Memento mori

                Моей матери

День выдался привычным. С утра – школа: четыре урока, как и всегда по понедельникам. Придя домой, Сережка Балакирев сразу же засел за домашку. Уже с конца первого класса он самостоятельно выполнял все домашние задания, и получалось неплохо: в дневнике – только хорошие и отличные оценки.
Написав упражнение по русскому и прорешав примеры по математике, Сережка быстренько собрал портфель на завтра, а затем, схватив в углу терраски обструганную палку, выбежал во двор, где всегда находил для себя множество развлечений.
Одно из них – большое дерево рябины, служившее стойкой для гамака, сторожевой башней и еще много чем. Частенько Сережка забирался на него, чтобы следить за  приближением воображаемого неприятеля или спасаться от наводнения.
Не менее ценной была крапива. Росла она в разных местах большого сада: сзади дома за кустарниками, посаженными вдоль забора, возле колодца, между сливами и летним душем и, особенно, – за гаражом, на необработанной территории. Земля на ней была твердая, но крапива там чувствовала себя превосходно. В тени двух больших дубов она быстро обновлялась после очередного ее уничтожения. А главным ее уничтожителем был именно Сережка, смело вступавший с ней в бой, вообразив себя героем очередной прочитанной книги или увиденного фильма.


Победив в тяжелой битве всех злодеев – ими на этот раз оказался отряд крестоносцев – Сережка побрел  в дом, где его ждала книга о Древнем Риме. Ее дала почитать бывшая учительница Вера Ивановна, а теперь просто тетя Вера Стрельникова, дальняя родственница Балакиревых. Жили Стрельниковы на втором этаже двухэтажного дома, стоявшего на самом краю улицы. Сережка часто бегал туда играть с внучкой тети Веры, Ольгой, тоже второклассницей, но из «бэшек», и ее соседом Олегом, который был на год младше.
Ольга была настоящим другом: умела хранить тайны, здорово играла в футбол, ловко лазила по заборам и вместе с мальчиками бесстрашно ловила пауков-крестовиков в сараях. Иногда, устав от беготни, дети просто рисовали мелками на недавно укатанном асфальте либо сидели на скамейке возле глубокого старого колодца.
Но больше всего Сережка любил бывать в самом доме Стрельниковых и радовался, когда тетя Вера звала ребят на чай, каждый раз угощая при этом всякими вкусными пирожками и конфетами. А еще давала Сережке интересные книги.
Книг у нее было много, целых несколько шкафов в большой комнате, посередине которой стоял огромный черный рояль. На нем училась играть Ольга. Училась неохотно, капризничала, иной раз, со слов тети Веры, даже плакала.
Сережке до рояля не было никакого дела. Он любил рассматривать книги, стоявшие в шкафах, читать их названия, имена авторов и мечтал, что, когда вырастет, соберет большущую библиотеку. Много-много интересных книг.
Когда наступали сумерки, комната преображалась. Книжные шкафы становились то воротами древнего замка, то отвесными скалами. Тяжелые темные шторы на окнах злобно шевелились, готовые в любой момент напасть на детей, затаившихся на плоту или в крепости – старом кожаном диване у противоположной стены. Маленький низенький столик и стул с резными подлокотниками, стоявший рядом с ним, превращались в рифы или же в сказочных чудовищ, от которых всегда исходила опасность. Огромный рояль становился островом, хотя временами мог быть дремлющим существом, впрочем, довольно безобидным, наподобие кита. В такой волшебной обстановке Ольга, Сережка и Олег приглушенными голосами или же шепотом рассказывали друг другу разные истории. Часто – страшилки.
Вчера, в воскресенье, Сережка был у Стрельниковых, и перед самым его уходом Вера Ивановна разрешила мальчику взять для прочтения книгу о Древнем Риме, хотя и удивилась выбору:
– Это пока еще тебе рановато, дружок. Будет неинтересно.
– Почему, тетя Вера?
– Потому что ты еще маленький. Чуть подрастешь и тогда прочтешь. А сейчас многое тебе будет непонятно. Не торопись. Давай-ка лучше выберем другую.
– Я не хочу другую. Я эту хочу, – заупрямился Сережка.
Вера Ивановна пристально посмотрела на него, затем открыла стеклянную дверь шкафа, достала книгу и протянула ее мальчику со словами:
– Ну, раз так хочется, бери. Вернешь через десять дней.
Довольный Сережка прижал книгу обеими руками к груди и выскочил из комнаты. Уже наполовину спустившись по большой лестнице, он вдруг вспомнил, что забыл поблагодарить Веру Ивановну, вернулся и крикнул из дверей:
– Спасибо, теть Вер.
Вера Ивановна с улыбкой выглянула из комнаты в коридор:
– Беги, читатель.


Вернувшись в дом, Сережка запер входную дверь, прошел в свою комнату, достал из секретера книгу и завалился с нею на кровать. Многое, как предупреждала тетя Вера, и впрямь было ему не очень интересно. Сережка стал листать книгу, ища страницы, где рассказывалось бы о сражениях или хотя бы походах римских войск. В своих поисках он наткнулся на описание триумфального шествия полководца, много лет воевавшего с варварами на севере империи и, наконец, одержавшего победу над ними.
По улицам Рима проходят колонны воинов. Шествующие впереди трубачи играют грозный воинственный марш. Звуки труб перемешиваются с радостными криками, которыми толпы народа приветствуют проходящие войска: «Ио! Триумф!» На многочисленных повозках везут богатую добычу ¬– военные трофеи. За войсками двигаются юноши в праздничных одеждах. Они ведут сотню белых быков, предназначенных для жертвоприношения. Юношей сопровождают мальчики с золотыми и серебряными сосудами для жертв. За ними несут семьдесят сосудов с золотыми монетами.   
Вот, наконец, – священная чаша из золота, украшенная драгоценными камнями, предназначенная в дар Юпитеру. Вслед за ней – вереница пленных. Среди них – ¬¬¬воины,  женщины и даже дети. Закованные в цепи, они бредут с поникшими головами, с унылыми, скорбными лицами. Толпа стихает, слышно только бряцанье цепей. И вот снова толпа взрывается оглушительными возгласами. Это показывается золотая триумфальная колесница, запряженная четверкой белых коней. В ней – сам полководец, главный герой триумфа, гордый и бесстрашный человек. В пурпурном плаще, затканном золотыми пальмовыми листьями, он гордо сидит, держа в одной руке жезл из слоновой кости, украшенный золотым орлом, а в другой – лавровую ветвь. Кажется, ликованию римского народа нет предела.
Больше всего в этом месте книги Сережку удивило, что раб, слуга героя войны, стоявший в колеснице позади полководца и державший над его головой золотой венок, украшенный драгоценными камнями, время от времени кричал триумфатору: «Memento mori».
Внизу страницы была сноска с переводом этой незнакомой Сережке фразы – «Помни, что ты смертен».
Ничего себе! Сережка чуть не подскочил! Как смеет раб такое говорить своему хозяину? Да еще в такой момент? Ничего себе! И, самое главное, почему смелый победитель злых варваров так странно на это реагирует: услышав очередной возглас своего раба, слегка поворачивает голову и медленно кивает ему в ответ. Соглашается как будто.
Что-то не так. Сережка перечитал абзац еще раз. Да, так оно и есть: прочел он правильно, но… ничего не понял.   
В это время раздался звонок, и, захлопнув книгу, Сережка побежал открывать дверь.   
– Кто там? – крикнул он, как научили, хотя знал наверняка, что там за дверью – мама.
– Это я, сынок, открывай, – раздался в ответ родной голос.
Сережка отодвинул засов, распахнул дверь и, не дав матери войти, повис на ней.
– Ну, ну, ты чего? Соскучился?
– Ага.
– Все. Пошли в дом. Обедать пора.
 

После обеда время полетело быстро. Сережка помог матери собрать на участке сухую картофельную ботву и сжечь ее. Ботвы было много, и мальчику пришлось следить, чтобы она вся сгорела: мать в это время ушла в дом, сказав, что ей нужно дошить теплую рубашку. Работу себе она всегда находила. Сережка ни разу не видел ее сидящей без какого-либо дела. Она была настоящая мастерица. Люди иногда не верили, что новая куртка или брюки, или еще что-нибудь – творение рук Нины Балакиревой. Жили они очень скромно, а потому поношенные вещи никогда не выбрасывали. Некоторые из них обретали новую жизнь благодаря волшебным рукам Сережкиной матери.   
Она сама придумывала выкройки, рисовала их на специальной бумаге, а потом с помощью своей старой швейной машинки фирмы «Зингер» творила маленькие чудеса. Сережка помнил: когда у него, еще совсем маленького, появилась шапка-буденовка, он с гордостью заявлял всем: «Это мне мама из рваных штанов сшила». Он не понимал, что не следовало так говорить, но, с другой стороны, он говорил сущую правду и гордился и новой шапкой, и своей мамой.
А еще мама пела. Пела так, что порой слезы наворачивались на глаза: так глубоко в душу проникал ее сильный, необыкновенной красоты голос, неспешно льющийся, как полноводная река, и завораживающий своей глубиной. Песен мама знала много, понравившиеся специально разучивала и, когда по праздникам за столом собиралась родня и знакомые, к удовольствию всех исполняла их. Иной раз по вечерам мама ни с того ни с сего затягивала песню, чаще всего грустную, и Сережка слушал ее, поддаваясь необъяснимому чувству, которое он, кроме как в эти моменты, никогда не испытывал.
Вечером Сережка вновь взялся за книгу. Читать было достаточно тяжело, какие-то места, где речь шла о любовных отношениях героев или пространных рассуждениях о  будущем империи, не трогали его, и поэтому мальчик старался быстрее пробегать их в надежде, что самое интересное – впереди.
Несколько раз Сережка возвращался мыслями к эпизоду с латинским высказыванием о смерти. Смысл этого эпизода все еще оставался для него загадкой. Сережка не понимал ни полководца, ни его раба, ни окружающих, которые могли слышать слова последнего и никак на них не реагировали. Значит, это было нормально? Но почему?
«Был бы дома отец, он смог бы помочь. Он знает все, он очень умный», – думал Сережка. Но отец вот уже почти год был далеко, в Сибири, в длительной командировке, как говорила мама. Не было рядом и старшего брата, призванного весной в армию. Только Сережка и его мать. А она вряд ли могла разгадать мучившую мальчика загадку. Сережка знал, что мама малограмотная, ведь закончила всего лишь пять классов школы. Давно, еще во время войны. Она и читала-то с трудом и писала с ужасающим количеством ошибок. Тем не менее, Сережка все же прочел маме изумившее его странное выражение из книги. 
– Надо же, «Помни о смерти», – она сделала паузу, а затем добавила. – Но все правильно: человек всегда должен помнить об этом.
– Зачем, мам?
– Затем, чтобы жить… Ну как тебе объяснить? По совести. Хорошо жить, значит. Понимаешь?
– Страшно же думать о смерти.
– А ты и не думай. Просто знай себе и все.

Перед сном, как и всегда, мама поцеловала Сережку, пожелала ему спокойной ночи и, выключив свет, вышла из комнаты. Сережка повернулся на правый бок и закрыл глаза. В голове, перебивая друг друга, проносились обрывочные мысли. Они мешали заснуть, мешали успокоиться, как любила говорить мама, угомониться. Фраза «Memento mori» была среди них. Звучная фраза, трудно такую забыть. Она крутилась в голове, как надоедливая песенка, и не давала покоя. «Memento mori, мemento mori, мemento mori, тарам, тарам, тарам. Memento mori, мemento mori, тарам, пам-пам».
Неожиданно она прервалась и словно отодвинулась куда-то, а ее место заняло слово «смерть». Сережке стало страшно. Он повернулся на спину и открыл глаза. В комнате было темно, лишь сквозь щель задернутых занавесок просачивался слабый свет луны. И где-то незримо витала смерть. И ни мама, ни отец, ни брат – никто не помог бы, если бы она вот сейчас взяла и пришла. И села на кровать. «Никто не поможет. Я совсем один и могу умереть», – с ужасом подумал Сережка и, чтобы хоть как-то защититься, свернулся калачиком, как будто стал совсем маленьким.
Никогда раньше не думал он о своей смерти. Два года назад умерла бабушка. Умерла ночью, и долго после этого Сережка боялся заходить в комнату, где это случилось. Но тогда он был маленький, а она – старенькая. И поэтому это случилось с ней. А теперь… Теперь – совсем другое. Теперь смерть грозит ему. Значит, он тоже умрет… Когда-нибудь… Перестанет дышать, и дальше – ничего не будет. Ничего. Новая волна ужаса пронзила мальчика так, что он почувствовал на своих щеках слезы.
Мама часто брала Сережку в церковь. Он очень неохотно шел с нею: его  подавляли рисунки, которыми были украшены церковные своды, неулыбающиеся лица прихожан, и само стояние на службе было тягостным для него. Ему было не по себе. Таинственность обрядов страшила, как и немногие библейские истории, которые он знал. Мама говорила, что нужно все правильно понимать, и тогда он сможет почувствовать легкость и свет. Ничего подобного Сережка не чувствовал, а лишь в очередной раз внутренне содрогался, слыша суровый голос попа, время от времени прерывавшийся нестройным пением хора. Не доходил до него и смысл фразы «Смертью смерть поправ». В ней было о смерти, а значит, – страшно. Но особенно неприятными в церкви были гробы с покойниками, которых приносили туда для отпевания, и ужасный стук молотка, отдававшийся в самом сердце. Но здесь – другое. Эта самая смерть как будто бы пробралась сюда, словно говоря, что будет теперь неотступно следовать за Сережкой. Где бы он ни был, что бы ни делал, он не сможет ее избежать. Как же теперь? Как?
«Я не хочу умирать. Я еще совсем маленький. И стану взрослым – не захочу, – причитал про себя мальчик. – Не хочу умирать».    
«А ты и не думай. Просто знай себе и все», – вспомнились слова матери. Как же не думать, когда страшно? Так страшно. Так страшно, что никогда еще так не было. Даже когда брат пугал бабой Ягой с чердака, так не было.
Сережка старался успокоиться. Постепенно страх уходил. Слезы высохли, и дневная усталость сделала свое дело. Он даже и не заметил, как погрузился в сон. Очень даже возможно, что, когда Сережка засыпал, «Memento mori» вновь зазвучала как незатейливая песенка. «Memento mori, мemento mori, мemento mori, тарам, тарам, тарам. Memento mori, мemento mori, тарам, пам-пам».