Мелодия из тридцать восьмого

                Борису Андреевичу Волкову,
                с любовью

– Нет, это просто невозможно, – возмутилась Полина Андреевна, переворачиваясь с бока на спину. – Нельзя же так.
Она открыла глаза и некоторое время лежала неподвижно, бесцельно разглядывая белый высокий потолок одноместного санаторного номера, в который она заселилась сегодня утром. Специально доплатила за одноместный, чтобы никто излишне не беспокоил. И вот на тебе – соседи. Раздражения не было. Лишь досада, оттого что послеобеденный отдых так и не стал привычным тихим часом. И то обстоятельство, что соседи за стеной справа, включившие телевизор чрезвычайно громко, как минимум нетактичны, удручало.
«А погода хорошая сегодня», – подумалось Полине Андреевне, и она вновь повернулась на правый бок.
За окном стоял один из тех солнечных дней конца февраля, о которых довольно часто говорят: «Весенний». Хороший день, и не холодно. Обязательно надо будет подольше погулять после отдыха.
Новый взрыв хохота в телевизоре за стеной заставил Полину Андреевну, мысленно уже прогуливавшуюся по аллее под заснеженными шапками сосен, вернуться к действительности. Какой тут сон? Просто никакой невозможности отдохнуть! 
Будучи человеком чрезвычайно тактичным, терпеливым, Полина Андреевна вновь закрыла глаза в очередной попытке заснуть. Но, видимо, весь настрой на сон был окончательно сбит юмористической передачей, как она поняла по монотонному, лишенному всяких эмоций голосу известного писателя-сатирика, тем не менее вызывающего своим выступлением бурную реакцию зала.
«Да, заснуть в подобных условиях, видимо, не получится», – уже в который раз подумала она.
Сатирик наконец-то закончил свое выступление, и началось путешествие по программам. Их переключали попеременно, возможно, безо всякой конкретной цели, не задерживаясь ни на одной подолгу. Получался какой-то невыносимый акустический компот из рекламных слоганов, реплик без начала и конца, некоего подобия музыки, безликой и пустой, просто всевозможных непонятных звуков и шумов. Но вот поиск неожиданно прекратился. Громко зазвучала мелодия…   
Полина Андреевна вдруг увидела себя маленькой девочкой в бежевом платье, с жидкими русыми косичками, читающей в беседке «Гулливера», большую красивую книгу с чудными картинками, подаренную недавно отцом. На столе стоят пустая чашка и блюдце с надкусанным печеньем. На земле, вытянувшись в струнку, – Тишка, котенок, месяц назад приблудившийся к даче Ореховых и получивший великодушное разрешение тети Шуры остаться здесь. Не без слезной, в прямом смысле, просьбы Поли.    
Солнечно и душно, и спастись можно разве что в этой беседке или же в озере, расположенном неподалеку от дачи, где Поля с тетей Шурой вот уже три года подряд живут каждое лето, отдыхая от столицы с ее «шумом и гамом», от «кутерьмы несусветной», как любит твердить тетя Шура. Но озеро, большое, овальное, с песчаными пляжиками, которые, словно желтые пятна, небрежно нанесены неизвестным художником на зеленый контур берегов, второй день под запретом. Позавчера слегка подскочила температура, и озабоченная тетя Шура заохала-забегала, объявила девочке постельный режим и усилила опеку.
– Что скажет Андрей Петрович, когда застанет тебя всю бледную и болелую? – причитает она. – Вот подарочек отцу-то будет.            
Тетя Шура, домработница Ореховых, – женщина большая и добрая, с красивым низким голосом, темными глубокими глазами, непреклонная и даже жесткая, когда речь идет о порученном ей деле. И втройне непреклонная, когда дело это касается ее любимой Полиночки, к которой она по-особому прикипела после трагической гибели Ольги Александровны Ореховой, мамы девочки.
«Вот подарочек отцу-то будет», – негромко повторила вслух Полина Андреевна.      
Она попыталась припомнить, когда же это было. Лето, тенистый сад, девочка читает большую книгу, которую принес посыльный отца, черно-белый котенок… Как же давно! Так далеко, что почти уже позабылось. Какой же был год? Скорее всего… Ах да, конечно, тридцать восьмой. Ей вот-вот должно было исполниться восемь. Очень удобно считать. Был тридцать восьмой. Отец приехал назавтра поздно ночью. Она не услышала, когда. Наутро вышла из своей спальни и увидела: на стуле в гостиной – его китель. Только тогда и поняла: папка приехал.
А пока она читает большую красивую книгу в беседке, увитой диким виноградом, и сквозь редкие щели просачиваются веселые солнечные лучи. Со стороны пляжа, находящегося всего в каких-нибудь сотне метров, не дальше, доносятся звуки музыки, сочащиеся из репродуктора, установленного на фонарном столбе. Поля время от времени останавливает чтение и вслушивается в них.
За стеной тоже слушают мелодию. «Ту самую, из тридцать восьмого», – отчего-то уверена Полина Андреевна.          

***
Ничего не изменилось за последние двадцать лет, кроме, пожалуй, скорости. Все нарастающей скорости движения времени. Она неумолимо приближает тот рубеж, за которым, возможно, ничего и нет. Кто знает, как оно там сложится? Но чего уж роптать – пожить еще чуток. Вроде бы и силы какие-никакие остались, и голова, слава богу, не затуманилась вконец. И хотя уж вроде бы грех жаловаться, девять десятков позади, хочется еще пожить. Умирать – потом как-нибудь.
Матвей Матвеевич Ракитин всегда считал, что одной жизни человеку мало. Не успеешь толком ничего путного сделать. Потому и уверял всех, что сам-то он прожил несколько жизней. В этом была доля правды. Не потому, что жизнь оказалась столь долгой – он сам не ожидал, да и, по совести, никогда не думал об этом – а потому, что было в ней много такого, что со стороны могло показаться: вместила она сразу несколько судеб.
А умереть мог не единожды. Впервые – когда заболел скарлатиной осенью двадцать восьмого. В семье было шестеро детей. Он, семилетний Матюшка, –предпоследний, за ним только – пятилетний Володя, тоже подхвативший эту болезнь, скашивающую в смертельной жатве людей налево и направо.
Глафира Савельевна, мать большого семейства, к тому времени уже вдова (муж в двадцать шестом погиб при запуске фабрики – несчастный случай), познавшая утрату двух новорожденных своих кровиночек, отдала младшенького в больницу. Матюшку, в коем еле теплилась жизнь, переселила на печь – будь, как будет. Истово молилась Ракитина о своих лежащих при смерти детях, и Бог внял, оставил одного. Матвей выжил. Володя же по недосмотру медички погиб в больнице: ночью из горла выпала трубка.
Следующего своего появления смерть особо надолго не стала откладывать. Летом тридцать четвертого гостил Матвей у своего дяди, председателя райкома Алексея Савельевича Сергеева. Напросился сам на каникулы, а ехать-то нужно было шестьсот верст на поезде. Мать было запротивилась сначала отпускать дите в такую-то даль, но потом отпустила-таки. У Алексея Матюшка всегда сыт будет, да и уход за ним обеспечен: Шура, жена брата, – сама хорошая мать, хозяйственная, знает, как дело поставить. Видимо, так рассуждала Глафира Савельевна, собирая в дорогу тринадцатилетнего Матюшку.
В далеком крае было интересно, многое – в новинку. На поле работал, в охотку-то всегда дело спорится. Вместе с двоюродными братьями, почти одногодками, и другими деревенскими пацанятами купался до посинения в речке, в ней же и рыбу удили. Не забывали о походах в лес и, естественно, о всяких играх.               
Подолгу пропадал на работе Алексей Савельевич, по службе ездил по деревням, налаживал работу не так давно созданных колхозов и Матвея иногда с собою брал.
В тот день припозднились они в Вырково, что верст за пятьдесят от дома.
– Уж ночь почти, Савельич. Куда с мальцом по темноте? Сам знаешь, как у нас сейчас неспокойно. Оставайтесь, здесь переночуйте, места всем хватит. Как говорится, в тесноте да не в обиде, – советовал Василий Егорович Крайний, член правления колхоза и хороший товарищ Алексея Савельевича.
Они все сидели в комнате за большим столом и пили по третьей чашке чаю, заваренного на травах. Матвей уже успел подружиться с двумя из трех сыновей  хозяев, возрастом схожими с его, и рад был бы задержаться здесь на подольше.
– Оставайтесь, Алексей Савельич, – вторила мужу худенькая Евдокия Кузьминична. – А хотите, можно на сеновале постелить: ночи теплые сейчас.
– Нет, ехать надо, – наконец решительно произнес Сергеев. – Давай, Матюшка, допивай чай и собирайся. Спасибо за все, хозяева дорогие. Поедем мы.
Уже утром следующего дня по всей округе разнеслась ужасная весть: ночью бандиты зверски убили товарища Крайнего и вырезали всю его семью. Они знали о позднем приезде председателя райкома в Вырково, надеялись, что, скорее всего, он заночует в доме Крайнего, и в очередной раз пытались расквитаться с ним. 
Да, и такое было. В войну, так вообще почти что каждый день смерть по пятам ходила за Матвеем. Попадал он в страшные передряги: и из окружения с боями прорывался, и в штыковую ходил не раз, и под шквальным огнем глох, и горел (в Карпатах это было). Раза три тонул на переправах. Все было. Вот только пуля не брала. «Заговоренный, не иначе», – шутил он про себя. И лишь в самом конце, в середине апреля победного года, настигла-таки его – снайпер. И опять – чудо: прошла пуля рядом с сердцем, пробив легкое, навылет. Смазал фриц.
Видно не любила его, Матвея Матвеевича, смерть. Ох, не любила. Все время подступалась, заигрывала, а до решительного – не дошло. Значит, судьба такая. И пожить еще – хочется. Жить-то «не разонравилось», как говорил он в детстве. Сколько же до него верст, до этого самого детства? Не счесть.
Матвей Матвеевич и не заметил, как погрузился в сон, сидя в неудобном кресле своего номера.

***
Одна мелодия закончилась – за ней зазвучала вторая. Вслушавшись, Полина Андреевна сразу безошибочно определила – из «Серенады Солнечной долины». Знаменитая увертюра.
Она свесила ноги с кровати, нащупала ступнями свои тапки. Все же хорошая раньше была музыка. И концерты были не чета нынешним. А впрочем, это все старушечье дребезжание. И сейчас, верно, есть много достойного. Полина Андреевна не спеша встала с кровати, натянула халат. И голоса хорошие есть. Безусловно, каждое время рождает свои мелодии. Этим-то жизнь интересна. Так что не ворчи, бабка. Не к лицу. Но, ворчи не ворчи, а заснуть все же никак не удалось, обидно.
Полина Андреевна дошла до стола, налила в стакан соку и, стоя, медленно выпила его. Потом, решившись на что-то крайне важное для себя – да, да, важно решить сейчас, не откладывая, иначе весь отдых насмарку – пошла по направлению к двери.
Выйдя из номера, она направилась к соседнему, 338-му, и, дойдя, решительно постучала в дверь. Никто не отозвался. Она постучала настойчивее. Снова никакой реакции, лишь через дверь – звуки громко работающего телевизора. На этот раз пела Кристалинская.
Подумав о чем-то, Полина Андреевна решила постучать еще и уже подняла руку, как в этот самый момент распахнулась дверь номера 340.    
Вышел высокий седовласый старик.
– Это Вы так громко музыку врубили? Сдурели что ли? Всех отдыхающих перебудили тут. Немедленно убавьте звук. Слышите?! – с напором почти кричал он.
Полина Андреевна опешила, не нашлась что ответить. Старик же, видимо, вдохновленный безмолвием своей жертвы, продолжал:
– Здесь Вам не колхоз «Заветы Ильича» во время посевной, а здравница. Люди здесь отдыхают, знаете ли, – оживившееся лицо старика источало праведный гнев. – Это просто неслыханно!
– А что особенного бывает во время посевной в колхозе? – взяв себя в руки, насколько возможно спокойно, но с надлежащей  твердостью в голосе поинтересовалась Полина Андреевна.
Этот неожиданный вопрос маленькой хрупкой женщины, и сам тон, которым он был задан, застал распылавшегося жильца 340 номера врасплох.
– В каком колхозе?
– Как в каком? В «Заветах Ильича», – произнесла Полина Андреевна уже с вызовом. Она отошла от двери почти на середину коридора и смотрела на своего обидчика снизу вверх. Во всей ее позе виделась решительность и какая-то странная настырность. – Ну, что же Вы, любезный? Ответьте. Что же такого особенного, связанного с орущим телевизором, бывает в колхозе во время посевной? Говорите же, я Вас внимательнейшим образом слушаю.
За какие-то секунды они окончательно поменялись местами.
– Простите. Простите, если обидел Вас, – извиняющимся тоном стал ретироваться старик. – Мне показалось, что Вы моя соседка. Понимаете, бессонница у меня, а тут взял и заснул… Но вот… разбудили. Правда, музыка хорошая. Особенно та, что перед миллеровской вещью была.
– А разве все, что Вы сейчас сказали, дает Вам право кричать на меня? 
– Простите, никак не отвыкну от дурной привычки. Как Вас звать, простите?
– Полиной Андреевной, – и добавила. – Я из 336.
– Красивое имя. А я Матвей Матвеевич. Глуховатый я, Полина Андреевна. Сейчас-то все хорошо: аппарат, – он показал пальцем на левое ухо. – А кричать еще не разучился. Такое дело вот.
И он улыбнулся, искренне, подкупающе, и сразу же был прощен добрым сердцем Полины Андреевны.
– Ничего, привыкнете. У меня-то, слава богу, нет такой проблемы, а вот сестра моя точно, как Вы… А все же, Матвей Матвеевич, как насчет «Заветов Ильича»?   
Старик стушевался, но уже не по-настоящему, театрально:
– Телевизор тут, конечно не причем. Все проще, я такие концерты закатывал перед комбайнерами, закачаешься.
– Вы?
– Я. Брал гармонь и – вперед. А после концерта – пошли-поехали. Обычное дело. Дни и ночи – в поле. Хлеб-то, он ой как трудно всегда давался, – глаза старика потеплели. Видно было, что воспоминания эти были ему дороги.
– Так Вы музыкант?
– Я того самого колхоза председателем был. Но, когда надо… А что мы стоим в коридоре? Милости прошу ко мне в номер, – старик вновь забрал инициативу в свои руки. – И без возражений, пожалуйста. Чай у меня первосортный. Почаевничаем по-соседски.
С этими словами Матвей Матвеевич сделал виновато ожидающую мину, словно мальчишка. Полина Андреевна, с каждой минутой их разговора становилась все более и более расположенной к этому, еще некоторое время назад не известному ей человеку; в ответ на его неожиданное предложение она решительно произнесла:
– А пойдемте.
– Милости прошу, – все таким же полушутливым тоном пригласил Матвей Матвеевич, распахнув перед дамой дверь и сделав галантный жест рукой. – Заходите, Полина Андреевна. За шумного соседа через стену сердечно извиняюсь.
– Вы опять кричите, Матвей Матвеевич, – заявила Полина Андреевна, проходя в номер.
– Я? Опять кричу?
– Именно, – отозвалась женщина уже из-за двери.
– Извините, я всегда забываю об этом. А кстати, та мелодия…
Закрывшаяся дверь не дала просочиться окончанию фразы, как и всему разговору, произошедшему между Матвеем Матвеевичем и его гостьей Полиной Андреевной. Но пусть это останется тайной для нас. Кто же был жильцом номера 338, сделавшимся невольной причиной их знакомства, – осталось неизвестно. Возможно даже,  что никто из героев рассказа так и не вспомнил название «мелодии из тридцать восьмого». Да это и неважно.