома.
– Пошли, – я почти выталкиваю Странного за дверь.
– И куда ты меня тащишь? – доносится его голос, когда за моей спиной хлопнула дверь.
– Подальше, – злобно шепелявлю я, прокручивая в голове сегодняшние события.
Тяжеловат он для меня, хоть я и достаточно сильная. Странный видно наедаться не брезгует, либо же мамины оладьи на этот раз «быстродействующие». Но в любом случае, это скорее он тащит меня за собой. И вот эдаким «паровозиком» мы почти плавно бредём в коридор, спотыкаясь о вещи, которые разбросаны по полу. Как-то мама и я не особо торопились разложить их после переезда.
– И что, ты меня так просто вытолкаешь? – Странный резко тормозит у входной двери, из-за чего я врезаюсь в его спину.
– Да, именно так, – я нахмуриваю брови, когда Странный поворачивает голову, с усмешкой оглядывая меня. – Это нарушение личного пространства!
Складываю руки на поясе и смотрю в окно. Уже, наверно, часов пять, судя по расположению солнца.
– Да что ты знаешь о нарушении личного пространства?! – Странный нервно цокает и кладёт руки мне на плечи.
Он наклоняется и целует меня, обхватив одной рукой под лопатками. Я застываю, как камень. Какое же, наверно, ошеломлённое  у меня лицо! Так, стоп, хватит!
– Какого чёрта?! – восклицаю я, машинально одергиваясь. Одолевает чувство неловкости.
– А ты как думаешь? – Странный подмигивает. Со счастливейшей улыбкой он распахивает дверь и добавляет. – Кстати, ты красная, как будто тебе кирпичем по лицу дали!
С этими словами он выскальзывает из квартиры, оставляя меня в смущении и замешательстве.
И как мне теперь быть? Кем его считать?
Боже, Странный, ты с ума сошёл!..
***
– Мам, я гулять, – кричу я из прихожей, натягивая свои любимые фиолетовые кроссовки, которые вот-вот развалятся. Голова раскалывается из-за посторонних мыслей.
Я могу полноценно считать себя больной. Все эти мои разговоры с собой, мысли, записи... Всё на это и указывает. Но стоит ли говорить об этом? Ведь получится, что весь мир болен сотнями или даже миллионами таких болезней... Хронически.
– И куда ж ты так поздно? – из-за угла выглядывает отец, на его лице недоумение.
После переезда мы так и не обронили ни одной толковой фразы, кроме приветствий, а любой разговор заканчивался ещё быстрее, чем начинался. Наверно, виновато то самое расстояние в тысячи километров, которое отделяло нас от дома. Настоящего. Мы оба так тоскуем по нему, что даже наши отношения перешли на неловкость.
– Воздухом подышать, – нервно бросаю я в сторону отца. Даже как-то слишком нервно. Он не заслуживает такого со стороны меня, поэтому добавляю: «Прости, настроение ужасное».
Отец растягивает лицо в улыбке и шепчет, подойдя ко мне: «Настроение дурное, если мысли не в порядке. Сходи приберись в них». Он похлопывает меня по щеке и следует обратно в гостиную, откуда так внезапно и появился. После ухода отца с меня словно огромная волна тепла сошла, и вернулись те опустошающие мысли, что мучили меня прежде. В подсознании остаётся только запах – свежевыглаженная накрахмаленная рубашка и запах дорогих сигар.
Когда выхожу из квартиры, вместо привычного отцовского запаха, мои лёгкие наполняет ужасная вонь сигарет. Отвратительная и удушающая. Видно кто-то здесь курил минут пять назад.
Я зарываюсь лицом в воротник своей куртки, судорожно втягиваю ещё не испорченный никотином воздух и задерживаю дыхание. Благо мы живём на третьем этаже, я быстро пробегаю по лестнице и, открыв дверь, чувствую свежесть на своей коже. Только в этот момент позволяю себе сделать вдох.
Даже не знаю, куда пойду. Для магазина, пусть даже для книжного, настроения нет, а просто бродить по улице не хочется, поэтому я бросаю взгляд на ближайшую скамейку, на которой обычно сидят старушки из моего дома и кормят голубей. Голуби – паршивые птицы, разносчики заразы, наглые нахлебники, но весьма трудно и некорректно судить кого-то, когда сам не лучше.
Только та зараза, которую я разношу, причинила людям больше неприятностей.