На рассвете

     Алексей с Олегом возвращались с мальчишника. Веселье ночной пирушки сменилось тоской не тоской, грустью не грустью... Какой-то нежданной щемящей душевной ноткой, затронутой отшумевшим озорством и лихачеством. Проводы в женатую жизнь были роскошными, но морю коньяка разливанному с небывало богатой закуской и сальными шуточками, обычными для таких вечеринок, оба предпочитали посиделки у Олега с картошкой на скорую руку, немудреными консервами вроде «Завтрака туриста», пивом и песнями до утра. Сочный баритон Алексея и тенор Олега сливались и вели за собой так, что хотелось слушать и плакать, смеяться и грустить одновременно.  Пели изумительно, и соседи даже в два часа ночи не стучали и не грозились вызвать милицию… Не раз бывало, что  сосед в видавших виды «трениках» выходил на площадку вроде как покурить, но перекур затягивался, а потом следовал вздох и приглушенное: «Хорошо поют, заразы! так бы и слушал». Частенько похвала приправлялась еще более крепким словцом, сказанным от души.

     С мальчишника оба сбежали на рассвете, сославшись на работу, заботу и еще на что-то придуманное на ходу. Серое утро на глазах преображалось под первыми лучами солнца, которые осторожно касались верхушек деревьев, чтобы не обжечь их после долгой прохладной ночи. В порозовевших облаках виделись  причудливые картины.  Олег задумчиво сказал: «Всю жизнь хочется летать и рисовать… Только как такое нарисуешь?..» В душе Алексея, весельчака и заводилы, первого красавца и балагура в их компании,  рождалось что-то трепетное…

     Рассветные краски становились все ярче, ночной холод еще забирался под рубашку, но Алексей этого не чувствовал. До остановки они дошли молча: разговаривать не хотелось, чтобы не потревожить это утро каким-нибудь неловким словом. Вскоре, громыхая и шипя дверным механизмом, подошел первый автобус с хмурыми, сонными пассажирами… На задней площадке стоял похожий на медведя мрачный верзила, возле кабины водителя  - полусонный мальчишка с большой спортивной сумкой. Две женщины сидели рядом, как нахохленные воробьихи, и смотрели себе под ноги, словно видели там что-то понятное только им.  Друзья вошли в салон, протянули заспанной кондукторше мелочь, огляделись, и вдруг Алексей скомандовал: «Олег, давай «Свечи»! Подтягивай!». Два голоса слились в звучный аккорд, и полилась песня. Пассажиры  удивленно повернули головы, а парни стояли и пели: «Казалось, плакать бы о чем? Мы очень правильно живем…» Песня звучала свободно и душевно. Алексей не мог остановиться. «Утро туманное, утро седое…» - вкрадчиво-нежное начало баритона обволакивало и звало за собой тенор. Голоса сплетались, сходились и расходились, чтобы снова сойтись в одной им ведомой точке… Автобус покачивался в такт, словно тоже подпевал им урчанием мотора, звуком открываемых дверей… Пассажиры входили и замирали – сначала от удивления, а потом от красоты этих двух голосов…

     На выбоине автобус тряхнуло, и Алексей, словно очнувшись, огляделся. Не было сонных, хмурых лиц, были удивленно-восторженные глаза, преображенные красотой рассвета и песнями. Воробьихи куда-то исчезли, на их месте сидели две по-настоящему красивые женщины, словно песня прогнала все их заботы и печали и окрасила их невзрачное оперенье.

     Олег шепнул: «На следующей выходим…». Алексей кивнул, и тут раздались аплодисменты. «Ну мастера! – прогудел    верзила с задней площадки. «Спасибо!» – крикнул мальчишка со спортивной сумкой. «Спасибо, спасибо, спасибо...» – раздавалось в салоне. Алексей улыбнулся, легко спрыгнул с подножки, Олег вышел и помахал рукой. Автобус медленно отходил от остановки, и в утренней тишине еще долго были слышны аплодисменты.