Предисловие
Все начиналось стихийно.
Где я, куда устремляюсь, откуда? Вокруг прохладная темнота, глубокая тишина и притягательное сияние вдали; не там ли райская долина? Ощущение эфирной легкости, трепет от ожидания чуда… но все пропало вдруг.
Я проснулся озадаченный картиной сна, захватившей мое летучее воображение, – будто достиг чего-то прекрасного, нового.
Успешное собеседование с главным редактором. Вихрь нахлынувших творческих планов. И вот я в штате крупного издательства, в котором подвязался делать снимки и писать небольшие репортажи для журнала, раскручивающего туристические маршруты. Вначале мне полагалось снимать достопримечательности в подмосковных городках и строчить заметки для иностранных туристов – это, как я понимал, испытание. Затем, убедившись в моих способностях, начальство отправило меня корреспондентом в Тверь на неделю. И это я выдержал, оправдав надежды редактора. Тогда он задумал выслать меня из России.
До сих пор я мечтал отправиться в Италию, но шеф с моим желанием не согласился, заявив, что в Италию и так ездят, летают, ходят на кораблях армии наших туристов. Мне рекомендовали отправиться в Азию. Вот тогда-то я и подмахнул с досады: «На Калимантан, скажете?» И он сказал: «А почему бы и нет». Я даже опешил. Это было по правде неожиданно. Лететь в такую-то даль! Но потом я смирился, начитался об острове книг и проникся к нему интересом. Теперь тропические кущи стали грезиться в причудливых снах. И сны эти превратились в реальность.
Я ухватился за идею с присущим мне русским упорством, которое непременно приводит к успеху. Ничто не воспрепятствует мне в осуществлении замысла. Мое путешествие будет самым важным уроком, который я по-настоящему желал пройти.
Билеты в Саравак с пересадкой в Сингапуре я купил заблаговременно. Потом составил маршрут поездок по острову. Трудился я над ним самозабвенно. В поисках нужных сведений пришлось выжать, наверное, весь Интернет. Денег на проживание мне полагалось вдосталь. Редактор обещал хорошие премиальные, если буду вовремя высылать качественный материал. Кроме того мне полагалось встречать и сопровождать с экскурсией туристов, которые время от времени будут приезжать на остров по путевкам от смежной компании. Только родственники сомневались: «Сумасшедший – он едет за тридевять земель, чтобы увидеть, как там цветет какой-то вонючий красный цветок». Разумеется, не только за манящим где-то в чаще леса реликтовым цветком я устремился на остров. Мне, увлеченному фотографу, страсть как загорелось попасть в тропический мир. В аэропорту провожавшие меня родственники очень беспокоились и предупреждали, чтобы я не ходил в джунгли, где опасные звери от микробов до слонов выйдут на тропу, чтобы задушить меня.
В ту осень мне еще не было двадцати трех лет. Я был уверен, что именно сейчас настало подходящее время, чтобы отправиться в подобное путешествие. Сейчас или никогда. В пути я испытывал радость от скорого свершения всего задуманного, и только опасения, что этому что-нибудь помешает, заставляло меня немало тревожиться, мешая осознавать свое счастье в полной мере. С такими вот противоречивыми чувствами, отдающими безрассудством, но полный решимости, я устремился на юг.
Райская долина
Маленьким самолетом Малазийских авиалиний я отправился в Сердце Борнео – нетронутые пилами леса, и приземлился в Мулу – заповедном горном районе штата Саравак, где каждый год биологи открывают новые виды животных, растений и грибов. Но вдруг осечка: в туристическом лагере мест не оказалось, – надо было бронировать койку заранее, – поэтому пришлось искать жилье за территорией – в «Mulu River Lodge». Эта опрятная ночлежка со всеми удобствами и рестораном выстроена у реки Мелинау возле главного входа в Национальный парк. В длинном помещении размещены около полусотни кроватей, точно в войсковой казарме.
Я подошел к стойке администратора, за которой оказалась маленькая пожилая женщина с черными едва тронутыми сединой волосами и, поздоровавшись, сообщил:
– В лагере все места заняты.
– Все заняты, – с сочувствием повторила она.
– Много туристов приехало.
– Много, – покачала она головой.
– Не найдется ли у вас свободное место?
– Найдется, – охотно отозвалась она. – У нас места есть. Сколько человек?
– Один.
– Один? – она немного удивилась. – Хорошо, нужно зарегистрироваться. Вот здесь в журнале. Ваш паспорт, пожалуйста…
Спустя пять минут я сидел на своей прилежно заправленной постели в просторном, как бальный зал, помещении и озирался по сторонам. Большинство кроватей пустовали, на некоторых разбросаны чьи-то вещи, а на одной кто-то спал, поджав ноги. Я с облегчением вздохнул: по крайней мере, на ночь я пристроен. Зато под боком лес, и каждое утро, пройдя по колеблющемуся над рекой подвесному мосту, можно этот первозданный мир посещать.
Испытывая трепетное желание поскорее очутиться в джунглях, я наскоро переоделся, сунул в рюкзак бутылку воды, натянул его на плечи и поспешил на волю. Со мной была тетрадка, я купил ее в Кучинге и, подписав своим именем, указал московский адрес на тот случай, если она потеряется, – может быть, вышлют почтой, – и с этого времени решил каждый вечер выводить на ее страницах пройденный маршрут, впечатления, наблюдения, мысли. Они пригодятся для журнальных очерков. О, как я ждал этой встречи с джунглями – незнакомой и таинственной обителью необыкновенных звуков, красок, запахов – этими райскими кущами полными чудесных существ.
Наверное, на всю жизнь останется в памяти мое первое посещение тропического леса. Ощущение странное, захватывающее, пряное – такое оно было особенное. Казалось, что погрузился я в звенящее, дышащее влажным теплом, пестрое царство, где блуждает растерянный взгляд с непривычки не способный сосредоточиться на чем-то определенном. В тени невероятно высоких, будто колонны, стволов старых деревьев ловят солнечные лучи худосочные кустики, орхидеи, миниатюрные пальмы, а вверху плотным шатром простирается ажурный лесной полог. И лес этот, раскинувшийся среди гор, чьи вершины окутаны густыми, как взбитые сливки, облаками, представляется непреступным, с таинственной, скрытой от посторонних глаз, первобытной жизнью.
На другой день для знакомства с окрестностями я записался в группу туристов с проводником, рассудив, что потом стану бродить по лесным тропам самостоятельно. Вечером, за три часа до заката, наша группа отправилась к пещерам. Тропы из туристического лагеря к лесным диковинам выстланы для удобства деревянными половицами, над ручьями наведены мостики. Мой верный фотоаппарат «Nikon» наготове: в ночлежке возле каждой кровати в стене торчало рыльце розетки, и я сразу же зарядил для него аккумулятор. Во время этой экскурсии я рассчитывал хорошенько поснимать.
К Оленьей пещере нашу группу из пяти человек повел средних лет, полноватый малаец из служащих. На нем была темно-зеленая футболка с птицей-носорогом и надписью «Mulu», шорты и высокие ботинки. Звали его Хазрин. Попутно он знакомил нас с местными растениями и мелкими животными, которые встречались на маршруте, и позволял себе подшучивать.
– Будьте осторожны, эта гусеница ужалит вас от малейшего прикосновения к ее волоскам, – предупредил он, показывая на пушистого рыжего червяка размером с мой указательный палец, который с аппетитом грыз лист, повисший на ветке над самой тропой. – А эти лопухи не следует использовать в качестве подтирки: они жгутся. В противном случае, ваш горестный вопль распугает всех зверей в округе… Стойте! Вон там, видите?.. Нет, на соседнем стволе. Это самая маленькая белка Борнео. Местным насекомым она доставляет немало неприятностей – очень прожорливая…
Никогда не слышал, чтобы белки питались насекомыми. Впрочем, на Борнео, с его древними лесами, все возможно. Приглядевшись, я наконец разглядел крошечного, величиной с мышь, серенького зверька с пушистым хвостом. Белка замерла на стволе, разглядывая людей с любопытством, а потом, ловко цепляясь коготками за кору, побежала вверх, помахивая хвостом, словно флажком.
– Эти бабочки самые редкие в Сараваке, – объяснял Хазрин, спустя некоторое время пути, когда наша группа остановилась, пристально взирая вперед на бабочек возле маленькой лужицы. – Они названы в честь основателя династии белых раджей птицекрылками Брука…
Я с восхищением глядел на птицекрылок, потягивающих своим хоботком воду. Они были прекрасны. Их удлиненные черные крылья разрисованы рядом переливающихся зеленых треугольников, грудка украшена пушистым алым воротником, а на задних крыльях блестят голубые полосы. Несколько минут эти бабочки позировали перед объективами фотоаппаратов, а когда мы продолжили путь, они поднялись в воздух и закружили над тропой изящным хороводом. Попрощавшись с птицекрылками, Хазрин серьезно предупредил:
– За их убийство с целью коллекционирования, поедания или содержания в неволе назначается штраф 10 000 ринггит или один год тюрьмы.
А лес звенел голосами тысяч насекомых. Я восхищался мощью, пронзительностью и разнообразием певческих способностей цикад. Они заглушали всех прочих вокалистов леса. Их пение сливалось в единый звон. Казалось, где-то вверху деревья облепили пилильщики-гиганты, на самом же деле, самые крупные цикады здесь величиной с воробья. Но даже мелкие певцы умеют оглушить своими трелями.
Лес полон жизни. Но без проводника я бы мало что увидел – нужно привыкнуть. Впереди еще много дней для походов. Ведь мне хотелось испытать, почувствовать, осознать, каково это быть в джунглях одному. Я делал снимки. И добычей моего Никона становились самые разные существа: длинная розовая многоножка на замшелом валуне, элегантная цикада-фонарница в зеленоватом с золотистыми пятнами наряде и длинным изогнутым носом, сверкающий бронзовой чешуей юркий сцинк в палой листве, черная с белыми полосами сухопутная планария с такой странной серповидной головой, точно она подавилась полумесяцем. И вдруг группа полунагих даяков из племени оранг улу. Они возвращались из леса с плетеными из ротанга корзинами, висящими на спине. Невысокие, смуглые, черноволосые мужчины в набедренных повязках украшены татуировкой на груди, руках и ногах. Женщины в саронгах вроде юбки, увешаны разноцветными бусами, в их отвислые продырявленные мочки продеты по нескольку блестящих колец. Эти люди показались мне очень серьезными и невозмутимыми. Хазрин поприветствовал старшего из них, который шел впереди, после чего даяки продолжили путь в молчаливой задумчивости. Я тогда решил, хорошо бы посетить их деревню, чтобы поснимать быт этого племени.
Возле маленькой лужайки со скамейками тропа повернула к скале, едва различимой среди деревьев. По сторонам возвышались утесы покрытые папоротниками, кустами и мхами. И вскоре мы оказались перед входом в пещеру, темнеющую посреди леса, словно раскрытая пасть какого-то гиганта. Хазрин рассказал, что это одна из самых больших пещер мира, что ее протяженность около двух километров, а высота в некоторых местах достигает более ста метров, что называется пещера «Оленья», поскольку в этих местах пасутся олени; они приходят сюда пить воду, лизать соль или укрыться от дождя. Пещера эта сквозная, как туннель. Сверху свисают каменные сосульки – сталактиты. На потолке темнеет скопище летучих мышей. Их здесь несколько миллионов, и перед закатом, как обещал Хазрин, у нас еще будет возможность увидеть их вылет на ночную охоту. Я никогда еще не был в пещерах, потому сравнивать мне было не с чем, но это не помешало мне осознать величие Оленьей пещеры.
Войдя в сумрачную галерею, мы двинулись по тропе, освещенной фонарями, к которым электричество подавалось от генератора, гудевшего в кустах снаружи. После жаркого лесного воздуха, взмокшее тело приятно окутывала прохлада, и освежал сквозной ветерок. Тропа огибала скалы. Я двигался в полумраке, стирая с лица упавшую каплю, и фотографировал сталагмиты, которые представляли собой нерукотворные изваяния: чудовищ, монахов, зверей, застывших в причудливых позах. Тут и там звякала в лужах капель, журчали ручейки, а где-то вдали бурлила подземная река. Легендарное Царство Тьмы. Тени, демоны, таинственные звуки… Как вдруг далеко впереди завиднелся яркий свет. Он увлек мой любопытный взгляд. Свет этот поначалу казался маленьким пятнышком, бликом. И я устремился к нему, поднялся по склону пригорка и остановился перед ограждением на маленькой смотровой площадке. Теперь это «окно», из которого лилось золотисто-зеленое сияние, было передо мной. Казалось, до него только руку протяни, но между нами сотни метров. И тут я испытал странное ощущение, будто бы уже был здесь, видел это свечение и стремился к нему. Это был сон? Я вспомнил его. Сон сделался явью. Но как отчетливо он сейчас проявился! Это таинственное совпадение потрясло меня… Вдруг неожиданный голос проводника Хазрина оборвал мои размышления.
– То выход в Райскую долину, – объяснил он, отдышавшись после подъема. – Удивительное место, отрезанное скалами от внешнего мира. Нужно иметь альпинистское снаряжение, опыт и закалку, чтобы спуститься с этой вот скалы, перейти вброд подземную реку и, преодолев небольшое ущелье, выбраться из вечной тьмы в сад Эдема.
Я все глядел на изумрудные деревья, облитые ярким тропическим солнцем, и думал, что в таком вот саду первые люди жили счастливо в своей беззаботной жизни, пока не были навсегда изгнаны Отцом за свое преступление. Эта пещера Тьмы, свет, увлекающий к выходу в Рай, и сад, кажущийся таким недоступным, – точно ожившая иллюстрация из Библии. С благоговением я взирал из мрака на этот желанный пейзаж. На обратном пути он долго не выходил из моей головы. А потом, на лужайке со скамейками, напротив пещеры, вход в которую теперь скрывали деревья, летучие мыши устроили вечернее представление. Они покидали свою обитель большими стаями, растянувшись в змеевидные ленты, как сигаретный дым, и отправлялись кормиться до утра. Задрав голову, я следил за полетом этих зверьков, и пещера словно выдыхала их из своего зева в вечернее, но еще светлое небо.
Лунная пещера
Все последующие дни, что я жил в Мулу, прошли на лесных тропах. Сначала это были короткие маршруты утомительные для непривычного к экваториальному климату моего северного организма: тело скоро сдавалось и требовало отдыха, а дух, неутомимый и очень любопытный, заставлял, уговаривал, требовал продолжения пути. Но спустя несколько дней я начал привыкать переносить влажную жару, брал в дорогу бутылки воды и освободил рюкзак от всего лишнего. Так, постепенно, я уходил от туристического лагеря все дальше, а возвращался все позже.
Увлечение фотографией затянуло меня безвозвратно. Мой верный Ники ненасытно требовал новых впечатлений. И я покорно следовал по тропе, осматриваясь, прислушиваясь, и делал снимки. Вскоре мои глаза привыкли к пестрому разнообразию лесных зарослей и научились вылавливать в них самое ценное. Высоко над головой сквозь прорехи в кронах горело солнце. Его редкие лучи падали на бурую землю, листья кустов, камни. Каждый такой луч, как фонарик в лесном полумраке, высвечивал для меня то пятнистый цветок наземной орхидеи, то блестящую бабочку, то бронзовую спинку ящерицы, принимающую солнечный душ на трухлявом пне.
И вот удача: возле тропы на сухих скрюченных листьях в растерянности замерла зеленая древесная агама с гребешком на голове и шее. Ее челюсти, усаженные мелкими острыми зубами, сжимали огромного полумертвого богомола, который из последних сил едва отпихивался от хищницы своими колючими лапами. Ящерица глядела на меня круглыми золотистыми глазами с негодованием. Она явно замешкалась, не зная, как поступить: то ли бросать лакомую добычу и – наутек, то ли отдаться воле судьбы – вдруг повезет, и чудовище, склонившееся с блестящим пристально взирающим глазом, не посмеет обидеть. Так и сидела ящерица, путаясь в двух мыслях, как застывшая аллегория Дилеммы, пока я снимал ее.
В тот раз после ночного дождя тропа еще не просохла. Почва была настолько пропитана влагой, что подошвы ботинок скользили по ней, как по шоколадному маслу, и мне приходилось утраивать внимание, чтобы не поскользнуться. А тропа извивалась среди вековых деревьев похожих на ракеты, устремленные в невидимую высь, пролегала над ручьями – тут были заботливо переброшены доски, – а местами проползала между невысоких серых скал, поросших папоротниками, мхами и орхидеями. Я осматривал эти глыбы, рассчитывая найти что-нибудь интересное, вроде спящего питона, и делал снимки цветов. Как вдруг слева, среди дымчатой зелени подлеска, показалась огромная зубастая пасть. Это был грот.
Высокая стена горы поднималась тут над лесом. Она поросла травой, кустами и корявыми деревцами со змеевидными корнями. Я направился к ней. Грот был высокий, но не глубокий, темный и прохладный. Я вошел внутрь. Под ногами мягкий серый песок. С потолка капало. Какое-то небольшое животное, похоже, циветта, оставила на песке цепочку следов. Наверное, прячется где-нибудь здесь среди камней после ночной охоты на спящих птиц и белок. И тут еще одна редкость – странное на вид растение из рода Monophyllea. Оно выросло на сырых отвесных скалах над входом в грот. Его единственный широкий ребристый лист лопухом в форме сердца сидит на коротком черешке, а из основания этого листа зелеными змейками возносится пучок стебельков, увенчанных кистью мелких белых цветков. Только в горах Борнео встречается это растение. Обследовав грот и не найдя больше ничего интересного, я вернулся на тропу и продолжил поход.
Кора старых деревьев обросла подушками мха, среди которых торчали стебли миниатюрных орхидей-дендробиумов с такими крошечными бледненькими цветочками, что трудно на них сфокусировать объектив фотоаппарата. Множество других орхидей давно отцвели и сидели на коре в ожидании дождя, который напитает их подсохшие за день корни, похожие на мочало. Тут и там зеркалами поблескивали небольшие пруды, из которых доносились странные лающие вопли лягушек. Сколько я ни пытался поймать их объективом – никак не получалось. При моем приближении эти неуязвимые хористы мигом замолкали и надолго скрывались на илистом дне.
В конце другой тропы с деревянным настилом начиналась лестница, которая вкривь и вкось повела меня наверх вдоль скалы. Под ногами хрустели сухие палые листья. Подъем был крутым и продолжительным, я до нитки промок от пота, прежде чем оказался на небольшой платформе со скамеечками. Теперь я был над лесом, и среди крон деревьев под солнцем поблескивала внизу река. На вывеске, прикрепленной к скале возле входа в пещеру, к моему сведению было написано: «Moon-milk Cave». Я вошел в сумеречную прохладу, включил фонарик и тотчас же понял, откуда такое название. В свете фонаря стены пещеры излучали бледный лунный свет. Они были покрыты слоем кристаллов, словно припорошены мукой. Залы этой пещеры оказались небольшими, а некоторые проходы и коридоры между ними – такими узкими, что мне приходилось снимать рюкзак, чтобы боком протиснуться. На потолке висели колонии летучих мышей. Разбуженные зверьки сверкали на меня сердитыми глазами. Бледными сосульками свешивались громоздкие сталактиты. И было что-то неземное в бледном сиянии стен. Побродив в чреве горы и охладившись, я выбрался наружу и начал спускаться на землю.
В ночлежке туристов было немного, поэтому большинство кроватей по-прежнему пустовали. После душа перед ужином я выходил на веранду и в одинокой задумчивости глядел на реку. При свете ламп красные цветы гибискуса, разросшегося на берегу среди деревьев, в сером полумраке выглядели выразительно, будто пятна крови. Я слушал плеск рыбы, шорох ночной бабочки, бьющейся своим мохнатым тельцем о лампу, тиликанье сверчков под верандой и обдумывал планы на завтрашний день. Небо уже черное, все в блестках звезд, и месяц подмигивал мне между листьев пальмы. Теперь было свежо и покойно, чего всегда желаешь после утомительно жаркого дня.
Заняв столик напротив стойки бара, я заказал на ужин макароны с курятиной и баночку тоника. Несколько туристов за пивом оживленно делятся впечатлениями о походе к пещерам. В доме хозяев ресторана двое мальчишек, сидя на диване, увлеченно смотрят по телевизору «Том и Джерри». В соседних кустах трещат кузнечики. И во всех этих звуках ощущалось уже вечернее умиротворение. Ложился я поздним вечером и засыпал под неразборчивые разговоры курильщиков на веранде, шарканье ног бредущих в душевые и шуршание пакетов, когда кто-нибудь копался в своей сумке в поисках нужной вещи.
В другой раз я направился к водопаду, и ценность этого похода была не столько в том водопаде, сколько в окружающих зарослях. Тропа вела по сумрачному лесному ущелью среди гор. Справа, под склоном горы, катилась по камням река Мелинау Паку. Она подмывала серые стены с редкими кустиками, шумела на валунах и стихала на ровном песчаном участке, образуя теплые заводи. В этом районе было много старых дуплистых деревьев, которые облюбовали птицы-носороги. Я вскоре услышал их тяжелые свистящие взмахи крыльев. Рассмотреть этих птиц в кронах – нелегко. Но я слышал их клаксонную болтовню. А потом мне повезло: одна птица медленно пролетела вдоль серой отвесной скалы и села на толстый сук корявого дерева, растущего у подножья над рекой. Думаю, что они давно заметили меня на тропе и потому осторожничали на случай, если я вдруг достану духовую трубку с ядовитыми стрелами и начну охоту. Но вместо этого, я лишь пытался нацелить на них свой фотоаппарат, что, впрочем, было бесполезно: птиц всюду заслоняли ветви деревьев. Черные, как ворон, большие белохвостые калао с длинным клювом и огненного цвета рогом, изящно изогнутым над ним. Своим клювом, как пинцетом, они ловко срывают маленькие плоды фикусов и кивком отправляют в глотку. А зачем им требуется такой большой рог – никто не знает. Этих странных на вид птиц даяки почитают как посредников между миром живых и миром духов.
Лес тут древний. Подобный пейзаж голливудские режиссеры старательно изображают в фильмах о жизни динозавров на каком-нибудь секретном острове. Я шел тихо и осторожно, рассчитывая застать птеродактиля, сидящего на скале, – именно здесь бы им сохраниться вдали от шумной цивилизации. Все настораживало меня. Болота, ручьи, заросли… и вдруг среди доисторического мха брошенная кем-то смятая коробка из-под сигарет. Такой беспощадный поступок прошедшего до меня человека трудно простить. Она, эта коробка, вернула меня в двадцать первый век. Но вскоре я позабыл о ней, потому что лес вновь отвлек меня своими оригинальными картинами.
На стволах, сучьях и лианах, перекинутых с дерева на дерево, словно телеграфные провода, сидят папоротники-асплениумы с длинными салатовыми вайями, оленьи рога, растущие из листа-кармана, разлапистые птерисы. Они, порой, образуют такие густые заросли, что какой-нибудь старый диптерокарпус, фикус или пальма кажутся увешанными висячими садами.
Я заглядывал в кусты, за дерево, в дупло и делал снимки всего, что там скрывалось. Вот желтый рогатый паук на паутине, большая улитка с дисковидной раковиной, стрекоза…
Я не сразу сообразил, что делает эта тоненькая, ничем не примечательная серенькая стрекоза возле паутины. Я ожидал, что глупое насекомое вот-вот заденет сеть своим длинным эфирным крылышком и запутается в ней. Но ничего подобного не происходило. К моему недоумению, стрекоза рассматривала паутину, словно изучая ее ажурную конструкцию. Но все оказалось гораздо хитрее. Эта стрекоза крала из сети запутавшихся в ней мошек! Делала она это с осторожностью и ювелирным терпением. Паук-хозяин даже не осознавал, что на самом деле происходит. Он притаился под зеленым листком, держась лапкой за сигнальную ниточку, и ждал, когда эта стрекоза, наконец, попадется, чтобы с ней расправиться. Напрасны были его надежды. Стрекоза тщательно обследовала сеть, неторопливо облетая ее с одной и с другой стороны, зависала на месте, разглядывала нити своими большими глазами. Но едва в паутину попадала мошка, стрекоза кидалась к ней, осторожно снимала челюстями и съедала. Название этой стрекозы мне было неизвестно, поэтому я присвоил ей подходящее имечко: «паутинный вор».
Продолжая путь, я вновь и вновь слышал какой-то странный шуршащий звук и не мог понять, отчего он происходит. Наконец я заметил, что раздается он всякий раз, когда я прохожу мимо нависающих стеблей ползучей пальмы, усеянных такими длинными шипами, что в любую секунду они могли выколоть мне глаз. Я коснулся листа и прислушался. Тотчас же звук повторился. И раздавался он изнутри стебля. Можно было подумать, что эта пальма гневно ворчит на меня, не желая, чтобы ее трогали. Но вскоре я разобрался, в чем дело: в стебле живут муравьи, и когда я к их жилью прикасался, они начинали ритмично щелкать челюстями и в поисках врага выбегали наружу.
Маленький водопад, поблескивая серебром, низвергался в реку под скалой. На мелководье тенями стояли стайки пятнистых рыб. Когда я вошел в воду, рыбы мигом устремились ко мне и принялись покусывать мою кожу. Я чувствовал щекотку от их зубастых поцелуев. Но когда ко мне подплыли рыбины покрупнее, я заторопился на берег, решив, что от их челюстей приятного будет мало. Сидя на желтоватом песке, я бросал в воду камешки и палочки, рыбы бросались на всякий мусор, который плюхался на их территории, но распознав обман, оставляли его без внимания и снова чего-то ждали.
Все казалось неизменным здесь. И этот лес, и этот маленький водопад, шумящий, быть может, тысячу лет, а наверняка и больше, и эти рыбы в реке, и стрекозы… И очень хотелось, чтобы все в этом лесу среди гор жило еще очень долго.
Так проходили дни. Из каждого похода я возвращался с богатой коллекцией снимков и потом, сидя в кресле на веранде за чашкой кофе, я разглядывал их на экране Никона. Из этого потока будет, что выбрать, – мечтал я. По потолку суетливо бегали гекконы. Я поглядывал на них, опасаясь, что в азарте погони за мотыльком, кто-нибудь из них плюхнется в мою чашку.
Над вершинами гор столпились белые пышные облака. Одно из них оторвалось от стаи и, проползая над лагерем, пролило дождь. На полчаса сделалось шумно. Капли выбивали дробь по листьям, крыше, земле. А потом все стихло и посветлело. Вечером солнце залило веранду оранжевым светом. С наступлением темноты завели свои трели лягушки. А я достал тетрадку и при бледном свете лампы принялся делать в ней записи.
У реки
В один из тех дней я вернулся из трехдневного похода на гору Апи, где фотографировал скалы, похожие на острые зубы ящера-гиганта, и теперь, дожидаясь обеда, искал место для отдыха на каменистом берегу реки Мелинау. Увидав толстый ствол поваленного дерева с торчащими во все стороны корнями, будто щупальца осьминога, я направился к нему. Кора на этом стволе местами слезла, обнажив гладкую белую древесину. Я снял рюкзак, сел на ствол, разулся, бросил ботинки через плечо подальше на гальку и опустил усталые ноги в воду. Тень деревьев, что возвышались над пологим утесом, защищала меня от распалившегося после полудня солнца, но стоило мне протянуть руку, как солнечные лучи обжигали ее.
Дождя не было второй день. По ослепительно-синему небу ползли белые как хлопок облака. Солнечные блики на воде привлекали разноцветных бабочек, которые порхали над рекой и садились передохнуть на валуны, что высовывались в жемчужных пузырях неподалеку от берега. На другой стороне этой горной реки лес поднимался стеной, и мой рассеянный взгляд теперь перебирался с ветки на ветку, прыгал по развешанным, как гирлянды, лианам, скользил по кронам и блуждал вдоль берега в надежде углядеть что-нибудь примечательное. Позади меня меж кустов терялась тропинка наверх. Она вела в деревушку даяков племени оранг улу, откуда сейчас доносилось вызывающе настойчивое кукареканье какого-то безмозглого петуха. Неподалеку, ниже по течению, плескались в реке местные ребятишки. Жарко. Их вопли, смех, болтовня мешались с шумом воды и со звонким хором насекомых, вливаясь в единую музыку дневного зноя. Из-за деревьев я едва различал мелькающие тела мальчишек, когда они сигали в воду с маленького деревянного причала, у которого все еще не было ни одной лодки.
Как вдруг я услышал шорох листьев и обернулся. По темной тропинке спускался мальчик. Заметив меня, он застенчиво улыбнулся и сказал по-английски:
– Привет!
– Привет! – ответил я.
Мальчик захрустел по гальке к реке, а потом склонился и стал собирать камешки. На вид ему было лет десять. Наверное, он только что оставил своих резвящихся в воде друзей: по его бронзового оттенка коже скатывались ручейки и с мокрых черных волос, стриженных кругом, кроме нескольких прядей, опускающихся с затылка до плеч, все еще капало. Подобрав подходящий камешек, мальчик засовывал его в карман синих шортов.
– Зачем они тебе? – спросил я.
– Играть, – просто ответил мальчик.
А потом выпрямился и объяснил:
– Он будет прыгать по воде, как лягушка. Вот так, – с этими словами, он размахнулся и запустил камень.
Тот, подпрыгнув по воде два раза, скрылся из виду.
– У тебя хорошо получается.
– Хочешь попробовать?
Через минуту мы оба соревновались в ловкости, у кого камень сделает больше прыжков. Когда голыши закончились, мы принялись собирать другие, пока карманы шортов моего нового знакомого не переполнились тяжестью.
– Я видел тебя вчера на базаре, – сказал мальчик.
– Я искал дуриан, – ответил я.
– Но сейчас его нет, – он подозрительно прищурился. – Не сезон.
– Пришлось купить гроздь бананов, они-то всегда есть, – сказал я и направился к поваленному дереву.
– Меня зовут Табонг, – сказал мальчик, следуя за мной. – А твое имя?
Я назвался и сел на прежнее место. Табонг встал рядом и оперся ногой о корягу.
– У нас во дворе растут несколько манго, но плоды еще зеленые.
– Ты из этой деревни? – спросил я.
– Мой дом там, – показал рукой куда-то выше по склону.
– У тебя татуировка на плече, разве детям даяков уже разрешается?
Табонг поджав плечо, поглядел на дракона, затем поддел его ногтем и осторожно отклеил, показывая мне.
– Вчера один австралийский турист подарил мне жевательную резинку. Под оберткой была эта наклейка, – словно бы оправдываясь, сообщил Табонг и прилепил дракона на прежнее место. – А у тебя есть татуировки?
– Нет, в нашей стране не обязательно их носить, – ответил я.
– Ты австралиец?
– Нет, я из России.
Табонг кивнул, хотя эта новость не произвела на него никакого впечатления.
– Можно мне сесть?
– Садись.
Табонг повернулся спиной к стволу, с толчком запрыгнул на него и свесил ноги.
Некоторое время мы глядели на реку, собираясь с мыслями, а потом я заговорил:
– Когда ты подрастешь, тебе ведь сделают настоящую татуировку, верно?
– У меня будет много татуировок здесь, здесь и здесь. – Табонг показал рукой на плечо, грудь и ногу. – Я отправлюсь странствовать в другие деревни, как ты и тот австралиец.
– И станешь охотиться за головами? – я сделал серьезный вид.
На губах мальчишки появилась улыбка.
– Нет, за головами я не буду охотиться, – уверенно пообещал он. – У нас дома много старых голов. Они висят под потолком. Мой прадед был очень сильным и мог победить даже черного дракона.
– Кто этот дракон?
– Если дракон разозлится, то может убить нас всех. Он живет в старой пещере. Это на вершине вон той горы.
– Ты боишься его?
– Нет.
– Честно?
– Ведь мы не беспокоим его.
– А те головы очень старые?
– Им больше ста лет.
– Но ведь чтобы стать взрослым и жениться, нужно принести домой хотя бы одну голову убитого человека и свежую кровь, – допытывался я.
– Дедушка говорит, это старая очень плохая идея, и запрещает убивать, – ответил Табонг.
– Почему?
– Раньше пенаны убивали только вооруженных воинов.
– А если бы у меня был большой нож?
– У тебя нет его.
– Допустим, у меня есть нож.
Табонг звонко рассмеялся.
– Все равно ты не воин, – проговорил он сквозь смех, глядя на меня своими блестящими черными глазами, и затем с важностью добавил: – Ты наш гость.
Я покачал головой.
– Значит, туристы могут не беспокоиться?
– Не бойся, никто не станет тебя убивать.
– Я и не боюсь.
Затем некоторое время мы слушали пение реки. Табонг ковырял ногтем остатки коры на стволе. Я снова поглядел на его дракона, а потом поинтересовался:
– У вас в школе есть компьютеры?
– Да.
– Играешь в Интернете?
– Вчера я убил много врагов и достиг девятого уровня.
– Поздравляю.
Вдруг на склоне в кустах послышался шорох. Мы разом обернулись. На тропе показались двое пузатых мальчишек. Не решаясь сойти на пляж, они глядели на меня из полумрака.
– Это мои братья, они ждут меня, – сказал Табонг, спрыгивая с бревна в воду. – Я пойду?
– Конечно, – ответил я. – Рад был поговорить с тобой.
– До встречи! – сказал Табонг, улыбнулся, показав ослепительную белизну зубов, и побежал за своими братьями, которые тотчас растворились в тенистых зарослях, как невидимки.
Мало-помалу солнце вновь добралось до меня и стало жарить. Но я совсем уже оправился от усталости. Повесив рюкзак на плечи, я подобрал ботинки и зашагал в деревню.
Хрустальные водопады Ламбира
В каком-то старом журнале о природе, не запомнил, в каком именно, я прочел будто бы по заверению уважаемых профессоров ботаники самые богатые нетронутые леса остались в Амазонии и на острове Борнео. Мол, в этом еще можно убедиться, приехав, например, в Национальный парк Ламбир, что в 32 км от города Мири. В здешних лесах ученые насчитали более 1200 видов деревьев. Такого пестрого леса не найти больше нигде на Земле. Джунгли Ламбира покрывают склоны гор, глубокие ущелья, берега рек. Под пологом леса скрываются тоненькие ручьи, водопады и древние скалы. На таком разнообразном ландшафте живут растения всех форм: от крошечных водорослей до деревьев-гигантов.
В Ламбире меня никто не ждал – я не успел предупредить администрацию парка о своем приезде, поэтому был готов к тому, что мне не хватит места в гостинице и вечером придется возвращаться в город в поисках ночлега.
Я вошел в кабинет управляющего и поздоровался. Невысокий, усатый с пышными кудрями человек в защитного цвета форме служащего оторвал взгляд от бумаг, которые изучал весьма сосредоточенно и поглядел на меня с любопытством. Я представился и поставил сумку на пол.
– Меня зовут Тони, – назвался он и, показав рукой, предложил садиться. – Что вам угодно?
Я сел за его стол напротив и ответил:
– Хотел бы остановиться в Ламбире на недельку.
– У вас есть бронь?
– Нет, я прямиком из аэропорта, в город не заезжал.
Некоторое время Тони задумчиво разглядывал бумаги на своем столе, а я ждал, что он ответит на мой легкомысленный поступок, и начал было досадовать, как обидно теперь отсюда уезжать, не посетив толком желанного леса.
– Не беда, – наконец сказал он великодушно, – мы поселим вас в «Hill House», – положил передо мной гостевой журнал, – пожалуйста, зарегистрируйтесь… вот здесь.
Я воспрянул духом от столь быстрого решения дел, достал из рюкзака свой паспорт и стал переписывать личные данные. Между тем, Тони обернулся, снял с доски ключи и, когда я закончил писать, вручил их мне.
– А что туристов сейчас много? – поинтересовался я.
– Никого, – ответил Тони. – К нам обычно на выходные приезжают из города. А сейчас тут свободно.
После этого я полез в карман за бумажником, чтобы заплатить за комнату.
– Не сейчас, – остановил мой порыв Тони. – Вдруг вы решите задержаться у нас или раньше съедите. Расплатитесь перед выездом.
Я конечно согласился.
– Вот карта основных троп, – объяснил Тони, подавая мне листок, – здесь, маршруты к водопадам и горным вершинам. Постарайтесь не сходить с тропы – легко заблудиться. Если понадобится помощь, приходите, всегда будем рады. Пожалуй, дам вам дополнительную копию, вдруг эта потреплется, – с такими словами Тони вручил мне еще один лист.
Получив схемы, ключи и добрые напутствия, я поблагодарил Тони и отправился искать «Hill House».
Администрация, несколько бунгало, столовая-магазин и прочие сооружения располагались вдоль шоссе за лесополосой. Неожиданное очарование этому месту придавали сосны (один из жароустойчивых видов, разумеется) растущие вдоль желтой дороги, что вела к ботанической лаборатории. Я прошагал по этой дороге до развилки, повернул возле пруда направо, как объяснял Тони, и наверху возле леса увидел небольшой деревянный терем на сваях и стал к нему подниматься. Неужели мне сюда? Я все еще сомневался. Вот веранда, ступеньки, стеклянные двери… Ключ охотно вошел в замочную скважину, я дернул за ручку, и дверь передо мной гостеприимно распахнулась. Я торжествовал: на всю неделю этот дом станет моим! Буду жить возле самого знаменитого леса! Для меня, бродячего фотографа, целый дом – изысканная роскошь, причем за небольшую плату. Гостиная с креслами и журнальным столиком, столовая, кухня, туалет и душ, – я ходил по дому, как одаренный всевышним, – две комнаты, одна из них моя, другая – заперта, и я мысленно пожелал, чтобы в нее никого в течение недели не поселили. В комнатах пахло сухим деревом. На окнах, занавешенных зеленой парчой, вставлены дополнительные рамы с противомоскитной сеткой, а за стеклянной дверью был выход на задний двор. В холодильнике, кроме трупика замерзшего муравья ничего больше не оказалось. Я вошел в свою комнату, раздвинул шторы, развеяв зеленоватый полумрак, и осмотрел широкую кровать, зеркало с тумбочкой и вентилятор на стойке с мой рост. Я щелкнул кнопкой, и он погнал воздух, вращаясь из стороны в сторону. Электричество здесь подавалось круглые сутки, так что мой Ники голодным не останется. Буду кормить его досыта перед каждым походом в лес.
Сбросив рюкзак, я вышел на веранду и с удовольствием окинул взглядом окрестности: домики, дорожка с фонарями, пруд, украшенный сиреневыми лотосами. Здесь можно было жить сколько угодно. А потом, не удержавшись от соблазна, я решил прогуляться в лес для первого знакомства.
Тропа начиналась за «Домом на холме» – так я стал его называть, и, сгорая от любопытства, поспешил по ней в чащу, поскольку до вечера оставалось еще много времени.
И вновь я погрузился в тенистые чертоги леса. Рыжая тропа повела меня круто вверх, словно желала сразу испытать меня на выносливость. По ушам ударил неистовый звон тысяч цикад. Кругом возносились стволы деревьев разного обхвата в зависимости от возраста. Земля под ними покрыта слоями бурой листвы. Самые старые деревья опирались на широкие досковидные корни, расползающиеся по земле, как волны. Через них приходилось перелезать. А тропа манила меня все глубже в чащу, открывая мне лесные диковины, и невозможно было повернуть назад. Поначалу я чувствовал растерянность: обилие разных растений, необычные пейзажи, краски, тени… – все переполняло меня, и нужно было время, чтобы пережить их, усвоить. Тут и там встречались невысокие пальмы-ликуалы с листьями, напоминающими зеленые японские зонтики от солнца. К стенам сырых скал лепились мхи, пестрые кустики бегоний и орхидеи, заманивающие взгляд своими причудливыми цветами. Среди деревьев попадались ошеломляющие воображение грибы: розовые чашечки на тонкой ножке, потом микропорумы, похожие на волнистые уши лесных духов, и вдруг обычные, на первый взгляд, грибы, но синие, как вечернее небо, а на гнилой деревяшке под кустом столпились маленькие светящиеся в темноте призрачные поганки. Это был живой калейдоскоп лесных красок, пряных запахов и необычных звуков. Восхищенный праздником флоры, благоуханием цветов, величием старых деревьев, я делал снимки всего, что цвело и причудливо зеленело. Таково было первое впечатление. И я остался доволен, мечтая о том, как с завтрашнего дня стану посещать эти полные тайн лесные дебри.
Ужинал я в местной столовой. Маленький магазинчик с кухней и к ней пристройка: под навесом три ряда столов и стулья. Хозяйка Розина – маленькая смуглая женщина с коротко стриженными курчавыми волосами – стряпала на кухне, ее племянница Джамаянта лет тринадцати делала уроки за столом возле окна, маленький пятилетний сын Бенни играл с котенком. Котов и кошек здесь было семь: разноцветные, гладкошерстные, с большими глазами. Эти хищницы расселись вокруг моего стола в ожидании, когда передо мной поставят тарелки риса с курятиной, салат из свежих овощей и стакан чая. И вот ужин на столе. Кошки стали подбираться ко мне поближе. Они принялись гипнотизировать меня просящим взглядом. Пришлось Бенни отвлечься от своих занятий и разогнать попрошаек.
После ужина я вернулся домой, устроился в кресле на веранде и допоздна просматривал сделанные за день снимки, а потом взял тетрадку и принялся записывать все то, что невозможно показать на снимках. В голове тотчас начали воскресать события дня. Они как под диктовку легко ложились на бумагу. И проработал я допоздна.
На реке Лиам один за другим на некотором удалении друг от друга шумят, низвергаясь, три водопада. Первый и второй – невысокие, прыгают со скалистой плиты, как с гигантской ступени. Широкий поток хрусталем разбивается, с шумом орошая туманом брызг окружающую растительность. Затем речной поток глянцевой скатертью скользит по бурым плитам среди леса. Вода отполировала поверхность камня так, что в нем можно увидеть свое отражение. Но вброд перейти этот поток нелегко – скользко. По берегам на камнях разрослись странные на вид папоротники – диптерисы Лобба. У них необычный вид: длинный стебель увенчан длинным пальчатым листом. Высотой этот папоротник мне по колено. Заросли диптериса придают местности необычный колорит. Кажется, что от них рябит в глазах, но в пейзаже это создает особенную атмосферу первозданного бытия. Прежде мне не приходилось видеть диптерисы. Я был впечатлен доисторической картиной и в тайной мечте ожидал появления среди папоротников какого-нибудь маленького динозавра: вот сейчас он высунется и устремит на меня свой пронзительный взгляд.
Еще один водопад – Латак – низвергается с высоты 25 метров. Латак, словно царский шлейф, переливаясь радугой в солнечном свете, с шумом падает в широкий пруд, окруженный песчаным пляжем. Побродив в этом популярном у туристов, но в тот раз безлюдном, районе с беседками, туалетами, бунгало для отдыха, я ничего редкого, кроме плодоносящей алоказии, не нашел. Алоказия с копьевидными, плотными, будто из пластмассы, листами росла возле реки. И я сделал несколько снимков ее оранжевых ягод, облепивших стебель похожий на початок.
Справляясь по карте Тони, я повернул на тропу, которая, спустя полтора часа, привела меня к водопаду Нибонг. Где-то наверху лесная речушка вдруг достигает обрыва и длинными струями падает в пруд под скалой. Некоторое время я глядел на падение воды, как зачарованный. Водопад окружен заросшими растительностью стенами скал – так он надежно спрятан в глубине леса от посторонних глаз. Из пруда вытекал тонкий кривой ручеек. Я разделся и погрузился в чистую бирюзовую воду пруда. В нем приятно поплавать и отдохнуть от дневной жары, а потом, фыркая и прикрывая лицо ладонями, я стоял под струями водопада, как под мощным душем. Пока движешься по лесу со всеми подъемами и спусками, двадцать потов сойдет, а тут, под водопадом, вновь чувствуешь себя посвежевшим: упругие струи смывают усталость.
Лесная тропа долго поднимала меня на холм и, перевалив через него, спустила к еще одному водопаду – Панту. Он похож на Нибонг, только крупнее, а из пруда вытекает небольшая речушка. Извиваясь среди валунов и стволов упавших деревьев, она терялась из виду в темной чаще. На ее берегах росли древовидные папоротники с пышной кроной, что также придавало этим таинственным местам первобытный облик.
На обратном пути к дому мне вновь пришлось переваливать через холм. Всюду под деревьями простиралось мягкое покрывало из толстого слоя палой листвы, что создавало поэтически осеннее настроение. Здесь мне попадались плоды великанов диптерокарпусов. Эти деревья сбрасывают замечательные семена величиной с грецкий орех и похожие на волан с двумя, тремя или большим числом длинных изогнутых винтом крылышек. Я подбирал эти семена, подбрасывал повыше и наблюдал их вертолетом вращающееся падение.
Растут в этих местах крошечные пальмы-игуануры высотой всего с мою ладонь. Их блестящие перистые листья торчат из лесной подстилки пучком. Игуанура так мала, что ее можно принять за новорожденную, если бы не гроздь красноватых плодов, свисающая из-под листьев.
Еще одна пальма – евгессония – способна потрясти воображение. В лесном полумраке эти растения появляются неожиданно и выглядят, как длинноногие животные из фантазий художника Дали. То ли олень, то ли жираф, то ли горбатое чудище пристально на тебя смотрит из-под куста длинных ребристых листьев на голове. Эта хитрая евгессония поднимается высоко над землей на своих корнях-ходулях, стройных, как трость, так что во время ливня стремительные потоки, стекающие по склону, не причиняют ей никакого вреда.
В «Дом на холме» в тот раз я вернулся засветло. Во второй половине дня издали стали доноситься раскаты грома. Но дождя все не было. Вечером, когда стемнело, я вышел на веранду и наблюдал, как в черном небе переливаются зарницы. Я глядел на всполохи, слушал хор древесных лягушек, дожидающихся хорошего ливня, и думал, чем заняться, если завтра пойдет сильный дождь.
Перед сном, выпив чаю с печеньем, я читал журналы на кухне, где свет был ярче. Несколько старых выпусков «Borneo Talk» я нашел на столике в гостиной. Вокруг меня крутились мелкие полосатые комары, пробравшиеся в дом, наверное, через щели в оконных рамах. Мне приходилось с хлопком делать из них гербарий то на руке, то на шее, то на ноге. Трупик я клал на пути промышляющих всюду мелких рыжих муравьев. Обнаружив угощение, муравей сначала ощупывал его трепетными антеннами, затем хватал челюстями и, подняв над головой повыше, уносил в свои закрома, виляя под тяжестью ноши, как пьяный.
Когда я выключал в доме свет, то наступала кромешная темнота, и до кровати мне приходилось добираться вслепую, шаря рукой по стене. Мой прожорливый фонарь быстро вытянул энергию из батарейки, а новые купить было негде, поэтому пришлось научиться обходиться без света. В такой темноте и комар заблудится. Впрочем, в моей комнате этих кровопийц уже не было: все слетелись на кухонный свет, пока я там читал. И вот лежишь окутанный плотной тьмой и слушаешь блуждающий где-то у окна сердитый звон комара, перекличку гекконов из гостиной и прекрасную ночную музыку сверчков, лягушек и еще каких-то невидимых существ из леса.
На другой день я решил отправиться к водопаду Диндин, что в пяти километрах от дома. Вставать пришлось в половине шестого. Путь предстоял долгий.
Выдался ясный день – даже в лесу было жарче обычного. Хуже всего – на открытых солнечному жару полянах. Здесь ощущаешь себя, как под распахнутой дверцей небесной печи – рискуешь сгореть дотла. Открытые участки рук вскоре покраснели. А мокрую от пота рубашку хоть выжимай. Но в лесной тени, где гуляет слабый ветерок, быстро приходишь в себя. Поход вверх-вниз по склонам гор, вброд через ручьи, по заросшим долинам и каменистым руслам рек оказался довольно утомительным. Спускаясь с очередной кручи, я чувствовал, как от перепада высот закладывает уши. Но чем дальше я углублялся в лес, тем больше животных встречал на своем пути.
Со ствола на ствол перелетали драконы. У них большая округлая голова, вытянутое тельце и длинный хвост. Эти маленькие ящерицы близко к себе не подпускают: срываются с места, расправляют веером свои ребристые оранжевые складки по бокам и планируют на ствол соседнего дерева. Фотографировать этих юрких существ нелегко, но мне удалось обзавестись их неплохими портретами.
Кое-где на коре деревьев попадались на глаза шкурки крупных цикад. Ночью, после нескольких лет подземной жизни, цикады выбираются на воздух, покидают свою личиночную оболочку и, дождавшись, когда подсохнут крылья, поднимаются высоко на ветви своего дерева, чтобы присоединиться к звенящей компании сородичей. Их янтарного цвета шкурка, будто глазастый скафандр инопланетян, остается висеть на коре, пока его не смоет ливнем.
У ручья ко мне прицепились две пиявки. Я чуть из штанов не выпрыгнул, торопясь этих червей оторвать, пока они не залили меня кровью. Вовремя их заметил, сорвал одну за другой и отбросил подальше.
Потом я нечаянно вспугнул маленького оленя, который, видимо, хотел утолить жажду. Заметив меня, олень умчал вверх по склону, остановился и принялся громко кричать, предупреждая лес о появлении человека. Его крик походил на лай довольно крупной собаки.
На деревьях, так высоко, что не видно, устроили концерт гиббоны. Они завывали на всю округу. Сколько ни рыскал я взглядом по кронам, этих певучих обезьян рассмотреть не сумел, только шорох ветвей выдавал их ловкие прыжки.
Упавшие деревья представляют довольно богатый и неожиданный ассортимент орхидей, которые обычно растут высоко и надежно скрыты от глаз путешественника. Но эти растения нисколько не беспокоятся, что их добрый хозяин рухнул и погиб, они еще долго будут расти, цвести, давать семена на его коре. Обычно орхидеи цепко обхватывают ветвь, сук или ствол дерева похожими на червей корнями. В Ламбире много редких орхидей, среди которых еще встречаются ранее неизвестные виды. За два последних года ботаники открыли на Борнео 37 новых орхидей.
Шел я медленно, присматриваясь ко всему, что привлекало внимание. Солнце катилось уже где-то над головой. Жаркие лучи все увереннее заглядывали в чащу. Стоит лишь сойти с тропы, немного пройтись вдоль ручья и обязательно увидишь что-нибудь любопытное. Вот зеленая с золотистыми пятнами древесная лягушка на листе дикого имбиря. В небольшом дупле притаился на день огромный волосатый паук. А то вдруг выскочит из-под ног крупный сцинк и, сверкая бронзой своих чешуй, исчезнет в палой листве. Я делал множество снимков, пока Никон не стал сигналить, что скоро закончится заряд батареи. Пришлось экономить, чтобы хоть немного поснимать у водопада.
Диндин – высокий, стройный и очень шумный водопад. Со своего обрыва он стремглав ныряет в небольшой пруд. А вокруг белый, словно коралловый, пляж. Я живо стянул с себя мокрую одежду и бросился в воду. Смыв жар, пот и усталость, я почувствовал себя гораздо легче. Некоторое время я делал снимки этого живописного местечка, пока мой Никон не выдохся окончательно. Теперь можно двигать обратно к дому.
В тот день, когда я появился в столовой, кошки спали вповалку. Жара сморила их. Но стоило моему заказу появиться на столе, кошки ожили и потянулись ко мне за угощением. Сладко потягиваясь, выгибаясь дугой и выставляя вперед когтистые лапы, они зевали, прогоняя остатки дремоты, и окружали меня. Одна белая с кремовыми пятнами красавица грациозно вспрыгнула на мой стол. Она скромно села на краю и впилась в мою тарелку с кусочками курицы взглядом снайпера. Другие на такой подвиг не решились, рассевшись вокруг меня, они стали по очереди клянчить угощение протяжным мяуканьем. Когда стало понятно, что взывать к моему благоразумию бесполезно, старший кот, хранивший до сих пор важность, встал передними лапами на мои колени и выпустил когти. Острые, будто иголки, они впились в мою кожу. Я дернулся и оттолкнул от себя наглеца. В этот момент моего замешательства, сидевшая на столе кошечка, ловко свистнула из моей тарелки цыплячье крылышко. Увидав такое безобразие в кухонное окно, хозяйка Розина вышла ко мне и с криком разогнала хвостатых попрошаек.
– Вы с ними построже, – сказала Розина, – а то обворуют.
Теперь я мог спокойно доедать свой ужин, запивая апельсиновым соком.
Розина, ее муж и старший сын Азам служили в лесничестве. Они родом из племени ибанов и жили в деревне в нескольких километрах отсюда. Азам работал младшим лаборантом при американо-японской ботанической экспедиции, которая изучала деревья и разыскивала растения, которые могли бы помочь в профилактике и лечении рака. Я почти не видел Азама – слишком он занят. Поэтому мне больше приходилось общаться с хозяйкой.
– Вы часто бываете у водопадов? – спросил я Розину.
– Давно не была, – махнула она рукой в ответ. – Лет пятнадцать не была. Много работы.
В ту ночь гроза добралась до Ламбира. Меня разбудил сильный дождь, грохотавший по жестяной крыше. Время от времени по небу прокатывался гулкий гром, будто кто-то переносил большой стальной лист с места на место и одновременно с треском хлестал воздух бичом. Лес дрожал и шумел от обрушивающихся на него потоков с неба. Водопады, как я потом узнал, умножили свою мощь, реки вздулись и забурлили, а со склонов гор прошли грязные потоки. Ливень прекратился рано утром. Тучи расползлись, а когда рассвело, вновь стало жарить солнце. От влажной земли потянулся пар.
Утром я поднялся позже обыкновенного – в половине восьмого, и чувствовал себя разбитым: вчерашний поход забрал столько сил, что даже за ночь я едва их восстановил, лишь ноги все еще были тяжелы. А ведь на этот раз я намеревался отправиться на вершину горы Панту. В зеркале душевой я заметил, что моя худоба проявилась отчетливей. И это было заметно не только перед зеркалом, но и по дополнительной дырочке в ремне, которую я проделал гвоздем, и по складкам футболки, которая свисала с моих плеч, как с вешалки. На этот раз из-за ливня забился водозаборник, и до полудня в доме не было воды, а потом, после его очистки, она пошла ржавая. После завтрака с омлетом и чаем в компании кошек, я почувствовал себя легче. По убеждению Тони, восхождение не так сложно, чтобы от него отказаться, и я решил идти.
В путь я отправился вначале девятого. Каких-либо серьезных последствий от прошедшего ливня я не заметил, разве что тропа выглядела так, словно ее подмели. Это дождь смыл жухлые листья. В нескольких местах тропу перегородили свалившиеся сверху ветки и сучья. Земля была сырая. Ноги скользили по ней. Теперь на тропе устроили засаду пиявки. Они ждали, приподнявшись, как перископы, вращались по сторонам, прицеливались и ловко цеплялись к ботинкам. Мне приходилось часто останавливаться, осматриваться и сдирать с себя очередную кровопийцу.
Стоило пройти дождю, как повылезали новые грибы, ранее мной не виданные. Возле тропы я заметил странный гриб-веселку – длинный, как поднятый к небу толстый перст, в роскошной сетчатой мантии розоватого цвета. Сверху на нем сидел бурый сморщенный тюрбан с дырочкой на макушке, над которой крутились грибные мошки, привлеченные неприятным гнилостным запахом.
Среди драконов тоже было оживление. Они сидели на стволах, кивали друг другу и сигналили, выставляя свое синее горло, будто вымпел. Так самцы охраняли свою территорию от соперников, искали подругу и заводили с ней любовную беготню. Они ловко ползали по стволам в догонялки, перелетали с места на место, пока изнывающему от любви самцу не удавалось поймать ловкую подругу.
В полумраке среди кустов голубыми огоньками мелькали небольшие бабочки. За их полетом было трудно уследить: летают они зигзагом, обманывая взгляд постороннего, что надежно спасает их от врагов.
Утомленный влажной жарой я все еще цеплялся за желание добраться до вершины, хотя до нее было далеко. Она манила меня. По мере подъема по склону горы, менялся и облик леса. Стены скал мокрые от воды, сочащейся из каких-то глубин, служили пристанищем маленьких папоротников, орхидей, бегоний. Пестрые, яркие, переливающиеся листья бегоний в случайно упавших на них солнечных лучах выглядели особенно красочно, о некоторых из них я не имел прежде никакого представления. Тут и там слышалась звонкая капель. Деревья росли невысокие с жиденькой кроной, и вокруг было светлее. Где-то наверху гудели земляные осы. Под следующей скалой я нашел заросли папоротника похожего на тот вид, что растет на берегу реки Лиам, только ваи у этого шире и напоминали лосиные рога. Это диптерис двойчатолистный – он обильно рос в мезозойскую эру, а в наше время вымирает. Здесь, в Ламбире, одно из его последних убежищ. Мой Никон добросовестно запечатлел в своей памяти образы исчезающего диптериса.
Дальше нужно было карабкаться по скальным выступам. И это была самая трудная часть пути. Каково это разбиться в таком чудесном месте? – раздумывал я. – Затеряться навечно в недоступном ущелье, где останки никогда не найдут. Хватаясь руками за корни, ступая на скользкий камень, я поднимался все выше и выше. Медленно вскарабкался я на тропу и уверенно зашагал над обрывом. А впереди среди зарослей уже показался просвет – значит, добрался я наконец до вершины.
Теперь я очутился на небольшой расчищенной площадке с беседкой, вокруг пропасть, а подо мной, до горизонта, широко раскинулся полог лесов. Леса, всюду простирались леса! Леса покрывали холмы всеми оттенками зеленого и под своим пологом утаивали места дикие, неизученные, полные таинственного очарования. Я долго стоял над обрывом, осматривая этот мир, и видел его таким, каким его тысячи лет знают птицы с высоты своего полета. И чувствовал себя ничтожной крупинкой на горбе первозданного мира. Теплый ветерок навевал покой и тихо шумел над головой в сосновых ветвях. Облака прикрывали солнце, потому оно не пекло в полную силу и не слепило беспощадно, а то мне пришлось бы спасаться от его жара в беседке. С другой стороны среди зарослей виднелась вершина горы Ламбир. Она тоже была покрыта растительностью. Над ней толпились пухлые облака. Отсюда не хотелось уходить, но я знал, что должен успеть вернуться в «Дом на холме» до вечера, чтобы не застрять среди скал в темноте.
На этот раз в столовой меня встретил Азам – паренек семнадцати лет с вьющимися черными волосами, заметно выдающимися скулами и большими глазами. Он объяснил, что мать уехала в город за продуктами и вернется нескоро. Тогда я сказал, что выпью чаю, а пообедаю позже.
– Но я могу собрать тебе обед, – предложил он. – Сегодня в лаборатории у меня выходной.
– Ты умеешь готовить? – спросил я недоверчиво.
– Еще не приходилось, – ответил он скромно. – Но думаю, справлюсь.
– Хорошо, – согласился я.
Тогда Азам удалился в кухню, а я устроился за столом с газетой и в окружении кошек стал ждать.
Справляясь по телефону у матери, Азам, следуя ее указаниям, сварил рис, потушил овощи и пожарил рыбу. На удивление стряпня не заняла у него много времени. Обед получился вкусным. Правда, рис можно было бы подержать на плите подольше, но об этом я умолчал. За чаем с печением мы вновь разговорились.
– А ты как участник экспедиции, наверное, неплохо разбираешься в растениях, – проговорил я, направляя наш разговор в нужную мне сторону.
Азам утвердительно кивнул.
– И можешь показать мне в лесу лекарственные травы, которые вы исследуете? – продолжал я.
– Старики из нашей деревни их собирают, – неохотно проговорил он и тут же перевел разговор: – А возле нашего дома лимонная трава растет. Ароматная.
Сомнительная дружба
К «Дому на холме» поднималась бетонированная дорожка с высокими фонарями. Внизу справа, на лесной опушке, серебрился небольшой пруд, его поверхность была украшена широкими листьями и цветами лотоса, а на берегу стояла круглая беседка. Возле дома под жгучим солнцем зеленела маленькая лужайка, поросшая низенькой жесткой травой. Поскольку дом был приподнят на сваях, то когда обрушивался ливень, потоки из леса не могли причинить ему какой-нибудь вред. Дождь хлестал по крыше, вода скатывалась по желобам, стекала по водосточным трубам в канавки, по которым устремлялась в пруд.
Каждое утро я поднимался ни свет ни заря, завтракал, натягивал на плечи рюкзак и ступал на тропу. Мигом я погружался в пленительный, красочный и таинственный мир леса. Тропа то поднимала меня круто вверх, то вдруг уводила вниз, то рискованно ползла по краю обрыва, где можно по неосторожности сорваться в пропасть. И я, изнемогая от жары, купаясь в собственном поту и часто прикладываясь к бутылке с водой, устало следовал через изобилующие жизнью кущи.
В один из тех дней на склоне горы Панту я обнаружил хищное растение, всем известное как непентес, которое обычно продается в наших цветочных магазинах. Но вместо кувшинчиков листья этих зеленых хищников заканчивались длинным усом, которым они цеплялись за ветки кустов, чтобы удержаться на каменистой круче. После тщательных поисков, я обнаружил несколько непентесов, которые в надежде поймать насекомое, развесили свои изящные ловушки, похожие на высокие турецкие амфоры.
Вспоминаю, как в классе пятом учитель биологии рассказывал нам о хищных растениях, которые встречаются в джунглях и питаются насекомыми, и тут же наше детское воображение увеличивало ловушки этих существ до немыслимых размеров, так, что они становились опасными для человека. Это разжигало еще большее любопытство к тропической природе, и мы представляли себя великими путешественниками, преодолевающими опасности в джунглях.
Странное название этих растений происходит от имени мифической травы забвения «Непенфа». И в самом деле, от выпитой из такого кувшина воды можно лишиться чувств. Ведь в нем скапливаются останки насекомых, трупики мелких зверьков и птичий помет. Такой вот рацион у растения, которому не хватает полезных веществ из скудной почвы. Кроме всего прочего меня интересовало, не переполняются ли кувшинчики во время дождя. И вот однажды я смог это проверить. Сильный дождь бил по плотным листьям непентеса, плясал по крышечке над кувшином, которая защищала его от наполнения, но иногда вода все-таки проникала внутрь и разбавляла пищеварительный сок. Значит, крышечка не служит растению надежным зонтом. Однако непентес от этого ничуть не страдал: лишняя вода потом куда-то испарилась.
Каждый день во время своих дальних походов я замечал что-нибудь новое и делал множество снимков, но однажды кое-что занятное мне пришлось наблюдать возле «Дома на холме».
На лужайке напротив моей веранды рос маленький куст, на котором густо развесил свои плети непентес. Это растение отличалось крупными розовобокими кувшинчиками, округлыми, как печной горшок для каши, но с тонкими, будто из фаянса, стенками. Сверху кувшины прикрывала похожая на лист крышка. А горлышко имело глянцевые края. Газонокосильщик осторожно обходил это место, тщательно выстригая траву вокруг непентеса, и хищник чувствовал себя здесь привольно и сытно.
В тот раз, делая снимки непентеса, я коснулся его кувшинчика, и вдруг навстречу моим пальцам откуда-то из-за листьев выскочили большие рыжие муравьи, вооруженные крепкими челюстями. Я одернул руку, почувствовав жжение от укуса, точно от горящей спички. Муравьи забегали по кувшину в поисках нарушителя спокойствия, но, не найдя ничего подозрительного, удалились. Тогда я взялся за другой кувшин, и вновь вооруженная толпа охранников выдвинулась к моей руке. Это были очень грозные муравьи: всякий раз, едва только я касался их растения, они выбегали из укрытия, словно сторожевые псы, и метались по сторонам, угрожая мне своими острыми челюстями. Непентис явно был ими доволен. Вид его пузатых кувшинов был таким, точно они во весь рот благодушно посмеивались над моими тщетными стараниями. Этакие сытые, круглобрюхие, довольные жизнью генералы, командующие отважным войском.
Почему муравьи с такой решимостью защищают непентес, я выяснил сразу. Этот зеленый хищник по краям крышечки выделяет капли нектара, который очень муравьям нравится. На первый взгляд это походило на крепкую дружбу насекомого и растения. Но вскоре я в этом разубедился. К своему недоумению я увидел, как муравей, добравшийся до сладкого угощения, выпил заветную капельку и, торопливо перебирая длинными лапками, поспешил прочь. Как вдруг он поскользнулся на гладком краю кувшина и пропал в его брюхе. Долго барахтался несчастный муравей в утробе хищника, не в силах выбраться на свободу по скользким стенкам. В конце концов, растение переварит его. Так непентес с холодной невозмутимостью регулярно получает жертву из многочисленной гвардии своих маленьких стражников.
Кубах
На Борнео мой Никон очень быстро стал неотъемлемой частью моей сущности. От ежедневных съемок мои глаза привыкли видеть мир через объектив и постоянно рыскали в поисках натуры. А разыгравшийся аппетит Ники вынуждал всякий раз искать для него розетку. Эндемичные растения стали героями моих снов. Рюкзак забит купленными на базаре пакетиками сухих трав, листьев и всяких благотворных опилок для чая. Но желание снимать лесные редкости снова влекло меня в дорогу.
В один из тех дней, взяв на прокат машину, я отправился в Национальный парк Кубах, что в двадцати двух километрах к западу от Кучинга. Покрытая лесом гора Серапи возвышается посреди парка на 911 метров и хорошо видна с набережной реки Саравак в городе. Она настойчиво ловила мой взгляд всякий раз, когда я снимал реку, лодки, цветущие растения на городских газонах. Я уже сделал несколько портретов горбатой Серапи и теперь решил ее посетить.
Накормив Ники досыта, я был уверен, что день в Кубахе проведу с полным успехом. Но в пути по стеклу машины вдруг поползли серебристые змейки – пошел дождь. Небо затянуло беспросветной мглой, вскоре дождь превратился в ливень, и когда я прибыл в парк, с неба все еще хлестала вода. Пришлось мне около часа прождать в беседке возле администрации за чтением информационных стендов. Лес вокруг молчал, слушая тарабарщину дождя: ни свиста птицы, ни вопля обезьяны, ни звона цикады – никакого обнадеживающего звука. Время утекало вместе с ручьями, но дождь, едва стихнув, вдруг снова начинал поливать с новой силой. Наконец, терпение мое лопнуло, я натянул на себя полиэтиленовый плащ и зашагал по дороге на вершину горы. Там, возле телевизионных вышек, находилась смотровая площадка для туристов. Во всяком случае, в сырые джунгли пока можно не забираться, все равно под проливным дождем лишний раз фотоаппарат не достанешь.
Широкая бетонная дорога вела на гору. Вскоре я оказался в густом тумане, и кроме стены деревьев по обе стороны ничего больше не видел. В плаще я быстро сопрел и чувствовал себя, как селедка, законсервированная в собственном соку. Пришлось из плаща вынырнуть, сложить его и убрать в рюкзак. Лучше бы я совсем его не надевал. Дождь начал стихать только к полудню. К этому времени я уже был недалеко от вершины. Тут налетел ветерок и стал разгонять туман, открывая мне окрестности для обзора. Ведь я до сих пор не сделал ни одного снимка. И вот послышалось пение птиц. Дождь прекратился совсем. В прорехи среди серых клочьев тумана стало выглядывать солнце. И в лесу посветлело. Наконец опомнились цикады и начали пробовать свой голос, чтобы хорошенько распеться – с деревьев послышался их невразумительный скрип. Спустя некоторое время, небо расчистилось, солнце залило гору, и воздух сделался горячим. Теперь цикады завелись в полную силу. Их звон, стоны, рев обрушились на мой слух. И в этом сонме голосов я отчетливо слышал что-то древнее, торжественное, дикое.
Я взялся фотографировать блеск листьев после дождя, ажурные кроны древовидных папоротников, маленькую жабу, прогуливающуюся на обочине дороги. И тут я вспомнил, что недавно зоологи в этом лесу открыли новый вид лягушки величиной с подсолнечное семечко и назвали ее Microhyla nepenthicola. Живут эти крошечные лягушки в кувшинах непентесов. Они даже икринки там откладывают. А непентесы почему-то считают этих лягушек несъедобными.
Наконец я достиг вершины Серапи. Отсюда открылись покрытые лесом горы, утопающие в белых облаках, словно в парном молоке, а с другой стороны, на равнине, через прорехи облаков виднелись поселки, серебряные петли рек, море. Тут были скамейки, так что я вначале подкрепился бутербродами, а потом взобрался на деревянную смотровую вышку и занялся съемкой пейзажа.
На горе я провел около часа, а спустившись, повернул с дороги налево и двинулся по узенькой тропе, резко уводившей вниз среди густого леса. Было еще сыро. Днем небо совсем уже расчистилось. Высоко в кронах гулял ветерок. Судя по схеме, выданной мне в администрации заповедника, тропа должна была привести меня к водопаду. На ней же значилась памятка: «Остерегайтесь сильного ветра». Это значило, что в лесу может свалиться на голову какой-нибудь сук. Когда внезапный порыв ветра сносит тяжелые кусты эпифитных растений и ломает подгнившие сучья, тогда и в самом деле можно получить по голове тяжелым кустом какой-нибудь орхидеи. И непонятно, откуда возникает этот штормовой ветер; он врывается в лес, качает кроны деревьев и, отшумев, уносится прочь.
На стволе высокого диптерокарпуса в метре от земли я увидел странную восковую трубку. Возле отверстия ее крутились маленькие пчелы с мохнатыми лапками. Одни вылетали из нее, другие проникали внутрь, ползли в гнездо, которое скрывалось глубоко в расщелине.
Следующей замечательной находкой были большие почти пятнадцать сантиметров в размахе крыла семена лианы альсомитры, похожие на крылоплан в миниатюре. Я с удовольствием проследил за тем, как такое семя парит среди деревьев, опускаясь все ниже над моей тропой. Тогда я поднес к нему руку, и оно плавно опустилось на ладонь. Я дунул на него, и воздушный странник продолжил свой путь к земле. Семена-планеристы опускались откуда-то сверху, да так уверенно, точно каждое понимало, куда и зачем садится. Их полет напоминает парение какой-нибудь бабочки. Медленно, делая широкие круги, семя летит, чуть помахивая отливающими перламутром крыльями. Они разлетаются по лесу, используя восходящие потоки теплого воздуха. В конце концов, их планирующий полет заканчивался на земле, на которую они так мягко садятся. Но не все семена бывают столь удачливы при посадке: какое-нибудь, ударившись о ствол или ветку, падает, словно потерпевший крушение аэронавт. Саму лиану нигде не было видно. Сколько я ни вглядывался в кроны – не мог отыскать ее плодов среди густого сплетения ветвей деревьев. Позже, из справочника, я вычитал, что лиана эта плодоносит высоко в кронах. Когда ее круглые, как волейбольный мяч, бурые плоды созревают, то снизу открывается крышка, давая свободу на вылет многочисленным семенам. Они выпархивают, как стайки мотыльков из гнезда. Закончив, так или иначе, свой полет, семя ложится на землю и ждет подходящего случая выпустить корешок, чтобы хорошенько закрепиться.
Продвигаясь к водопаду, я прислушивался к лесным голосам. Среди птиц, распевавших надо мной, самой талантливой была синичья славка. Я слышал ее и раньше в других лесах на Борнео, но каждый раз замысловатая мелодия славкиной песни меня зачаровывала. Тема ее повторялась, но с каждым повтором она становилась длиннее и сложнее. Исполнив песню целиком, славка, сделав паузу, принималась разрабатывать тему заново. Снова и снова. До чего же радостно звучало ее пение в темной глуши! Удивительно, как эта маленькая птица, с рождения усвоив мелодию от родителей, теперь исполняет ее так красочно. Пение невидимой славки притягивало все мое внимание. Уверен, любой пернатый соперник уступал ей место на дереве не в силах ее перепеть. Я же проникся к талантливой славке уважением, она удивит всякого, кто придет в ее лес.
Спустя некоторое время, послышался шум падающей воды. Порожистая река заблестела впереди среди деревьев. У каменистого берега тропа повернула влево и повела меня выше вдоль бурливого потока. Вскоре я оказался перед гремящим широким водопадом. Он низвергался с кручи, и воды его стремительно неслись среди камней куда-то в глубину леса.
У реки гигантскими снопами торчали заросли бамбука. Толстые зеленоватые стебли возносились к небу и там распахивались широкой перистой кроной. У даяков бамбук весьма популярен: из его прочных стеблей строят жилье, мосты, лодки, мастерят музыкальные инструменты вроде флейты, ксилофона и свирели, делают духовые трубки для охоты и запекают в них курицу.
В тот день Никон отработал неплохо, словно бы взял реванш за упущенное из-за дождя утро. Тропа увлекала меня все дальше. Я делал снимки и так увлекся, что позабыл о времени. В горном лесу темнота наступает раньше. И вот солнце приняло бледно-розовый вид, будто бы истощило свою энергию, а потом и вовсе скрылось за высоким склоном. Лес погрузился в тень. Я заторопился к шоссе.
Стиль Борнео
С тех пор, как я познакомился с Рамзаем Онгом, то всякий раз, по возвращении в Кучинг, заходил к нему повидаться. Ему было за шестьдесят. Невысокий, полноватый, с коротко стриженными черными волосами. Он принимал меня радушно. Его художественная галерея на улице Мэйн Базар возле Туа Пек Конг – китайского храма XIX века – привлекала меня картинами местных художников, разговорами об искусстве и возможностью узнать последние новости из творческой жизни города. Галерея располагалась в двухэтажном доме среди других прижатых друг к другу домов, у которых было всегда многолюдно, потому что первые этажи занимали сувенирные магазины и туристические агентства.
Но галерея в этой компании была особенной. Я входил за стеклянные двери и попадал в прохладный зал со стеллажами, на которых аккуратно расставлены открытки, поделки из бисера, деревянные фигурки птиц и лесных духов, по стенам развешаны картины, а в глубине стоял массивный рабочий стол, позади которого, возле сонно журчащего маленького фонтана, вела на второй этаж лестница. Там, наверху, висели красочные покрывала с национальным зигзагообразным орнаментом, батик и снова картины.
В первый раз я зашел в галерею привлеченный живописными работами. Рамзай провел меня по выставке, но поскольку покупать дорогие картины я был не в состоянии, то художник предложил мне репродукции размером с обычную почтовую открытку. Они сразу мне понравились, и я купил несколько штук. После этого Рамзай вернулся за свой письменный стол, я сел напротив, и мы разговорились о пейзажах Борнео.
– Мне довелось побывать в окрестностях Мири, – с достоинством сообщил я.
– Понравилось? – спросил он, поглядывая на меня добродушно.
– Да, особенно в Мулу. Замечательный горный район в Сердце Борнео, – вдохновенно ответил я. – Вот только дорога туда не из простых.
– Самолетом?
– Ночным автобусом до Мири, потом самолетом.
– Автобусом ехать долго, – согласился Рамзай.
– Я пытаюсь экономить, – объяснил я, на мгновение задумался и продолжил: – В салоне было очень холодно. Во время стоянок мне приходилось выходить на улицу, чтобы погреться. Почему они не выключают кондиционер хотя бы на ночь?
– Тогда будет душно, – ответил Рамзай.
Я не поверил этому. Во всяком случае, при своей худобе я прекрасно акклиматизировался – жара меня не угнетала. А холод в салоне был такой, что окна запотевали снаружи, и ничего не было видно. Теплый свитер оказался кстати. Без него было бы худо. А утром я пересел на солнечную сторону, но лучи едва согревали мое дрожащее, покрытое мурашками тело.
– Зато я проехал почти весь Саравак, в Мулу провел десять дней, затем неделю в Ламбире. Много фотографировал и нашел несколько необычных орхидей. Хорошо бы теперь узнать их наименования.
– У меня есть хороший справочник, – сказал Рамзай.
– Я бы посмотрел, если можно, – заинтересовался я.
– Сколько угодно, – Рамзай выдвинул ящик стола и достал толстую иллюстрированную энциклопедию «Орхидеи Саравака». Я с внутренним трепетом положил ее перед собой и принялся листать, рассматривая снимки этих удивительных цветов. А Рамзай тем временем, опустив на нос очки, принялся делать какой-то набросок карандашом на бумаге.
Я тщательно прошелся глазами по всей книге, переписал названия некоторых орхидей в блокнот, чтобы потом подписать свои фотографии. Но те загадочные виды, которые я искал в справочнике, отсутствовали, о чем и сообщил с сожалением.
– Может быть, это неизвестные виды? – предположил Рамзай своим мягким голосом.
– Тогда мне стоит придумать им названия для следующего издания этой энциклопедии, – сказал я.
* * *
Если Рамзай отсутствовал, то я спрашивал, когда он придет у Наронг – художницы, разделяющей с ним галерею. Когда-то она оставила родную деревню и приехала учиться живописи в Кучинг. Наронг молода, ее батик прекрасен, и мне всегда нравилось рассматривать цветы, птиц и народные мотивы племени бидаю, выполненные в полу-абстрактном стиле. Особенно хороши ее птицы-носороги, изображенные в символичной манере традиционной для местной культуры. Наронг призналась, что ей нравится писать этих птиц, потому что они воплощают в себе весь колорит родного острова и отношения между влюбленными людьми. Ее мягкая полуулыбка располагала к общению, темные волосы, зачесанные с пробором, ниспадали до плеч, на серебряной цепочке поблескивал маленький кулон.
– Если вы останетесь ждать Рамзая, я приготовлю вам чаю, – предложила Наронг, протирая руки влажной салфеткой, оставляя на ней длинные следы краски.
– Спасибо, у меня есть немного времени, – согласился я.
Пока она заваривала чай, я сидел за столом на табурете и листал свежий «Borneo Post».
– Где вы теперь остановились? – поинтересовалась Наронг, ставя предо мной чашку на блюдце.
– В «Singgahsana Lodge», – ответил я.
– Очень хорошая гостиница.
– Да, приятный персонал, отличный бар наверху с видом на реку и в душевой горячая вода.
– Там всегда весело.
– Но из моего окна открывается вид на зеленую стену соседнего дома.
Наронг поглядела на меня и улыбнулась.
– И все-таки мне придется искать гостиницу подешевле.
– Но там не будет так хорошо, как в «Синггахсане».
– Мне приходится экономить.
Потом, угощаясь крепким чаем «Саравак», мы говорили о работах Рамзая. И Наронг сожалела, что в галерее сейчас осталось всего несколько его картин, остальные разошлись по музеям и частным коллекциям Европы и Америки. Я вспомнил единственное полотно Рамзая с морскими рыбами, выставленное в экспозиции старого музейного комплекса на улице Хаджи Опенга. Впрочем, выставка там вообще была невелика. А здесь, в его галерее, я восхищался большими трехмерными картинами на холсте из волокон коры хлебного дерева – необычное изобретение. Такую ткань используют даяки для пошива одежды и плетения циновок. Когда Рамзай открыл для себя этот материал, он оставил батик и принялся создавать свои картины в новом стиле. Они получались объемными с четко обозначенной перспективой и при этом удивительно гармоничными. Мне нравились его полотна с цветами, лодками, скользящими по реке, сцены из сельской жизни под большими деревьями и женщины, чьи прически украшены перьями птиц, мочки ушей оттянуты кольцами по самые плечи, а шеи увешаны разноцветными бусами. Его птицы-носороги походили на ожившие названия этих птиц и оттого, хоть и выглядели декоративно, но были лаконичны как символы. От его работ, я чувствовал, исходила энергия полнокровной жизни Борнео. Традиции, заботы и радости острова становились намного ближе и понятнее.
На сей раз Рамзай где-то задерживался, тогда я поблагодарил Наронг за чай и, пообещав зайти позже, покинул галерею в чрезвычайном воодушевлении.
* * *
Всякий раз, едва очутившись в городе, я опять начинал мечтать о новых посещениях леса. На душе было легко, а ногам свободно в сандалиях после длительных лесных походов по тропам в тяжелых ботинках. На очередную вылазку в джунгли следует хорошенько настроиться, чтобы она стала удачной. Мне все-таки верилось, что я встречу что-нибудь необыкновенное в одном из тех уголков сокровищницы первобытной дикости, которые я посещал.
До прихода Рамзая я решил прогуляться на Индийскую улицу, где теснятся ряды магазинов, и хозяева выносят стеллажи с товаром прямо на тротуары. Мне нужно было купить фонарик взамен оброненного в одной из пещер Мулу, отчего тот разбился, и мне не удалось вернуть его к жизни. А на обратном пути успею пообедать в угловом кафе «Мадам Танг», что на улице Карпентер. Я иногда заходил туда, чтобы недорого, но сытно поесть курятину с рисом и овощами.
Выйдя из галереи, я перешел улицу и, миновав сквер с фонтаном, зашагал по променаду. Конечно, можно было сократить путь и пройти через китайский квартал с многочисленными кафе, сувенирными, аптекарскими и книжными лавками, но мне больше нравилось ходить по набережной и наблюдать, как пересекают реку длинные моторные лодки с пассажирами на скамьях вдоль бортов под двускатной кровлей из сухих пальмовых листьев или брезента. Каждой такой лодкой управляет пожилой перевозчик. Он стоит на носу своего суденышка, правя крест-накрест сложенными веслами, а рядом на полочке под навесом лежат кое-какие вещи, скромный, завернутый в фольгу, обед и бутылки с водой. Приняв на борт пассажиров, перевозчик разворачивает лодку от пристани, затем заводит мотор, дернув за трос, протянутый до кормы и соединенный там с пусковым механизмом. С приглушенным тарахтением лодка медленно устремляется к противоположному берегу. Перед прибытием перевозчик глушит двигатель и, управляя веслами, осторожно подводит лодку к причалу. Нигде больше я не видел подобных лодок, как на реке Саравак, и таких важных на вид перевозчиков.
Солнце по обыкновению пряталось за облаками. Дул теплый ветерок и раскачивал над головой перистые листья деревьев. Когда солнце выглядывало, то здорово припекало, и сверкало на речной воде, словно битый хрусталь. Тогда от жара его лучей можно было укрыться в кафе, магазине или в сквере на променаде. Вдоль набережной расставлены киоски с напитками, мороженым и пакетиками чипсов. Тут и там над перилами выставили свои удочки рыбаки, но я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из них вытаскивал рыбу. Наверное, надо было долго ждать.
На этот раз привычную жизнь на берегу Саравака разнообразили студенты художественной школы. Молодые люди с планшетами расположились на скамейках под деревьями, в ротонде или прямо на низеньком парапете. Они рисовали окрестности реки: противоположный берег с башней форта Маргариты, белеющей среди деревьев, лодки, променад с фонарями, пешеходами и красивыми цветами. Среди студентов прохаживался преподаватель средних лет. Он заглядывал в планшеты, давал рекомендации ученикам, объяснял, энергично жестикулируя. Лишь один студент сидел особняком на скамейке, положив ногу на ногу и, склонившись над своей работой, рисовал восковыми мелками. Что именно служило ему натурой, я не мог разглядеть, но догадывался, поскольку время от времени он обращал свой взор на форт за рекой.
Мне захотелось понаблюдать за его работой. По его склоненному над планшетом виду, по тому, как он управляется с мелками, делая широкие мазки, как невольно раскрыт его рот, а длинная челка упрямо ниспадает, так что ему приходится машинально убирать ее рукой за ухо, я понимал, что живопись поглотила его целиком. Казалось, он ничего не замечает вокруг. Наверное, если бы я подошел к нему и сел на скамейку рядом, то студент и вовсе не заметил бы моего появления. Мне верилось, что у него хорошо выходит, и что его работа наверняка получит высокую оценку преподавателя. И тут мне захотелось ее купить. Я видел, как создается картина, видел, как трудится над ней молодой художник, видел пейзаж за рекой, который служил ему натурой. И понимал, он сумеет искренне передать свои чувства на прямоугольном куске бумаги. Тогда я решил, что дождусь окончания пленэра и уговорю художника продать мне этюд.
Я живо представил себе задуманное: «Эй, парень! Можно посмотреть?» – спрошу я. Он протянет мне свою работу. Я погляжу на картину с искренним удовольствием. Затем вопросительно кивну: «Сколько ты за нее хочешь?» – «Она не продается, – категорически ответит он, – я должен показать ее мастеру, чтобы получить оценку». – «А после продашь?» – буду настаивать я. Художник помнется немного, прежде чем ответить. «После экзамена, думаю, можно», – неохотно согласится он.
Я подошел к перилам, обдумывая свое решение, и облокотился на них локтями. Подо мной ритмично, как танец под звуки тонгкунгона, наплескивались на камень набережной маленькие волны. На другом берегу золотистым айсбергом возвышалось здание ассамблей. Но светлый образ увлеченного художника не выходил из моей головы. Вновь из-за белых облаков выглянуло солнце. И внезапно, острая, как луч, мысль обожгла меня. Я не вправе покупать работу начинающего художника. Нет, я в самом деле не должен этого делать. И отчетливо представил себе, как погублю художника в самом начале его творческой стези. Первый успех застит ему глаза. Они подернутся пеленой алчности. Он слишком рано решит, будто бы достиг совершенства, что удача никогда не изменит, что он уже состоялся как настоящий мастер, чьи работы уже теперь покупают. И тогда его талант задохнется в самом себе. Художник не должен продавать свои работы. Он вообще не должен что-либо продавать. Он должен только работать. И питаться разве что святым духом. Он сам должен быть святым. Зной вынудит его работать усердней, голод поможет чувствовать острее, а одиночество удержит от искушений, всего того, что развлекает безмозглых обывателей. Художник выше этого. Не всякому дан такой прекрасный талант. Вот почему настоящих художников мало. Так было прежде. Теперь время другое. Сегодня не приходится голодать, одеваться в обноски, страдать от одиночества. Да и не нужно все это. Тем более, здесь, на Борнео. Только вот настоящему художнику не стоит продавать своих работ. Пусть за него это делают другие. Устояв перед соблазном, я повернулся и уверенно зашагал на Индийскую улицу.
* * *
Когда я вернулся в галерею, Рамзай сидел за столом и с выражением внутреннего покоя, сосредоточенно нанизывал бисер на тонкую нить, явно намереваясь спасти древнюю культуру коренных жителей Борнео от забвения. Из этого бисера может получиться украшение для женского платья, шапочка охотника, а может быть сумка. Сейчас местные жители используют такие вещи лишь по праздникам, но в сувенирных лавках их охотно покупают туристы.
Оторвавшись от работы, Рамзай поднял голову и радушно меня поприветствовал; скромная улыбка вновь появилась на его лице.
– Как твои успехи? – спросил он.
– Вчера провел замечательный день в Кубахе, – ответил я.
– Какие планы теперь? – поинтересовался он.
– Собираюсь в Бако, – сообщил я. – Прямо завтра и поеду.
– Там тоже есть орхидеи. Но ты ведь знаешь, многие виды утрачены навсегда. Так что искать их в лесу бесполезно.
– Жаль. Недавно я посетил сад орхидей в Кота Падаван, там было много цветущих местных видов. Надеюсь, это не последнее место их обитания.
– Некоторые коллекционеры разводят их в своих питомниках, – заверил Рамзай. – Мы могли бы посетить один. Дай мне знать, когда вернешься в Кучинг, мы вместе навестим моего друга. Он замечательный цветовод.
– Хорошо, – тотчас согласился я.
– Я позвоню ему. Он будет нам рад, – сказал Рамзай.
Затем я огляделся по сторонам.
– Признаюсь, я видел не так много работ местных художников, – промолвил я. – Но орхидеи лучше всего получаются у Наронг.
– Мне тоже нравятся ее цветы, – согласился Рамзай. – Все рисуют птиц, цветы, сцены сельской жизни. У каждого есть темы, в которых они сильны. Это правильно. – Рамзай положил на стол нить бисера, поглядел на меня и продолжил: – Многие художники стремятся запечатлеть наш ускользающий мир: то, что никогда больше не повторится. Эти цветы – украшение нашей жизни. Они обогащают мечты. Не так уж много осталось орхидей в наших лесах. И все, что может сделать художник – это сохранить их на своих полотнах. Наронг это удается. И птицы-носороги. Они почитаются в наших деревнях как посредники между людьми и богами. Их изображение очень символичны. И образ жизни селян меняется под влиянием пришлой цивилизации. Она притягивает молодежь. Молодые люди отправляются в город в поисках идеалов. Тут они становятся другими – такими как все. И это закономерность. Все, что художник носит в своей душе, то и отражается в его живописи. Но художник способен задержать ускользающий мир силой. Силой своего искусства. Иначе, с чем же мы останемся?
– А вы что-нибудь слышали, будто власти собираются возвести мост над рекой в этом районе?
Рамзай удивленно поглядел на меня.
– Откуда такие сведения?
– Один таксист рассказал.
– Ходит такой слух. Но все понимают, если над рекой построят мост – перевозчики на своих лодках лишаться заработка. За свою работу они получают всего пятьдесят сен с пассажира. Такая маленькая плата. Но они гордятся своей работой. А мост погубит их. Мне очень жаль.
– Согласен. Просто я видел репродукции ваших картин с такими лодками. Мне показалось, вы уже что-то знаете о планах строительства моста.
* * *
В день посещения питомника нам повезло: распогодилось. С утра казалось, дождь никогда не прекратится: он лил сплошной тяжелой завесой. Но вдруг к полудню прояснилось. А потом солнце быстро подсушило улицы. Накануне Рамзай позвонил своему приятелю и договорился о встрече. Я пришел в галерею к назначенному часу. Мы сели в машину, припаркованную перед входом, и поехали.
Всего десять минут занял наш путь по улице Табуан, когда справа от шоссе зарябила сетка ограждения, за которой протянулись стройные ряды стеллажей с растениями. Рамзай повернул к главному входу. Когда мы выбрались из прохладного салона, нам навстречу вышел сотрудник питомника. Это был смуглый малаец средних лет с пышными кучерявыми локонами. Он радушно поприветствовал нас. Рамзай представил нас друг другу, после чего мы зашагали к зеленой сокровищнице.
– Здесь секция ванд, – махнул Джак рукой на длинные ряды, сидящих в маленьких керамических горшочках растений, чьи толстые спутанные корни, будто змеи, свисали едва ли не до пола. – А там, направо, – фаленопсисы, каттлеи, цимбидиумы.
Мы, прежде всего, повернули налево, но Джака позвали на отгрузку цветов, и он, пожелав нам приятного времени, оставил нас одних среди своих подопечных.
Во влажном теплом воздухе стоял цветочный аромат, смешанный с запахом сырой земли. На дощатом полу было скользко, так что я в своих сандалиях несколько раз поскользнулся, к счастью, обошлось без падения. Многие орхидеи цвели, другие попросту зеленели, набирая силы для развития новых бутонов. И все они были по-своему оригинальны. Среди цветов, пожалуй, только орхидеям присуща фантастическая пластичность: они удивляют богатством форм, размерами, окраской.
– Ты посмотри, как хороша эта ванда, – произнес Рамзай с благоговением, наклонив цветок, чтобы лучше рассмотреть.
Я кивнул, хотя ничего особенного именно в этом экземпляре не нашел. Какие-то бледные цветки кремового оттенка с розоватыми крапинками на вытянутой губе и основании лепестков. Они походили на стайку глазастых насекомых из волшебных сказок даяков. Другой цветок среди орхидей-бабочек мне приглянулся больше. Он был яркий, красный с белыми жилками на широких лепестках, похожих на крылья мотылька. Но Рамзай не обратил на него никакого внимания. Я сфотографировал и тот и этот цветки, чтобы потом было над чем подумать. Ведь я понимаю картины Рамзая. Они нравятся мне, хотя и полны условностей, символов и тайн. Его работы отображают не только видимый образ, мастеру удается добиться созвучия и внешнего и внутреннего мира, отчего успех его труда очевиден. Выбранный им цветок ванды – образец внутреннего покоя, гармонии, душевного умиротворения, как характер Востока, а тот, что был замечен мной – кричаще пестрый, яркий, мятежный.
Мы прохаживались среди стеллажей, радуясь цветам, словно отпрыскам радуги. Казалось, что орхидеи глядят на тебя любопытными глазами. Они полны жизни. У каждой неповторимый нрав. Я бы не слишком удивился, если бы эти растения зашевелились, выражая эмоции, а то и вовсе заговорили со мной на своем цветочном языке. И мне этого очень хотелось. При своей неподвижности, они оказались весьма общительными, нужно только научиться правильно их понимать. И Рамзай понимал, а потом свое общение с цветами отчетливо выражал в картинах.
Прогулка среди орхидей полезна для вдохновения. После Рамзай возьмет кисти, чтобы отразить навеянные ощущения на холсте из волокон коры хлебного дерева, а я получу множество хороших снимков, которые будут хранить чудесные образы тех цветов, что произвели на меня большее впечатление. Общаясь с растениями, начинаешь понимать, что в том уголке мира, где нет места оружию, убийству, насилию, остается больше места живым цветам и на земле, и в твоей душе.
* * *
Потом мы забрали Джака и поехали обедать в ресторан «Золотой дракон».
– Как вам оранжерея? – поинтересовался Джак, обернувшись ко мне с переднего сидения.
– Я сделал достаточно хороших снимков, – ответил я.
Джак удовлетворенно кивнул и сообщил, что эти растения требуют много внимания, будто капризные женщины, и что не всегда удается заставить их цвести.
Я впервые слышал, чтобы цветы сравнивали с женщинами, и этот многозначительный образ мне понравился.
«Золотой дракон» оказался вполне уютным недорогим рестораном, в котором столики располагались снаружи под навесом и внутри – в светлом зале. На полках витрин были выставлены фрукты, торты, контейнеры с мороженым. Мне еще не доводилось бывать в этом зеленом районе особняков. Посетителей было мало. Из динамиков звучала национальная музыка. Сделав заказ, мы говорили о непонятной, но забавной для местного понимания отопительной системе зимой в России, романе Пастернака, традиционных блюдах Борнео… но только не о живописи и орхидеях, хотя обе темы казались мне далеко не исчерпанными.
Когда перед нами появились полные тарелки, и мы принялись за еду, в ресторан вошел человек лет, наверное, сорока. На нем была синяя рубашка на выпуск и джинсы. Мне сразу же показалось, что я где-то его видел, хотя и не был знаком. Увидав Рамзая, он улыбнулся и направился к нам. Рамзай тоже обрадовался встрече и представил его как своего хорошего друга и талантливого художника.
– Составишь нам компанию? – предложил Рамзай.
– Охотно, – ответил Кун Ли – так его звали.
Рамзай подсказал мне, что картины Кун Ли выставлены на втором этаже галереи, и я вспомнил их. Это был батик – мир коралловых рыб. Узнав, откуда я приехал, Кун Ли немало удивился, сказал, что впервые общается с русским человеком и стал подробно расспрашивать меня о Третьяковской галерее, будто решил, что я, по меньшей мере, заведую ее коллекциями. Он с восхищением соглашался с тем, как много там работ художников с мировым именем. И что залы галереи доступны по Интернету. И что несколько раз посещал выставки виртуально. А я тем временем все присматривался к нему, гадая, где я мог видеть этого человека раньше. Как вдруг меня осенило.
– Это вы были на променаде со студентами на прошлой неделе? – спросил я.
– Да, в тот раз проходил контрольный пленэр, – ответил Кун Ли.
– Я сделал несколько снимков ваших ребят за работой. Увлеченные молодые люди.
– Не думаю, что все добьются больших успехов, но среди них есть таланты.
– Один высокий с длинной челкой, он сидел на скамейке. Мне кажется, он подает большие надежды.
– Наверное, Айонг Джави. Он один из моих лучших студентов.
– Значит, интуиция меня не подвела. Я наблюдал за его работой. Думаю, из него выйдет толк.
– Посмотрим. Рано или поздно хорошие студенты проявляют себя. В самом начале обучения я ставлю перед ними куб. Они рисуют его. На первом, втором, третьем занятиях я неизменно заставляю их рисовать этот куб и ничего больше. На очередном занятии, когда рисование куба им порядком надоедает, и появляются недовольные, я игнорирую их протесты и снова ставлю перед ними куб. Они рисуют его до тех пор, пока перестают повторять самих себя, начинают рисовать его иначе, в особой манере, добиваясь оригинальности вместо пустого подражательства.
Когда к нам подошел официант, Кун Ли заказал себе чай и рути с овощами. А я, доев суп на курином бульоне, принялся за рис и рыбу, посыпанные хрустящими зелеными веточками папоротника мидин. Рамзай и Джак тем временем за едой обсуждали новую работу Наронг «Цветочная фантазия», выставленную вчера в галерее. Рамзай гордился этой картиной, выделил для нее лучшее место и теперь во всеуслышание заявил:
– Наронг – сильный художник. Эти цветы распустились в ее душе. Я рад за нее.
И все согласились с оценкой. Я тоже восхищался этой картиной. На ней были изображены те самые ванды, которые сегодня так покорили Рамзая в питомнике.
* * *
Вечереет. На променаде теперь много народу. Свет заходящего солнца отражается в окнах зданий, что возвышаются на побережье, и стены их приняли апельсиновый оттенок. По воде пляшут золотистые улыбки. Из уличных ресторанов, которые виднеются на противоположном берегу под шатрами, доносится музыка. Стены форта еще не порозовели, купаясь в лучах солнечного заката, так что я еще успею к нему добраться до темноты, чтобы поснимать, – решил я, стоя на причале в ожидании лодки.
Как вдруг в очереди среди пассажиров я увидел знакомого голландца, с которым познакомился во время экскурсии в пещеры Мулу. На вид ему было лет тридцать. Высокий, худощавый, с коротко стрижеными светлыми волосами. Он был в шортах и белой майке с изображением птицы-носорога на груди. Завидев меня, он подошел, приветливо улыбаясь. Те несколько минут, пока мы ждали перевозчика и потом пересекали реку на лодке с маленьким флажком Саравака, трепетавшем на носу, он все рассказывал мне о своей утренней вылазке в джунгли в окрестностях горы Сантубонг. «Я выехал рейсовым автобусом пораньше, – говорил он. – И мне повезло. Я наблюдал много интересных птиц. Жаль, со мной не было бинокля. Теперь я непременно куплю бинокль и отправлюсь на Сантубонг еще раз…» Но я почти не слушал его, а жалел, что у меня нет денег, чтобы купить картину Наронг «Цветочная фантазия» выполненную в ее оригинальном стиле.
Неунывающее племя
Когда я поехал искать хищные растения в Бако, то вовсе не надеялся увидеть там странных обезьян с большим носом. Мне думалось, что такие редкие животные скрываются в труднодоступных местах и на люди не показываются.
Из Кучинга я выехал рейсовым автобусом до речной пристани, затем нанял моторную лодку, и перевозчик около получаса вез меня по реке Батанг-Бако к морскому заливу, на берегу которого разместился туристический лагерь Телок-Ассам с бунгало, рестораном и администрацией национального парка.
Лодка гудела морским зверем, скользя по мутным водам большой реки. На берегах виднелись хижины рыбаков. Потом поселки остались позади. Речная долина расширилась, впереди открылся залив, и стало видно сияющее до горизонта море. Слева темнели склоны горы Сантубонг, а справа по холмам рос густой лес. Я всматривался в береговые заросли в надежде увидеть какую-нибудь живность. Над водой, высматривая жертву, кружил белобрюхий орлан, вдруг его широкие крылья приподнялись, и орлан резко бросился к воде, пронесся над самой ее поверхностью, схватил когтями рыбу и, набирая высоту, полетел к деревьям. Тщетно рыба била хвостом в воздухе: ее судьба определена. За каждым скалистым мысом открывался узенький песчаный пляж с мангровыми деревцами. И все это я старался запечатлеть на снимках.
Вскоре лодка вошла в залив и стала резво подпрыгивать на взбрыкивающих волнах. Соленые брызги из-под носа лодки обдавали меня и освежали. Здесь ветры, дождь и море так обработали береговые скалы, что на них будто бы вытесаны маски, и кажется, что эти скалы корчат ужасные рожи. Я глядел на зеленые кущи, на мангровый лес, на скалы и мысленно уже видел себя в этих зарослях.
Дело было днем. Море в это время отступило от берегов, и залив обмелел. Мой перевозчик – пожилой, сухощавый ибан в рубахе и джинсах – вдруг заглушил мотор, поднял его над водой и взялся за весло. Я с недоумением следил за его усердными попытками грести в сторону берега, до которого было еще очень далеко. Затем перевозчик встал на корме, продолжая свою отчаянную работу веслом то справа по борту, то слева, но лодка едва продвигалась. Я понял, что с такой скоростью до лагеря нам и к завтрашнему дню не добраться. Но мои сомнения развеялись еще более удручающим номером: когда из-за очередного мыса со скалой, похожей на голову черепахи, среди деревьев показались строения, перевозчик указал на них рукой и предложил мне идти туда пешком. Плыть дальше нельзя, сообщил он, а то лодка поцарапается о дно и повредится мотор. В это время мои глаза обильно слезились, не от радости, конечно, а от яркого солнца, бликов, пляшущих по воде, и, казалось, просоленного воздуха. Я украдкой утирался платком, чтобы старик ибан не заметил моего заплаканного лица с красными глазами. Подставив ко лбу руку козырьком, я поглядел на берег. Вот это да! – прикидывал я. – Так ведь придется шлепать с полкилометра! Тут я живо вспомнил объявление на пристани: «Остерегайтесь крокодилов!» и посмотрел вокруг – на окружающие нас мутные воды. Но перевозчик был настроен выставить меня из лодки решительно, и повторил свое требование. Я повесил рюкзак на спину, спрыгнул в теплую воду и, забрав сумку, попрощался с хладнокровным стариком.
– Поторопись, здесь есть крокодилы, – любезно предупредил он, – а вот акулы сюда редко заплывают.
В ответ я пообещал вынести себя из воды целым, хотя в голосе моем прозвучало нескрываемое сомнение, но что еще скажешь на такое заботливое предостережение старого ибана? Я двинулся к берегу, понимая, что оказался меж двух зол не менее коварных, чем те, которые подстерегали барона Мюнхгаузена в болотах. Я брел по колено в воде и озирался по сторонам, чтобы вовремя заметить спешащего ко мне с разинутой пастью крокодила, хотя и не представлял толком, как мне с ним драться. Тут уж кому повезет, мне, крокодилу или акуле. Берег медленно приближался. Там был широкий серый пляж, за ним стена прибрежной растительности, и виднелись маленькие фигурки прогуливающихся по песку людей.
И все-таки мне повезло, я выбрался на илистое мелководье без приключений и зашагал по щиколотку в воде, а потом ступил на влажный песок. Прибрежные гибискусы, фикусы и пальмы зааплодировали мне своей плотной листвой, словно сочувствующие зрители.
Очутившись, наконец, в Телок-Ассаме, я устроился в бунгало, пообедал и до вечера гулял в соседнем лесу, фотографируя макак, бородатых свиней и бабочек.
На другой день я отправился на плато, где меня ждала встреча с редкими орхидеями, непентесами и муравьиными деревьями. Из лагеря мой путь лежал к высоким скалам через небольшой мангровый лес. Я шагал по деревянным мосткам. Был отлив, и по влажной земле среди торчащих, словно кинжалы, дыхательных корней мангров шныряли крабы, в поисках червей бегали кулики, они ловко вытягивали добычу из ила своим длинным, как пинцет, клювом, и ползали ящерицы, перебравшиеся сюда из леса, – пока не начался прилив, тут всем находилось, чем поживиться.
Как вдруг я увидел рыжего парня. Он сидел неподалеку под мангровым деревцем ко мне спиной и задумчиво глядел на сияющее в солнечных лучах море. Было странно, что он расселся там, на сыром песке, по которому бегают крабы. Я приближался, поглядывая на этого чудака, и вдруг увидел у него длинный хвост, до сих пор скрываемый от меня кустом. Затем этот рыжий черт обернулся с видом серьезного кинозрителя, чтобы посмотреть, кто там, на задних рядах, шуршит фантиками, почесал под мышкой и снова уставился на море, блуждая в каких-то своих мечтах.
В то время, когда этот приятель на меня поглядел, я заметил его огромный, свисающий до подбородка, нос. Если бы это существо не было известно науке, я бы принял его за инопланетянина. Приближаясь, я торопливо достал из сумки засидевшегося в темноте Никона, но как только стал делать снимки, носач поднялся и застенчиво удалился в соседние кусты.
Никогда прежде я не видел такой большой живописной обезьяны. На спине гладко уложена длинная шерсть, рыжая, как пламя, на голове плотно сидит красный беретик, а ноги, руки, хвост – белые. Розовая морщинистая физиономия под низким лбом, карие глаза и простодушная улыбочка, над которой смоквой нависает округлый нос – таков его портрет. Что касается грандиозного носа, полагают, он более всего привлекает внимание самки: чем нос больше – тем, значит, лучше. Удивляет и размер живота: у носача он огромный, словно внутри надут воздушный шар. В таком большом животе без устали работает огромный желудок, населенный бактериями, которые помогают хозяину переваривать жесткую клетчатку, разрушать яды листьев и усваивать питательные вещества. При всем этом носачи лишены удовольствия полакомиться спелыми плодами. В противном случае, в желудке началось бы такое вулканическое брожение, что несчастный носач мог бы лопнуть. Больше того, носачу категорически противопоказаны растения-антибиотики, иначе они убьют его полезные бактерии, и тогда случиться смертельное несварение в желудке. Словом, носачи крепко привязаны к родному острову, к мангровому лесу и к своим бактериям.
Я мигом проникся симпатией к этому местному жителю, ко всем носачам сразу и нарек их своими любимыми обезьянами. Вскоре я увидел других носачей. Кроме нескольких пузатых патриархов, в стаде были более изящные курносые самки, молодые не столь носатые самцы и детеныши. Они сидели на деревьях, под деревьями, в кустах и, срывая листья, отправляли их в рот.
Потом я зашагал по мосткам к беседке. В ней толпились туристы с фотоаппаратами, видеокамерами, мольбертами. Народ со всего света приезжает в Бако на день-другой, чтобы нанести визит носачам, а потом стремглав уносятся в другие закоулки планеты, чтобы уже завтра и там фотографировать достопримечательности. Носачей же присутствие толпы нисколько не беспокоило. Они живут в своем маленьком мире, в котором нет места людям, едят, спят, воспитывают детенышей, все остальное – чужая суета. Нигде на всей Земле не найти такой мирной идиллической картины, как на этом клочке мангрового леса.
Решив, что растения могут подождать до завтра, я остался в компании носачей. Обезьяны неспешно перемещались по деревьям, балансируя своим упругим хвостом, и поедали жесткие листья. Общались носачи мирным похрюкиванием. За матерями не отставали их малыши. Они тоже тянули свои робкие ручонки к листьям и пробовали их на вкус. Когда взрослые самцы встречались, то заводили разговор и гнусаво ворчали друг с другом, обсуждая, наверное, какие-то политические вопросы. А молодежь лазала в кронах и затевала там веселую возню.
Прямо надо мной сидел еще один важный господин и обдирал ветку. Чтобы показать мои мирные намерения, я сделал вид, словно тоже срываю и ем листья. Носач с недоумением на лице и свойственной его виду надменностью поглядел на меня, что-то пробурчал себе под нос и, отвернувшись, невозмутимо продолжил трапезу.
Ближе к вечеру, когда на море начался прилив, то есть примерно за два часа до заката, и вода стала затапливать мангровый лес, носачи потянулись к скалам. Они не торопились, так же как и наступающая на сушу вода, во всем их поведении присутствовала этакая царственная степенность. Они живут по исстари заведенному распорядку, составленному для них природой, и не пытаются его изменить. Один за другим носачи взбирались по камням, ветвям деревьев и пропадали из виду в чаще. Задержавшиеся в манграх бесстрашно спускались с деревьев, прыгали в воду и, встав на ноги, балансируя поднятыми кверху руками и хвостом, шагали по пояс в воде. А один молодой самец пустился плыть по-собачьи, добрался до скал, схватился за нависшую над водой ветку и, раскачиваясь на ней, прыгнул на другую, затем перелез на ствол дерева и о чем-то задумался там, глядя на затопленный внизу лес. К этому времени солнце уже висело над темными силуэтами дальних гор. Окрестности приняли золотистый цвет. А потом опустилась тьма.
Среди туристов в Бако мне запомнился один пожилой австралиец. Каждый день, обедая в ресторане, я видел его, неторопливо шагающего мимо по дорожке в сторону мангрового леса. Одевался он в светлую рубашку и брюки, на голове носил фетровую шляпу, а в руке держал большой черный зонт на случай внезапного дождя, хотя на прогулке он пользовался им как тростью. Этот высокий седовласый господин уже больше месяца жил в Бако, каждый день ходил в мангровый лес, где садился на скамейку в беседке и наблюдал носачей, как на экране кинотеатра. Всякий раз я встречал его там, и, казалось, будто носачи завораживали гостя упорядоченностью своей простой жизни. О чем он думал в эти минуты?
Позже мне довелось с ним познакомиться. Брайану было за семьдесят. Оставшись вдовцом, он стал часто приезжать на Борнео, где они с женой когда-то провели несколько замечательных недель. Носачи казались ему идеалом с их семейными традициями, наполненными ласками, страстью и чувством собственного величия.
В один из тех дней мы сидели в беседке посреди мангрового леса и разговорились.
– Но ведь у каждого самца тут настоящий гарем, за которым он вынужден следить во избежание неприятностей, – заметил я.
– Это требует от них внимания и заботы, но в этом стаде полный порядок, – ответил Брайан.
– А ведь носачи даже не подозревают, что с каждым годом их население убывает, – сказал я.
– Боюсь, для них все кончено, – горестно согласился Брайан, глядя, как весело под деревом кувыркаются два малыша. – К их счастью, они не подозревают об этом. А нам с вами повезло проводить среди них приятное время. Когда-нибудь люди будут завидовать нам.
– Неужели, никаких шансов?
– Шанс есть всегда.
Мне тоже хотелось надеяться. Мне просто не верилось, что носачи могут исчезнуть совсем. Ничего в этот солнечный день не предвещало дурного. И откуда такие мысли?..
– Впрочем, человек в их жизни не имеет никакого значения, – продолжил Брайан, вычерчивая на дощатом полу невидимые зигзаги металлическим кончиком своего зонта. – А мы с вами любуемся на них. Изучаем их привычки. И печалимся об их судьбе. Ведь будущее этих редких обезьян зависит от того: сумеет ли человек сохранить их мангровые леса от исчезновения... Человечество так много теряло. К сожалению, оно привыкло безвозвратно терять. И эта потеря тоже будет незаметной. Но это печально… – Потом Брайан заговорил оптимистичней: – Ничего лишнего в их жизни. Вон тот самец на толстом суку, – показал зонтом, – жует зеленый лист, как и тысячу лет назад жевал его предок. Разве интересно ему, будут ли его потомки жить здесь через тридцать лет? Он об этом не думает. Хватает других забот. И в этом его счастье… Ничего лишнего, все будто бы по протоколу или по неписаному природой закону. Он очень доволен собой, не так ли?
Я охотно кивнул, глядя на невозмутимого носача, благодушно улыбающегося нам из-под носа.
В лагерь я вернулся в задумчивости. Долго носачи не уходили из моей головы. Так я был взволнован их необыкновенной историей.
Плато
Карабкаясь по кривой темной тропе среди скал и деревьев, я думал над тем, что весь мир состоит из препятствий. Внизу остались уютный лагерь, пляж и мангровый лес. А тут скользкий камень под ногами, острые сучья, норовящие выколоть глаз, и выжимающий пот крутой склон, на котором цепляешься за все, что торчит под рукой. Между тем мой взгляд выхватывал яркие образы: цветущую ветку иксоры с пучками ярких коралловых цветков, маленькие бегонии с малахитовыми листьями, непентесы с наперсточного размера кувшинчиками. Я рассматривал их, фотографировал, стараясь удержаться на откосе, и затем продолжал свой путь наверх. Как вдруг над головой показался просвет. Тропа стала не такой крутой, и когда большие деревья расступились, я вышел на каменистую, сияющую на солнце, поляну.
Плато. Здесь было очень жарко, – казалось, солнечные лучи пронизывали меня насквозь. Вокруг рос низенький лес корявых деревьев и кустов. Он обрамлял широкие каменные проплешины, более всего напоминающие лунную поверхность. С этой плоской вершины открывался широкий обзор: море, дальние горы, покрытые джунглями склоны. В промоинах серых каменных плит бегут прозрачные ржаво-красные ручейки, рябят на ветерке теплые лужи, тут и там зеленеют крошечные островки с пучками травы. Под деревьями скопилась палая листва, она побурела, и по этому покрывалу мягко ступать. Где-то здесь, на влажном лугу, растут редкие хищники-росянки, ради которых я карабкался на это плато, чтобы их поснимать.
В этом странном лесу возрастом семьдесят пять миллионов лет (в доисторические времена эта часть Борнео находилась под водой) обнаружены зеленые реликты. И теперь я бродил среди зарослей с надеждой их отыскать. Повсюду попадались муравьиные деревья. На своих ветвях они образуют наросты, которые служат жильем рыжим муравьям. Со стороны это некрасивое образование выглядит как высушенный баклажан или клубень со множеством крошечных отверстий и бородавок, а внутри оно пронизано ходами. Муравьи живут в этом необычном доме и выращивают потомство, а в случае, если кто-нибудь к их ветке прикоснется, высыпают наружу и угрожающе размахивают большими челюстями. И это ничего, что по их меркам я гигантского роста: муравьиная храбрость безгранична. Среди сухой ломкой травы разрослась еще одна доисторическая редкость – плаун ликоподиум – примитивное растение похожее на многоголовых изумрудных змеек. Их стебли покрыты плотной чешуей. Жаркая влажная атмосфера, лужицы и ручейки создают подходящие для плауна условия. Тут и там виднеются наземные орхидеи-бромхедии. Единственный белый цветок с желтоватой губой возвышается на стебельке, чтобы его было лучше видно насекомым, и приятно пахнет карамелью. Повсюду на стволах деревьев растут орхидеи-дендробиумы с вытянутым сморщенным стеблем без листьев и длинным, как ус, цветоносом, с которого уже несколько месяцев как слетели последние цветки. Теперь дендробиумы отдыхают до следующего сезона. И вот еще одна диковина – необычное хвойное дерево – дакридиум. Оно похоже на многоярусный канделябр. Его ствол и ветки густо покрыты чешуйчатыми хвоинками. В довершение этого торжества флоры здесь празднично цветут небольшие деревца из рода плоириум. Их бело-розовые цветки привлекают пчел нежным сладким ароматом.
Лес на плато служит местом охоты непентесов. Встречаются они повсюду в таком количестве, что должны были давно переловить всех насекомых. В тени кустов устроили засаду непентесы-ампулярии. Их пузатые кувшинчики толпятся среди мха. У них нет крышки, вместо нее – узкий зеленый зачаток, направленный в сторону, будто ручка. Блуждая в зарослях, можно решить, что это гнезда с горластым выводком какой-нибудь мифической птицы. На лугах многие кусты плотно увешаны плетями непентеса-альбомаргината. Этот хищник-лиана развесил свои изящно вытянутые в форме восточной вазы нефритовые кувшинчики с листовидной крышкой. Но в лесу тоже есть свой охотник – непентес-раффлезиана. У него самые большие кувшины в этом регионе. Растет он прямо на земле среди деревьев, и с каждого удлиненного листа спускается на тонкой жилке громоздкий, будто глиняный, горшок для каши. В нем поместился бы и мой кулак. Эти кувшины и в самом деле такие тяжелые, что стоят на земле, привязанные, словно пуповиной, к своему листу. Каждый кувшин разрисован большими бордовыми пятнами и крапинками на зеленом фоне, сзади он снабжен парой гребней, а сверху нависает лиловая похожая на лист крышка. Другой вид – непентес-грацилюс тоже расставил свои небольшие стройные бледно-зеленые кувшинчики на земле. Они похожи на мензурки, забытые в лесу каким-то сумасшедшим химиком. Несмотря на столь внушительные стаи зеленых хищников, мелкие комары все-таки досаждали мне, пока я фотографировал.
Через плато проложены несколько троп. Одни ведут к дальним пляжам, другие – в джунгли, третьи – на вершины гор. Эти тропы среди леса белы от мелкого, как толченый мел, песка. В некоторых местах вода промыла тропу до серых плит, и теперь по ним скатываются, прыгают, звенят ручейки. А местами разлиты широкие лужи кристально-чистой воды, тогда их приходится обходить по глинистой кромке.
Несколько дней подряд я навещал плато, бродил по лужайкам, но так и не сумел отыскать ни одной росянки. Тогда я решил обратиться к проводнику из служащих заповедника. Вилфрид – невысокий усатый малаец средних лет согласился помочь мне найти это скрытное растение.
В то утро, выйдя из комнаты на террасу бунгало, я порадовался хорошей погоде. Но уже во время завтрака я увидел тяжелую черную тучу, надвигающуюся со стороны моря. Было только начало восьмого. Вскоре туман окутал горы по ту сторону залива. Потом вдруг поднялся ветер, на море началось волнение, и вот уже тучи густым синим фронтом надвинулись на берег Бако. Потемнело. Все вдруг покрылось серой непроглядной завесой дождя.
Макаки, которые обычно промышляли в ресторане, пропали из виду. Напоследок одна из них успешно атаковала стол туриста: едва парень отвернулся, как хвостатая бестия спрыгнула с карниза, схватила кусок хлеба с его тарелки и умчала в соседние кусты. Только ее и видели.
Ливень заставил меня отсиживаться в местном маленьком музее до полудня. Я читал стенды, рассматривал макеты, потом сел за столик у открытого окна и стал делать записи в своей тетрадке под шелест дождя. В тропиках ливни не слишком продолжительные. Чем дождь сильнее, тем быстрее он заканчивается, словно небо торопится поскорее излить накопленную воду. На этот раз ненастье развернулось надолго. Я даже беспокоился, что придется совсем отказаться от похода, ведь завтра мне нужно возвращаться в город. Но Вилфрид обещал, что мы все равно пойдем на плато, как только дождь прекратится, хоть во второй половине дня.
Под окном возле старого похожего на еловую шишку жалкого цикаса с обглоданным пучком листьев, затеяли раскопки две бородатые свиньи. Чего они там искали – неизвестно, только после их трудов весь дерн был перевернут корнями наружу, и обнажилась бурая почва. Но это заповедные свиньи, поэтому такие шалости на газоне им прощаются. Напротив окна на ветвях фикуса расселись макаки. Они с задумчивым видом тоже терпеливо дожидались хорошей погоды.
Наконец, далеко над морем, посреди густой черноты, появился светло-синий просвет. Он стал медленно расширяться. Начали открываться дальние горы. И вот уже они открылись совсем, будто с них скинули покрывало. Их темные силуэты громоздились над взволнованным морем. Мало-помалу небо расчистилось, показалось солнце, и от земли пошел пар. Некоторое время радужный дождик еще продолжал моросить, и окрестности празднично преобразились, сверкая в солнечных лучах. Дождь совсем прекратился лишь к часу дня.
Мы с Вилфридом встретились возле музея, когда он закончил возить на тележке газовые баллоны для кухни ресторана. Уже в самом начале нашего похода я убедился в надежности моего проводника. Вилфрид показывал мне все то, что я, не заметив, проходил мимо. Я не обратил внимания даже на зеленую змею, которая висела кольцами на ветке гибискуса возле тропы.
– Как ты ее разглядел? – спросил я Вилфрида, когда тот окликнул меня, чтобы показать рептилию.
– Я увидел более светлый тон ее чешуи среди зеленых веток, – объяснил он.
– А что, если бы змея укусила меня? – допытывался я.
– Пришлось бы вызывать лодку и отправлять тебя в городской госпиталь, – ответил он. – Если ничего не предпринимать, от ее укуса можно умереть.
Пока мы взбирались на плато, мой проводник показывал съедобные, ядовитые и лекарственные растения.
– Вот имбирный куст, – мой проводник взялся за удлиненный глянцевый лист. – Чай из его корня помогает от простуды. Кроме этого – хорошая приправа, выводит из кишечника токсины и улучшает аппетит.
Я глядел на растение и усваивал его важные достоинства.
Потом Вилфрид показал на молодое деревце с перистыми, как у акации, листьями.
– Вот это называется «тонгкат али» по-малайски или эврикома длиннолистная по-научному, – объяснил он. – Ее корни даяки размельчают и заваривают для лечения малярии.
Через несколько метров Вилфрид присел на корточки, сорвал какой-то рифленый овальный листок и показал мне.
– Это тапак сулейман, – объявил он. – Тоже используется против малярии.
– Что с ним делают? – спросил я, разглядывая лист.
– Заваривают и пьют чай, – ответил он.
Мало-помалу мы взобрались на плато и зашагали по белой меловой тропе, которая через некоторое время повела нас вниз, пока мы не оказались на влажном лугу. Тут Вилфрид принялся осторожно бродить среди пучков травы, склонив голову, и что-то там высматривать. С четверть часа прошло, прежде чем мой проводник отыскал хищницу и позвал меня: вот она!
Я увидел скромное растеньице с пучком маленьких листочков, покрытых ворсинками с клейкими капельками на конце. Это и была здешняя редкость. Крошечная хищная травка, увенчанная маленьким розовым цветком, сидящим на длинном стебельке – на вид невинное существо, но если к его листочку приклеится неосторожное насекомое, то уже не спасется: к нему подтянутся соседние ворсинки, как волосы горгоны-медузы. Насекомое гибнет в этих плотных объятиях, а растение, переварив добычу, получает свой скудный паек питательных веществ. Удача этой ценной находки взбодрила меня, ведь самостоятельно я бы вряд ли так скоро разыскал эту росянку, и принялся делать снимки. А Вилфрид давал советы, чтобы лучше получилось: не падает ли от фотоаппарата тень, подходит ли фон, а может, лучше лечь на землю, чтобы снять цветок в выгодном ракурсе?..
Потом еще с полчаса, обливаясь потом, мы бродили по лужайке, внимательно просматривая каждый сантиметр под ногами, и отыскали еще две хищницы. Посреди знойного дня под палящим солнцем мы с Вилфридом ощущали себя, как в душной бане, где черти поливают водой на раскаленные камни. Чтобы не свариться заживо, мы решили закончить нашу экскурсию и отправились в лагерь.
Longhouse
Наступил суетный день тридцать первого мая. Город готовился к новогоднему празднику Гавай даяк: над витринами магазинов, шумно громыхая, сворачивались вверх жалюзи, на улицах стало больше машин, у базарных прилавков уже толпились первые покупатели. Они торопились закупить продукты, подарки и разъезжались по деревням, чтобы всей семьей отметить окончание сбора урожая, воздать почести духам предков и справить свадьбы. Солнце, будто бы торжествуя, припекало все веселей, гуще становился жаркий влажный воздух, а теплый ветерок, налетая со стороны реки, колебал листья пальм и путался в кронах цветущих баухиний. «Selamat Gawai!» – возвещали праздничные плакаты с витрин, стен высоких зданий и придорожных фонарных столбов. В такое суматошное утро рейсовый автобус уносил меня из Кучинга. Я собирался посетить старую деревню племени ибанов, что на реке Лиманак.
Добираться пришлось на перекладных полдня: утренним автобусом до городка Шри Аман, оттуда на такси до причала на реке Лиманак и далее лодкой. Несколько туристов и группа местных жителей с набитыми покупками ротанговыми корзинами столпились на берегу в ожидании лодок. Каждой лодкой управляли два перевозчика, они могли взять на борт лишь четырех пассажиров. Оказавшись в компании супругов из Германии, а также их гида, я разместился на маленькой скамеечке, а мой рюкзак вместе с багажом попутчиков был завернут в большой кусок брезента для защиты от воды и уложен на корме.
Река Лиманак оказалась не очень широкой: кое-где кроны растущих по ее берегам деревьев смыкались плотным пологом, окутывая нас густой тенью. Река извивалась посреди леса, плантаций, деревень и за каждой новой излучиной снова впереди терялась из виду. Местами спокойная, местами злая, особенно на перекатах, где перевозчики проявляли незаурядную силу и ловкость, река грозила перевернуть нашу лодку, отчаянно препятствуя нам, и обдавала фонтанами брызг. Вспомнив, что паспорт и все деньги остались в кармашке рюкзака, я ругал себя за такую оплошность и надеялся, что все обойдется. Но река свирепела.
Оба перевозчика действовали на утешение слаженно. Один из них – старик – худощавый в майке и джинсах сидел сзади, управляя двигателем. Второй – молодой парень – в одних шортах, ладно сложенный, с татуировкой на голенях и плечах, находился с шестом на носу и заблаговременно показывал вытянутой рукой направление, чтобы старик поворотом руля избегал столкновения с подводными валунами, ветвистыми корягами или отмелью. На мелководье, стоя во весь рост, парень отчаянно работал шестом, и было видно, как напрягаются его мышцы. Я сидел позади него, и задний конец шеста то и дело проносился перед моим лицом, грозя заехать в глаз или смахнуть напрочь мой нос, потому я невольно отклонялся. В самых сложных местах, на перекатах, молодому перевозчику приходилось перебираться за борт. Стоя по колено в прохладной бурлящей воде, он отводил нашу лодку от опасных бурунов или сдвигал с каменистой отмели. На моих глазах разворачивалась ожесточенная борьба этого крепкого человека и коварной реки. Когда нам угрожало мелководье, мотор приходилось глушить и поднимать, чтобы не разбить винт о камни. Тогда оба перевозчика вставали во весь рост и принимались орудовать шестами, выводя лодку на достаточную глубину. В какой-то момент я начинал понимать, что река сносит нас назад, но вдруг снова заводился мотор, и лодка, упрямо сопротивляясь потоку, зигзагом устремлялась вперед. Героическая битва этих людей с буйным течением реки достойна восхищения, и мы, пассажиры, не смея шелохнуться, чтобы не сбить равновесие утлой лодки, были тому свидетелями. Надсадно тарахтя, лодка стойко несла нас к цели. А я, между тем, еще думал о том, какой силой обладали местные жители, путешествуя вверх по реке в стародавние времена до изобретения мотора.
На глубоких участках, где река успокаивалась, словно собираясь с новыми силами, можно было перевести дух. Подмытые крутые глинистые берега по обе стороны поддерживались переплетенными корнями деревьев. Кое-где среди плотной зелени виднелись тихие протоки. Они будто тайком вливались в общий речной поток и тотчас заражались его буйством. Могучие деревья низко склоняли свои ветви. Их толстые сучья были покрыты висячими садами папоротников, орхидей и бородатых мхов. А лианы развесили свои стебли по деревьям, и некоторые кольцами повисали до самой воды. Повсюду звенели цикады, так громко и яростно, что гул мотора не мог их музыку заглушить. Иногда над рекой, блеснув радужным оперением, стремительно проносился зимородок. Местами лес по обе стороны был густым, и казалось, он гордится своей неприступною красотой.
Около часа продолжался наш путь по реке, прежде чем на высоком берегу, справа, появились деревянные строения, послышалась петушиная перекличка, и я почувствовал запах дыма. Мы миновали первую деревню, помахав руками в ответ смеющимся ребятишкам, что плескались на мелководье.
И вновь отчаянная борьба на перекатах, толчки шеста, бурный шум воды за бортами, захлебывающееся от усталости рычание мотора. Затем мимо проползла вторая деревня, прежде которой, за низеньким бережком, я разглядел банановую плантацию. Оставшийся путь оказался не долгим и не таким тяжелым. Уже за очередной излучиной слева показалась широкая серая каменистая отмель. Лодка повернула к ней. Выше, над обрывом, среди реденькой растительности виднелись деревянные постройки. Прибыли.
Все на мгновение стихло, как только старик заглушил мотор, а затем послышались голоса людей, стук, лай собаки. Перевозчики подтащили лодку боком к сухому участку. На шатких ногах после утомительной качки я ступил на берег. Расплатившись с отважными перевозчиками, я пожелал им счастливого путешествия вниз к причалу за другими гостями и, забрав свой рюкзак, зашагал, похрустывая галькой к дому.
Наверх по склону среди густых зарослей вела наискось тропа. По ней нам навстречу стали спускаться несколько человек. Возглавлял эту группу сухощавый, подслеповатый старик в одних шортах. Его плечи, грудь и ноги покрывала татуировка из сложного орнамента. Старик поприветствовал нас. Тогда гид моих немецких попутчиков представил ему нашу компанию. Этот человек оказался старейшиной деревни. Звали его Кайнан. О скором прибытии гостей ему сообщили по сотовому телефону. И вот, дождавшись шума мотора, он со своей свитой поспешил на берег. Старейшина Кайнан пожал каждому из нас руку и повел в деревню.
Мы поднялись по узкой хорошо утоптанной тропинке и оказались на улочке среди пахучих хрюкающих сараев, в которых были заперты свиньи, а впереди возвышался на сваях длинный дом – Longhouse. Он был сооружен из стволов железного дерева, стены и кровля обшиты металлическими листами, а пол сделан из бамбуковых жердей и покрыт циновками. Мы последовали за старейшиной Кайнаном наверх по высокой лестнице из цельного ствола дерева с вырубленными в нем ступенями и прибитыми к нему перилами, и попали на широкую крытую веранду. С одной стороны – окна без стекол и несколько выходов на узкую открытую террасу, с другой – двери тридцати трех жилых комнат, как в общежитии. По стенам развешаны изделия местных мастеров: ротанговые корзины, льняные покрывала, деревянные фигурки лесных демонов, птиц-носорогов, животных, длинные щиты с орнаментом, флейты из стеблей бамбука, украшения из бисера, медные кувшины и прочая утварь. По сумрачной веранде мы дошли до самых дальних комнат, предназначенных для гостей. Открыв дверь, старейшина Кайнан впустил нас в просторное помещение с одним окном и, пожелав нам удобно разместиться, попрощался до вечера.
В этой гостевой комнате были всюду циновки, стоял диван и кресла. Для сна приготовлены постели на матах под шатром противомоскитной сетки. Я занял место возле окна, переоделся и отправился знакомиться с деревней. Старейшина Кайнан обещал мне, что фотографировать я могу все, что угодно, кроме маленьких детей, чьи родители опасаются, будто снимки попадут в руки злого духа, и тот отберет у ребенка здоровье.
В доме было много народу. Все занимались подготовкой к празднику. Женщины развешивали по стенам гирлянды, мужчины им помогали, молодежь, сидя на циновках, играла в табал, а маленькие дети возились на полу с игрушками. В центре веранды уже установили праздничное банановое дерево, украсили его листья маленькими разноцветными лампочками, на полу вокруг него расстелили скатерти, на которые поставили расписанные щиты, гонг, блюда с рисовой крупой, положили кокосовые орехи, ананас и выставили три дюжины разномастных бутылок с рисовым вином туак прошлого урожая. Это новогоднее дерево и подношения под ним жертвовались божеству риса Семпулан Гана в благодарность за его милость. Каждая семья надеялась на благосклонность его в следующем сезоне. Неподалеку от дерева вдоль стены установили три пластиковых стула. Затем стали приносить музыкальные инструменты: барабаны, калинтанган – гонги разного диаметра, соединенные бамбуковыми шестами, и флейты. Пока я шагал по веранде, со мной все здоровались, улыбались мне и приглашали на праздничный вечер. Лишь дряхлые, костлявые, разрисованные татуировками старики с желтой, обвисшей на ребрах кожей, и с заскорузлыми ногами в молчаливом соучастии сидели у стен или на пороге и глядели на происходящее усталыми глазами.
Я вышел на крыльцо, где к стене был приклеен большой английский календарь с образом Богоматери, и осмотрелся. Маленькая деревушка стоит на высоком берегу реки. Всюду приподнятые на сваях деревянные сараи, домики, курятни. Между ними разветвляются тропинки. Тут и там, среди строений, посадки овощей. Надо будет рассмотреть, каких именно, – озадачился я. Вокруг деревни густо возвышается высокий лес. Я сунул ноги в сандалии и, застегнув на них ремешки, спустился на улицу.
Теперь я бродил по деревушке, разглядывая растения, которые тут выращивают на каждом свободном клочке земли: тапиока, лимонная трава, тыквы-горлянки, помидоры, сладкий тростник… И ряды шестов, густо оплетенные стеблями пряного перца. Повсюду разгуливали куры, некоторые с цыплятами, а петухи со своих шестов провожали меня подозрительным взглядом исподлобья и вдруг оглашали закоулки громким криком с хрипотцой завзятых охранников. На пороге одной из хижин две молодые женщины были заняты плетением циновок. Длинные ротанговые расщепы связкой лежали перед ними. Рукодельницы поглядывали на меня с тайным любопытством. Я поприветствовал их, и женщины ответили мне скромными улыбками.
Через настежь распахнутую дверь другой хижины я увидел, как на полу шесть женщин что-то режут, чистят, перемешивают, а две другие хлопочут перед газовой плитой. Верно, здесь готовится ужин для общего праздничного стола. Старик-хозяин, выходя во двор за дровами, улыбнулся мне и, заметив мой интерес, кивнул со словами: «Заходи к нам, пожалуйста, если надо». Во всяком случае, я так понял его малайскую речь. И вошел. Некоторое время я наблюдал за работой болтливых женщин, которые ничуть меня не стеснялись, и делал снимки. А старик, вернувшись с поленьями, сложил их в очаге и стал разжигать огонь. Потом к очагу подошла старая женщина с обрубками толстого бамбукового стебля, в которых находились фаршированные рисом и овощами куриные тушки. Когда огонь как следует прогорит, когда образуется достаточно жарких углей, эти стебли закупорят свернутыми банановыми листьями и расставят под наклоном, чтобы курятина как следует пропеклась, – так готовится pansub manok – одно из вкуснейших блюд, которое будет предложено всем на праздничном ужине. Пожелав женщинам удачи, я вышел на улицу, зашагал по тропинке и вскоре оказался на краю деревни; дальше начинался густой лес. Из сумеречной его глубины доносился звон насекомых. Постояв недолго на опушке, я повернул к реке.
Река шумела на перекатах. На противоположном берегу между деревьями виднелся луг и высокий, покрытый лесом, холм. Внизу на каменистом бережке выстроился ряд разноцветных лодок. Только что прибывшие перевозчики вытаскивали полные тюки, корзины, рюкзаки и, подоспевшие к ним помощники, заносили все это добро в дом. Скоро вечер, и это был последний рейс здешних перевозчиков. Неподалеку, под склоном, где было поглубже, купались ребятишки. Их полный радости смех, плеск воды, возня на гальке увлекли мое внимание. Я снова взялся за фотоаппарат.
Потом я спустился на берег и, пройдя вдоль реки, зашагал вверх по склону. Тут я вновь оказался перед длинным домом. Тогда я поднялся на нижнюю веранду. Из дома доносились голоса. А под ним, среди столбов-свай, бродили с кудахтаньем куры. Маленький светло-рыжий щенок с большими глазами, широкими лапами и длинным гладким хвостом проводил меня до угла дома и остался там почесаться за ухом. Теперь я оказался перед небольшой банановой плантацией. Длинные, глянцевые листья покачивались на ветерке, как опахала, среди них свисали грозди маленьких зеленых плодов или большой лиловый бутон.
Вечерело. Солнце, не успев спрятаться за кронами деревьев, что росли на соседнем холме, попало в плен грозовых облаков. И вскоре небо сплошь завесилось темной синевой. Потом тучи над головой густо почернели. Я уже подошел к дому, как внезапно хлынул теплый дождь. Дети, что плескались в реке, поспешили наверх по тропинке. Я встал у окна на веранде и глядел на шумящий по плотной листве дождь, на бегущих к дому детей и взрослых, на ручьи, которые катились у них под ногами. Вспышки молнии полыхали совсем близко. Гром неистово разрывал шум дождя на части. Около получаса лило. Потом дождь начал стихать. И в темноте позднего вечера совсем прекратился.
Все началось около девяти вечера. Веранду осветили лампами. Электричество в дома подавалось от генератора. Вся община собралась на торжества. Гостей посадили на циновки перед площадкой для танцев. Деревенские жители расположились вдоль стен. Пока музыканты настраивались, гид, сопровождавший трех бельгийских туристов, объяснил всем гостям, как следует себя вести в присутствии главы лонгхауза. Затем появился старейшина Кайнан в синей рубашке на выпуск и в брюках, он сел на стул перед входом в свою комнату и стал глядеть на происходящее. А затем пред нами появился и сам вождь. На вид ему можно было дать не больше тридцати лет. Коротко стрижен, в футболке и штанах цвета хаки, крепко сложенный, отчего походил больше на военного. Как я потом узнал, Ало, – так звали вождя, – был сыном старейшины Кайнана, и власть его была утверждена на всеобщем собрании старейшин деревень реки Лиманак. Ало держался спокойно, как уверенный в себе правитель, пользующийся авторитетом у подданных. Он был молод и полон сил. Ему не раз приходилось защищать интересы подвластных деревень в правительстве штата и даже в столице Куала-Лумпур.
Прежде всего, Ало поздравил всех с праздником Гавай даяк, затем, как полагалось по протоколу, мы поднялись со своих мест, и когда к нему приблизился помощник с широким подносом, заставленным маленькими рюмками, Ало принялся сам наполнять их рисовым вином из бутылки и подавать каждому гостю. Когда все было готово для тоста, а мы держали перед собой полные рюмки, Ало произнес на английском довольно продолжительную приветственную речь гостям. После чего все громко произнесли троекратно и протяжно: «ХууХаа!..» и выпили до дна.
Теперь веранда притихла в ожидании танцев. Лишь помощник вождя все еще обходил гостей с бутылкой вина и наполнял опустевшие рюмки. Впрочем, от выпитого голова оставалась совершенно ясной, вино было сладкое с кислинкой и слегка терпкое.
И вдруг забила, полилась, зазвенела ритмичная музыка. И перед нами появились танцоры. Вначале исполнялся танец ибана-охотника. В одной набедренной повязке под звуки гонгов он, словно парил, как орел на широко распростертых крыльях, то крался к мнимой добыче, то высматривал кого-то на полусогнутых ногах. Его движения были плавны. История удачной охоты, рассказанная в танце, вызвала шумные аплодисменты. Затем выступал ибан-воин. Он был в длинной набедренной повязке с открытыми по бокам бедрами, в кожаном жилете, украшенном разноцветным бисером, и плетеной ротанговой шапочке с длинными глазастыми перьями аргуса. Размахивая крисом и прикрываясь щитом с орнаментом по краям и клыкастой мордой демона в центре, он затаивался среди воображаемых зарослей, выслеживал врага по следу, и время от времени внезапно вскрикивал, притопнув ногой. Эти два танца более всего напоминали пантомиму под неторопливый ритм звучащих гонгов, барабанов и флейты. Потом под незамысловатую мелодию танцевали две нарядные девушки. На них были длинные, ниже колен, украшенные бисером платья, широкий пояс из монет, звенящие серебряные кокошники, серьги, ожерелья из овальных ракушек, браслеты на запястьях и щиколотках. Девушки переступали с ноги на ногу, чуть согнувшись в коленях, плавно покачивали бедрами, а руки, вращая в запястьях, то поднимали над головой, то, извивая, протягивали в обе стороны. Их милые лица с чуть прикрытыми глазами и легкой улыбкой светились счастьем. Монеты, украшающие платья, походили на чешую и бряцали в такт неспешных грациозных движений юных танцовщиц.
Когда представление закончилось, старейшина Кайнан пригласил танцевать гостей, и мы поднялись со своих мест. Танцоры раздали нам украшенные перьями шапки и, встав друг за другом цепочкой, повели за собой. Мы кружили змейкой по веранде, вокруг праздничного дерева, старательно повторяя движения рук и тел танцоров, хотя на неловких и непослушных от выпитого вина ногах эти действия давались нелегко. Среди местных жителей началось бурное веселье. Дети, глядя на нас, хохотали и валились на пол со смеху, взрослые сдержанно ухмылялись и махали руками. Моя слишком большая шапка с длинными полосатыми перьями птицы-носорога норовила слететь с головы, когда я цеплялся этими перьями за провода под потолком, – ее то и дело приходилось придерживать рукой. Сделав, таким образом, несколько кругов, мы вернулись на свои циновки.
Теперь настало время дарения подарков. Гости по очереди подходили к старейшине Кайнану и, пожав ему руку, вручали большие пакеты, привезенные из города. Все эти пакеты с печением, конфетами и вафлями передавались затем трем женщинам, которые быстро раскладывали их на полу. Таким образом, получилось тридцать одинаковых кучек, и всем семьям общины досталось поровну до последней упаковки с карамелью. Никого не обидели, дабы не прогневить всевидящих и справедливых духов предков.
Вскоре после этого начался ритуал помолвки. К свадьбе, которую наметили провести через несколько дней, готовился лучший друг семьи Ало. Он собирался жениться на девушке из соседнего лонгхауза. На веранду принесли небольшой диван. Поскольку выстоять продолжительные речи родственников и друзей на ногах было бы весьма затруднительно, в то время, пока длилась помолвка, молодожены сидели на этом диване. Вначале говорила мать жениха, затем брат невесты, после них – Ало. Их языка я не понимал, так что выступление этих людей воспринималось, как музыка. Дольше всех говорил Ало. Его продолжительная речь, приправленная остротами, вызывавшими всеобщий смех, оказалась невероятно продолжительной. Наконец Ало пожелал молодым счастья и приказал поднести им по рюмке вина. В скором будущем, то есть через несколько дней, начнется пышная свадьба, когда на украшенных гирляндами и цветами лодках в деревню съедутся родственники и гости из соседних лонгхаузов, и вновь будут музыка, танцы и богатый праздничный стол.
Я стоял у новогоднего дерева и фотографировал, когда ко мне подошел Ало с двумя банками пива и протянул мне одну. Ни тени улыбки. Он был очень серьезен.
– Вам нравится у нас? – спросил он.
– Очень, – ответил я.
– Вы путешествуете один?
– Да.
– Откуда вы приехали?
– Из России.
– Россия! – Теперь на лице вождя появилось удивление. – Этот так далеко.
– Самолет сокращает расстояния, – сказал я.
– Верно, – он чуть улыбнулся.
Мы чокнулись банками и, пожелав удачи друг другу, сделали по глотку.
– Мне здесь очень нравится, – сказал я, чтобы оборвать неудобно затянувшуюся паузу.
– Угощайтесь, сейчас накроют стол, а потом снова будут танцы.
– Спасибо.
– Если что-нибудь понадобится, обращайтесь ко мне.
– Хорошо.
– Тогда счастливого праздника, господин Россия! – сказал он.
– Selamat Gawai! – ответил я.
Столы были заставлены кастрюлями с лапшой, рисом, соусами, блюдами с курятиной, овощами, фруктами, вяленым мясом диких свиней, рисовыми пирогами и сладостями. Из напитков, кроме вина, предлагали пиво и тоник «100-plus». Три девушки раскладывали по тарелкам все, что им заказывали. За место опустевших блюд помощники ставили новые. Я, весь день унимавший голод сухими печеньями и водой, едва сдерживал теперь свой порыв съесть все и для начала запросил рис с курятиной, немного овощей и взял банку тоника. Со всем этим я устроился на циновке, но едва только взялся за курицу, как ко мне подошла девушка из компании бельгийцев и, улыбнувшись, присела со своей тарелкой рядом со мной.
– Я слышала, вы приехали из России? – поинтересовалась она.
– Да, прямо из Москвы, – ответил я, прожевав сочное ароматное мясо курятины, запеченной в бамбуковом стебле.
– Надо же, вот не думала встретить русского в такой глуши! – сказала она, и я не сразу сообразил, что произнесла она это на хорошем русском, и потому продолжал по-английски:
– Мне тоже не доводилось.
– Мы можем говорить по-русски, – улыбнулась она.
– Да, конечно, – опомнился я и признался: – Давно уже не говорил по-русски.
– Ну, я-то гораздо дольше.
И мы познакомились. Лера приехала из Кучинга в компании туристов из Антверпена. Ее русые вьющиеся на висках волосы были собраны на затылке в клубок; худощавое лицо, тонкие губы, светлые глаза – все было просто в ней. Несколько лет назад, окончив факультет журналистики в Екатеринбурге, Лера вышла за муж за итальянца и уехала в Рим. С тех пор она в России не была, нигде не работала, лишь сопровождала мужа: Нью-Йорк, Токио, Сидней… туда, куда влекли его дела. На этот раз они пребывали в Сингапуре уже третью неделю. А маленькую дочь трех лет отправили к его родителям куда-то в Тоскану.
– Сейчас Джоржио слишком занят, – продолжала Лера. – Я, конечно, скучаю по дочери, по родителям в Екатеринбурге, но Джоржио не желает оставлять меня одну в Риме. – Тут я заметил в ее глазах тень досады. – В Сингапуре у него семинары, конференции, деловые встречи каждый день. Боже, как я устала от этих банкетов! А два дня назад его неожиданно командировали в Манилу. Я отпросилась у него на эти дни, и он позволил мне провести праздники здесь, на Борнео.
– Вот и правильно, – сказал я. – Такая чудесная возможность.
– Здесь замечательные люди.
– Верно.
– Я рада, что приехала сюда.
– Может быть, еще вина? – предложил я.
– Будьте любезны, – чуть кивнула она.
Я сходил к столу, взял две полные рюмки с подноса и вернулся.
– За встречу, – сказал я.
Мы чокнулись и сделали по глотку.
– Мне нравится путешествовать с Джоржио, – призналась она затем. – Но таких добросердечных людей я нигде не встречала.
– Я тоже полюбил Борнео.
– А я привезла подарки для местных ребятишек. Вчера весь вечер с ними рисовала. Было весело.
– А вы надолго в деревне?
– Завтра возвращаюсь в Кучинг. А послезавтра мы с Джоржио должны будем встретиться в Сингапуре.
– Мясо кабана жестковато, – заметил я.
– Да, – согласилась она. – И привкус какой-то особенный.
– Они используют местные пряные травы для приготовления мяса.
– А курятина – просто объедение.
– Сегодня я видел, как ее выпекают в бамбуковых стеблях.
– А чем ты занимаешься в России? – спросила она, начав говорить «ты».
– В прошлом году окончил университет, нанялся в издательскую компанию и вот приехал сюда снимать и писать для журнала.
– И как успехи?
– Для наших туристов – слишком далеко и дорого, многие находят отличный отдых где-нибудь в Египте или Греции, впрочем, правильно делают.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что Борнео – это место особенное. Оно для особенных людей.
– Таких как мы с тобой?
– Пожалуй, да.
– Любопытно будет почитать твои вещи.
– Кое-что опубликовано в Интернете. Я дам адреса.
– О. К.
Только мы опустошили свои рюмки, как к нам подошел один из помощников, что следили за порядком на столе, и поинтересовался: не угодно ли еще вина или, может быть, банку пива? Мы с Лерой попросили вина.
– Как теперь в России? – спросила она.
– Не помню, чтобы за последние несколько лет что-нибудь изменилось, – ответил я.
– Иногда мной овладевает страшная тоска, но поездка в Россию все время откладывается.
Было уже за полночь. На веранде по-прежнему многолюдно. Разве что грудных детей унесли спать. Музыканты продолжали играть, создавая бодрую атмосферу праздника. А в дальнем конце веранды включили проигрыватель и поставили диск с записью популярной малайской музыки. Вскоре там стала собираться группа молодых людей. Встав друг за другом, они принялись танцевать «Pocho pocho».
– Хочешь еще выпить? – спросил я.
– Погоди, пожалуй, после, – ответила Лера. – Потанцуем? Вчера мы с моими попутчиками учились этому танцу. Красиво получается.
– Пойдем, – согласился я.
– Я научу тебя тоже.
– Хорошо.
Оставив свои пустые тарелки на циновках, мы направились к группе танцующих, которая быстро выросла числом. С первого раза этот странный танец мне ни как не удавался, и я, путаясь в шагах, сбиваясь с ритма, то и дело наступал на ноги соседям. Но те с пониманием улыбались и извинялись, будто сами были виноваты в моей неловкости. Два шага вперед, два – назад, три – вперед, три – назад, шаг и поворот, снова два шага вперед… и так далее. Танцы продолжались до двух часов ночи. А после, усталые, опьяненные, в хорошем расположении духа все разошлись по своим комнатам.
Поздним утром, после завтрака с вареными яйцами, чаем из коры особого дерева и традиционным печением kuih jala похожим на витушки сладкого хвороста, я прогулялся по деревне. Затем немного побродил по лесной тропе, где было так свежо, все цвело и окрестности были полны голосами птиц. И эта прогулка помогла успокоить гудящую после вчерашнего вечера голову. Вернувшись в деревню, я подошел к обрыву и увидел на берегу Леру. Она сидела на бревне и глядела, как перевозчики готовят к отплытию лодки. Когда я спустился по тропинке с обрыва, мне показалось, Лера была сосредоточена на каких-то своих тайных мыслях. Она не замечала меня. Я сделал несколько снимков, убрал Никон в рюкзак и подошел к ней.
– Привет!
Она подняла голову, улыбнулась и ответила:
– Привет!
– Какие планы теперь?
– Сегодня звонил Джоржио. Он задерживается в Маниле. Так что у меня есть еще несколько свободных дней на Борнео.
– Это здорово!
Я встал рядом, поставил ногу на ствол и оперся рукой на колено.
– Думаю, съездить куда-нибудь в окрестностях Кучинга, – продолжала она.
– Там немало замечательных мест, – сказал я.
– Мои попутчики говорят, им очень понравилось в заповеднике Бако.
– Я тоже его полюбил.
– И как там?
– Пляжи, водопады, дикие звери и много цветов.
С обрыва послышался крик гида.
– Ну вот, меня зовут собираться в дорогу, – обернувшись, Лера помахала рукой в ответ и поднялась с бревна.
– Я мог бы составить тебе компанию в Бако, – предложил я, следуя за ней.
Мы зашагали по гальке к лонгхаузу.
Лера была так хороша, что в тайне я горел желанием поснимать ее на фоне дивных пейзажей острова. И мне повезло: она согласилась. А может быть, это местные духи, в чью честь мы вчера так много пили, теперь узнав о моей мечте, решили посодействовать. И что-то светлое, радостное, вдохновляющее запело в моей душе.
Красочный вечер в Бако
День, ночь и снова день. Они были насыщены свободой, красотой, мечтаниями. Я фотографировал Леру. Она оказалась прекрасной натурщицей, и мы сделали много замечательных снимков. Не только для туристических журналов. Разумеется, те фотографии, что ей больше всего нравились, она захотела отослать по электронной почте родным в Екатеринбург. Несколько самых невинных она собиралась разместить на своей страничке в сети «Facebook». Остальные были дороги мне. Я обещал сохранить их в тайне. Лера была счастлива. Я чувствовал это. И для меня эти дни тоже стали особенными. Во мне бурлило сладкое, томящее, нестерпимое желание. Я хотел быть с ней как можно дольше.
Бако вообще оказался притягательным местом. Еще в прошлую поездку, не рассчитывая когда-нибудь вернуться, я сожалел, что вижу этот заповедный мир в последний раз. Как будто что-то ценное оставил в этом чудесном уголке непознанным до конца. Но так случилось, что я вернулся. Наверное, мне повезло. И повезло в двойне. Потому что на сей раз я был не один. Я был с попутчицей, к которой успел за короткое время привязаться, и мое приподнятое состояние духа блестяще отразилось на снимках. Фотографии тех дней оказались лучшими из всех, что я сделал за все время пребывания на острове.
После утомительного переезда, поселения в отдельном номере бунгало, прогулки на плато, где роскошно цвели орхидеи, будто бы специально цвели для нашей фотосессии, мы теперь сидели на песке одухотворенные и ждали, когда небо раскрасится закатом. Солнце, обогнув залив, опускалось к вершинам дальних гор. Вечер был безмятежно тихим. Солнечная дорожка на водном просторе колебалась осколками золотых зеркал. Маленькие волны нежно нашептывали колыбельную сказку. Прибрежные скалы приняли медный оттенок и радовали глаз своими необыкновенными очертаниями.
День прошел быстро. Прошел сквозь объектив моего чувствительного Ники. Он был явно на моей стороне. Девушка у ручья, потом с цветком орхидеи, затем на фоне приморских скал… Ее изящное, красивое, зрелое тело, будто специально создано для таких вот солнечных портретов посреди буйной тропической растительности. Лера не стеснялась меня, прицела моего зоркого объектива, открытого воздуха, где нас могли увидеть посторонние. Но повезло нам: на плато в то время не было ни души. А потом зашелестел дождь. Повисшая над нами серенькая туча, была небольшая и рыхлая. Непонятно, откуда только взялась. Но морской ветер скоро унес ее куда-то к заливу. Впрочем, под дождем Лера получилась на снимках еще прекрасней: мокрое платье плотно облегало ее красивое тело. Когда дождь прошел, стало слишком жарко и душно, тогда мы по корявой тропинке спустились в тенистую рощу, что дремала в глубоком ущелье. Там Лера сбросила платье, переступила через него и, подняв руки, показывая нежные подмышки, вынула из волос заколку, чтобы расчесать их гребешком. Я, настраивая камеру на штативе, с удовольствием отметил про себя Лерин ровный загар. Когда я снимал против солнца, она как будто светилась. Среди ребристых листьев пальм Лера предстала мне прекрасной апсарой. А с крупным кувшинчиком непентеса, из тех, что развесились по кустам и низеньким деревцам, как игрушки, она выглядела лесной богиней с амфорой в руке. Я был взволнован. Ее сияющая нагота будоражила мои чувства. Я старался сосредоточиться на съемке, но волнение все больше захватывало меня: обаяние Леры вызывало во мне напряжение, заставляя сердце отчаянно биться и гнать кровь с бешенством горных потоков. И когда она перевела на меня свой удивительный, пронзительный взгляд, я покраснел и опустил глаза на экран Никона.
– Что-то не ладится? – спросила она с затаенной иронией.
– Все в порядке, – не тотчас ответил я, тщетно скрывая свой трепет, но голос выдал меня.
Получились еще несколько замечательных кадров с присевшей на ее душистые локоны большой желто-синей бабочкой. Как вдруг Ники начал тревожно сигналить, что заряд его бодрости заканчивается, и я мигом опомнился, что посадил уже вторую батарею, и что замены с собой нет: в комнате осталась заряжаться третья. С досадой оттого, что сюда, на плато, мы уже не поднимемся, я сообщил Лере с негодованием: я не успел поснимать у водопада Таджор. Она с сожалением кивнула и стала надевать платье, подсохшее в пятнах солнечных лучей, прорвавшихся среди листвы деревьев. Но к водопаду мы все равно пошли.
Он шумел среди невысоких скал, прыгая по серым плитам, мощным потоком. Было бы справедливей назвать его каскадом: сверкающая, словно хрусталь, вода падала с каменных уступов в глубокие прозрачные пруды, а по берегам росли папоротники, мхи да жесткая трава. Некоторое время мы нагишом прохлаждались в одном из тех прудов под струями каскада. Мы чувствовали себя как дома. Был момент, когда Лера как-то пристально поглядела мне в глаза, но взгляд не задержала. Я немного сконфузился. И она, верно, подумала, будто я еще совсем мальчишка. Но позволила обхватить себя, прижать к груди, и мы поцеловались в губы. Потом она обняла меня за шею и попросила помочь выбраться по скользким камням на берег на тот огромный валун, что торчал среди реденьких веточек папоротника. В воде она показалась мне невесомой. Она села на тот камень, дожидаясь, когда я принесу наши вещи. А я смущенно держался к ней спиной и, прежде чем вернуться, торопливо натянул на себя плавки и шорты. Пока Лера одевалась, я сидел на соседнем голыше, согнув ноги в коленях, и глядел на нее. Если у нее и есть ко мне настоящие чувства, размышлял я, то она не решалась проявить их сполна. Они были преходящими, как наша случайная встреча. Она не могла позволить большего, чем просто наслаждаться нашим невинным купанием, и я понимал, почему. Лера сама призналась. И я поверил. Потому, сидя на камне, я сожалел, что это у нее происходит именно сейчас. Ну почему не раньше или позже, а именно в такие необыкновенные для нас обоих дни? Я чувствовал горечь досады. Ведь мы могли быть гораздо ближе. Мне хотелось заботиться о ней. Но Лера была замужем. И понимание этого сводило мои радужные помыслы к неисполнимой мечте. Впрочем, судьба была справедливой хотя бы по отношению к ее Джоржио… Вокруг надрывались цикады, словно желая перезвенеть шум водопада. Что-то шуршало в листве. Неожиданно захохотала над головой какая-то невидимая птица.
Мы оставили водопад и вышли на тропинку, ведущую к лагерю. Было очень жарко, и путь этот нам показался слишком долгим. Спустившись, наконец, с плато, мы зашли в ресторан и там, на открытой веранде, пили кофе с мороженым, глядя, как макаки шастают вокруг, чтобы, улучив момент, стащить чего-нибудь из тарелки зазевавшегося туриста. Отдохнув немного, мы решили еще погулять до вечера. Тогда я забежал в комнату и сменил батарею. Никон тотчас ожил и заработал с новыми силами. Я вернулся к Лере, и мы зашагали через пальмовую рощу к соседней горе, на которой выстроена маленькая смотровая площадка.
Сырая каменистая тропинка, оплетенная корнями деревьев, извивалась вверх по склону, поросшему высоким густым лесом. Если не торопиться, а почаще отдыхать, то влажная жара не так утомляла. И все же мы были мокрые, как после душа, и часто пили воду большими глотками из бутылки. В конце концов вскарабкались и на вершине смогли как следует отдышаться. Но, вся в поту, Лера фотографироваться не пожелала. Я сделал несколько снимков ее против солнечного света. Ничего выдающегося из этого не получилось. Мы долго оставались наверху, сидели на скамейке и болтали обо всем, что только приходило в голову.
– Если бы не жаркий климат, здесь можно поселиться навсегда, – призналась она.
– Серьезное препятствие, – согласился я.
– Как много человек успел потерять, прежде чем понял настоящую цену таким вот местам.
– Но здесь-то все уцелело.
– Да, и мы можем проводить тут замечательное время.
– Жаль, что его так мало.
– Такая наша судьба: скупится, отпуская нам всего несколько дней.
Я кивнул, жалея, что сокровища Бако вновь останутся не раскрытыми полностью. И замечательное это место будет звать меня снова и снова. Но вернусь ли я сюда опять? Этого я не знал. Над головой сквозь пальмовые листья сияло васильковое небо. Рядом дышал ветерок в пушистых сосновых ветвях. Внизу серебрился залив. За ним вздымались темные горбы Сантубонга.
Потом мы спустились на пляж. И там, сидя на песке, ждали, когда темнеющее небо расцветет вечерними красками. Я заранее укрепил Ники на треноге, и он ждал вместе с нами. Гора Сантубонг, возвышаясь над заливом, казалась теперь вырезанным силуэтом. Едва солнце коснулось ее хребта, как небо преобразилось: оно заиграло медными, розовыми, лиловыми отблесками. Поверхность залива превратилась в колеблющуюся акварельную палитру. И перед нами предстала яркая картина. Она производила сильное впечатление. И мы с Лерой не могли наглядеться. Потом я ставил Ники на автоспуск, и он самостоятельно запечатлевал нас на живописном фоне заката. Не могу утверждать, что именно этот закат так сильно повлиял на Леру, может быть, весь этот чудесный день так вдохновил ее. Но тому, что с нами происходило в тот вечер, я не мог найти другого объяснения.
Перед наступлением темноты в ресторане собрались за столиками все посетители Бако. Туристов было немного. Кое-кто снимал вечернюю зарю прямо со своего места. Тогда получались черные деревья на переднем плане, за которыми мерцал залив и расписное небо. Солнце садилось, и залив как бы загорелся от прикосновения его полыхающих красок. Еще светлое небо над горами покрылось скульптурами из облаков, словно театральными декорациями, и тогда в них можно было рассмотреть серебряные дворцы, сказочных существ, демонов. Потом небо стало темнеть, и окрестности затопили короткие сумерки, а залив покрылся последними сквозящими из-за облаков отблесками лучей солнца, уходящего за тенистые силуэты гор. В ресторане из динамиков тихо звучала малайская музыка. В кустах журчал хор лягушек. Откуда-то из щелей доносилось пение сверчков. Крупные мотыльки метались по залу и бились о горящие лампы. Макаки теперь не досаждали разбоем: еще в сумерках отправились спать в ближайшую рощу. Несколько носатых обезьян тоже устроились ночевать на деревьях, растущих вдоль берега. На газоне паслись бородатые свиньи. Местные животные привыкли к соседству человека: бывает, днем никого не встретишь в лесу, он кажется пустым, возвращаешься, а они тут, в лагере, все – заняты поиском поживы вокруг ресторана.
Стало совсем темно. Лишь фонари освещали дорожки к бунгало. Сидя за столиком, мы наслаждались свежим ветерком с залива, потягивали тоник и ждали, когда приготовят ужин.
– Море здесь, наверное, всегда такое спокойное, – проговорила Лера.
– Может быть, – ответил я, просматривая изображения на экране Никона. – И на снимках все хорошо получилось.
– У меня еще не было такого красочного вечера, – призналась она.
– Это самый лучший вечер, – вымолвил я и отдал ей Ники.
Некоторое время Лера с увлечением разглядывала снимки. Улыбка играла на ее лице. Лера умела скрывать эмоции. Но теперь я отчетливо ощущал ее тщетно спрятанное волнение. Этого утаить она не могла.
– Чудесные! – сказала она. – Как хорошо, что они сохранят этот день.
– А что, может быть, мы вернемся сюда когда-нибудь еще, – проговорил я с теплой надеждой.
– Почему бы и нет.
– Будешь в России, в Москве, дай мне знать.
– Хорошо.
– Тебе ведь хочется домой?
Она поглядела на меня с легкой грустью в глазах и, чуть улыбнувшись, вздохнула:
– Ах, как давно я там не была!
– Скучаешь?
Она лишь кивнула.
– В Москве тебе тоже понравится, – пообещал я.
Она пожала плечами.
– Я буду ждать.
От этого разговора мне вдруг почудилось прохладное дыхание северного ветра, и я поежился.
За ужином я невольно размышлял о нас обоих. Я не должен был привязываться к этой замужней женщине, но я не сумел этого предотвратить. Войдя в мою жизнь случайно, Лера оставила в ней глубокий след. Зато у меня есть снимки, на которых она так хороша собой. Я знал, что буду просматривать их и снова переживать эти дни в своей памяти. И эта мечта, что мы когда-нибудь встретимся, не оставит меня еще долго. Тогда, в тот вечер, мы оба потеряли голову.
В нашей комнате были две кровати. Я после душа улегся первый. Лера, вернувшись из душевой, обернутая в одно большое полотенце, под которым ничего не было, встала перед зеркалом и долго расчесывала свои шелковистые волосы гребешком. Я глядел на нее с помыслами безудержного любовника. Но серьезный, даже холодный, вид ее остужал мой вздорный пыл.
– Мой Джоржио, – вдруг сказала она своему зеркальному отражению, – он даже не подозревает, что я сейчас с мужчиной, с русским парнем.
– Ему бы не понравилось, – тихо проговорил я.
– Да, это уж точно, – сказала она, повернулась и, бросив гребенку на стул, подошла к своей кровати, чтобы собрать с постели разбросанные вещи и развесить их на спинке стула.
Все это время я лежал на боку, подперев голову ладонью, глядел на Леру и угадывал ее привлекательные очертания под тоненьким полотенцем, висящим на ней подобно сарафану. Затем, предупредив, чтобы я не смотрел, она повесила полотенце на вешалку и выключила свет. Услыхав, как скрипнула ее кровать, я в бессилии откинулся на подушку и вздохнул полной грудью. Некоторое время мы лежали молча. Где-то под полом заскреблась мышь. Издалека, кажется, из ресторана, донеслись голоса. Но мы все равно были одни во вселенной.
Вдруг Лера заговорила. Я чуть не подпрыгнул в постели от неожиданного ее голоса. И сердце заколотилось так бешено.
– Ты не представляешь, как сильно я полюбила его в тот первый день знакомства. – Вздохнула. – Но тогда я не отдавала себе отчета, что эта любовь окажется такой роковой для меня. – Пауза. – Когда-то я надеялась вырваться на свободу. Мечтала оставить постылую жизнь в глуши, раскрыть свои возможности, узнать цивилизованный мир. И когда появился Джоржио, я поняла: вот он мой шанс. Я желала лучшей, обеспеченной жизни, и он дал мне все это. Но отобрал всякую связь с прошлым.
– Это, наверное, мучает тебя.
– Нет, я не против, – продолжала она. – Мне нравится путешествовать с ним. Новые страны, знакомства, впечатления. И надежда, что в следующий раз мы наконец-то поедем в Россию. Я так долго этого жду.
Я слушал ее, совершенно не понимая, зачем ей оправдываться.
– А в этот раз. Это впервые. Он позволил мне побыть одной на Борнео.
– Он доверяет тебе, – вымолвил я как мог бодрее.
– Так все сложилось.
– Такие безмятежные дни.
– Но наша с тобой встреча…
– Я все равно очень рад…
– Послушай, это так необыкновенно… Или нет, это вовсе не случайность. Это что-то другое.
– Я не понимаю.
– Все как-то само сложилось, – продолжала она, и я услышал ее взволнованное дыхание. – Господи, как это похоже на сон с продолжением… Меня ждет дочка. Моя милая Элис. Лизонька. Она мечтает о братике. И мы с Джоржио мечтаем о мальчике.
– Это, наверное, здорово, – выдохнул я.
– Но я хочу русского мальчика!
Теперь я окончательно запутался. В эти минуты у меня, казалось, переплелись все извилины в мозгу. Я никак не находил связи в ее все более взволнованной речи.
Я глубоко вздохнул, и она это услышала.
– А почему бы и нет? – повторила она свою любимую фразу, как всякий раз, когда на что-то решалась.
Эти слова вдруг крепко меня взбудоражили, расшибли мой мозг на части, вынесли его мякоть из черепа. Я всякое читал, видел в кино, слышал от друзей, но чтобы вот так самому резво угодить в этакий любовный треугольник – никогда не помышлял. Неужели она влюблена? Самым неожиданным образом. Неужели теперь любит обоих? Да разве можно любить двоих? Что же с ней сделала тоска?.. Эти мысли вихрем пронеслись во мне. В какое-то мгновение я представил, как разъяренный Джоржио вламывается в нашу тайную обитель, и мурашки пробежали по моей взмокшей коже. Я лихорадочно сглотнул. Но, сообразив, что это не возможно, что он не знает, где мы находимся, что он вообще за тысячу километров отсюда – почувствовал себя в безопасности.
Утром я очнулся от невольного движения Леры и открыл глаза. В окно уже проникал солнечный свет. Тонкое одеяло сползло на пол, словно сброшенная шкура змеи. Вчера я был так утомлен, что теперь совершенно не понимал, как улетел в сон.
Лера проснулась первая и, не желая меня будить, осталась в постели погруженная в свои мысли. Но вот я очнулся. Она глядела на меня с печальной улыбкой.
– Все хорошо? – промолвил я спросонок.
– Все будет по-прежнему, – прошептала она.
– Но ведь есть средства, – сказал я.
– Не нужно, – категорически ответила она.
Я перевалился на спину и стал глядеть в потолок.
После завтрака: яичница с беконом, кексами и чаем, мы прогулялись по лесной тропинке среди высоких колючих пальм. Утренний воздух был свеж и приятен. Я фотографировал Леру. И был ей благодарен за подаренные мне чудесные дни. Но что-то тревожное, просачиваясь откуда-то из глубины моих переживаний, щемило сердце. И снимки этого утра с Лерой уже не были такими удачными как те, что были сделаны вчера.
Все это время Лера была задумчива, будто ее беспокоило что-то.
– Наверное, я слишком увлеклась, – вдруг проговорилась она, когда мы возвращались по дорожке к нашему бунгало. – Кажется, вчера я потеряла голову.
– Извини, – вздохнул я с сочувствием.
– Это я виновата, – она чуть улыбнулась мне, но затем опустила глаза.
К полудню мы освободили комнату, сдали ключ и вернулись в Кучинг.
Кафе Джеймса Брука
Это замечательное кафе стоит на берегу реки Саравак, говорят, в том самом месте, где в 1839 году английский авантюрист Джеймс Брук, страстно увлеченный изучением растений, впервые сошел на остров с хорошо оснащенной вооружением яхты «Роялист». В те далекие дни здесь густели джунгли, стояли деревни воинственных морских даяков и скрывались корабли всюду промышлявших пиратов.
Кафе разместилось в маленьком сквере между мощеным плиткой речным променадом и перекрестком улиц: Абдул Рахмана, Темпл Стрит и Мэйн Базар. Не смотря на довольно оживленный район, кафе окружено кустами и цветами, предки которых, наверняка цвели еще при радже Бруке. Под четырехгранной крышей разместились бар с напитками, просторная веранда, с которой открывается вид на реку, витрины полные фруктов и маленькая сувенирная лавка сбоку возле входа. На задней стене за кассой висит большой портрет Джеймса Брука. Повсюду развешаны ротанговые корзины даяков, маленькие гонги и копии пейзажных гравюр прошлых времен. Перед кафе зеленеет лужайка с бронзовой композицией играющих кошек. Из динамиков доносится ритмичная музыка Саравака. В зале и на веранде расставлены столы, покрытые темной скатертью с национальным орнаментом, на каждом – ваза с веточкой орхидеи. Обычно кафе посещают туристы из «Синггахсаны», ближайших гостиниц или отдыхающие горожане, которые проводят свой выходной на променаде. Иногда во время обеда я встречал здесь своих знакомых.
Оставив наши вещи в «Синггахсане», мы с Лерой пришли сюда пообедать. Посетителей было совсем мало. Мы заняли столик поближе к напольному вентилятору и, сделав заказ, принялись листать две старые и очень толстые книги в дорогих переплетах. Они были выставлены на стеллаже, и всякий посетитель мог взять их и посмотреть старые фотографии. Книги были чудесны. В них собраны снимки Кучинга конца девятнадцатого по конец двадцатого веков, и по ним можно представить, как тут было раньше. Мы с интересом разглядывали иллюстрации из далекого прошлого Саравака. Видели членов династии Бруков, малайских королей, дипломатические встречи с европейскими делегатами, виды старого Кучинга, ближайшие и дальние села и быт местных жителей. Два увесистых тома едва помещались на нашем столе, поэтому, когда официант стал приносить заказанное, то пришлось их переложить на колени. Перед нами, между тем, появлялись тарелки ароматного овощного супа на курином бульоне, потом roti с начинкой из морепродуктов, затем кексы kek lapis, похожие на ломтики запеченной радуги, а мы все листали книги.
– Посмотри, здесь Кучинг пятидесятых годов, – сказала она, жуя кусочек серого хлеба. – Несколько домиков, разбитая улица и ни одного знакомого здания.
– Вот это место узнаю, – сообщил я, тыча пальцем на фото в книге, – это вон тот китайский храм, а позади него еще только строится «Harbour View Hotel».
Мы опомнились, когда наш официант, – малайский мальчик в белой рубашке, черных брюках и сандалиях, – принес на широком подносе блюдо с фруктовым салатом и с поклоном, скромно улыбаясь, поинтересовался: не угодно ли нам чего-нибудь еще? Ответив ему: ничего больше не нужно, мы отложили книги и принялись за еду, рассчитывая вернуться к просмотру фотографий после обеда. Нам некуда было торопиться, и мы решили провести остаток дня в этом кафе. К тому же из-за облаков теперь выбралось солнце, и стало слишком жарко, но в тени на веранде возле вентилятора все-таки было приятнее.
Мы уже заканчивали с обедом, угощаясь сочным салатом из кусочков манго, ананаса и папайи, когда в кафе появился Бакир – мой знакомый, с которым я недавно подружился в галерее Рамзая Онга. Этот молодой человек лет двадцати пяти, окончив университет Саравака, занялся журналистикой и работал на издательство журнала «Borneo Talk». Он был хорошим фотографом. И в тот раз у Рамзая мы долго рассуждали о принципах распределения иллюстраций и текста в журналах разного толка. После того мы общались по Интернету, выкладывали свои лучшие снимки и обсуждали новости в мире фото. Мне нравилось с ним переписываться. А еще я высоко ценил его жесткую, но объективную критику в свой адрес: она помогала мне обратить внимание на пропущенные мною неудачные детали, повысить уровень самоконтроля и совершенствовать свой стиль. Чужой взгляд острее. Я тоже, в ответ, не давал Бакиру расслабиться и добросовестно указывал на «бревна» в его собственных глазах.
Бакир все так же хорошо выглядел: полноватый, смуглый, круглолицый с добродушной улыбкой и пристальным взглядом карих глаз. На нем была полосатая красно-синяя футболка, джинсы и белая кепка, а в мочке уха поблескивало маленькое колечко.
– Рад видеть тебя! – сказал он, подходя к нашему столику.
– Как твои дела? – спросил я, протягивая ему руку.
– Отлично! – сказал он, пожимая мою ладонь, а потом перевел сияющий взгляд на Леру.
Я представил их друг другу и предложил Бакиру выпить с нами кофе. Он охотно согласился и добавил, что ждет здесь своих приятелей, с которыми только что закончил фотосессию в историческом центре Кучинга.
– Удачно? – спросил я.
– Да, получилось много снимков. Будет из чего выбрать, – ответил Бакир.
А потом к нам подошел официант, и мы заказали три кофе со льдом.
– А вот и они! – сообщил Бакир.
Я обернулся. В зал вошли два молодых человека. Помахав рукой в ответ Бакиру, они направились к нам.
– Тогда, может быть, нам лучше пересесть за вон тот длинный стол, – предложила Лера.
– Да, хорошая идея, – сказал я.
Мы поднялись, и Бакир представил нам своих друзей. Сеньян был однокурсником Бакира, когда они учились в университете, и тоже родом из Кучинга. Высокий, худощавый, с длинной челкой, которая закрывала половину лица. На нем была серая рубашка, расстегнутая на груди, и шорты. Работал он в фотоателье и между делом увлекался рисунком по шелку. Майк двадцати лет был родом из племени бидаю, приехал учиться в Кучинг из деревни, затерянной в горах Банго, где-то возле индонезийской границы. В свободное от учебы время он подрабатывал в туристической конторе. Невысокий, крепко сложенный, с зачесанным гребнем черных волос, в желтой футболке и белых штанах с многочисленными карманами. Он был приветлив, с мерцающей какой-то застенчивой улыбкой, и можно было решить, будто он немного конфузится. Мы впятером разместились за большим столом, и официант раздал нам меню, словно мы все только что пришли на ланч. Потом мы пили кофе, говорили о процветании туризма на Борнео, новейшей японской фототехнике и нашем с Лерой путешествии.
– Ну и как вам Бако? – поинтересовался Сеньян.
– Удивительное место, – ответил я, сделал глоток кофе и добавил: – Несколько раз был там, но туда снова хочется вернуться. Очень притягательное место.
– Мне тоже понравилось, – призналась Лера.
– А я не был в Бако, пожалуй, года три, – сказал Майк. – В последний раз мы с приятелями снимали там наши силуэты на фоне заката. Прыгали, расставив руки, позировали друг другу. Вроде бы неплохо получилось.
– Хорошо получилось, – подхватил Бакир. – Я видел те снимки.
– Вы, горцы, чертовски талантливы, – заметил на это Сеньян и дружески похлопал Майка по плечу.
– Хочу заметить, – обратился ко мне Бакир, – у тебя лучше всего выходят цветы.
Я пожал плечами.
– Послушай, это действительно так, – продолжал он. – Я всегда любил твои цветы.
– Твои орхидеи лучше всех, – кивнул Сеньян. – Тебе удается показать их в самом выгодном свете.
– А вот портреты так себе, – выдохнул Бакир. – Я уже говорил, тебе не хватает терпения.
– Или натурщикам не хватает терпения, – заметил Сеньян.
Я снова пожал плечами.
– А по-моему, вполне приличные снимки, – заступилась за меня Лера. – Мы так много фотографировались в Бако.
– Это место такое, – заговорил Майк. – Там все хорошо получается.
– Но цветы лучше, – сказал Сеньян, откинулся на спинку стула со своим бокалом кофе и затянулся соломинкой.
– В нашей деревне много цветущих орхидей, – сообщил мне Майк. – Приезжай. Заодно поснимаешь сельский быт.
– Хорошо, дай мне знать, когда соберешься домой, – обрадовался я. – Поедем вместе.
– Через неделю, – пообещал Майк.
– Позвони.
– Ладно.
– Жаль, я не могу составить вам компанию, – промолвила Лера с ангельской улыбкой грусти.
– Могли бы поехать вместе, – сказал Майк.
– Я улетаю сегодня, – сказала Лера.
– В Сингапур, – добавил я.
– Вы живете в Сингапуре? – заинтересовался Сеньян.
– Нет, я живу в Риме.
– А что вы делаете в Сингапуре?
– Дела.
Ребята с пониманием закивали.
– Никогда не был в Риме, – вздохнул Майк.
– И в Сингапуре, – добавил Бакир.
– Но там работает мой старший брат, – напомнил ему Майк. – Я скоро поеду к нему.
– А вы вернетесь? – спросил Бакир, поглядев на Леру заискивающе.
– Может быть, – уклончиво ответила она. – Очень бы хотела вернуться.
Потом все заговорили о фотоискусстве. О том, как важно иметь хорошую технику. О том, что снимать надо как можно больше. О том, что некий Ваян, – один из приятелей Бакира, – мог бы внимательнее относиться к перспективе и композиции, когда снимает людей, чтобы из головы у них не росли кусты, чтобы за спиной не торчал столб, а на плече не сидел автомобиль, мотоцикл или кадка с гибискусом.
– Зато он хорошо пишет, – сказал Сеньян. – Я давно говорил: тебе лучше поработать в газете и не тратить силы на художественную фотографию. Но Ваян слишком упрямый.
– Значит, когда-нибудь научится, если он «слишком упрямый», – сказала Лера.
– Вряд ли. Упертый и тупой. Ничего не добьется, – возразил Бакир.
После этого заключения мы с Бакиром заспорили о возврате к черно-белому фото. Он утверждал, что в качестве иллюстраций газетного материала – они хороши, но цветы в таком виде не потянут.
– Любые цветы можно снять так, что они будут естественны даже в черно-белом исполнении, – убеждал я.
– Может быть, в Европе этот метод и прокатит, – сказал Сеньян. – Но здесь такой снимок будет навевать ощущение скромных возможностей прошлого века.
– И черно-белый снимок сможет передать все краски тропиков, если его правильно сделать, – не сдавался я.
– Будет любопытно посмотреть, – сказал Сеньян, откидывая челку рукой.
– Цветы, когда живые, в любом исполнении хороши, хоть под рентгеном, – сказал Майк.
– А что, неплохая идея, – подхватил Бакир.
– Сегодня утром получил в клинике свой рентгеновский снимок, – сообщил Майк. – Ничего не понятно – какая-то абстракция из моих ребер.
– А как выглядят цветы под рентгеном? – заинтересовался Сеньян.
Никто не знал, но мысль всем понравилась, и ее взяли на вооружение.
Я заметил, что Лере нравится наша спорящая компания. Она с интересом за нами наблюдала. Так весело ей было, что в глубине души досадовала, вспоминая о скором расставании. И мне было хорошо с ней, и я мечтал, чтобы так продолжалось как можно долго.
– Такой чудесный день, – заговорила она с милой улыбкой. – Но мне уже пора.
Все тотчас умолкли и посмотрели на нее.
– Я должна еще собраться в дорогу, – объяснила она и поднялась.
Мы разом подхватились со своих мест.
– Жаль, что вы так мало побыли с нами, – проговорил Сеньян меланхолично.
– А вы посидите еще, – сказала Лера, набрасывая ремешки белой кожаной сумочки на плечо.
– Я провожу тебя в аэропорт, – засобирался я.
– Хорошо, только дай мне ключ, пожалуйста, – попросила она.
Я торопливо вынул из кармана шортов какие-то билетики, затем платок, наконец, ключ от нашей комнаты и отдал его Лере.
– Приходи через час, – сказала она.
– Да, – кивнул я и глянул на свои часы. – Но будет уже начало шестого.
– Успеем, – ответила она и, пожав всем руки, попрощалась.
Она ушла спокойная и решительная, тактично принимая все происходящее с нами обоими, как предначертанное свыше.
После ухода Леры мой разговор как-то не клеился. Я больше не мог сосредоточиться на беседе, чтобы поддерживать ее, и рассеянно слушал приятелей. Моя голова теперь была занята мыслями о Лере. Я все думал о том, как нам было хорошо вместе, как жаль, что так скоро все закончилось между нами, и что сегодня, возможно, мы расстанемся навсегда. Но что ее ждет впереди? Впрочем, она знает что, и сделает все правильно. Я почему-то в это сразу поверил. Наверное, чтобы успокоить себя самого. Между тем разговор о фотографиях прошел. Все допивали кофе, и беседа потянулась ленивее. Обсуждались какие-то планы на ближайшие дни – ничего уже интересного.
Через час я, измаявшийся, подхватился идти в гостиницу.
– Я только провожу ее и вернусь, – пообещал я. – А потом поужинаем вместе?
– Конечно, – отозвался Бакир. – Мы подождем тебя.
– Встретимся в восемь, – предложил я. – Идет?
– Прекрасно, – сказал Бакир.
Оставив компанию, я поспешил в «Синггахсану».
* * *
На рейс мы опаздывали. До аэропорта добирались на такси. Но вечером были пробки. Все происходило как-то бегом. Быстро зарегистрировали билет, наспех попрощались, а потом я стоял перед входом в терминал «А» и ждал, когда Лера за бликующим стеклом ограждения пройдет таможенный контроль. Все в порядке. Она обернулась и помахала мне на прощание. Я ответил ей, чуть приподняв руку, печально осознавая, что какая-то непреодолимая стихия уносит ее от меня.
* * *
Когда я вернулся в кафе, моих приятелей там не оказалось. Я сел за тот самый столик, за которым мы с Лерой обедали, и попросил официанта принести тоник «100 plus». До восьми оставалось немного времени, и я решил, что сегодня больше никуда не пойду.
Было уже темно. Город сиял желтыми огнями уличных фонарей. Вдоль променада расцвели синие, белые и красные гирлянды. Там неспешно двигались темные силуэты прохожих. В реке змеились отблески города. По ней медленно скользили лодки с фонарями на корме и носу, и казалось, что это блуждающие огоньки движутся там, во мраке. Лампы на аллее сквера ярко освещали кусты и ветви деревьев, отчего их листва выглядела изумрудной. А на том берегу вообще ничего не было видно. Зато в кафе мне было уютно. В зале и на террасе посетителей было по-прежнему мало. Ненавязчиво звучала музыка даяков. Я потягивал тоник из алюминиевой серебристо-зелено-красной банки через соломинку и ждал Бакира.
Потом в зал пришел Джереми Тэйлор – мой сосед из «Синггахсаны». Он был в компании новых друзей, с которыми мы вчера познакомились в баре наверху гостиницы. Джереми сбежал на Борнео от каких-то home-made problems в Борнмуте. Ему было лет двадцать. Стройный, рыжеволосый, с узким лицом и острым носом, похожим на клюв хищной птицы. Что именно его вынудило унестись на Борнео, я не знал. Но знал, что он еще учится в Оксфорде, занимается живописью и пишет хорошие акварели. Я как-то раз видел его на площадке Kuching Waterfront с планшетом: он работал над этюдом. И я с удовольствием наблюдал, как живо мазки за мазками у него выходит пейзаж с белыми старинными зданиями правительственной резиденции, что на другом берегу. Его акварели – это как блестящее отражение острова в водной глади реки. Дома, скверы, люди во влажном экваториальном зное переданы деликатно, сдержанно и романтично. Помимо того что Джереми преуспевал в акварели, он еще очень ценил Поля Гогена, а Джеймса Брука считал национальным героем Британии.
Джереми помахал мне рукой и позвал присоединиться к его компании. Тогда я взял свой тоник, и мы сели за длинным столом. Наши знакомые – Брэндан Грэм и его подруга Сара приехали в отпуск из Эдинбурга. Они были всего только хорошими друзьями, попутчиками, и это путешествие должно было укрепить их более серьезные намерения, хотя знали они друг друга года три или чуть дольше. И оба вполне друг другу подходили. Они были настроены преодолевать дорожные трудности, недоразумения, проколы… – все те препятствия, что судьба неумолимо громоздит на пути. У них, судя по рассказам, это весело получалось. Брэндан – коренастый крепыш лет двадцати семи с короткой стрижкой, светлой окладистой бородкой и синими глазами. Сара – очень симпатичная, стройная девушка, немного выше ростом Брэндана. Миловидное светлое лицо, выразительные скулы и темные волосы до плеч, прибранные у висков заколками.
– Проводил? – сразу поинтересовался Джереми.
– Пришлось немного понервничать, – сказал я. – Слишком забиты дороги. Но все обошлось.
– До чего досадно, даже в райском уголке планеты существуют пробки, – заметил Брэндан.
– Они везде есть, – сказал Джереми. – Неизбежность.
– И в Москве есть пробки? – спросила Сара.
– К сожалению, – ответил я и добавил: – Иногда несколько километров тянутся. Но я пользуюсь Аэроэкспрессом. Так надежней: всего сорок минут пути без остановок до самого Домодедово.
– Это такой аэропорт? – спросил Джереми.
– Международный, – ответил я.
– А мне хотелось бы проехать по Транссибу, – сказала Сара. – Это, говорят, увлекательно.
– Никогда не был в Сибири, – признался я. – Но для туристов хорошая возможность познакомиться с Россией. Правда, маршрут чрезвычайно утомительный.
– Сколько? – спросил Брэндан.
– Точно не знаю, наверное, займет около недели, – сказал я.
– Это так здорово! – просияла Сара. – Мы поедем в купе, будем смотреть в окно на Россию и выходить на станциях. Мы должны поехать.
– В следующий раз, – решительно согласился Брэндан.
– В следующем году, хорошо?
– Летом.
– Лично я не хотел бы жить целую неделю в поезде, – промолвил Джереми задумчиво. – Утомительно.
Тут к нам подошел официант и стал принимать заказы.
Я на сей раз запросил laksa;, овощной салат и сэндвич с тунцом. Брэндан со словами «я угощаю» заказал на всех баночки пива «Tiger».
– Вам нравится местная кухня? – спросила меня Сара, когда официант удалился.
– Да, все очень вкусно и недорого, – ответил я.
– Мы второй день на Борнео, но никак не можем привыкнуть к острой пище, – признался Брэндан.
– В Кучинге есть рестораны, где предлагают европейскую кухню, – подсказал я.
– Но там, наверное, дорого, – сказала Сара.
– Не знаю, я не пробовал, – ответил я.
– Не дешево, замечу, – сказал Джереми. – Я был однажды.
– Сегодня утром перед поездкой в Семенггох мы завтракали яичницей с беконом, – сказала Сара. – Не помню, как называется то кафе. Где-то на Индийской улице.
– И как вам Семенггох? – спросил Джереми. – Никак туда не выберусь.
– О, это было замечательно! – воскликнула Сара. – Там такие очаровательные орангутаны в лесу, правда, Брэндан?
– Только их долго не могли дозваться служители, – скептически напомнил тот. – Мы ждали полчаса.
– Но они такие милые, – заметила Сара.
– И очень волосатые, – напомнил Брэндан. – Того и гляди, один из этих джентльменов схватит, затащит на дерево и, сгорая от любви, задушит в своей густой шерсти.
– Глупости, – возразила Сара.
– Надеюсь, у них хватит ума не покушаться на жизнь бедного художника, когда я приду их рисовать? – осторожно поинтересовался Джереми.
– Они будут терпеливо позировать, – ухмыльнулся Брэндан.
– Вряд ли. Скорее всего, уберутся в лес, прежде чем успеешь сделать набросок, – сказал я.
– Тогда лучше фотографировать, – предположила Сара.
– Да уж, слишком они капризные натурщики, – вздохнул Джереми.
Между тем перед нами появлялись блюда с ужином.
– Здесь очень жарко даже вечером, – сказала Сара, цепляя вилкой устрицу из салата.
– Я привык за первые три дня. Теперь уже не страдаю совсем, – сообщил Джереми, тщательно смешивая рис и соус маленькой ложкой. – Главное, не сбить адаптацию кондиционерами.
– Да они тут повсюду, – сказал Брэндан, сделал глоток пива и добавил: – Хорошо, что еще на улицах не устанавливают.
– Лучше бы их совсем не было, – заявил Джереми. – Достаточно и вентилятора, такого как здесь.
– Но тогда нелегко будет заснуть, – вздохнула Сара.
– Это дело привычки, – сказал я, держа перед ртом ложку с лапшой. – А кондиционеры в самом деле балуют наш организм.
– Да, – подтвердил Джереми. – И можно заработать простуду.
– А где на острове вам больше понравилось? – Сара поглядела на меня с пытливым любопытством.
– Трудно назвать какое-то определенное место, – задумчиво промолвил я. – Везде, где я бывал, по-своему хорошо.
– Это зависит от ваших намерений, – добавил Джереми.
– Для отдыха подходит Бако, – предположил я. – Там все условия.
– Я несколько раз слышала о Бако, – призналась Сара. – Обязательно поедем туда.
– Угу, – кивнул Брэндан с полным ртом, уминая салат за милую душу.
Вечер проходил медленно. Как-то тянулся нехотя. Я ждал Бакира и кого-нибудь из его приятелей, было уже около восьми, и мой друг где-то задерживался. Я стал подумывать, что он вообще, наверное, не придет. А тем временем в кафе появилась молодая пара и сразу же привлекла наше внимание. Точнее, первым их заметил Джереми. Он даже уставился на вошедших слишком пристально с недоумением, которое постепенно сменилось удивлением. Глядя на него, заинтересовалась молодыми людьми Сара, потом Брэндан, которого она пихнула в бок локтем, чтобы посмотрел.
Супруги подошли к столику на террасе возле кадки с маленькой пышной пальмой. Стройный молодой человек в синей рубашке и серых брюках деликатно отодвинул стул, и его спутница села за столик, затем сел он. Мне было хорошо видно обоих в профиль. У парня были светлые курчавые волосы, широкий лоб и легкий румянец на щеках. Его девушка со стрижкой под мальчика была в светлой блузке и короткой темной юбке. Ее красивое лицо своей белизной напоминало лик снежной королевы из фильма-сказки. К тому же она была изящно сложена. А белозубая улыбка – искренне широка. Я, глядя на девушку, решил, будто она – актриса. Но Джереми опомнился и, кивнув в их сторону, тихонько промолвил:
– Спорим, это молодой герцог Романов и его жена Маргарет?
– Не может быть, – все еще недоумевал Брэндан.
– Но это правда, – утвердился Джереми.
– Что же они тут делают? – спросила Сара. – То есть, я имею в виду, неужели медовый месяц?
– Вполне приличное кафе даже для царских потомков, – сказал я.
– У них свадебное путешествие, – сообщил Джереми.
– На Борнео? – все еще сомневался Брэндан.
– Несколько месяцев назад репортеры только и трандели об их бракосочетании, – сказал Джереми. – Но все молчали, куда именно они отправятся путешествовать.
– Вот не ожидал, – промолвил Брэндан и вернул свое внимание к салату.
– Она действительно очень мила, – заметила Сара. – А какое у нее было чудесное свадебное платье!
– Мы подберем тебе лучше, – тотчас отреагировал Брэндан.
Сара пожала плечами.
– Да, это они, – уверенно заявил Джереми и взялся за рыбу.
Тем временем к молодоженам подошел официант, вручил им меню и поставил маленький стаканчик со свечей, такой же, какая горела на нашем столе.
– Интересно, где они остановились? – промолвила Сара.
– В «Hilton», наверное, – сказал Джереми.
– Я бы взял у его высочества интервью для журнала, – сказал я.
– Хорошая идея, – отметил Джереми. – Надо спросить, что они думают об орангутанах?
– Вряд ли они согласятся на такой разговор, – проговорил Брэндан. – Полагаю, журналисты им до черта надоели в Европе.
– Да, ты прав, – согласилась Сара. – Они приехали отдыхать. Подальше от папарацци.
– На их счастье, они не подозревают, что фоторепортер тут, рядом, – сказал я.
– Но портрет они могли бы у меня заказать, – оживился Джереми. – Я бы не против подзаработать.
– «Семья герцога с юным орангутаном на коленях» – так назовешь картину, юный Гейнсборо? – заухмылялся Брэндан.
– Придумал бы по ходу работы, – отозвался невозмутимый Джереми.
– Эх, за такой репортаж с фото я бы озолотился, – с сожалением промолвил я.
– Еще бы, – подтвердил Брэндан.
– А я сижу и ничего не делаю, – продолжил я в том же духе. – Узнает шеф редакции – уволит.
– Мы никому не скажем, – серьезно пообещала Сара.
Официант, тот смуглый парнишка, что обслуживал обедом меня и Леру, принес августейшим особам фужеры с фруктовым коктейлем, и я понял, что ужинать они будут не здесь. Романов откинулся на спинку стула, положив ногу на ногу, и что-то говорил Маргарет, а она улыбалась, кивала и что-то отвечала ему. Потом они глядели в сторону реки, наслаждаясь покоем, вечерним ветерком и, наверное, строили планы на ближайшие дни. Во всяком случае, мне так думалось, глядя на них.
Мало-помалу наше внимание вернулось к разговору о самых любопытных местах Борнео, которые стоит посетить. Но вскоре, наконец, явились Бакир с Майком. Завидев меня, они подошли к нам, и я представил их ребятам.
– Вы с нами поужинаете? – предложил я.
– Охотно, – согласился Бакир.
Они присоединились к нашему застолью.
– Сеньян разве не придет? – спросил я.
– Он поехал домой, – ответил Бакир. – Просил извиниться за него.
– Не стоит, – сказал я.
– А мы поужинаем и поедем в общежитие, – сказал Майк. – Завтра на работу. Мне предстоит сопровождать датскую группу в крокодиловый питомник.
Бакир крикнул официанта, и когда тот подошел, заказал пива на всех.
– У меня для вас хорошая новость, – сказал Бакир, когда официант удалился. – Отец звонил из Гунун Гадинг. Сказал: на будущей неделе там расцветет раффлезия.
– Правда? – заинтересовалась Сара.
– Отлично, надо ехать, – обрадовался Джереми.
– Обязательно, – сказал Брэндан.
– Никогда не видел, как цветет раффлезия, – признался я. – Разве что на картинках.
– Отец сообщит мне, когда раскроется цветок, – сказал Бакир. – Сейчас они там наблюдают бутон величиной с футбольный мяч.
– Держи нас в курсе, – попросил я.
– Наймем машину и поедем, – сказал Джереми.
– В запасе всего пять дней от начала цветения и до того, как опыленная раффлезия начнет гнить, – заверил всех Майк.
– Времени вполне достаточно, – сказал Бакир.
Было уже начало десятого. Романов расплатился с официантом, после чего они с супругой, взявшись за руки, направились по тропинке через лужайку на променад. А потом пропали из виду в темноте за деревьями. И я хорошо себе представил, как они здесь, вдали от родных, вездесущих камер и докучливых журналистов чувствуют себя привольно, спокойно и счастливо. Они могут гулять тут хотя бы всю ночь. Здесь, в Кучинге, вообще такая безмятежная атмосфера, которую нигде больше не найти.
Как вдруг запел телефон. Мой телефон. Я вынул из кармана это вибрирующее под музыку электронное существо и нажал на зеленую кнопку. Прекрасно! Это Лера прислала мне сообщение. Я прочел, набрал в ответ: «Очень за тебя рад. Будь счастлива. До связи!» и отправил.
– Она в Сингапуре, – объявил я во всеуслышание.
– Лера? – спросил Джереми.
– Да, – ответил я.
– Так скоро? – удивился Бакир.
– Значит, все в порядке, – улыбнулась мне Сара.
Я снова взялся за баночку «Tiger» и, глотая теперь уже теплое пиво, забылся в мыслях о Лере. Они, наверное, уже встретились. Лера и этот ее Джоржио. Как она теперь? Что, если он станет ее подозревать? Впрочем, с чего бы это вдруг? И вообще, почему бы нам не остаться друзьями по переписке, хотя бы?.. Каждый строит жизнь по разумению своих извилин. А я ничего не строю. Мне вот так хорошо без усилий плыть по течению, что я, собственно, и делаю, почти как герои пестрой футуристической картины Карло Карра. Я плыву, как щепка по реке судьбы. Сегодня я в Кучинге, завтра в лесу, потом где-нибудь на коралловом острове. А вокруг люди, которые, обезумев от своих страстей, желаний, амбиций, что-то такое ищут особенное. Иногда мой заплыв слишком ординарен, иногда течение выносит на берег полный интересных людей, а бывает, что выбрасывает на сушу, где случаются такие вот странные встречи. И все это на Борнео. Генри Миллер писал о том, как дерзко история Сены влилась в его кровь. Но в мою душу влилась река Саравак и, похоже, моя история на ее роскошных берегах сохранится в памяти на всю жизнь, как чудесный сон.
Как сложилась судьба Леры после нашего острова, мне неизвестно, и фотографии в Интернете она не выкладывала. В тот первый год, пока я еще был на Борнео, мы обменялись несколькими дружескими сообщениями по электронной почте. Но потом отношения между нами растаяли. С того времени и поныне я больше ничего о ней не знаю.
Джереми, раффлезия и Поль Гоген
В Лунду – этот самый западный городок Саравака – можно добраться автомобилем двумя путями: по дороге вдоль побережья и по новому шоссе. Обе дороги начинаются в Кучинге, описывают широкие дуги и встречаются под Лунду. Просто нужно выбрать одну из них.
Накануне поездки, вечером, мы с Джереми сидели за длинным высоким столом в баре «Синггахсана», изучали на карте оба пути и пили пиво из больших замороженных кружек. Поначалу края полной кружки покрывал иней, но он быстро таял, и к тому времени, когда мы допивали до дна, пиво согревалось до комнатной (по московским меркам) температуры. Но в экваториальном климате его все еще можно было считать прохладным. Мы оба к подобным сюрпризам привыкли. Тем более что всегда можно попросить бармена достать из морозильника еще одну заиндевелую кружку.
Поскольку бар находился на крыше гостиницы под навесом, то кондиционер здесь, понятное дело, отсутствовал. Вместо него тут и там старательно гнали воздух напольные вентиляторы. Постояльцы «Синггахсаны» сидели на высоких табуретах за столами или за стойкой бара. Обычно, когда идет сильный дождь, он шумно барабанит над головой. Но в этот раз дождя не было, а была одна популярная музыка, которую желающие выбирали на свой вкус из списка в компьютере, который стоял на отдельном столике. Боковая стена бара, за которой находилась кладовка, вся сплошь исписана черным фломастером, как бумага, – тут были добрые пожелания, забавные рожицы, чьи-то автографы. В противоположном углу висел гамак, и лежали толстые маты. Теперь там расположилась компания молодых парней и девчонок. Они потягивали пиво, кто-то бренчал на гитаре, курили. А передо мной и Джереми открывалась панорама светящегося ночного города.
Склонившись над картой, мы размышляли над тем, каким путем было бы лучше ехать в Лунду. Машину на завтра мы уже арендовали. Это была новенькая Тайота. Ее поведет Бакир. Компания наша значительно сократилась по причине занятости наших друзей, а Брэндан и Сара три дня как улетели в Мулу и решили там задержаться. Они звонили мне, сожалели, что не смогут быть с нами и просили, чтобы мы не беспокоились и ехали без них.
Мне было все равно, какой дорогой ехать старой или новой, но все же хотелось прокатиться вдоль побережья. Джереми тоже было все равно, какой дорогой ехать, но все же ему хотелось прокатиться по новому шоссе. Долго мы сидели над картой, пили пиво и рассматривали каждый сантиметр того и другого маршрутов со всеми их особенностями. Мы взвешивали все милости и немилости обеих дорог. Протяженность их приблизительно одинакова и заняла бы около полутора часов. Но оба пути казались нам по-своему привлекательными.
Мы взяли еще по одной кружке пива и продолжили мучительно выискивать хоть один недостаток каждого из вариантов. Но это было все равно, что искать десять отличий на картинке и в ее зеркальном отражении. Дилемма оказалась трудноразрешимой. Постепенно мы попали в настоящий затор мыслей, нас терзали сомнения и преследовал риск разочароваться в выборе.
Том – англичанин средних лет с пронзительными карими глазами и трехдневной щетиной между путешествиями подрабатывал в «Синггахсане» за стойкой бара. Он прекрасно знал этот район, но помочь нам с выбором не мог. Так нам и сказал: «Вы должны поступить по своему разумению». Но беда в том и состояла, что у нас с Джереми мнений было два, и оба по-своему разумны. Так что, находясь в тупике, мы допивали уже третью порцию пива, которую Том преподнес нам бесплатно, и тщетно собирались с мыслями. Тогда-то и явился, наконец, Бакир. Машину он припарковал возле гостиницы. И нам оставалось теперь согласовать завтрашнее путешествие. Когда мы, вернувшись в очередной раз из туалета, заказали по четвертой кружке и объяснили Бакиру, на пьяном языке, в чем, собственно, заключается главная загвостка, он мигом нашу тупую задумчивость развеял: туда едем по старой дороге, обратно – по новой. Разумеется, мы оба к этому выходу уже подходили, где-то вначале размышлений, но под влиянием пива так расслабились, что позабыли о нем и, в конце концов, оказались в глухом тупике. Так что это было не свежее решение, но заново преподнесенное, и очень удачное, потому оно вдруг поразило нас своей необыкновенной простотой. Мы с Джереми здорово обрадовались и решили это отметить, заказав еще по одной кружке пива, хотя часы показывали нам приближение полуночи.
Бакир вытащил нас из сна в семь утра. Когда мы с Джереми вылезли из своих комнат, он сидел в вестибюле за журнальным столиком в глубоком кожаном кресле и в терпеливом ожидании читал вчерашнюю газету. Кстати, то кресло было не столь удобным и выглядело странно, так же как и человек в нем: оно слишком глубокое, точно миска, и потому колени сидящего торчат вверх где-то на уровне подбородка. Не думаю, что в таком положении можно долго высидеть. Зевая и пошатываясь с бледными и скорбными от недосыпания лицами, я и Джереми пробрели в туалет. Но в половине восьмого мы все-таки загрузили в багажник наши рюкзаки, сели в Тайоту и покатили по сырым от моросящего дождя немноголюдным улицам под тяжелым серым небом.
Мы с Джереми устроились на заднем сидении по разным углам. Сначала я глядел бессмысленным взором на скользящие назад дома, деревья, людей, но потом от всей этой монотонности движения начал подремывать. Бакир не стал развлекать нас разговорами и, видя наше сомнамбулическое состояние, сделал музыку тише. Джереми тотчас уснул в своем углу под окном. Вскоре я тоже забылся во сне. Так мы и «посапывали себе мирно, – как выразился потом Бакир, – будто два подвыпивших лори». И что там, вокруг, делается, больше не имело никакого значения.
Спустя какое-то время мы оба очнулись от неожиданного требования Бакира: подъем! После чего он сделал музыку громче. С трудом соображая, где мы и который уже час, мы с Джереми озирались по сторонам упрямо слипающимися глазами.
– Вылезайте, – потребовал Бакир.
Я было решил, что мы уже приехали в Лунду и с досадой подумал, что проспал всю дорогу со всеми приморскими пейзажами.
Но Бакир объяснил:
– Выходите живей, паром уже подходит.
– Паром?! – спросил Джереми так удивленно, точно его привезли не туда, куда следовало. – Какой еще паром?
– Паром перевезет нас на тот берег, – загадочно объяснил Бакир.
– Мы что, переплавимся в Сингапур? – все еще недоумевал Джереми, озадаченно глядя в окно.
– Нет, всего лишь через реку, а потом поедем дальше, – успокоил его Бакир.
– Сколько мы ехали? – сладко потягиваясь, уточнил я.
– Сорок минут, – глянув на часы, ответил Бакир.
Мы быстро выскочили из салона, когда увидали, как на нас надвигается серая махина с автомобилями и людьми на борту. Паром причалил, и машины стали съезжать на дорогу. Дождавшись, когда судно покинет последний Мерседес, Бакир завел Тайоту и в свою очередь заехал на автоплощадку. А мы с Джереми в компании других пассажиров зашли на борт и встали там у перил. Потом и Бакир вылез из машины, захлопнул дверцу и присоединился к нам. Спустя некоторое время, паром едва заметно отстал от причала и тихонько заскользил к противоположному берегу.
Солнце сияло во всю мощь. Белые громады облаков сказочными фигурами разбрелись по всему небосклону. Яркие отблески солнца плясали на воде и невыносимо слепили, давая понять, что все это не сон. Река была широкой и где-то недалеко, справа, должно было быть ее устье. Но ни устья, ни моря за прибрежным лесом отсюда не видно. Я облокотился на перила и глядел в воду, как там ходят большие рыбы, сопровождая паром. Они, видимо, надеялись чем-нибудь поживиться. Когда мы вышли на продуваемую часть реки, ветерок немного развеял солнечный жар. Джереми с облегчением вздохнул. Бакир делал снимки поросших манграми берегов, пассажиров и капитана на его мостике. Я тоже приготовил Никон и принялся снимать то же самое.
Когда мы продолжили путь, от сна уже не осталось и воспоминаний. Теперь, сидя в машине, мы глядели по сторонам: на лес, деревушки, горы, показавшиеся впереди. Лишь на несколько мгновений среди пальм я сумел разглядеть сияющее под солнцем море, но этот пейзаж быстро скрылся из виду за очередной рощей, как будто он только померещился. А горы приближались и становились все больше.
– Это там Гунун Гадинг? – спросил Джереми, он теперь сидел впереди.
– Да, нам туда, – ответил Бакир.
Надеюсь, не придется забираться так высоко, – сказал я.
– Нет, – успокоил Бакир, – на вершину мы не полезем.
Лунду мы проехали по извилистой улице, затем немного вдоль речной набережной и вновь выехали на шоссе. Мы решили, что на обратном пути остановимся в этом городке пообедать. Теперь дорога вела вдоль покрытого лесом склона горы среди загородных садов и особняков. В каком-то неприметном месте Бакир повернул налево и поехал по узкой дороге прямо к горе круто поднимающейся перед нами, и вскоре мы подкатили к шлагбауму, перекрывающему въезд на территорию администрации Национального парка Гунун Гадинг.
Бакир вышел из машины, подошел к кассе и купил нам входные билеты. После этого мы проехали на автостоянку и припарковались возле деревянного служебного здания, построенного в малайском стиле на сваях, с островерхой крышей и широкой верандой. Когда мы выбрались из прохладного салона на жаркий воздух, к нам подошел господин Тассим – невысокий средних лет смуглый малаец. Он поприветствовал сына, пожав его за плечи, и Бакир представил ему Джереми и меня. После этого господин Тассим сообщил, что нам повезло, что раффлезия сейчас в полном расцвете и что найти ее будет несложно.
– Отлично, – сказал Бакир. – Мы посмотрим раффлезию, а потом у нас будет время сходить к водопаду.
Пожелав нам удачи, господин Тассим вернулся в свой кабинет, а мы, натянув на плечи рюкзаки, зашагали по дороге к лесу.
Вместе с билетами девушка-кассир снабдила нас копией схемы троп Национального парка, на которой жирной точкой красного карандаша было отмечено место цветения раффлезии. Впрочем, Бакир много раз бывал у отца и неплохо знал эти места, поэтому поиск заветного места был для него пустяком.
На лесной опушке асфальтированная дорога сменилась лесной тропой, которая повела нас вверх по пологому склону. После знойного солнца было приятно погрузиться в тенистые объятия высокого леса. Под плотным пологом вековечных деревьев было сыро. Воздух дрожал от звона цикад. Тропинка вилась каменистая. Справа за деревьями зиял овраг. И где-то внизу, судя по веселому журчанию, скакал по камням ручей.
С глубокой древности места здесь священные. Рубить деревья на склонах горы Гадинг всегда запрещалось. В этом лесу обитают духи, они защищают Лунду и окрестные села от врагов, болезней, пожаров и прочих невзгод.
Сначала мы брели вверх, спотыкаясь о всюду торчащие корни деревьев, а потом в каком-то известном Бакиру месте мы повернули направо. Теперь мы шагали по узенькой тропинке, которая вскоре стала уводить нас вниз, и пыхтели, как паровозы. Мы с Джереми промокли насквозь. Наши футболки пропитались потом. Бакир снял свою майку и перебросил ее через плечо. То и дело мы останавливались, пили из бутылок воду, лили ее друг другу на голову, и это немного освежало в парной атмосфере экваториального леса.
– Далеко еще? – поинтересовался Джереми.
– Нет, мы почти пришли, судя по схеме, раффлезия где-то здесь, – торопливо сказал Бакир, рассматривая на ходу схему с красной меткой.
Теперь мы двигались осторожно, глядя по сторонам, рыская глазами по склонам усыпанным бурой листвой. Рассмотреть даже крупный цветок на пестром фоне, испещренном пятнами солнечных лучей, пробивающихся сквозь прорехи в кронах деревьев, было нелегко. Как вдруг Бакир, он шел впереди, остановился, выставил руку, давая нам понять, чтобы мы подождали, и некоторое время разглядывал склон справа. А потом проговорил: «Вот она». Я поглядел в том направлении, куда он показывал, и в лесном полумраке разглядел огромный цветок, сидящий на склоне возле высокого толстого дерева. Сперва было трудно оценить величину цветка: расстояние обманывало глаз, но необычная форма его удивляла. Он походил на вертушку, брошенную каким-нибудь юным лесным духом. Мы сошли с тропы и поспешили к раффлезии. И только теперь, обступив цветок, мы сумели оценить его по достоинству. Выглядел он и в самом деле внушительно. Походил на некое инопланетное существо, заблудившееся посреди тропического леса. Этакое мясистое чрево, лежащее на земле с разинутой круглой пастью в обрамлении пяти лепестков. Казалось, это чудовище замерло тут в ожидании, когда ему принесут жертву. Мухи с гудением роились возле этой фальшивой пасти и залетали внутрь, привлекаемые запахом тухлятины, который цветок щедро выделял.
– Да уж цветочек, – выдохнул Джереми. – Будто явился из кошмарного сна про людоедов.
– Что подумали европейцы, увидавшие его впервые? – проговорил Бакир задумчиво.
– Наверное, что это пришелец, – предположил я.
– Это еще не самая большая раффлезия: всего шестьдесят семь сантиметров, – заметил Бакир. – Отец рассказывал, в прошлом году распустился тут один экземпляр около восьмидесяти сантиметров в диаметре. У него было шесть лепестков.
– Да и этот вполне достоин, чтобы напугать невинных людей, – промолвил Джереми, снимая с плеча свой этюдник.
Осмотрев растение со всех сторон, я и Бакир стали готовиться к съемке, а Джереми достал из рюкзака краски, карандаши, стаканчик и наполнил его питьевой водой из бутылки. Он намеревался сделать портреты раффлезии с натуры во всем ее ужасающем очаровании.
– Если эта тварь не проглотит меня, вместе с мухами, то я хорошо поработаю, – произнес он, как заклинание, и принялся за дело.
Пока мы щелкали фотоаппаратами, Джереми устроился на плоском валуне, положил планшет на колени и стал делать набросок карандашами. Мой друг сразу погрузился в работу, да так, что перестал обращать на нас внимание. На что Бакир, наблюдая за Джереми через объектив свой камеры, заметил:
– Все-таки у фотографов больше преимуществ, чем у художников.
– Технически, конечно, съемка – проще, – согласился я. – Но хороший рисунок оправдает все неудобства.
Поснимав нашего уважаемого художника за работой, Бакир закрыл фотоаппарат и, сев на корточки, стал изучать раффлезию. Он заглядывал внутрь, поднимал лепестки, смотрел, как там цветок удерживается на корне лианы. И тут он заметил небольшую зеленоватую лягушку с большими глазами. Она затаилась внутри цветка и глядела на человека с таким испуганным видом, словно пойманная на месте преступления воровка.
Здесь лягушка, – сказал Бакир.
Я наклонился и тоже заглянул в цветочное чрево.
– Что же она тут делает? – спросил я.
– Э… – улыбнулся Бакир. – Хитрое животное. Нашла себе легкий способ добывать мух, которых раффлезия привлекает запахом.
– Иногда удивляешься смекалке этих маленьких существ, – сказал я. – Никогда не догадаешься, до чего они могут додуматься.
Оставив раффлезию, мы отступили к соседнему дереву.
– Теперь нам некуда спешить, – сказал Бакир. – Можно и отдохнуть.
С этими словами он сел на толстый корень и достал из рюкзака пачку крекеров. Я присоединился к нему. Некоторое время мы хрустели печениями, запивали водой и наслаждались лесным покоем. А Джереми явно забыл о времени. Оно вообще перестало для него существовать. Ничто не отвлекало художника: ни наша суета с фотоаппаратами вокруг да около цветка, ни толпа туристов, приехавшая из города посмотреть на раффлезию, ни наши с Бакиром разговоры об искусстве – вот как он был увлечен. Сделав наброски быстрым карандашом, Джереми взялся за кисть, поболтал ее в стаканчике, мазнул по краске, развел на палитре, добавил другой краски, смешал, добиваясь нужных оттенков, и сделал несколько мазков на бумаге… Наблюдая за увлеченной работой Джереми, мне и самому захотелось рисовать.
Потом Бакир предложил:
– Может, мы пока пойдем к водопаду?
Джереми не ответил.
– Мы бы подождали тебя там, – настойчивее сказал Бакир.
– Идите, – коротко отреагировал Джереми.
Тогда мы собрались и зашагали по тропе вверх по склону.
– Я приду за тобой через час, – крикнул Бакир.
На это Джереми лишь безразлично кивнул.
И вновь мы вышли на главную тропу, что вела на вершину горы и направились к водопаду, который однажды пришелся по душе угрюмому Чарльзу Бруку, будущему радже Саравака, когда он гостил в Лунду. Поднимаясь по склону, я снова вспотел, и когда услышал шелест падающей воды, то посчитал его самым желанным звуком на свете.
Вскоре нам пришлось спускаться по крутому склону, пока наконец не очутились среди огромных валунов у водопада. Он не был высоким, но зато мы могли выкупаться в прозрачном пруду и смыть усталость напряженного пути. Из пруда вытекал широкий ручей, сбегал по камням и терялся в лесной чаще. Раздевшись, я ступил в прохладную воду, зашел по пояс и окунулся с головой. Бакир вошел в пруд стремительно, нырнул, снова показался над водой, отдуваясь и протирая ладонями лицо. Некоторое время мы плавали, потом стояли под струями, как под мощным, хлестким душем, придерживаясь руками за скалу, а потом просто торчали по горло в колеблющейся воде. Наконец, выбравшись на согретые солнцем камни, мы нашли валун с плоской поверхностью и, пока я накрывал для скромного пикника, Бакир натянул на себя шорты и отправился вниз, чтобы проверить, как там Джереми и привести его сюда.
Дожидаясь ребят, я сел на валун в тени деревьев и стал глядеть на бегущую по гранитным камням серебристую воду. Солнце искрилось в струях водопада и радужно играло в легком тумане крошечных брызг. Скала зеленела от водорослей, мха и мокрых кустиков влаголюбивых растений. Как вдруг краем глаза я заметил в пруду какое-то движение. Весь во внимании я стал глядеть в воду. Там из-под камня стала вытягиваться длинная шея, заканчивающаяся округлой головой с большими черными глазами и хоботком. Медленно и осторожно ноздри достигли поверхности воды, тогда существо из-под камня сделало несколько вдохов и выдохов, и затем шея вновь стала сжиматься. Но вместо того, чтобы скрыться в своем укрытии, обладательница длинной шеи выбралась из-под камня совсем, загребая лапами, развернулась и вновь исчезла в убежище, чтобы устроиться там поудобнее. Это была черепаха с оливковым кожистым панцирем размером с большую тарелку. Мне показалось странным, как такая крупная черепаха помещается в узкой расщелине среди камней. Я вновь стал дожидаться, когда голова на длинной шее потянется за глотком воздуха, но вскоре из чащи донеслись голоса Джереми и Бакира.
Пока мы с Бакиром разглядывали этюды нашего художника, он разделся и погрузился в воду с наслаждением замученного солнцем пустынного скитальца. Акварели Джереми мне сразу понравились. Они были настолько хороши, что дух захватывало, и я проникся к художнику еще большей симпатией. Его работы были так же прекрасны, как и то, что он рисовал. В том смысле, что все создания природы замечательны, даже этот странный цветок раффлезии. Джереми оказался чутким рисовальщиком, – убеждался я вновь, – его эскизы были тщательно проработаны. И композиция сложена идеально. Цветок был выписан со всеми его светлыми пятнами на красном фоне лепестков. Снующие мухи изображены отчетливыми крапинками, но так искусно, что они и в самом деле были мухами и ни чем другим. Четкие, мягкие и вольно набросанные карандашом линии подчеркивали массивный образ цветка-гиганта. Мазки сделаны так удачно, что заметна особая шероховатая текстура тяжеловесных плавно изогнутых лепестков. Джереми пропустил этот цветок через свое сознание, словно бы разобрал на клеточки, а потом воссоздал его на бумаге. Он сделал это, не подражая природе, а создавая природу своим воображением. В этюдах Джереми показал свое беспристрастное отношение к этому растению: оно также ужасно как и прекрасно. В лесу не бывает ничего лишнего, даже если это паразит. Но паразит редкостной формы и красоты, не нарушающий жизни леса, а дополняющий ее и создающий в нем некую тайну. Джереми познал гордый, невозмутимый, самолюбивый характер цветка и отчетливо передал его в своих этюдах.
Купание подействовало на Джереми ободряюще. Он выбрался на берег весь розовый, свежий и сияющий. Потом мы устроились над клеенкой с разложенными на ней бутербродами и принялись за еду, запивая фруктовым соком из пакетов.
Шум водопада в этом укромном лесном закоулке создавал для нас атмосферу уединения. Где-то вдали завопили обезьяны. Но шелест воды и звон вездесущих цикад едва пропускали к нам их голоса. Это был странный вой. На человека, который никогда не слышал его, он мог бы навеять тревогу.
– Это что сирена полиции? – прислушиваясь, проговорил Джереми.
– Обезьяны, – просто ответил Бакир.
– Никогда бы не подумал, – признался Джереми.
– Они где-то недалеко, – заметил я.
Но вой прекратился, по-видимому, соседи успешно оповестили друг друга о границах своих территорий в кронах деревьев и успокоились.
– Странный этот остров, – продолжал рассуждать Джереми. – Он полон хищных растений, уныло поющих обезьян, изумляющих взор паразитов – и все это так вдохновляет.
Мы с Бакиром чуть не подавились со смеху.
– Если не считать крокодилов, – проговорил я.
– Но мы к ним не пойдем, – заверил Бакир.
– Почему нет? – смущенно улыбнулся Джереми.
На обратном пути Бакир забежал в контору к отцу. А мы с Джереми, ожидая его, фотографировались на фоне кустов гибискуса с алыми цветами. Господин Тассим вышел следом за сыном проводить нас.
Маленький тихий городок с невысокими домами, зелеными скверами в цветах и небольшой площадью распластался у подножия горы и был залит белым солнечным светом. Гора громоздилась позади Лунду, словно темный покрытый зеленой шерстью исполин. Она, будто наваливалась на город всей своей массой, но в такой ясный день казалась безмятежной, благодушной и создавала ощущение покоя.
Оставив машину возле площади, мы отправились пообедать. Небольшой уличный ресторанчик мы нашли среди магазинов, торгующих продуктами, хозяйственными товарами, мясом. Несколько стариков сидели за столиками на террасе под широкими зонтами от солнца, пили холодный кофе и поглядывали на нас философски задумчивыми глазами. Из соседнего магазина доносилось кудахтанье кур, запертых в тесных клетушках и выставленных на тротуар под навесом. Мы сделали заказ и в ожидании потягивали из баночек охлажденный тоник.
– Такой остров как Борнео не может оставить художника равнодушным, – рассудил Джереми. – Я хорошо понимаю, почему Поль Гоген так стремился попасть в подобный тропический рай.
– Он провел детские годы в похожей обстановке, – сказал Бакир. – Всю жизнь стремился туда вернуться.
– И нашел себя на островах, – сказал я.
– Поль Гоген рисовал подсолнухи, а я – раффлезию, – заметил Джереми.
– И что в этом такого? – спросил я.
– Ничего, – просто ответил Джереми. – Но я преклоняюсь перед его талантом.
– Да, он замечательный художник, – согласился я.
– Он лучший художник, – добавил Джереми.
– Мне нравятся его таитянские работы, – сказал Бакир. – На них много хорошеньких женщин.
– Он был смелым человеком, – продолжал рассуждать Джереми. – Он выдержал борьбу за свои идеалы и сумел изменить судьбу. Понимаете? Все ради живописи! Чего бы это ни стоило. И он стал настоящим художником.
– Ему было трудно, – сказал я.
– Всем трудно, – задумчиво произнес Джереми.
– Гогену особенно
– Да, но его картины полны солнечного света.
– Это свет его мечты. Красочный, безмятежный, счастливый тропический мир – источник его вдохновения.
– Гоген знал в этом толк. И я чувствую, мои акварели на Борнео стали другими, ярче, что ли.
– Правда?
– Наверное, это влияние местной природы.
– Этого многие ищут, – заявил Бакир. – Уммен, например.
– Уммен тоже хорош с его декоративностью. Но Гоген выше этого. Гоген – великий художник, – заявил Джереми.
– Не думаю, что Уммен стремился переплюнуть Гогена, – промолвил Бакир. – Просто у него свой путь.
– Где ему до трагедии Гогена, – скептически произнес Джереми. – Уммен – человек ровной судьбы.
– Не стал бы этого утверждать, – сказал Бакир.
– У всех есть на душе какой-нибудь груз, – сказал я.
– Думаю, у этого Уммена хлопот тоже хватает, – согласился Бакир.
Я понял, что Джереми захотелось кого-нибудь критиковать. И на сей раз для этого был преподнесен Уммен с его индийскими абстракциями, которые лично мне по душе. Хотя, по правде сказать, я видел его работы только в репродукциях.
– Может быть, – согласился Джереми. – Возможно, так и есть. Но картины Гогена правдивы.
– Так должно быть, – сказал я.
– И я не случайно приехал сюда, – сказал Джереми, словно до сих пор его терзали сомнения, а может быть, они и в самом деле мучили его. – Я рад, что приехал писать на Борнео.
– Мы все рады, что оказались здесь, – заверил я.
– И картины Гогена мне стали еще ближе, – добавил Джереми.
Я знал, что Джереми хотелось бы остаться на Борнео. Но это было невозможно. Его ждал университет.
– После Оксфорда я немедленно вернусь в Кучинг, – сообщил он уверенно.
– Будешь заниматься юриспруденцией? – спросил Бакир.
– Нет, только живописью, – ответил Джереми и запил эти слова тоником.
Эта поездка в Лунду позволила нам ощутить безграничность своих творческих возможностей. И мне хотелось, чтобы в будущем каждый из нас сумел использовать их сполна. А пока нам было важно, чтобы всякий прожитый на острове день был удачнее предыдущего.
Деревня за облаками
Никогда еще утро на Борнео не врывалось ко мне так стремительно, как в тот замечательный день. Я безнадежно проспал. В комнате было темно: напротив окна, через проулок – глухая стена соседнего дома, и солнечные лучи в мой номер не проникали. Накануне мы с Майком договорились, что он с деревенскими друзьями заедет за мной в «Синггахсану», и нас подбросят до самой дамбы Бенгох, от которой мы и отправимся по горным лесным тропам в деревню Симбан.
Меня разбудил тихий, но настойчивый стук в дверь. Опомнившись, я вскочил, отворил дверь и увидел Майка. Он скромно улыбнулся и проговорил:
– Извини, но машина ждет у крыльца.
– Да, я сейчас, пять минут, хорошо? – протараторил я спросонок.
– Хорошо, – кивнул Майк и исчез.
У меня давно сложилась полезная привычка собираться в дорогу накануне вечером. В то утро она особенно пригодилась. А сумку с ненужными в пути вещами я сдал на хранение в чулан гостиницы, где на стеллажах покоились другие сумки в ожидании своих хозяев. Я мигом собрался, подхватил рюкзак и, отдав ключ администратору, поспешил по лестнице вниз.
За рулем сидел невозмутимый на вид односельчанин Майка – мужчина средних лет по имени Айдан. Он был в светлой полосатой рубашке. Рядом с ним – его молодая жена Джейн в серой блузке с золотой цепочкой на шее и в браслетах на запястьях. У нее были тонкие брови, миндалевидные глаза и сочные губы, которые подчеркивали ее обаятельный образ. Мы с Майком устроились на заднем сидении. Мой друг был как всегда свеж, с гребешком лоснящихся черных волос, в джинсовых шортах и в синей футболке с юным орангутаном и надписью «The Hidden Paradise of Borneo». Багажник ровера был забит продуктами, гостинцами и какими-то вещами для родственников. Позже я узнал, что Айдан и Джейн работают в Кучинге, снимают квартиру, а по выходным навещают родителей и своих двух детей, которые ходят в начальную школу на селе. У Майка на этот раз выдались несколько свободных дней, и он пригласил меня пожить у него в деревне.
В том районе, куда мы направлялись, в окружении невысоких гор расположены четыре селения племени бидаю: два на склонах холмов и два высоко в горах. Дальше всех, на заоблачной высоте, находилась деревня Симбан. От дамбы до нее примерно пять с половиной часов ходу. Поэтому нам следовало выдвинуться в путь как можно раньше.
Было какое-то сонное пасмурное утро. Мы катили по улицам Кучинга. Разговор завязался не сразу. Айдан сообщил, что за всю свою жизнь никогда не видел русского человека, что я первый из России гость его деревни, и что он надеется, мне в Симбане понравится. Я тогда ответил, что всюду на Борнео чувствую себя желанным гостем и очень рад посетить их деревню. Мои попутчики одобрительно заулыбались.
– Уверен, есть еще на Борнео места, где не ступала нога людей, – проговорил я.
– В глубине острова – возможно, – согласился Айдан.
– Может быть, в горах, – предположила Джейн, – там еще сохранились труднодоступные леса.
– Где-нибудь да найдется затерянный мир, – оптимистично заверил Майк.
– Значит, в Сердце Борнео вполне могут скрываться неизвестные науке существа, – сказал я.
– Наверняка, – невозмутимо подтвердил Айдан, – маленькие, шустрые и очень зубастые.
Между тем мы выехали за город. Теперь среди деревьев вдоль дороги проплывали особняки, потом были рощи, а затем стали возвышаться покрытые лесом холмы. Но вдруг они скрылись из виду: сколько ни гляди – взгляд упирался в стену высоких деревьев.
– Город разрастается быстро, захватывает новые районы, – продолжал Айдан. – Если так будет продолжаться, то займет весь Саравак.
– Ну, это будет не скоро, – возразила ему Джейн.
Вскоре окрестности стали волнистые. Когда мы ехали по шоссе, протянувшемуся по склону холма, то перед глазами справа открылись лесные долины внизу, за которыми вздымались тенистые сизые горы. Они казались неприступными за густыми лесами. А с другой стороны, совсем рядом, громоздилась каменная стена, поросшая редкой растительностью. По небу разбрелась флотилия белых курчавых облаков, их малоподвижные тени лежали на склонах гор. Изредка между облаками сквозили солнечные лучи. Кое-где мы проезжали пестрые луга. Там, в лучах утреннего солнца, цветы уже раскрыли свои венчики. Вдали над лесом я разглядел крупную птицу, но так далеко она парила на своих широких крыльях, что не разобрать, какая она. Ровер, легко шурша по дороге, подергиваясь и покачиваясь, стремительно уносил нас к далеким горам. В салоне было прохладно, и казалось, что снаружи так же свежо, но такое впечатление было обманчивым: дорога, растительность, каждый камень – все разомлело под солнцем. И вот снова вокруг нас поднялась густая тень – это лес сомкнулся будто шторы.
* * *
Айдан остановил машину возле большого деревянного строения, похожего на сарай, с верандой и скамейками под навесом. Когда мы выбрались из салона, к нам подошли несколько человек, как видно, дожидавшихся нашего приезда. Это были родственники Айдана и отец Джейн. Открыв багажник, эти люди принялись доставать из него вещи и укладывать в свои большие высокие ротанговые корзины tambok, а Майк помогал им. Пока мои новые знакомые собирались в путь, я осмотрел окрестности.
На этой каменистой площадке на склоне холма было многолюдно – настоящая перевалочная база. Здесь же были мотоциклы, автомобили, микроавтобусы. Местные жители с корзинами, рюкзаками, тюками толпились возле машин и сарая. На скамейках ждали своих городских родственников селяне от мала до велика. Над площадкой стоял гул разговоров. Место это находилось на террасе, так что с одной стороны поднимался склон горы, поросший кустами и деревьями, а с другой – зиял крутой обрыв. Я подошел к его кромке. Глубоко внизу – ущелье, на дне которого мерцала речушка, сдерживаемая большой дамбой, выстроенной между каменистыми склонами. А вокруг высились зеленые горы. Они манили мой пытливый взгляд своей многообещающей таинственностью. И если где-нибудь там, среди гор, еще водятся птеродактили, то я бы не слишком удивился встрече с одним из этих первобытных существ. А тут, возле машин, неторопливое движение, говор людей, гулкий треск мотоциклов...
Я вернулся к роверу. Несколько корзин моих приятелей уже были набиты с верхом и завязаны. Тогда я принялся фотографировать пейзажи, людей, их груз. Здесь были старые женщины с черными от жевания бетеля зубами, с бронзовыми гривнами на ногах и руках и увешанные бусами. Одеты они были в короткую блузку и в юбку, между которыми выглядывал живот. Мужчины и дети выглядели обыкновенно: на них были рубашка, шорты, джинсы или футболка… Из сел, я заметил, эти люди несли корзины полные черного перца, клубней тапиоки, имбиря, фруктов и разной пряной зелени. Все это сбывалось торговцам, загружалось в машины и увозилось в город на рынок.
Наконец все были готовы. Тогда мы с Майком помогли родственникам Айдана взгромоздить тяжелые корзины на их спины. После этого Айдан, пожелав нам счастливого пути, сел в машину и покатил в город. Мы с Майком попрощались с Джейн до встречи в деревне, и она зашагала по тропе следом за отцом.
Майк заверил, что некоторые мужчины с грузом за спиной умудряются добраться до Симбана за три часа. Но мы не станем так торопиться, добавил он, мы будем идти столько, сколько понадобится со всеми остановками на отдых. Тем более что он в своем рюкзаке нес для отца новенькую радиолу, кое-какие продукты и гостинцы, а я, помимо личных вещей, – подарки для семьи Майка и три полуторные бутылки воды для утоления жажды в пути.
На спине Майка возвышался плотно набитый рюкзак, за которым его не было видно, лишь только ноги торчали, словно они принадлежали рюкзаку. Я даже посочувствовал Майку: стоило ли так нагружаться, на что он скромно признался, что с детства таскает на спине корзины. Ведь эта тропа, по которой мы сейчас пойдем – единственная связь горных деревень с городом.
Некоторое время спустя, мы шагали по каменистой дорожке вдоль обрыва, затем ступили на узкую глинистую тропу, истоптанную сотнями ног, и, шагая по ней, вскоре углубились в джунгли.
* * *
Солнце скрывалось за слоями серых облаков. Небо еще хмурилось: дождь прошел здесь недавно. С ветвей, невольно задетых нами, сыпались капли. И было в лесу жарко и влажно. Местами на скользкой тропе подошвы ботинок погружались в рыжую глинистую массу и отяжелели от нее. Всюду были следы подошв сандалий и отпечатки детских босых ног. Воздух неподвижен, точно лес с затаенным дыханием следит за нами. Если во время нашего пути не будет сильного дождя, то можно считать, нам с погодой повезло, размышлял я, ступая за Майком.
Тропа была узкая, на крутых спусках и подъемах на ней заботливо сделаны ступени из толстых стеблей бамбука. Нас то и дело обгоняли местные жители с полными корзинами. Мы уступали им тропу. Селяне здоровались, улыбались, желали нам счастливого пути и торопились дальше, склонившись под тяжестью своих корзин. Лямка на лбу натянута и, благодаря ей, корзина не давила на плечи, как рюкзак.
Поначалу тропа была оживленной, но чем дальше мы уходили в горы, тем меньше на ней было народу, и мы с Майком подолгу шагали одни. Он был со мной обходителен и не позволял себе уходить далеко вперед – дожидался. Я понимал, как ему, привычному к длительным жарким переходам, трудно подстраиваться под мой медленный темп. Когда мы, наконец, остановились попить воды, Майк достал из рюкзака большой нож, подошел к стеблю бамбука и тремя сильными ударами срезал его, затем укоротил под мой рост, сорвал шершавый на ощупь лист с какого-то небольшого куста и, как наждачной бумагой, протер верхнюю часть палки, чтобы я не стер на своих ладонях кожу о ее шероховатую поверхность. Я принял палку с большой благодарностью. Теперь я мог опираться на нее и чувствовать себя увереннее на скользких участках пути.
– Так хорошо? – поинтересовался Майк заботливо, когда мы продолжили путь.
– Да, спасибо, без палки было трудней, – ответил я.
Некоторое время мы шли вдоль небольшой реки, которая была скрыта от нас зарослями, но до нашего слуха доносилось ее резвое шумное журчание. Как-то раз, над тропой, блеснув радугой перьев, стремительно пронесся зимородок с большим красным клювом. Воздух дрожал от пения цикад. Откуда-то с деревьев послышалось красивое мелодичное пение невидимой птицы. Я слушал ее, поглядывая наверх, пытаясь разыскать певца, но никого в плотной листве так и не увидел. В седловинах между холмами тропа спускалась так низко, что через нее перекатывались маленькие ручьи. Тогда нам приходилось ступать по скользким бревнам, специально положенным здесь вместо мостика. И палка Майка помогла мне удерживать равновесие. Зато в этих ручьях можно было смыть с подошв налипшую грязь. В каком-то месте тропа разветвлялась, одна из ее ветвей вела к деревушке, невидимой за лесом.
Было время, когда по этим тропам молодые даяки уходили из родной деревни странствовать, охотиться и воевать с чужими враждебными племенами. А потом возвращались по ним домой с изрисованными татуировкой телами и связкой окровавленных голов, за что получали признание и благословение на создание собственной семьи. Лишь немногим более ста лет назад эта традиция исчезла совсем: охота за головами перестала быть важным подтверждением силы настоящего мужчины. Правда, во время Второй мировой войны такой жестокий ритуал был временно возобновлен в протест японской оккупации. Немало голов японских солдат стали трофеями успешных даякских воинов. А после охота за головами в этих местах прекратилась совсем. Остались только тропы, которые теперь связывают деревни местных жителей с внешним миром.
Тропа наша то уводила круто вниз, то, не давая отдыху, вновь поднималась высоко по склону другого холма. И вдруг она привела нас к обрыву. Внизу шумела на перекатах река. А над ней висел мост самой необычной конструкции, которую можно себе представить. Как этот длинный мост из бамбуковых жердей висит в воздухе, не прогибаясь, между высокими склонами – понять сходу невозможно. Но нам предстояло по нему пройти. Мост этот напоминал остов какого-то бесконечно длинного корабля. Торчащие крест-накрест жерди, будто ребра, связаны между собой веревками. Крепился этот мост к паре вкопанных в землю столбов. При всем этот мост ничуть не провисал. Вдоль него были положены длинные жерди, по которым удобно ступать. Даяки строят такие мосты с древних времен, и мастерство их отточено веками. Мост легкий, прочный, шаткий и надежный. Я ступал по жердям, придерживаясь рукой за перекладины, вроде парапетов, и старался не глядеть вниз.
На вершине очередного холма, как на горбу поросшего лесом чудовища-гиганта, оказались скамейки со спинками. Местные жители останавливаются здесь на отдых, чтобы подкрепиться бисквитами, попить воды и поговорить. Мы застали тут небольшую группу: несколько женщин с детьми и двое мужчин. Они оживленно судачили на своем наречии. Это были всё те же люди, которых мы некоторое время назад пропустили на тропе. Они удивлялись, что мы так скоро добрались до этого перевала, и Майк отшутился, сказав, что это они слишком тут засиделись. Женщины захохотали над его замечанием. Но им и в самом деле некогда было разглагольствовать. Они засобирались, вновь вешая на плечи корзины и натягивая лямку на лоб. Мы с Майком, сняв рюкзаки, расположились на освободившейся скамейке. Пока я выжимал свою рубашку от пота, один из стариков, узнав, откуда я родом, стал расспрашивать меня о русских морозах. Разговор получился забавным, этот человек никак не мог понять, как это бывает, что вся земля скована холодом и покрыта снегом, как кусок мяса в холодильнике, но вскоре его позвали в путь, и он, пожелав нам доброй дороги, заспешил следом за односельчанами. Тогда мы с Майком достали из рюкзака печенье, бутылку воды и принялись за еду.
В походе я старался не глядеть на часы, потому что если то и дело следить за временем, то маршрут кажется слишком затянувшимся: вроде бы прошагали уже много, а по часам еще рано.
И снова бамбуковый мост. Мы с Майком старались шагать по нему так, чтобы он не слишком раскачивался, иначе жерди начинали с визгом и скрипом возмущаться, будто выражая свое недовольство. Глубоко внизу пенилась на камнях река, и мне не очень хотелось в нее свалиться.
Иногда тропа вела нас через небольшие светлые лужайки, где цвели ароматные орхидеи бромхедии с длинными молочно-белыми лепестками. Тогда мы не жалели времени, чтобы поснимать эти цветы, похожие на звезды, развешанные по зеленому небу.
Когда я, не удержавшись, вновь поглядел на часы, то с удовольствием заметил, что нами пройдена почти половина пути.
– Майк! – позвал я. – Осталось около трех часов, верно?
– Меньше, – отозвался он. – Мы так быстро идем, что сэкономили немного времени.
– А впереди еще будут крутые подъемы? – спросил я без особой надежды услышать отрицательный ответ.
– Два спуска и три подъема, – честно признался он.
Услыхав это, я вздохнул с сожалением, и жаркий воздух заполнил мою грудь. Весь мокрый от пота, я даже и мыслить об очередном подъеме по склону не решался. Но мне оставалось только подтянуть повыше рюкзак и упрямо следовать за другом, какие бы препятствия не громоздились на нашем пути.
– Не расстраивайся, – подбодрил меня Майк. – Впереди нас ждет водопад. Мы сможем немного ополоснуться.
– Это уже лучше, – проговорил я, вытирая платком мокрый лоб и виски.
* * *
Водопад оказался не высоким, но широким. Вода скатывалась с карниза и шумно бросалась в небольшое озеро, гоня по нему волны, а справа, вдоль покрытого лесом склона, вытекала из этого водоема небольшая река. Скинув с себя одежду на камни, мы с Майком бросились в прохладную воду. Я забрался поглубже и засел там по горло, смывая с себя весь жар долгого пути. Майк поплавал вдоль скалы, но к низвергающейся воде из осторожности не приближался, и на лице его выражалось удовольствие.
Немного погодя, я нырнул и поплыл к берегу. Высунувшись из воды, я глубоко вздохнул, отдышался, и вдруг сзади донеслось:
– Эй!
Я обернулся, и тотчас получил в лицо тучу брызг. Косым ударом ладони по воде я ответил таким же мощным фонтаном. Майк, смеясь, повторил атаку. Я снова ответил. Несколько минут мы окатывали друг друга брызгами.
– Довольно! Хватит! – крикнул я, выбрался из воды и полез на гладкие валуны.
Галька здесь крупная, округлая, и ступать по ней было трудно. Я сел на большой камень в тени. Майк еще некоторое время прохлаждался в озере, а потом тоже стал выбираться с усилием, точно вода не отпускала его на жаркий воздух. Теперь нам следовало немного пообсохнуть, подкрепится крекерами с водой и поскорее продолжить путь.
– Ты хорошо плаваешь, – сказал я Майку, когда он сел на соседний камень.
– В университете я три года занимался плаванием, – ответил он, распечатывая упаковку печения. – У нас хороший бассейн. Вот, держи, – подал мне несколько крекеров.
– А я в своей группе ходил на волейбол, – сказал я. – Плаванием никогда серьезно не занимался.
– А футболом?
– Время от времени.
– У нас в деревне отличная футбольная площадка, поиграем?
– Хорошо.
У водопада мы прохлаждались с полчаса. Отдохнули, подкрепились сухим печением и собрались с новыми силами. Натянув на себя одежду, мы вновь взвалили на спину рюкзаки и зашагали по тропе наверх. Скоро тропа эта привела нас к горбатому деревянному мостику над рекой. С этого места мы увидели озеро, каменистый берег у водопада и речку с заросшими берегами, где только что были. А за мостом оказалась небольшая деревушка Боджонг.
Теперь мы шли мимо деревянных домиков, среди сараев и клеток с курами. И тут вдруг раздался истошный крик петуха. Он увидел нас с высокой изгороди и оповестил деревню о чужаках. Тотчас ему ответил петух с другого края деревни, словно в доказательство, что он принял срочное сообщение. Казалось, деревня посреди дня спит: во дворах ни души, ни человеческого голоса, ни дыма от очага. Лишь на пороге одной хижины мы застали старую женщину в темно-синем платье со светлой орнаментированной тесьмой на кромке коротких рукавов и подола; она была с распущенными волосами и в очках. Сидя на ступеньке, женщина плела корзину из ротанговых расщепов и тихонько пела. Ее пальцы ловко продевали длинную плеть между другими, и она раскачивалась, точно хвост, становясь все короче. Мы поздоровались, и женщина приветливо закивала в ответ.
– Куда вы идете? – спросила она.
– В Симбан, – ответил Майк на ходу.
Женщина снова кивнула, пожелала нам доброго пути и продолжила свою работу.
Попутно я делал снимки. В темном окне еще одного домишки я заметил маленькую физиономию. Девочка глядела на нас большими любопытными глазами, но едва я помахал ей рукой, она мигом исчезла. Я даже не успел настроить Никон, чтобы сфотографировать ее. Вскоре мы вышли из деревни, и тогда я услышал, как второй петух прокукарекал отбой.
Дальше снова оказался крутой подъем. Мы взбирались, ступая по бамбуковым ступенькам, пока не очутились на горбе холма, где под навесом стояли скамейки. Здесь сидели несколько женщин, которые, как я вскоре узнал, возвращались из гостей в деревню Боджонг. Одна из них, молодая, в длинном платье, увешанная бусами, стояла, опираясь на палку. С ней был годовалый мальчик в трусиках и зеленой клетчатой рубашечке. Он держался за подол платья матери кулачками и с любопытством глядел на меня и Майка влажными черными глазами. Мать стала расспрашивать, кто я и куда мы направляемся? Две старые женщины безразлично следили за нашей беседой, что-то жевали и время от времени переговаривались. Глядя на меня, мальчик, забывшись, полез пальцами в рот. Когда я перевел на него взгляд и улыбнулся, он осторожно попятился, скрылся за матерью, а потом стал выглядывать из-за нее одним глазом. Майк тем временем сел на скамейку и попросил у меня воды. Отвлекшись от разговора, я полез в рюкзак. Тогда женщины засобирались. У них были корзины за спиной, только у молодой ничего не было, она подняла на руки малыша, посадила его себе на спину, и одна из старух подвязала под ребенком широкий серый платок, пропустив его концы через плечи матери, так что мальчик оказался, как будто в мешке, и явно почувствовал себя в безопасности. Попрощавшись с нами, женщины продолжили свой путь вниз, а мы остались на скамейке, перевести дух.
Потом я достал Никон и стал фотографировать зеленый холмистый пейзаж внизу.
– Хочешь посмотреть сельскую школу? – спросил Майк.
Мы подошли к краю обрыва, поросшему папоротником, и Майк показал рукой:
– Вон там, внизу, среди холмов, из-за деревьев выглядывает рыжая крыша, видишь?
– Да.
– Это она.
– Так далеко?
– Не очень. Туда ведут тропы со всех ближайших деревень.
Потом мы вернулись на скамейку. Я сделал несколько глотков воды и передал бутылку Майку.
– А кто твои родители? – спросил я.
– Крестьяне, – ответил он. – Почти всю жизнь провели в деревне. У нас плантация черного перца, куры, мед.
– Они знают, что ты придешь не один?
– Не волнуйся, я звонил вчера, они ждут нас.
– Значит, с вашей деревней хорошая связь?
– У всех есть телефоны. Симбан высоко на склоне горы. Так что связь нормальная.
– А как вы раньше без телефонов?
– Не знаю, это было давно. Может быть, письма писали. В то время никто об этом не думал.
– А старший брат навещает?
– Алмо редко приезжает. Он в Сингапуре. Там у него семья.
– Ты говорил, у тебя еще две сестры?
– Сьюзен работает в Кучинге, Пак учится в колледже. Они часто бывают дома. Наверняка и на эти выходные будут, я вас познакомлю.
И вновь мы шагали вверх по тропе. По небу густо расползлись серые облака. Но выгляни солнце, оно изжарило бы меня на открытом пространстве. А когда до деревни оставалось каких-нибудь сорок минут, и мы медленно поднимались по очередному склону, я увидел впереди белесую завесу.
Мы погрузились в туман. Вокруг лес был бамбуковый. Высокие желто-зеленые стебли возносились к небу и распускались в дымке перистым фейерверком узкой листвы. Чем выше мы поднимались, тем гуще становилась мгла, и дальние заросли бамбука терялись из виду. Мы шагали во влажной пелене. По сторонам вырисовывались в ней лишь ближайшие бамбуковые стебли и веточки. И была эта картина загадочная, безмятежная, лаконичная, как восточная философия. И я теперь был ее частью. Спустя четверть часа пути наверх, я заметил, как туман поредел. Теперь небо над нами было высокое серое с проблесками синевы.
– Еще минут двадцать, и мы будем дома, – ободряюще проговорил Майк.
– Отлично, – отозвался я, устало переставляя ноги со ступеньки на ступеньку.
Тут склон был пологим. Мы шагали веселее – скоро уже будем в деревне. Как вдруг, словно бы в подтверждение этой надежды, где-то впереди раздался крик петуха.
* * *
Когда мы вышли из леса, перед нами открылось широкое пространство, за которым по склону холма, среди деревьев, были тесно расставлены домики с покатыми кровлями. Справа от нашей тропы, прямо на опушке, я увидел небольшой одноэтажный деревянный дом с верандой, больше похожий на избу. Майк объяснил, что это сельская церковь, но я бы ни за что не догадался. Вокруг этой церкви не было никакого ограждения, никакой башенки, колокольни – ничего такого, что характерно для подобных культовых сооружений. Разве что на лужайке возле нее высовывались из травы каменные кресты.
Мы прошли мимо церкви, затем миновали широкую площадку, справа от которой, на краю заросшего высокими деревьями оврага, возвышалась изгородь из бамбуковых шестов. Майк объяснил, что церковь эта – англиканская, что поле перед ней – футбольное, а изгородь нужна, чтобы мяч во время игры не улетел в овраг. Деревянные столбы по краям истоптанного игроками поля обозначали ворота, но между ними не было сетки. Затем мы поднялись по склону и зашагали среди домов, приподнятых на сваях. Дома деревянные, многие – двухэтажные с широкой открытой верандой застеленной циновками, а двускатные крыши покрыты рифлеными металлическими листами. Деревня окружена лесом. Всего в ней, как сказал Майк, около трехсот жителей. Мы продвигались по тропинке, разветвляющейся среди домов. Во дворах, на верандах, балконах сохло белье. Много белья, отчего казалось, будто каждый дом украшен разноцветными флагами, как праздничные яхты. Тут и там играли дети, все они были в ярких спортивных футболках с номерами.
– Однажды Симбан получил помощь от английского красного креста, – объяснил Майк. – Сюда прислали мешки с одеждой. Теперь вся деревня носит спортивные вещи.
– И все помешаны на футболе, – заметил я.
Деревня была полна жизни. Селяне, которых мы встречали попутно, улыбались нам, приветствовали, спрашивали, как прошло наше путешествие наверх. Повсюду бродили куры, в тенечке под скамейкой, под верандой или кустом дремали кошки, возле каждого дома было много цветов. Я достал Никон и стал делать снимки. Майк не торопил меня, дожидался, хотя времени на съемку еще будет достаточно.
Родительский дом Майка стоял довольно высоко по склону, так что с его веранды открывался вид на деревню, кроны лесных деревьев и дальние горы, темневшие в голубоватой дымке. С карниза навеса над верандой свешивались горшки с цветущими орхидеями. Другая веранда, совсем маленькая, находилась перед входом в гостиную, а над ней, на втором этаже, был балкон, завешанный бельем.
Когда мы подошли к дому, отец Майка сидел на маленькой веранде и ремонтировал клетку для петуха.
– Пап! – окликнул его Майк. – Мы пришли!
Отец, его звали Хариф, поднял голову и обернулся. Увидав нас, он оставил работу и поднялся с циновки, чтобы поприветствовать. Ему было за пятьдесят, худощавый, с короткой стрижкой кругом головы с длинной прядью волос, оставленных сзади, в светлой полосатой рубашке и джинсах. Когда мы поднялись по ступенькам на веранду, Майк представил нас друг другу:
– Здравствуйте, – сказал я.
– Здравствуйте. Очень рад! – улыбаясь, проговорил Хариф, пожимая мою руку.
Потом мы сняли с плеч рюкзаки. Я стал расшнуровывать свои ботинки. А Майк вынул большую коробку и отдал ее отцу.
– Это радиола, пап, – сказал он. – Как ты просил.
– Отлично, спасибо, сын, – сказал Хариф, принимая подарок. – Располагайтесь. Скоро будет готов обед. Встретимся в гостиной.
– Хорошо, пап, – сказал Майк и повел меня в дом.
Подняв рюкзаки, мы вошли в просторную гостиную. Избавившись, наконец, от тяжелых грязных ботинок, я почувствовал облегчение в ногах, и было приятно ступать по ребристым теплым циновкам. Иногда чувствуешь себя бесконечно счастливым, особенно, когда достигаешь чего-то важного, когда, например, по завершению долгого, утомительного перехода, попадаешь в мир радушных людей. Когда понимаешь, что тебя ждали, тебе рады. Я тотчас ощутил сытный запах обеда: из кухни плыли пряные ароматы, и у меня в животе, словно бы перевернулось что-то – это желудок напомнил о себе голодной конвульсией.
В гостиной стены были оштукатурены и выкрашены в светло-зеленый цвет. Напротив входа под широким окном с противомоскитной сетчатой рамой находился диван, справа от него – небольшой шкафчик с посудой, у стены, слева от входа, на тумбочке стоял телевизор, а на другой стене справа, вокруг полки с книгами, были развешаны семейные фотографии. В дальнем углу комнаты вела на второй этаж деревянная лестница, и мы с Майком зашагали по ней, поскрипывая ступеньками.
Наверху мы оказались в узком темном коридоре, из которого открывались двери в три комнаты. Самая большая – в конце коридора – родительская. Две другие – детские. Распахнув дверь в свою комнату, Майк пропустил меня, и мы вошли.
– Вот здесь мы будем ночевать, – сказал он, бросая рюкзак в угол. – Мы тут жили с братом, пока он не уехал от нас в Сингапур.
– Это его место? – показал я на постель слева.
– Да, теперь оно твое, – сказал Майк. – Располагайся.
Комната была небольшая и обстановка в ней казалась аскетически пустой. Пол застлан циновками, по обе стороны у стен лежали толстые маты с постелью, над ними свешивались, как бледные привидения, противомоскитные сетки. Из большого окна лился солнечный свет. Стекол в окнах не было вообще, на ночь они закрывались ставнями. По стенам развешаны плакаты: несколько японских мотоциклов над постелью Алмо и портрет футболиста Джона Тэрри над постелью Майка. К двери были прибиты несколько крючков, на одном из них висели плечики для одежды, на другом – белое махровое полотенце.
Я открыл рюкзак и стал вынимать свои банные принадлежности. Майк вытряхнул на пол содержимое своего рюкзака, нашел чистое белье, взял полотенце, и позвал меня вниз. Из гостиной мы попали в просторную кухню со столами вдоль стен, раковиной, шкафчиками с посудой, газовой плитой, под которой стояли два красных баллона со шлангами. Тут было достаточно светло, благодаря широким окнам, и солнечный свет ложился прямоугольными пятнами испещренными тенями. На кухне хлопотали мать и сестры Майка. Миссис Ханья была в синем платье до пят, ее черные волосы были собраны в хвост на затылке и перевязаны голубой ленточкой. Когда Майк представил меня, женщина поздоровалась с улыбкой и сказала:
– Будьте как дома. Но поторопитесь, скоро обедать.
– Хорошо, мам, – ответил Майк.
Тогда миссис Ханья вернулась к столу и продолжила резать овощи, стуча ножом по разделочной доске, так ловко и быстро, что я было засмотрелся.
С девушками Сьюзи и Пак мы поздоровались за руки. Обе сестры были в цветных рубашках на выпуск и в шортах. Сьюзи, как и мне, было двадцать три. Стройная, с черными волосами до плеч, она скромно улыбалась и опускала глаза, когда мы с ней говорили. Пак мне показалась очень серьезной. Ей было пятнадцать.
Выйдя из кухни, мы с Майком попали в тесный темный коридор, из которого налево был выход на большую веранду, направо – в туалет и душевую, а прямо – в кладовку с хозяйственной утварью, мешками риса и овощами. Душевая оказалась просторной. Туалет и душ отделены метровой перегородкой. Вода сюда подавалась по трубам с улицы, прямо из накопителя – большой пластиковой бочки, водруженной на вышку позади дома, так что она находилась на уровне крыши, и нагревалась солнцем. Наполнялась эта бочка водой, поступавшей по трубе из специального водосборника, установленного на ручье. Ручей этот зарождался где-то на вершине горы, и Майк убедил меня, что вода чистая, питьевая, пригодная для кухни, ее нужно только как следует кипятить. А потом Майк добавил, что, когда они соберут достаточно денег, то обзаведутся фильтром для воды, чтобы не зависеть от погоды, потому что после шторма, вода бывает мутная с желтоватым оттенком.
Пока Майк мылся под душем, густо покрываясь мыльной пеной, я почистил зубы, сбрил щетину над губой и на подбородке. Закончив, Майк обернулся в полотенце и вышел. Тогда под душ отправился я. Вода зашелестела по моей коже, я намыливался, вдыхая фруктовый аромат шампуни. Майк тем временем оделся, подошел к зеркалу, взял с полки баночку с гелем и стал натирать им голову, затем пригладил длинные, заостряющиеся книзу волосы на висках, после чего взял расческу и сотворил гребень, какой у него всегда и был. После этого он отправился в комнату. Закончив мыться, я оделся, попробовал пальцем гель Майка, – он оказался маслянистым, с тонким ароматом дезодоранта, и мне не понравился, тогда я поставил баночку на место и пошел в гостиную.
* * *
Девушки уже носили с кухни готовые блюда и расставляли их на циновке развернутой посреди гостиной. Мы с Майком в ожидании обеда сидели на диване и рассматривали на экране фотоаппаратов, сделанные за день снимки, обрушивая друг на друга каскад критики. Между тем, я то и дело задерживал на появляющихся перед нами девушках свой любопытный взгляд, а Майк все старался сосредоточить мое внимание на снимках.
– Вот здесь надо было уменьшить фокусное расстояние, иначе на пестром фоне этот петух теряется, – рассуждал он.
– Да выкину я этот снимок, – легкомысленно отвечал я.
– Можно было бы еще поработать с контрастом.
– А вот у тебя цветы орхидеи повисли в воздухе. Надо было листья показать…
Сестры возвращались с кухни, поглядывали на нас, бросая ироничные улыбки, – наш сосредоточенный вид и деловой разговор их явно смешили.
– Вы бы садились уже поближе, – сказала нам Сьюзи.
– Да, мы сейчас, – ответил ей Майк и сказал мне: – Если тебе неудобно сидеть на полу, возьми подушку.
– Спасибо, пока обойдусь, – ответил я, выключая фотоаппарат, и затем спросил: – Скажи, неужели вы и телевизор и диван принесли из города на своих плечах?
– Конечно, – ответил Майк и потянулся рукой к блюду с хворостом kuih jala. – Телевизор несли отец с Алмо, привязав коробку к шесту. А всю эту мебель – в разобранном виде. Ее здесь собирали. – Протянул мне блюдо с хворостом: – Угощайся.
Некоторое время мы задумчиво хрустели печением.
– Проголодались, – улыбнулась, глядя на нас, миссис Ханья и поставила стеклянный кувшин фруктового сока. – Сейчас курица допекается. Подождем немного и будем садиться.
– Да мы не торопимся, – ответил Майк.
– Вот, выпейте пока, манговый, – предложила она.
Тогда Майк спустился с дивана на колени и стал разливать сок по стаканам. А я все глядел на обстановку в комнате и удивлялся тому, как много вещей пришлось этим людям перетаскать на себе через джунгли! И, представляя всю тяжесть этой ноши по узким горным тропам в жару, проникся к местным жителям еще большим уважением. Майк налил нам соку и подал мне стакан.
– И все эти овощи вы сами выращиваете? – поинтересовался я, кивая на наш обед.
– У нас большой кусок земли за деревней, – ответил он. – Хочешь посмотреть?
– Да.
– Сходим.
– Отлично.
– Кстати, ты можешь фотографировать все, что пожелаешь, – сказал Майк и, хитро улыбнувшись, добавил: – И этих двух девушек тоже. Они ничего, верно?
– Да, – кивнул я.
– У Сьюзи есть парень в Кучинге, – тут же продолжил Майк. – Они познакомились в университете.
Когда семья собралась за обедом, миссис Ханья принесла тяжелую кастрюлю полную белого, рыхлого риса. Девушки принялись накладывать его в тарелки. Потом я положил к рису кусок печеной в бамбуковом стебле курятины с имбирем и листьями тапиоки, и добавил ложку тушеных овощей с изумрудными завитками папоротника мидин. Среди прочих блюд были еще тарелка с кусочками жареного ананаса, мясной салат с авокадо и листьями тапиоки и полное блюдо хвороста kuih jala. Но, прежде чем приступить к еде, Хариф налил всем по стаканчику традиционного рисового вина, тогда мы пожелали друг другу здоровья и выпили.
– Не каждый день в нашей деревне бывает гость из России, – с удовольствием заметила миссис Ханья. – Надеемся, вам тут понравится.
– Спасибо, – ответил я, уминая за обе щеки рис с курятиной.
– Из России у нас вообще никого не было, – поправил ее Хариф, берясь за китайские палочки, а затем с их помощью отправил в рот щепоть риса. – Этот молодой человек – первый.
– Ох, правда, правда, – закивала миссис Ханья, и тут же предложила мне: – Возьмите еще мяса.
– Спасибо, я обязательно возьму, – ответил я и поглядел на Сьюзи.
Девушка опустила глаза.
– Чем вы намерены заниматься? – поинтересовался Хариф, со всей серьезностью переходя к делу, словно я прибыл в деревню с каким-нибудь государственным поручением.
– Хотел бы поснимать сельскую жизнь, – ответил я.
– Пап, было бы неплохо сходить на плантацию, – вмешался Майк, держа перед ртом куриную ножку. – Покажем ему, да?
– Ну разумеется, – ответил Хариф. – У нас там много чего растет. Завтра утром и пойдем.
– Еще можно посетить дедушкино дерево, – продолжал строить планы Майк. – А потом поиграем в футбол.
– Вы живете так далеко от города, но всем необходимым обеспечены, даже электричеством, – сказал я.
– Генератор включают в семь вечера, и он гудит несколько часов, обычно до одиннадцати, – ответил Хариф.
Пак передала Майку блюдо с салатом, и он положил ложку мне и себе.
– Значит, телевизор вы смотрите только по вечерам, – сказал я.
– Да, но теперь у нас есть радиола, – ответил Хариф. – Она работает на батарейках. Мы сможем ее слушать в любое время.
– Пока батарейки не сдохнут, – добавил Майк.
– Тогда ты привезешь новые, – сказал Хариф.
– Скажите, а здесь, в Симбане, еще есть у кого-нибудь старые трофеи охотника за головами? – спросил я.
Майк и отец переглянулись.
– Только у шамана, – ответил Хариф, но по тону его голоса я понял, что тема его смутила, и все-таки он продолжил: – Больше никто в деревне мертвых голов не держит. Мой отец после крещения в церкви закопал все головы в лесу. Кажется, их было пятнадцать или шестнадцать.
– А он был охотником за головами? – продолжал я.
– Нет, он не был, – сказал Хариф. – А вот его отец – другое дело. Иначе бы не существовало теперь нашего рода. Вы ведь понимаете? В то время невеста или члены ее семьи непременно интересовались: сколько голов добыл парень, прежде чем осмелился просить ее руки. Такие вот странные традиции были в те далекие времена.
– Значит, те головы передавались по наследству, раз их так много? – спросил я.
– Да, – согласился Хариф. – Теперь только у шамана остались. А больше ни у кого в деревне.
– Извините за этот разговор, – сказал я.
– Ничего, обычное дело, это всех иностранных гостей интересует, – ответил Хариф.
Я решил уже сменить тему, но Майк предложил:
– Мы могли бы навестить шамана, верно? – и поглядел на отца.
– Если это возможно, – подхватил я. – Было бы интересно узнать, как он лечит больных.
– Хорошо, – сказал Хариф. – Я схожу к нему и узнаю, когда он сможет нас принять.
За едой девушки и миссис Ханья все больше отмалчивались. Они то и дело выходили на кухню, чтобы посмотреть, как там, на плите, варится бульон, не закипает ли чайник, или чтобы принести еще тарелку, вилку или нож. Сьюзи украдкой поглядывала на меня, но всякий раз скромно опускала глаза, когда я встречал ее взгляд. Пак была настроена безразлично к нашим разговорам. Сьюзи же, напротив, была расположена к общению и спрашивала меня, что обычно подают на стол в России. Я говорил о картофеле, блинах, ухе и пирожках с разной начинкой. А она слушала с любопытством и раз так взглянула на меня, и словно бы ласковый ветерок повеял в мою сторону, всколыхнул потаенные струны моей души. Сьюзи была красива. И в ту минуту красота ее особенно сосредоточилась в нежном, приветливом, скромном взгляде. Плавные черты лица, миндалевидные глаза, черные волосы, собранные теперь на затылке в короткий хвостик и скрепленные зубастой заколкой. Очарование этой девушки глубоко меня тронуло.
Потом Хариф расспрашивал меня о профессии. Я отвечал ему и, дождавшись, когда, наконец, возникнет пауза в нашем разговоре, обратился к Сьюзи:
– А чем вы занимаетесь в Кучинге?
– Работаю администратором в гостинице, – ответила она. – Может быть, вы знаете «Kuching Park Hotel»?
– Не могу вспомнить, где видел, – ответил я.
– Это не далеко от центра, – сказала она.
Разумеется, ее влекло ко мне ни какое-нибудь увлечение моей особой, а именно только любопытство к необычному гостю, ну, может быть, еще симпатия. И я это чувствовал. Я понимал, что мы слишком далеки друг от друга, и что между нами, кроме взаимного уважения, ничего больше нет и быть не может. Хотя бы мы и одногодки.
Затем мы говорили о России, космосе и спорте… Обсуждали все те вопросы, которые обычно задавали мне на Борнео, и на которые легко найти ответы в свежих газетах, в новостях по радио и телевидению. Но меня все равно расспрашивали, словно желая удостовериться, а правда ли говорят, что…
А после все пили чай с лимонной травой. Этот необычный желтый напиток оказался ароматным, и напоминал свежевыжатый сок лайма, только не кислый. Когда наши тарелки опустели, миссис Ханья и сестры начали прибираться, а потом захлопотали на кухне. Я слышал их веселое подшучивание друг над другом, наверное, посмеивались над моим неосторожным вниманием к Сьюзи.
– Кто-нибудь еще будет овощи? – спросила Пак, глядя на меня.
– Нет, спасибо, – ответил я.
Майк тоже покачал головой отрицательно.
– Все равно отдадим курам, – сказала она и понесла тарелку с остатками салата в кухню.
После чаепития мы с Майком и Харифом вышли на веранду. Сели на пластиковые стулья, облокотившись на спинку, и повели ленивый разговор. Солнечные лучи широкими косыми пучками прорывались среди пухлых облаков и озаряли большими пятнами света склоны гор, полог леса внизу и ту часть деревни, где стояла церковь. Но потом картина сменилась: солнце проливало лучи уже на другие дома и дворы, на прежних теперь лежала тень больших облаков. На веранде соседнего дома, что располагался ниже нашего, возились маленькие ребятишки. Я сходил в гостиную за Никоном и принялся их фотографировать. Завидев меня, дети стали прятаться за развешанным на веревках бельем, потом высовывались из-за белой простыни, хихикали, не понимая, что я, приблизив их, снимал смеющиеся озорные физиономии крупным планом. Их забавные тени кривлялись за простыней, словно фигурки театра теней «Wayang kulit». Им было весело, и у меня вышло множество занятных снимков. Майк с отцом все это время обсуждали какие-то дела. Помахав рукой детям, я вернулся на стул и принялся пролистывать сделанные снимки. Вечер был тихий, и мы отдыхали на веранде за разговорами до наступления темноты.
– Вы разве не запираете дом на замки, – сказал я Майку, когда в его комнате наверху мы разбирали постели.
– Зачем? – спросил он. – Ну, прикрываем двери, чтобы куры не заходили.
– А в окнах нет стекол, – продолжал я.
– Если ты боишься, что тебя украдет орангутан, мы можем закрыть ставни, – сказал Майк.
– Нет, не надо, – ответил я.
А с улицы тем временем доносился лягушачий хор, тиканье сверчков и шорох листьев соседнего дерева. Больше ничего не было слышно. И на душе было спокойно. Деревенская ночь окутывала благотворным покоем. Вскоре я погрузился в сон.
* * *
На другое утро, после завтрака, Хариф предложил:
– Если ты не против, мы можем отправиться на плантацию прямо сейчас.
И вот, спустя четверть часа, мы вышли из деревни, спустились немного по тропинке среди зарослей бамбука и, повернув налево, очутились возле маленькой хижины, за которой начинались овощные грядки и росли плодовые деревца. Никакого забора, отмечающего земельный участок, не было. В хижине хранились лопаты, корзины, всякая хозяйственная утварь, по стенам сушились травяные веники, какие-то коренья, ветки. Замка на двери не было, видимо, чужим людям здесь не приходит в голову проникнуть внутрь и чем-нибудь поживиться, и закрывалась хижина лишь на засов, чтобы по ночам не забирались лесные животные.
Прежде всего, Хариф привел меня к соковыжималке для сахарного тростника, одной из тех, которыми даяки пользуются уже не одну сотню лет. Она была так же проста, как бумажный кораблик, но совершенна, как электронные часы, и представляла собой незамысловатую конструкцию: бревно, обтесанное до прямоугольной формы с проделанным в нем желобом, – оно лежало на прочных, крест-накрест сложенных столбах, с небольшим уклоном, – а сверху этого бревна лежало поперек другое, утяжеленное привязанными к нему поленьями. Хариф не замедлил показать мне действие этого механизма. Одним ударом большого изогнутого ножа он срезал стебель тростника, очистил от листьев, затем положил его на прямоугольное бревно, взялся за верхнее и стал его прокатывать туда-сюда, так что тростниковый стебель расплющился, и по желобу побежал сок. Майк мигом подставил под сток небольшую, заранее приготовленную, чашку, и она стала звонко наполняться. Хариф катал бревно до тех пор, пока стебель тростника не размочалился. Потом он повторил эту процедуру с другим свежим стеблем. Постепенно чашка наполнилась, и Майк подал ее мне. Я сделал глоток. Сок оказался сладким, как сахарная вода или разведенный сироп. Эта соковыжималка так проста, что я решил построить подобную конструкцию дома для экономии электричества, и принялся ее фотографировать. Довольный произведенным на меня эффектом, Хариф срезал еще один стебель тростника, очистил его, разрезал на кусочки, которые предложил мне и сыну. После этого, жуя сочную волокнистую жвачку, мы отправились смотреть грядки.
Стройные ряды шестов были густо увиты стеблями черного перца с гроздями зеленых ягод. Тут Хариф объяснил, что большую часть урожая высушенного перца он продает торговцам, а те отправляют его на городские рынки. Так что перец Харифа можно найти на Воскресном рынке в Кучинге.
– Власти не требуют с нас никаких налогов, – объяснил он. – Мы не платим за воду, жилье, землю. Но платим за топливо для деревенского электрогенератора и за газовые баллоны в кухне.
– Вы сами себя обеспечиваете всем необходимым, но молодежь все равно уезжает, – сказал я.
– Для них в городе больше возможностей, – ответил Хариф. – Но учеба детей обходится дорого. Мы вынуждены много работать, чтобы платить за обучение в колледже и университете.
– Но, пап, я ведь тоже работаю, – напомнил ему Майк.
– Нам кое-как хватает, – сказал Хариф. – Придет время, и дети вернутся. Тут их земля и лес – они прокормят. Верно, Майк? – Тот ответил кивком. – Я тоже работал в городе. Когда мои родители состарились, я вернулся, чтобы заботится о них, содержать дом и плантацию.
– А чем вы занимались в Кучинге? – спросил я.
– Служил гидом в туристическом агентстве.
Потом мы пошли среди грядок, и Хариф показал мне посадки томатов, тапиоки, тыквы-горлянки, ананасов, жгучего перца и каких-то пряных трав. Вся его плантация разместилась на небольшом клочке пологого восточного склона, и растения в ясную погоду получали вдоволь нежного утреннего солнца, что хорошо сказывалось на их здоровье. Когда мы подошли к кустам тапиоки, Хариф попросил Майка сходить в хижину за лопатой, а сам принялся объяснять:
– У этого растения листья с широкими лопастями, от него мы берем корнеплоды, а вот у того – узкие, их можно тушить с овощами.
Получив лопату, Хариф выбрал самое пышное растение с широкими пальчатыми листьями и стал аккуратно окапывать его, затем сунул лопату поглубже, надавил и вытащил растение из земли. Воткнув лопату в землю, Хариф поднял куст, отряхнул от земли пучок его больших продолговатых корнеплодов, срезал их ножом и отдал мне. Я подержал увесистые земные дары и бросил их в корзину. Затем Хариф выкопал еще немного тапиоки и сказал, что этого на ужин будет достаточно.
– Я пробовал выращивать картофель, – пожаловался он. – Купил несколько клубней, посадил, но все сгнили. И чего им тут не хватает?
– Может, вы слишком глубоко их заделывали, – предположил я. – Здесь очень влажная почва.
– Я сажал, как тапиоку.
– Попробуйте не заглублять, только присыпьте землей сверху.
– Послушай, Майк, привези в следующий раз несколько клубней. Только смотри, чтобы с глазками. Попробуем еще раз.
– Ладно, пап, привезу, – отозвался Майк из-за куста и захрустел сорванным там огурцом.
Дальше Хариф привел меня к молодому стройному деревцу с продолговатыми гладкими листьями.
– Вот это дерево, – с важным видом проговорил он, – дуриан. Пока оно молодое. Но когда вырастит, у нас будут свои плоды.
– Никогда не пробовал дуриан, – признался я.
– Он дурно воняет, – скептически заметил Майк.
– Ничего, зато, говорят, очень вкусный, – сказал я.
– У моего друга есть взрослое дерево, – сообщил Хариф. – Он продаст мне один плод, если найдется зрелый.
– Было бы здорово, – сказал я.
– Если ты, пап, научишься растить картофель, то нам не придется его покупать.
– Да, это так. Мы сами будем его продавать. Как тапиоку, перец и мед.
– Мед? – переспросил я.
– У нас есть лесной мед, – подтвердил Хариф. – Мы получаем его от пчел, что живут на дедушкином дереве.
– Завтра утром мы покажем тебе это дерево, – пообещал Майк.
Только теперь я заметил, как Майк, попав в родную среду, преобразился. Из обычного студента он вдруг превратился в селянина из племени бидаю. Причем я не сразу сообразил, что собственно так изменило его. Наверное, одежда: футболка, клетчатые шорты, а может быть, татуировка на плече и голени (какой-то растительный орнамент) или черты лица, которые сделались резче и строже. Так или иначе, он ничем не выделялся среди молодых людей в родном Симбане.
За обедом Хариф сообщил мне, что шаман Джохари примет нас сегодня, и что мы пойдем к нему немного погодя.
* * *
Мы отправились в гости к шаману вечером еще засветло. Его двухэтажная хижина стояла посреди других домов. Она также возвышалась на сваях. Но второй этаж выглядел округлой башенкой и состоял из одного помещения.
Попутно Хариф объяснил, что шаман Джохари согласился принять нас ненадолго, потому что ему еще предстоит выполнить ритуал поминовения духов предков. Селяне обращаются к шаману за помощью, когда надо справиться с недугом, ведь он хороший лекарь, знает толк в растениях, понимает лесные приметы. По вечерам шаман Джохари, отбивая ритмичную мелодию в гонги разного диаметра, призывает духов, чтобы они защищали селян от злобных демонов ночью. И музыка его разносится вокруг, и слышна далеко за пределами деревни.
Когда мы подошли к дому шамана Джохари, хозяин сидел на веранде перед входом и небольшим ножом что-то вырезал из деревянного брусочка. Это был старый, худощавый, невысокого роста человечек в темной рубашке с короткими рукавами. Его волосы были аккуратно зачесаны назад и убраны под повязку в красно-синюю клетку. У него было очень смуглое, испещренное морщинами лицо, широкий нос и заметно оттопыренные уши. На локтях привязаны красные ленточки, на шее висели ожерелья из крупных разноцветных бусин.
Мы поднялись на веранду, и Хариф представил меня шаману, а потом каждый из нас подошел к нему и, склонившись с почтением, пожал взаимно двумя руками, как это заведено у даяков: ладонь и выше запястья. После этого Хариф объяснил шаману Джохари, что русский гость желает навестить его, посмотреть святилище и амулеты. И если шаман Джохари будет так любезен, то позволит нам посмотреть старые черепа, а кроме того мы бы очень хотели пофотографировать.
– No problem, – невозмутимо ответил шаман Джохари, когда Хариф закончил свое пространное обращение. – Пойдемте.
С этими словами он шустро поднялся с порога, и мы последовали за ним в таинственный сумрак его жилища. В полумраке комнаты я едва ли что разглядел. Вся скромная утварь: керамическая посуда, какие-то деревяшки, грозди бананов, зеленые листья, корзина полная рису и прочие вещи находились на шкафчике и на скамейке возле круглого, сложенного из камней очага. В другой стороне у стены лежал матрас для сна. В задней части комнаты наверх вела деревянная лестница. По ней мы и взошли друг за другом в округлую башенку – святилище.
Единственного окна оказалось вполне достаточно, чтобы в этом помещении было светло, и я осмотрелся. Стены тут были отделаны бамбуком, на них висели гонги, веники из трав, амулеты из костей животных. На полу был маленький очаг, сложенный из камней. В нем лежала зола и дымилась, мигая алыми глазками, а тонкие струи дыма, поднимаясь, улетучивались через отверстие в потолке. Там, над островерхой крышей, был сделан еще небольшой навес, чтобы во время дождя святилище не заливало. Вокруг очага стояли деревянные человеческие фигурки разных размеров, и Хариф сразу предупредил, что прикасаться к ним нельзя.
Шаман Джохари попросил нас садиться на циновки у стены, затем сел сам посреди комнаты, и мы заговорили.
– Что же тебя интересует? – спросил он, глядя на меня пристально и слегка наклонив голову набок, изображая внимание.
– Вы каждый день проводите ритуалы в честь духов предков? – спросил я.
Но мой вопрос шаман Джохари не совсем понял, он перевел взгляд на Харифа, и тогда тот повторил его на местном наречии. Шаман Джохари кивнул.
– Да, я должен поддерживать с ними связь, – ответил он, тщательно подбирая английские слова.
– Вы лечите больных? – продолжил я, стараясь говорить отчетливей, так чтобы перевода не понадобилось.
– Когда человек болен, он идет ко мне, я призываю духов, и те подсказывают, как справиться с недугом. Я окуриваю дымом идола. – Взял одного из деревянных человечков и, показывая на него, продолжил: – Он связан с предками больного человека. От него я узнаю, отчего тот болен, за какие грехи. Потом духи помогают найти верную лечебную траву.
– Вы знаете целебную силу разных растений?
– Этому обучил отец. Он и теперь подсказывает мне, когда я обращаюсь к нему.
– Его отец умер много лет назад, – объяснил Хариф. – Поэтому он обращается к его духу.
Я кивнул, понимая, о чем идет речь.
– Верно, – подтвердил шаман Джохари, возвращая идол на место. – Если духи добры к больному, не таят обиды, то обязательно помогут ему справиться с недугом. Духи подсказывают, чем болен человек, чем и как его лечить, сколько дней потребуется для его выздоровления.
– Вы используете дым?
– Я окуриваю каждого идола дымом от высушенных полезных растений. Они помогают мне услышать духа. Так я устанавливаю с ним связь, пока дух не отзовется. И тогда я выведываю у него все то, что касается больного человека.
– И больному это всегда помогает?
– Всегда помогает больному? – уточнил Майк, заметив, что шаман Джохари замешкался с ответом и беспомощно поглядел на него.
– Нет, не всегда, если предки обижены на него, они отказываются помогать.
– Значит, человек может умереть.
– Может.
– А для чего вам кости животных и человеческие черепа? – спросил я, указывая на развешанные по стене амулеты.
Прежде чем ответить, шаман Джохари поднялся, подошел к стене и снял с нее амулеты. А когда вернулся на место, то разложил их передо мной. Тут были зуб солнечного медведя, оленьи рога, нижняя челюсть человека, несколько небольших костей, вроде бы дикой свиньи, и несколько черепов обезьян мелких видов.
– Эти предметы помогают в заговорах, – начал он объяснять. – Когда требуется благословение духов на удачную охоту кому-нибудь из местных жителей, для защиты деревни от лесных демонов, для отпугивания врагов.
– Но разве теперь у вашей деревни есть враги? – спросил я с удивлением.
– Они могут появиться в любое время, – загадочно проговорил шаман Джохари.
– На самом деле на Симбан много лет никто не нападал, – сказал Хариф. – Лет пятьдесят здесь никто не воевал.
– Вы не знаете, – закачал головой шаман Джохари. – Пока есть, кому хранить покой деревни, никто не войдет сюда с недобрыми намерениями.
– Но зачем вам человеческий череп? – спросил я.
– Череп, – повторил Майк на местном наречии, точно обращался к глухому.
– Мы можем посмотреть череп? – попросил Хариф.
– Почему же нет, – ответил шаман Джохари.
Сказав это, он снова поднялся, подошел к стене возле лестницы и снял с полки странный предмет, оплетенный в желтовато-коричневые стебли ротанга, словно в сеть с большими округлыми ячейками. Сначала я подумал, что это какой-то глиняный сосуд, но, рассмотрев вблизи, удостоверился, что это старый череп без нижней челюсти и с несколькими уцелевшими зубами. Шаман Джохари опустился на корточки и осторожно положил это сокровище перед собой. Мы все уставились на связанный череп с любопытством.
– Можно я сфотографирую? – спросил я.
– Да, только прошу тебя, не прикасайся к черепу, – ответил шаман Джохари.
– А что будет? – поинтересовался я, настраивая Никон на новые щекотливые впечатления.
Шаман Джохари возвел глаза к потолку.
– Прежний хозяин этой головы уже следит за тобой, – перевел его жест Хариф. – Не стоит его дразнить.
Майк, следуя за мной, тоже принялся фотографировать. Мы снимали и череп, и шамана, и амулеты, и друг друга во всей этой сакраментальной обстановке.
– Чей этот череп? – спросил я потом. – Кому он принадлежал?
– Этого человека убили очень давно, – ответил шаман Джохари. – Я не знаю, кем он был, но его череп достался мне от отца, а тому – от его отца.
Когда мы убрали фотоаппараты и вернулись на свои места, шаман Джохари аккуратно поднял череп и унес его на прежнее место. После этого он попросил нас всех удалиться: приближалось время для вечернего ритуала благодарения духов.
– А мы не можем посмотреть? – спросил я.
– Это не хорошо, – сказал Хариф. – Нам надо уйти.
– Посторонним духи могут навредить, – добавил шаман Джохари, развешивая амулеты на стене. – Ведь может случиться, мы не понравимся им.
Этот довод не слишком убедил меня, но рисковать все же не стоило, кто знает, отчего, бывает, обрушиваются на нас неприятности, болезни, несчастные случаи.
Шаман Джохари проводил нас до порога, тут мы и попрощались, пожелав друг другу доброго вечера.
А спустя некоторое время, когда мы уже пришли домой, из святилища раздались сильные гулкие голоса гонгов. Это шаман Джохари начал призывать духов предков, славить их и взывать к ним с надеждой, что они по-прежнему будут покровительствовать деревне.
А как же вера? – хотелось мне спросить Харифа, но я не решался задать этот вопрос ни ему, ни Майку. Я пытался сам найти ответ, додуматься, сообразить. Ибо я понимал: вера – это дух. А дух – это все то, во что они верят. И верят они целебной силе растений, шаману и предкам, которые знают все, следят откуда-то сверху и помогают, если считают нужным. Так было прежде и будет всегда. Ведь церковь не отрицает лекарств, врачей и духов умерших. Когда, несколько лет назад, одному из священников в Симбане сделалось плохо, его шаман вылечил. С другой стороны, церковь обогатила жизнь местных жителей новыми ритуалами. Она помогает им приспосабливаться в условиях неизбежно надвигающейся на их землю цивилизации.
Солнце уже садилось за вершиной горы, оно озаряло часть деревни, крыши домов, дальние горы волшебным золотистым светом. В ожидании ужина я поднялся на балкон, чтобы поснимать прощальные краски уходящего дня. Майк остался почитать на большой веранде. Из гостиной раздавались шипение, вой и бормотание настраиваемой радиолы – это Хариф пытался поймать нужную волну с вечерними новостями. Скоро уже деревня погрузилась в густую тень. По небу словно разлились акварельные краски: желтые, синие, лиловые… А потом оно потемнело. Замаячили маленькие летучие мыши, за их стремительным полетом было сложно уследить; часто они подлетали к самому балкону и хватали каких-то мошек над моей головой. И вот деревня потонула во мраке приближающейся ночи. Когда совсем стало темно, селение пропало с глаз, но ненадолго: где-то неподалеку глухо загудел генератор. И в следующее мгновение в деревне стали загораться огоньки: по домам пошло электричество.
После ужина Хариф согласился поиграть для нас на тонгкунгоне. Эти ударные инструменты, сделанные из полого толстого стебля бамбука, висели рядком на стене большой веранды. Хариф снял один из них, сел на циновку посреди веранды и стал настраивать инструмент, ударяя по плоским струнам палочкой и двигая под ними брусочки для лучшего натяжения. Мы с Майком сели напротив с баночками тоника, купленного в единственном сельском магазине, в который все до одного товары принесены в корзинах из города, и, потягивая напиток, наблюдали за Харифом. Наконец он удовлетворился верным звучанием тонгкунгона и начал свое исполнение. Ударяя палочкой по струнам и хлопая по инструменту ладонью, Хариф извлекал из него меланхоличную, простенькую, ритмичную мелодию. Постепенно темп ее становился быстрее. И звук крепко натянутых струн чем-то напоминал звучание маленьких гонгов с той разницей, что был он несколько глуше. Переполненный впечатлениями дня, усталый, убаюкиваемый теперь воздействием ритмов тонгкунгона, я начал поддаваться дремоте.
Спать мы разошлись, когда в деревню пришла тишина, умолкли детские голоса, доносившиеся из соседнего дома, отголосили последние петухи и, как мне казалось, уснула вся деревня. Миссис Ханья и ее дочери, смотревшие телевизор, наконец, выключили его и отправились по комнатам.
А потом взошла над деревьями луна, и в настежь распахнутое окно нашей комнаты влилось ее белое сияние, отчего стало светлее. Еще некоторое время я водил по стенам глазами, пытаясь разглядеть окружающие предметы, но теперь они выглядели совсем не так как днем. Светлая рубашка Майка, висевшая на крючке, больше походила на приведение. Этот призрак колебался, покачивался от влетающего в комнату ветерка, словно обессилев от попыток освободиться, слезть с крючка, на котором очутился невольно, и мерещился мне, пока я не уснул. Духи предков блуждали где-то поблизости, отчего поскрипывали половицы в коридорах, с крыши доносился легкий шорох, а в лицо кто-то свежо дышал… И я надеялся, что духам не за что на нас обижаться.
* * *
Проснулся я оттого, что Майк возился в своих вещах. В комнате была кромешная темнота, Майк подсвечивал себе фонариком, и я не представлял, который уже час. Но Майк, как я сообразил, куда-то собирался. Он был уже в брюках и рубашке с расстегнутым воротом, что вновь придало ему вид горожанина.
– Ты уходишь, Майк? – спросил я сонным голосом.
Он не видел, за противомоскитной сеткой, что я проснулся и почувствовал неловкость оттого, что разбудил меня своими сборами.
– В церковь, – ответил он, рассеянно обернувшись ко мне. – Наша семья собирается на воскресную службу.
– Так рано?
– К шести. Хочешь с нами?
– Нет, пожалуй, я останусь, подожду вас, – сказал я и потянулся во весь свой рост.
– Ну как угодно, – сказал Майк, застегивая молнию рюкзака.
И в самом деле, вставать с рассветом мне не хотелось. Тем более не хотелось заставлять семью ждать, пока я соберусь. В-третьих, я был на подобной службе в англиканской церкви Санта Томаса в Кучинге и представлял себе это богоугодное дело, хотя сам был крещен в православии. Помню, как священник в гулком зале полном сидящих на скамейках прихожан, стоял за пюпитром и читал отрывки из Священного Писания: «I acknowledge my transgressions, and my sin is ever before me… Hide thy face from my sins, and blot out all mine iniquities…»;, потом напевным голосом произносил молитвы, а люди крестились и хором повторяли: «Amen». В заключении каждый из прихожан мог обратиться к священнику с вопросами.
Когда Майк ушел вниз, я еще некоторое время полежал, прислушиваясь, как семья выходит во двор, о чем-то переговариваясь. А потом закричали петухи. Это значило, что солнце уже встало где-то за горами, но его пока не видно, и вокруг по-прежнему было сумрачно. Петухи устроили перекличку каждый из своего угла деревни, словно часовые в средневековом лагере, мол, все спокойно на всех постах.
Вскоре в окно вошел рассвет. Розовато-золотистые лучи озарили комнату. Лежать стало уже невмоготу, и я решил до прихода Майка поснимать пробуждающийся новый день с балкона. Потягиваясь и вращая руками, я, сперва, подошел к окну посмотреть, как там погода. Небо синело над деревней, испещренное белесыми прожилками перистых облаков. Внизу, среди гор, висела белая мгла, словно в чашу налитое молоко, и солнце запускало в него свои огненные лучи. В лицо веял теплый ветерок. По тропинкам среди домов брели селяне. Люди с покорной безмолвностью направлялись в церковь. А в это время, пользуясь случаем, на веранды стали заходить куры в поисках поживы. Может быть, на сей раз повезет чего-нибудь поклевать в доме, если хозяева забыли притворить за собой дверь. Петухи же нарочно заняли посты повыше, чтобы криком своим предупреждать, когда люди станут возвращаться. Торопливо натянув шорты, я схватил Никон и поспешил на балкон.
После завтрака Хариф повел нас с Майком к дедушкиному дереву. По пути я расспросил Харифа, откуда возникло название, и он рассказал такую историю. В юности его отец тяжело заболел и долго не мог работать на плантации. А был он одинок. И остался без урожая. Есть стало нечего. Тогда он решил идти в лес добыть какой-нибудь дичи, собрать орехов, питательных клубней. Но болезнь истощила его силы. Не сумел он ничем поживиться. Вернулся в деревню с пустой корзиной. Тогда шаман, отец шамана Джохари, видя тяжелое состояние юноши, призвал на помощь лесных духов, чтобы те подсказали, как помочь бедолаге. На другой день шаман позвал к себе больного и передал ему все то, что сообщили духи. Юноша должен был отправиться на вершину соседней горы, найти там выкорчеванное бурей молодое деревце, принести его в лес и там посадить на поляне в тихом, укромном, защищенном от ветров месте. Подъем был тяжелым и долгим, но парень исполнил поручение духов. Спасенное им деревце быстро пошло в рост. Вскоре оно стало высокое, ветвистое и обзавелось широкой кроной. Прошло еще некоторое время, и однажды пчелиная царица, пролетая мимо, заметила это дерево, поселилась в его кроне и обзавелась большой семьей. Как-то раз пришел юноша проведать свое дерево и услышал таинственный голос: «Поднимись повыше, посмотри в гнездо, все, что в нем найдешь – твое». Так гудело дерево. Парень исполнил совет. Ни одна пчела не посмела ужалить его, пока он лакомился медом. С тех пор юноша возвращался в деревню с полным ведерком меда. Никто из односельчан не мог позариться на мед с того дерева: пчелы прогоняли всякого чужака. Но меда там было столько, что хватало и на продажу. Когда юноша обзавелся семьей, то завещал это дерево своим потомкам, с тех пор весь мед с дедушкиного дерева принадлежит семье Харифа.
Мы шагали по лесной тропе, перешли по мостику над маленьким ручьем, затем тропа стала уводить нас вниз по склону куда-то вглубь джунглей. Тогда я попросил Харифа показать мне лекарственные растения те, что попадутся нам по пути.
– Целебных растений много в нашем лесу, их надо уметь различать, – сказал Хариф и стал поглядывать по сторонам.
Некоторое время мы шли за ним, стараясь не отвлекать его внимания разговором, пока, наконец, он не остановился, указывая на маленький куст.
– Вот это мупот, – сказал он и сорвал овальный ребристый лист с гладкими краями. – Его сок хорошо помогает от укусов насекомых и заживляет раны. Надо потереть лист пальцами и приложить к больному месту. С охотником в лесу всякое может случиться. Это растение помогает даже от укуса скорпиона.
Осознав всю ценность мупота, к сожалению Хариф не знал английского названия этого растения, я сфотографировал куст. Мне не было известно, как это растение зовется в науке, поэтому я записал его местное наименование, чтобы потом отыскать в справочнике или в Интернете.
А потом Хариф показал еще одно растение.
– А это лакум, – сказал он. – Его листья отгоняют злых духов, а зола из коры хорошо защищает от комаров.
Мы с Майком сфотографировали Харифа, наклонившего к нам полезную веточку лакума с очень длинными глянцевыми листьями, а потом я записал в блокноте и это название.
Спустя некоторое время Хариф указал на молодое дерево торук тогус и заверил, что приготовленный из его коры чай используется против дизентерии.
– Но что делать, если человек болен тяжело, например, раком? – спросил я.
– Всякие травы тут растут, – ответил Хариф. – Но если они не в силах помочь, тогда больного отправляют в город вертолетом. Но такое редко случается. Вся медицина происходит отсюда: травы, шаман и добрые духи предков. В прежние времена, – продолжал он, – если больному не удавалось помочь травами, его на носилках поднимали на вершину горы. Там он должен был провести всю ночь и встретиться со своими давно умершими предками. Если встреча происходила – человек просил у них помощи – духи помогали, и утром он сам возвращался в деревню. Но если духи не являлись, значит, они обижены на него, и этот человек скоро умирал.
Спустившись на небольшую лужайку, Хариф указал на огромное дерево. Его гладкий светлый ствол возносил вверх густую обширную крону. Я не слышал гудения пчел, лишь только ветерок, гуляя в его кроне, тихо шелестел в листве, но Хариф заверил, что пчелы там, высоко. Недавно они с женой брали у пчел мед, поэтому лезть к ним за новой порцией было еще рано. Обычно же Хариф забирался на дерево по приставной бамбуковой лестнице, там, наверху, пчел окуривал дымом, а соты складывал в корзину за спиной. Закончив, он спускал корзину на веревке жене, а после слезал сам.
Уделив дедушкиному дереву должное внимание, мы отдохнули в его тени и двинулись назад. На обратном пути Хариф показал мне еще одно полезное растение со странным прозвищем «туба», и объяснил, что молодые листья его толкут, смешивают с небольшим количеством воды и используют при диабете. Глядя на все эти растения вокруг, я убедился, что в случае какой-нибудь хвори, меня с их помощью вылечат. А сколько еще целебных свойств этих трав не известно науке!
Через некоторое время пути Хариф вдруг остановился, прислушался и громко прошептал:
– Послушайте, – подождал. – Слышите?
– Птица? – спросил Майк.
– Да, – сказал Хариф. – Это нендак.
Среди звона цикад, голосов прочих птиц и таинственных лесных шорохов я услыхал в той стороне, куда показывал рукой Хариф, пение, напоминающее чеканный, резкий и прерывистый свист: сви-чер… сви-чер… сви-чер…
– И что это значит? – спросил я.
Хариф объяснил:
– Утром, если охотник, придя в лес, впервые услышит нендак по левую сторону – ему будет удача, если по правую – можно возвращаться домой: успеха на охоте не будет. Так что и не зачем тратить зря время, а лучше заняться чем-нибудь полезным дома. Эта древняя примета, но мы пользуемся ею до сих пор, потому что она годится и для других лесных промыслов.
– Пап, ты как-то раз рассказывал мне про сон, – напомнил ему Майк.
– Ах да, конечно, – отозвался Хариф. – На охоту я давно не хожу. Мой отец был охотником. Когда-то мы вместе ходили в лес. Если ночью был сон, в котором я убивал дикую свинью и нес ее на плечах домой – к удаче. Тогда я обязательно утром выходил охотиться.
– И что же, предсказание всегда сбывалось? – спросил я.
– Да, я приносил домой хорошую добычу, – решительно ответил Хариф.
За таким вот разговором мы вернулись в деревню.
* * *
После небольшого дождя, который пролился из какой-то случайно проплывавшей тучи, вновь посветлело, и солнце затопило деревню полуденным жаром. Но вскоре опять появилась флотилия облаков, и по земле поплыли их тени, они защищали нас от солнечного зноя. Больше часа мы с Майком, вооруженные фотоаппаратами, бродили по улочкам, снимая бытовые сценки Симбана. Женщины, дети, куры, кошки, цветы… – все становилось нашей добычей. А потом мы спустились к футбольному полю, откуда раздавались звонкие детские голоса. Казалось, все юное население деревни было тут. Мальчишки на поле в спортивных футболках, шортах и кроссовках гоняли мяч. Игроков оказалось слишком много – по двадцать шесть в каждой команде, но им было, где развернуться. На поляне возле церкви играли в мяч малыши и девчонки. Тут мы встретили Джейн с ее ребятишками, они запускали в небо разноцветных бумажных змеев. Три змея, покачиваясь и подергиваясь, парили в вышине над кронами самых больших деревьев. Мой прожорливый Ники пировал на славу. Но Майк вдохновился азартом игры, его влекло присоединиться к футболистам, и он позвал меня. Сунув фотоаппараты в рюкзаки, мы оставили их на церковном крыльце и вошли в игру, пополнив число игроков одной команды, и для равенства сил, отправив одного мальчишку к противникам. И вновь беготня, удары по мячу, передачи… Давно мне не приходилось играть в футбол, но я быстро освоился, и кое-что мне удавалось. Я сделал несколько удачных передач Майку, а в следующий раз мой пас был кем-то подхвачен, и мяч метко залетел в ворота. Последовали вопли торжества, радость успеха, поздравления. Эти ребята оказались отчаянными игроками. Но противник был не менее селен, и наш счет то выравнивался, то отставал, то вновь брал реванш. Зрители, среди которых были малыши и взрослые, тоже ликовали. Они сидели на пригорке и увлеченно следили за ходом игры.
Для футбола это поле было не самое лучшее. Большие участки после дождя пропитались водой и превратились в глинистое месиво, повсюду налились широкие лужи, земля была скользкой. Но это никого не смущало. На лужи вообще не обращали никакого внимания. Мы то и дело ступали в воду, поднимая во все стороны брызги, а поскользнувшись, въезжали в грязь спиной, задом или на животе. Было дело, кто-то из наших защитников, в полете за мячом, упал на живот и по инерции проскользил рыбкой прямо в лужу, где и поймал мяч. Когда парень поднялся, с него текла бурая вода, но главное – мяч в руках, и ворота защищены. Этого отчаянного игрока мы поздравляли, а он оставался невозмутимым, уверенным в себе от только что совершенного подвига. Спустя минуту, мяч, снова получив удар ногой, уже летел в центр поля. Игра продолжалась еще долго. Вечером того дня в деревне была всеобщая стирка.
– Славно поиграли, – запыхавшись, проговорил Майк, когда мы, забрав рюкзаки, шагали домой.
– Теперь бы под душ, – сказал я, поглядывая на перемазанные грязью белые кроссовки, которые мне одолжил Майк из своих запасов, шорты и футболку.
Майк, глянув на меня, заулыбался, я тоже одарил его ироничной ухмылкой, поскольку мы оба выглядели не по-человечески. Я очень надеялся миновать его родителей и тем более сестер на пути в душевую и, на мое счастье, нам это удалось.
Весь остаток дня до ужина мы прохлаждались на тенистой веранде, рассматривали снимки, читали, строили планы на вечер.
– Сегодня будут танцы в Lighthouse, пойдем? – предложил Майк.
– Пойдем, – согласился я, не раздумывая.
– Генератор будет работать до полуночи.
– Из-за танцев?
– Да.
На ужин миссис Ханья приготовила вермишель с курятиной, тушеные овощи и особый чай bakah baras – из кусочков коры чайного дерева, вкуса которого я не понял: он мало чем отличался от привычного. Аппетит у нас с Майком к тому времени был нагулян завидный: ели мы за троих; чему хозяева были только рады. Они вообще к моим пищевым предпочтениям и привычкам относились лояльно: если гость отчего-нибудь отказывается – значит, так надо; ведь у этих иностранцев, тем более с севера, свои гастрономические традиции, потому и нечего беспокоиться.
Lighthouse находился напротив церкви, возле футбольного поля. Прежде, когда мы проходили мимо, я принял это строение за какой-то сельский склад с большими зарешеченными окнами. Но это было не так. Вечером, когда появилось электричество, в этот дом потянулась вся сельская молодежь. Внутри и в самом деле оказался зал для танцев. Вдоль окон были расставлены столы с напитками, на заднем плане чуть возвышалась сцена, на которой стояло музыкальное оборудование с большими колонками и микрофон для желающих проявить свои вокальные способности. По стенам развешаны гирлянды светомузыки. Среди напитков здесь предлагались, охлажденные во льду баночки пива, тоника «100-plus» и «Cola». Из динамиков звучала малайская музыка. В зале танцевали. Тут была Сьюзи в компании подруг и Пак со своим парнем – высоким, наголо бритым одноклассником. Они представили мне своих друзей, после чего мы образовали круг и плясали как на обычной дискотеке. Но круг наш постепенно увеличивался: к нам присоединялись друзья и родственники Майка. Очень скоро мы расширили его на ползала. Сьюзи улыбалась мне, ей было любопытно со мной танцевать, этим вечером она была необыкновенной. Потом один мальчишка лет десяти – как оказалось, двоюродный брат Майка – все вертелся возле меня, стараясь подражать моим вольным па. Некоторое время мы плясали на пару. А в этот же час танцующие в другой стороне зала двигались в ритме pocho-pocho. Мало-помалу в этот танец вступали новые участники. Наш круг со следующим музыкальным номером стал распадаться. И вскоре уже весь зал был охвачен бравым ритмом: шаг за шагом, поворот. Мы все растворились в едином механизме движущейся толпы. А мое внимание к Сьюзи как-то рассеялось, словно розовый туман на восходе.
Я вдруг вспомнил о Лере. Почувствовал, как мне не хватает ее сейчас. На какое-то время я затосковал по ней, по тем дням, что мы были вместе, по ее образу. Я бы очень хотел разделить с ней этот радостный вечер. И мне было досадно, что ее нет здесь, рядом со мной. Я даже на мгновение представил, как она прямо сейчас входит в зал и присоединяется к танцующим. Но и эта иллюзия скоро прошла. Осознавая невозможность появления предмета моей внезапной тоски, я опомнился, вернулся мыслями в зал, и музыка зазвучала еще бодрее.
* * *
На другое утро нас с Майком ждал сюрприз. Встали мы поздно. Несмотря на вчерашнюю дискотеку до полуночи и некоторое количество выпитого пива, чувствовали мы себя вполне нормально. А потом прохладный душ окончательно вернул мне бодрое состояние духа. Но еще в комнате на втором этаже я почувствовал странный, неприятный запах, непонятно откуда к нам проникающий. Когда я спустился в гостиную, к завтраку, то решил было, что в доме появились трудности с канализацией. Внизу воняло весьма дурно. Не понимая еще, в чем дело, я сел на диван в ожидании Майка, который застрял в душевой.
Миссис Ханья готовила завтрак. Ей помогала Пак. А Сьюзи нигде не было видно. Куда же она подевалась? Когда завтрак был приготовлен, и мы все, кроме Сьюзи, собрались в гостиной, мне сказали, что она рано утром отправилась в город.
Мы жевали яичницу с тушеными баклажанами, ели овощной салат и жареные бананы. И вот, когда мы уже заканчивали свой завтрак, Хариф сходил на кухню и вернулся с блюдом, наполненным небольшими кусками беловатой сочной массы, похожей на разделанный мозг. И тут я все понял.
– Так это дуриан, что ли? – спросил я, не веря своим глазам.
Хариф скромно улыбнулся, кивнул и поставил блюдо на циновку. Прежний дурной запах немного поутих, но от блюда все же исходил затхлый душок – как напоминание.
– Пап, ты сам разделывал дуриан? – спросил Майк.
– Сам.
– Надеюсь, в перчатках?
– Конечно, а кожуру я сложил в два полиэтиленовых пакета и крепко завязал.
– И где этот мешок?
– В мусорном баке, где же еще.
– Лучше бы унести его подальше от дома – провоняет.
– Ну хватит, – возмутилась Пак, сердито глянув на брата.
– Мальчики, не стоит об этом за столом, – попросила миссис Ханья.
– Хорошо, после завтрака разберемся, – сказал Хариф.
Майк брезгливо поморщился.
Потом миссис Ханья налила нам чаю, и мы запивали хрустящее печение kuih cincin приготовленное в форме круглой решеточки. А я все косился на блюдо с мякотью дуриана и с ужасом ждал, что сейчас мне придется этого десерта отведать, думал, как бы выдержать испытание, и ругал себя за то, что вообще завел разговор об этом фрукте накануне; ведь я знал, какой он вонючий, хотя и не совсем представлял, насколько мерзко он воняет. А не протух ли он? И вот, когда дело дошло до этого плода, я не сразу решился начать. Он все-таки протух, уверовал я, хотя на вид его мякоть была еще ничего.
– Ты ведь хотел, – Майк толкнул меня локтем в бок. – Угощайся.
Борясь с собой, я последовал его примеру, подцепил вилкой кусочек и сунул в рот. Неприятный запах никуда, разумеется, не делся, но вкус, который я ощутил, вкус оказался неожиданным: этакий молочный пудинг, долгое время пролежавший в выгребной яме, был нежным, сладковатым и напоминал мороженое-пломбир. Понимая, что с фруктом все в порядке, глядя, как радушно мне улыбается миссис Ханья, и с каким аппетитом его едят Хариф с Майком, я успокоился и взял еще один. Запах перестал смущать, и каждый очередной кусочек был вкуснее предыдущего. Теперь мы все превратились в едоков дуриана, сидели на циновках и смаковали его мякоть. Распробовав, я осознал всю пикантную прелесть этого самого дорогого фрукта в Малайзии. Ничего подобного в жизни не ел. Вот только некоторое время после еды изо рта слышится такой запах, словно ты воскрес и выбрался из могилы.
Потом Хариф принес тонгкунгон и стал играть на нем под шелест дождя за окном, а миссис Ханья, напевая какую-то меланхоличную песенку на языке бидаю, покачивалась на своем месте с задумчивым видом. Пак, положив голову на плечо матери, подхватила ее песню, пребывая в каком-то романтичном настроении. Вот так чудесно началось утро моего последнего дня в Симбане.
Остров панацея
– На Воскресный рынок лучше идти в субботу, – сообщил Бакир, когда мы сидели в кафе «Jamby», что на улице Крукшанс, и пили холодное пиво с жаренными креветками.
– Так и сделаю, – ответил я.
Тогда Бакир принялся объяснять, что торговля там начинается после полудня, что в воскресенье на прилавках товара становится меньше, а во второй половине дня там уже и делать будет нечего. Для покупки фруктов Воскресный рынок – самое подходящее место. К тому же там удается хорошо сторговаться. А фрукты привозят из самых дальних сел Саравака.
– Так что завтра не упусти шанс, – заключил Бакир.
– Сегодня, – поправил я.
Бакир поглядел на свои часы, покачал головой и, переведя на меня изумленный взгляд, проговорил:
– Мне уже пора.
– Пойдем, поймаем такси, – сказал я.
Было уже начало первого. Мы покинули «Jamby» и зашагали по безлюдным улицам, освещенным золотистым светом фонарей, среди темных домов с неоновыми вывесками над магазинами; нас окружала глубокая тишина спящего города. Ловить такси мы не стали, да и пешком до улицы Темпл было не слишком далеко. А кроме того ночная прогулка навевает особые ощущения.
– Кстати, – снова заговорил Бакир о достоинствах Воскресного рынка, – ты сможешь отыскать там немало полезного.
– Куплю кое-каких местных фруктов, – сказал я.
– Не забудь фотоаппарат – там прекрасная возможность получить интересные снимки.
– Хорошо. Недавно прочел в журнале: на Борнео найдено около шести с половиной тысяч полезных растений, такого разнообразия нигде больше не встретишь.
– Этот остров – сплошь зеленая аптека.
– Причем не все растения еще открыты.
– Среди известных видов найдутся и такие, чьи свойства не до конца изучены.
– Один турист хвастал: на Борнео я напробовался всяких растительных диковинок и впервые московскую зиму перенес без простуды. Даже насморка не было.
– Иммунитет.
– Приобретенный.
Светофоры сигналили напрасно: дороги были пустые, и мы беззаботно пересекали их, не глядя на то, красный там или зеленый. Попутно мы делали ночные снимки полные уличных огней. Среди крыш то и дело показывалась половинка растущей луны, но света от нее никакого, она только украшала собой черное небо. На душе было спокойно – такое умиротворение навевали эти безмятежно спящие улицы.
Когда мы добрались до гостиницы «Harbour View Hotel» с огромными светлыми окнами, Бакир нанял машину, и мы попрощались. Здесь, у крыльца, такси дежурят круглые сутки и готовы везти пассажира, куда тому заблагорассудится. Бакир укатил к себе в общежитие, а я перешел улицу Темпл и позвонил в дверь «Синггахсаны». Раздалось жужжание, щелчок, дверь отворилась, и я вошел.
Субботнее утро выдалось пасмурным. Когда, после завтрака, я вышел на улицу, дождь все еще моросил. Город был сонным, вялым и малолюдным. До обеда я решил прогуляться по набережной, поснимать утро, а потом, перед походом на Воскресный рынок, поесть в кафе «Мадам Танг». Мои рубашка и шорты быстро пропитались влагой, с козырька бейсболки капали крупные капли. Я шлепал в сандалиях по свежим лужам. И мне было приятно гулять под дождем, желая, чтобы небеса разразились ливнем посильнее. Тогда можно было бы поснимать настоящий тропический дождь, мокрых людей, спешащих от него укрыться, самого себя под струями воды, рябь на поверхности реки, блестящие улицы. И было здорово думать, как после обеда я отправлюсь на Воскресный рынок и стану покупать фрукты, какие только пожелаю.
Никон – спутник мой работящий – был настроен решительно. Но снимать оказалось нечего. Какие-то пустяки. Даже цветы, обычно радующие взгляд, плотно сомкнули свои лепестки. Они дремали в ожидании солнца. А я пытался найти такие сюжеты, чтобы глядя на снимки с дождем, было понятно как тут жарко, что температура воздуха за двадцать семь по Цельсию.
Затем я пошел на улицу Карпентер, где среди прочих лавок находятся китайские аптеки. В их витринах выставлены склянки, пакетики, коробочки с сушеными травяными сборами. За стеклом на полках стоят акульи плавники, коробки с ласточкиными гнездами, пузырьки с какими-то сомнительного происхождения экстрактами из летучих мышей, пауков и земляных червей. Но меня интересовали лишь местные травы. Потому что на Борнео только они достойны большего внимания, чем всякие эликсиры из черепашьих яиц; какую травинку тут не сорви – окажется лечебной. И в здешних аптеках можно найти сборы от диабета, простуды, рака, для очищения крови, снижения веса, выведения почечных камней; главное, в них верить, а с верою любую болезнь можно одолеть. Я купил разных пакетов чая, ни сколько для употребления, сколько для пополнения гербарной коллекции. Это были целые сушеные листья, цветки, соломинки, колоски, всевозможные корешки. Сам я ни за что не собрал бы такое разнотравье в здешних лесах – не хватило бы времени. А тут все расфасовано и подписано – будет, чем заняться в свободное время, разыскивая эти растения в ботаническом справочнике.
После полудня выглянуло солнце. Оно засияло на мокрых улицах ослепительными бликами. Я вернулся в «Синггахсану», помылся под горячим душем, переоделся, сдал администратору пакет с накопленным для стирки бельем и отправился обедать.
В угловом кафе «Мадам Танг» народу было немного. Официантами здесь работали как на подбор три изящные, рослые малайские девушки в одинаковых синих с апельсиновым рисунком платьях и в оранжевых косынках, а между столом, мойкой и газовой плитой хлопотала пожилая, молчаливая кухарка. Мне нравилось у них обедать. В тот день перед походом на рынок я поел пряной лакши с курятиной, салат из лесных папоротников, тапиоки и еще каких-то невиданных овощей, запил все это охлажденным Milo, а на десерт умял маленький сочный кекс.
Воскресный рынок развернулся между улицами Саток и Раббер. Это совсем недалеко от главной мечети города, нужно только перейти улицу Палм и углубится в жилой квартал. В обычные дни улочки там ничем не отличаются от других, ничто не напоминает о том, что здесь творится по выходным, когда вдруг попадаешь в шумную круговерть неутомимых сил торговли. Теперь здесь каждый переулок занят наскоро собранными прилавками под шатрами, зонтами и разноцветными навесами. Я прежде попал на улицу морепродуктов. В воздухе стоял рыбный дух. На прилавках лежали морские рыбы, креветки, кальмары, утопленные в кубики льда. Дальше я шел среди прилавков с мясом и птицей. Оттуда я повернул на улицу овощей, фруктов, пряной зелени, где и задержался.
За прилавками были коренные жители острова всех возрастов, кроме младенцев, разумеется. Я прохаживался среди овощного царства и делал снимки, пока руки были свободны. Бакир был прав, получались очень колоритные портреты, жанровые композиции и полные фруктами, овощами, зеленью натюрморты. Я старался найти самый выгодный ракурс. Так что в одном случае из-за холмика мангостинов выглядывала симпатичная головка торгующей ими девочки, в другом – взвешивание большого колючего джекфрута, старый продавец которого скривил свое морщинистое лицо, словно от неприятного запаха, в-третьем, маленький покупатель – мальчик лет восьми – пробует на вкус вскрытый мохнатый рамбутан.
Потом я набивал свой рюкзак фруктами всех видов, форм и расцветок. О некоторых плодах этой земли я тогда еще не имел представления, и мне бы потребовалась надежная энциклопедия, чтобы выяснить их названия, как их есть и чем они полезны. Хотелось перепробовать как можно больше самых необычных фруктов. Но не все оказалось просто. Вдруг на стеллаже с бананами среди привычных маленьких желтых гроздей я увидел невероятно большие – длиной с полметра. Я сразу решил один такой банан купить, и полез в бумажник за деньгами. Но продавец – женщина средних лет с белейшими зубами, увешанная бусами и бронзовыми кольцами на руках – заулыбалась мне ослепительно и предупредила:
– Этот банан сырым не едят, его надо жарить, возьми вот эти, маленькие.
– Спасибо, – ответил я и с сожалением отступил.
На улицу, где торгуют садовыми и комнатными растениями, я попал через небольшой переулок с домашними животными, аквариумными рыбами и кормами для них. Попутно, мой Ники запечатлел на память висящие ряды плотных, наполненных водой, пакетов с радужными рыбками внутри; детей, обступивших манеж с кроликами; девочку, прильнувшую к клетке с пестрыми котятами. А потом были стеллажи с орхидеями. Тут, на цветочном рынке, глаза мои разбежались от ярких красок. Поскольку покупать растения мне было некуда, я дал волю Никону, и снимал этот ботанический калейдоскоп во всем его разнообразии, которому мог позавидовать любой ботанический сад.
Среди орхидей здесь даже эндемичный Phalaenopsis violacea продавали. Эта орхидея сидела в маленьком керамическом горшке, выставив наружу свои широкие ярко-зеленые глянцевые листья, над которыми висел цветок и бутон. У этого цветка крупные салатовые лепестки с малиновой серединой и толстая вытянутая губа. Это были краски неба, зари и восточной мудрости на одном полотне. Такое авангардное сочетание только здешние художники умело используют. Глядишь на цветок, и дух захватывает от его нежной красоты. Заметив мое внимание к орхидее, старый худощавый торговец заулыбался во весь свой щербатый рот и запросил за нее цену сказочно низкую по нашим московским меркам.
– Мне некуда ее девать во время поездок, – ответил я с чувством полного сожаления. – В аэропорту задержат.
– Эти орхидеи из питомника, – заверил меня продавец.
– Знаю, но таможня все равно не пропустит.
– Так вы поглубже в чемодане спрячьте.
– Бесполезно, я бы предпочел сфотографировать орхидею, если можно.
– Конечно, сколько угодно, но вы подумайте, так дешево нигде не купите.
Зато дорого ее вывоз обойдется, подумал я, настраивая Никон. Попробуй, в аэропорту докажи, стащил я эту орхидею с дерева в заповеднике или купил на рынке, выращенную в питомнике. Можно, конечно, запастись специальными бумагами, но, что я вообще буду с этой орхидеей делать? Нет, обойдусь – хлопотно. Я сделал несколько снимков. Потом старик дал мне подержать горшок с орхидеей так трепетно, словно выдавал ее замуж за иностранца, а я вручил ему фотоаппарат, чтобы он сделал снимок. После чего я вернул ему орхидею, заполучил Никон обратно, и на том попрощались.
Вскоре я остановился возле саженцев плодовых деревьев. Я скупил бы все эти маленькие личи, манго, салак, лонган, черимойю, рамбутан, маринду, аверхоа, мангостин, чемпедан, гуанабану, джекфрут, саподиллу, дуриан и прочие диковинные деревца, чтобы выращивать фрукты, радовать московских соседей вкусом их плодов, мокрыми потолками и ужасающими суммами в платежках за электричество. Но мне пришлось довольствоваться их портретами, запечатленными моим доблестным Ники.
Как бы там ни было, но в «Синггахсану» я вернулся с полным рюкзаком каждого вида фруктов по килограмму, и потом несколько дней вкушал все это разнообразие наверху в гостиничном баре.
В ту субботу вечером, еще засветло, я отправился в парк Будая, что возле школы Святого Томаса. Там на скамеечке под сенью цветущих белых плюмерий на берегу озера я увлекся чтением справочника «Съедобные и лекарственные растения Саравака», чтобы определить те фрукты, которые я собирался отведать.
Лес невиданных цветов
Среди недели, когда все мои знакомые в Кучинге погружались в работу, и я оставался один, то самое лучшее для меня – это уехать в лес, жить там, бродить по тенистым тропам, снимая пейзажи, растения, животных и делать для себя новые открытия. Я отправлялся в Кубах. В прошлый свой приезд я провел в том заповедном горном районе один замечательный день, и мне там очень понравилось. Гелберт – администратор «Синггахсаны» – светлокудрый, худощавый молодой человек из Дублина, устроившийся подработать на месяц, подсказал, что в Кубахе можно снять комнату в бунгало и жить там сколько угодно со всеми удобствами. Это очень дешево. К тому же сейчас не сезон, и потому там будет малолюдно. А значит, удастся сосредоточиться на чем-нибудь важном, например, на философском осмыслении жизни в дикой природе. И я решил: именно это мне и нужно. Поэтому, выслушав Гелберта, я утвердился в мысли провести в Кубахе дней десять.
Переехав жить в Кубах, я зарегистрировался в местной администрации, после этого мне вручили ключ от комнаты, и с этого момента я остался предоставленным самому себе. Бунгало, выстроенные в малайском стиле, расположены друг за другом на склоне возле ручья, за которым возвышается дремучий лес. К домикам от администрации ведет бетонная дорога, которая поднимается затем на самую вершину Серапи, где возведена телевышка. Предоставленный мне дом походил на сказочный деревянный терем из далекого прошлого. С веранды попадаешь в просторную гостиную с большими окнами, круглым столом, диваном и стульями. В моей спальне стояли несколько кроватей в два яруса. Другие комнаты были заперты. Из кухни отворялась дверь на широкий балкон, на который я потом взял привычку выходить с чашкой чая, чтобы встретить пробуждающийся день, узнать, как там погода и послушать, как внизу, в глубине оврага, среди зарослей тихонько журчит ручей, едва различимый за нижними ветвями деревьев. Если в горах прошел или еще идет дождь, то ручей шумит громче, бодрее, словно в него вливались свежие силы.
Поселившись в бунгало, я пребывал в блаженном одиночестве, общаясь разве что с администратором Домиником, горничной, которая ежедневно приходила с тележкой, груженной ведрами, швабрами, моющими средствами, чтобы прибраться, да с молодым долговязым дворником, что каждое утро шаркал метлой по дорожкам, сметая сухие листья, стриг траву на газонах и опустошал мусорные баки, а завидев, как я выхожу в лес, непременно с почтением желал мне счастливого пути. Доминик – высокий, наголо стриженый малаец средних лет с добрым чувством юмора, снабжал меня полезными сведениями о лесной живности. Я приходил к нему к концу рабочего дня с вопросами, и мы некоторое время пытались найти на них ответы в справочниках, а потом он садился в свою машину и ехал в город.
– Хотел тебя спросить, – обратился я к Доминику в очередной раз, – прошлой ночью меня снова что-то разбудило. Какое-то существо трогало мои волосы будто бы длинными костлявыми пальцами. Но стоило мне пошевелиться, как оно тотчас исчезло.
Доминик задумчиво поморщил блестящий лоб.
– Полагаю, это лесная мышь, – проговорил он. – Строит гнездо для потомства.
Я сел и с удивлением поглядел на Доминика. Он был серьезен. А мне не хотелось, чтобы моя шевелюра пошла на гнезда лесных мышей.
– Значит, по ночам у меня будут воровать волосы? – произнес я с досадой и поглядел на голый череп Доминика.
– Сожалею, – вздохнул он, поглаживая свой затылок, – зато потом никто уже не станет будить тебя по ночам.
В один из тех дней я забрался так далеко, что провел в лесу весь день допоздна. И поход этот был полон неожиданных встреч. Не зря Кубах славится тем местом, где обитают самые редкие и странные на вид растения.
В то утро, когда я вышел из бунгало, в лесу после ночного дождя было влажно. Моя рубашка мигом пропиталась водой. Я чувствовал себя, как в парилке, и только свежий ветерок, гуляющий по склонам среди деревьев, приятно меня освежал. Небо было ясное, но солнечные лучи редко пробивались сквозь прорехи в плотном пологе леса. Кое-где было сумеречно, местами земля и кусты были испещрены зеркальными пятнами солнечных бликов, и только там, где недавно упало большое дерево, солнце жарило во всю силу, побуждая травы к стремительному росту.
На склоне холма возле тропы я заметил странную на вид пальму. Ее рифленые длинные ромбовидные листья с зубчатыми краями торчали из земли, как пучок гигантских перьев, и достигали трехметровой длины. Никон, закрепленный мной на маленьком штативе, запечатлел меня под сенью этого растения, где в случае дождя могли укрыться с десяток человек. На другой день, показывая снимки Доминику, я узнал от него научное название этой редкой пальмы. Оно оказалось такое же длинное, как ее листья: Johannesteijsmannia altifrons. После чего Доминик добавил, что только сумасшедший мог придумать для нее такое имечко, но тот, кто произнесет его без ошибки с первого раза – может рассчитывать на титул профессора ботаники Саравака.
В тот день мне попалась еще одна таинственная орхидея из рода Бульбофиллум, название которой я и по сей день не могу отыскать в справочниках. Я разглядел ее на стволе упавшего дерева, которое легло поперек ручья. Издали цветок походил на золотистую звездочку с длинными лучами. Мне пришлось хорошо потрудиться, чтобы подобраться к орхидее вдоль заросшего берега и сфотографировать ее. В этих зарослях я подвергся неожиданной атаке ротанговой пальмы каламус, разлегшейся на кустах, словно змея. Не заметив опасности, я попался на ее длинный ус, покачивающийся на конце перистого листа и усеянный изогнутыми, как орлиные когти, шипами. Эти шипы глубоко вонзились мне в щеку, горло и плечо. Из-за резкой боли я застыл на месте и, морщась, принялся высвобождаться из этой коварной ловушки, один за другим вынимая крючки. По заслугам эту пальму прозвали «чертовым канатом». Зачем этой пальме такое удило? Как будто у леса была мысль препятствовать чужеземцам, и он снабдил пальму шипами, чтобы она, словно цепной дракон, никого не пускала к его сокровищам, таким редким, как тот цветок, к которому я подбирался с фотоаппаратом. На самом же деле ротанговой пальме и вовсе нет дела до чужих цветов. Ей самой бы подняться к солнцу. Если удача не подведет, то рано или поздно пальма вцепится в кору дерева и полезет по его стволу вверх, к солнцу, чтобы там выдать цветы, а потом завязать плоды с семенами.
После борьбы с каламусом мне пришлось лезть по стволу того упавшего дерева, не спеша перелезая через его торчащие во все стороны сучья, чтобы не сорваться и не свалиться в воду. Ствол чуть покачивался от моих движений, и я отчаянно хватался за ветки, при каждой его попытке обмануть мое чувство равновесия. Но даже возле орхидеи мне пришлось повозиться, чтобы удерживаться, балансируя на суку, и одновременно делать снимки в самой неудобной рискованной позе.
Гнездо зеленых яйцевидных луковиц с длинными листьями и цепкими корнями, ухватившимися за кору погибшего дерева, – ничего примечательного, если бы не цветок, покачивающийся на конце длинного прутика. Вытянутые золотистые лепестки, казалось, светятся в лучах солнца. Много лет назад ветер помог семени вознестись высоко на дерево, там оно проросло, развилось и крепко вцепилось корнями в толстую ветку. Много лет маленькая орхидея нежилась под солнцем. Но однажды дерево рухнуло. Юная орхидея оказалась внизу, в тени высоких деревьев, куда солнце заглядывает редко. Но орхидея не сдалась, не зачахла, потеряв надежду, вместо этого, собрав силу воли, вопреки злому року, она расцвела. Цветок раскрылся во имя любви. Пчела, привлеченная тонким ароматом этой звездочки, сядет на ее луч, торопливо заберется вглубь венчика в поисках нектара, не замечая, как цветок приклеит на ее мохнатую спинку пару мешочков пыльцы. Доверяя свой ценный багаж, орхидея надеется, что пчела перенесет на рыльце другого цветка любовный привет с гостинцами. И когда та орхидея даст семена, они, подхваченные ветром, разлетятся по лесу, поднимутся как можно выше и там прорастут. Сделав снимки, я убрал Никон в рюкзак, пожелал орхидее удачи и стал пробираться к тропе.
Жуткое чудовище я встретил, когда, перевалив через хребет горы Серапи, спустился в долину. Лес тут гуще, темнее и более сырой, чем наверху. И тут среди робких кустов, звонких речушек, в которых сверкали полосатыми спинками радужные рыбки, в полумраке лесной чащи я застал растение с цветком пугающей внешности. Можно решить, что это летучая мышь повисла на стебле, поджидая неосторожную жертву. Два широких темно-серых листа распахнуты, будто перепончатые крылья, а между ними буровато-лиловое соцветие глазастое, волосатое, с длинными седыми усами во все стороны. Название этого страшилища – такка.
Соцветие возвышается на стебле, вырастающего из пучка больших глянцевых листьев. Робкие бабочки, должно быть, пугаются звероподобного лика и облетают цветок стороной. Но такка для продолжения своего рода хитрит: выделяя дурной дух гниющего мяса, она привлекает к себе на посылки навозных мух. Растение, словно зная все запросы, повадки, привычки насекомых, отвечает на их вкусы скромной платой за транспортные услуги. В поисках поживы невозмутимые мухи ползают в лоне цветка, находят капельки нектара, пачкаются пыльцой, а покинув его, летят к другому и, не ведая страха, опыляют его.
Вечером, рассматривая мои снимки, Доминик сказал, что такка – обычное растение в этих краях, и что даяки перемалывают плоды и корневища в муку для выпечки печения, а ее листья используют для лечения мужского достоинства. Наверное, этот растительный Квазимодо, рассудил я, оберегается здесь с особым трепетом.
Когда я покидал сырую низину, лес подсунул мне еще один сюрприз. На склоне холма возле скалы я увидел цветок, за неблагородную внешность которого, ученые прозвали аморфофаллюсом. Эти странные растения с одним листом в виде оленьих рогов на высоком стебле попадались мне в Мулу. А вот цветка я до сих пор не встречал. Он вырос из почвы на длинной ножке и походил на лиловый початок, преподнесенный миру в бурой подарочной обертке. Единственные жители этого леса, которые радуются долгожданному цветению аморфофаллюса – разумеется, мухи. Они слетаются к цветку, облизывают его, лапают, проникают в глубины венчика и застревают там, обильно обсыпаясь пыльцой. Когда опыление случится, и начнет зреть початок с оранжевыми семенами, обертка усохнет и отвалится.
Местами подъем был очень крут, насколько мне было легко спускаться в долину, настолько теперь тяжело выбираться оттуда. Мышцы в ногах напряжены, сердце часто колотится, пот струйками скатывается по вискам, спине и груди; от него вся одежда мокрая. Я ступал с усилием, продвигался медленно, не желая останавливаться на откосе, пока не достигал горба очередного перевала. Тогда уже отдыхал и пил воду из бутылки, прежде чем двинуться дальше – уже по более пологому склону.
Я был на полпути к дому, когда вдруг потемнело: над горами сгустились тучи. То и дело вверху перекатывался гулкий гром, он с треском метался среди гор и затихал. Но я успел добраться до беседки, что возведена на перекрестке троп, прежде чем разразился ливень. Круглая беседка со скамейками под куполом, крытым рифлеными металлическими листами, весьма кстати построена здесь, – ведь до бунгало еще далеко. Целый час дождь барабанил по крыше, шумел в листьях деревьев и выбивал дробь по земле. Вся лесная музыка утонула в нем. По склону побежали ручьи. Сидя на скамейке, я разомлел, как в бане, и ждал. Наконец все стихло, небо расчистилось, а солнце озарило верхушки деревьев золотистым светом. Я поспешил к дому.
Усталый я добрался до бунгало засветло, после душа приготовил чаю и вышел на балкон. Поход оказался слишком утомительным. Ноги гудели от напряжения, но чувствовал я себя бодро: воздух, созданный дыханием лесных растений, действовал благотворно. Я сидел в кресле, пил чай и слушал. Лес был наполнен песнями насекомых. Эта музыка привлекала меня своим необыкновенным многоголосием. Выдающимися солистами в этом концерте были цикады. Своими громкими причудливыми голосами они способны перепеть даже своих пернатых соседей. В течение дня у разных певцов свое время для выступления и потому никто друг другу не мешает. Но вечерние вокалисты, на мой вкус, самые одаренные. Обычно эти крупные синекрылые цикады начинают свое выступление к шести вечера, и поют около часа, пока лес не окутает темнота. Их музыка завораживает своим громким, ни на что не похожим, неземным звучанием, которое не с чем сравнить. На ум приходит разве что исполинский аккордеон. Словно из его мехов умело выжимают шаманские причитания, истеричный хохот ведьмы и вопли пляшущего беса. Звук нарастает, плавно вибрирует, становится демонически пугающим, достигает наивысшего накала и вдруг стихает, будто бы испаряясь в сумеречном воздухе. Песню одной цикады подхватывает другая. Она воспроизводит эту вибрирующую композицию в том же порядке. Затем выступает третья… Так и поют они друг другу серенады. Их голоса доносятся из разных сторон леса. К ним примешивается пение птиц. А потом все звуки смолкают. И наступает тишина, как будто дирижер антракт объявил, но потом отдохнул и вернулся за пюпитр. В темноте начинается иная музыка спокойная, нежная, умиротворяющая. То поют сверчки, кузнечики и глазастые древесные лягушки.
Теремок
Чудесный мир открывался маленькому Адану вокруг его дома. Заросли, ручьи, пруд были населены необычными существами. Адан подолгу выслеживал их, наблюдал и делал открытия, а потом рассказывал о них родителям. Каждый день преподносил мальчику свежие впечатления. Как похожи белые цветы орхидеи на бабочек, которые пьют из них нектар! Наполненные водой пузатые зеленые кувшинчики, что растут во мху среди кустов – хитрые охотники – в них ловятся глупые насекомые. А белые слепые муравьи решили переселиться из старого пня на высокое дерево, и стройные ряды их перетекают куда-то наверх.
Родители Адана трудились в лесничестве. Своего дома у молодой семьи не было, а родной лонгхауз в далекой горной деревне они недавно покинули ради заработка. Местное начальство позволило им занимать комнату в бунгало. Но с уговором, когда случится наплыв туристов, придется освободить для них место. Отец Адана – Азар – невысокий, средних лет, худощавый ибан служил рабочим, и целыми днями пропадал в лесу на расчистке троп, санитарной рубке деревьев, покосе травы и выполнял много других обязанностей. Его жена – Лиан – приветливая хлопотливая молодая женщина работала горничной. Она прибиралась в бунгало, стирала белье, следила за порядком в конторе. Каждый день, обычно после полудня, она мыла пол в моей комнате. В те дни туристов было мало, и Лиан быстро справлялась со своей задачей. А после ее визита на столе в гостиной оставалась для меня ваза с виноградом, манго или какими-нибудь местными ягодами. Весь день трудилась Лиан безропотно. Но сколько прилежания было в ее труде! Старалась, чтобы постояльцам было уютно жить в номерах. Вернувшись из очередного похода, я обнаруживал угощение и за искреннее внимание был очень Лиан благодарен.
Адан – черноволосый, с большими глазами, полнощекий мальчуган пяти лет все дни проводил возле дома. Родители всегда заняты. И потому Адан искал себе друзей среди жителей окружающих зарослей. Самым верным другом стала черепаха, которая обитала в пруду среди коряг и камней. Адан приносил для нее кусочек мяса, червяка или жирную личинку из трухлявого пня. Когда он становился на деревянном мостике в тени диллении, черепаха высовывала из воды голову и ждала угощение. Она привыкла к своему маленькому господину и не затаивалась под водой, как бывало при появлении шумных туристов.
Занимательные приключения ожидали Адана каждый день, пока его семья жила в одном из бунгало, что выстроены для туристов вдоль улочки, примыкающей к администрации парка Кубах, и выглядели они, как деревянные терема в малайском стиле на высоких сваях и с островерхими крышами.
В сквере, что напротив бунгало возле дороги, стояли большие деревья, теснились кусты и цвел дикий имбирь. Иногда Адан задерживался там до темноты, чтобы увидеть сказочное представление. Он садился на скамейку и ждал. И вот, когда небо чернело, заросли окутывались тьмой и загорались уличные фонари, тогда сверху среди ветвей деревьев спускались к земле маленькие зеленые звездочки. Они кружили сначала в кронах, потом летали между стволами, затем появлялись так низко, что их можно было видеть среди кустов. Если осторожно подкрасться и схватить такую звездочку, то на ладони оказывался невзрачный жук. Пойманный он некоторое время размышлял о том, что произошло, потом торопливо полз по пальцу, забирался на самый кончик ногтя и, раскрыв крылышки, взлетал и снова начинал мигать своим изумрудным фонариком, неспешно кружась среди цветов. Весь вечер светлячки летали в сквере, устремлялись через дорогу к домам, в лес, за ручей, наполняя темноту своим загадочным мерцанием. И Адан сожалел, что старая черепаха уже спит в своем пруду и не может видеть такого чудесного воздушного спектакля светлячков. Конечно, на другой день, греясь на солнышке, она с удовольствием послушает про них историю. Будет раздувать свое большое горло, моргать рыбьими глазами и вздыхать, сожалея, что ей снова не довелось поучаствовать в такой захватывающей дух вечеринке светлячков.
С того дня, когда я поселился в Кубахе, чтобы снимать диковины здешней природы, я подолгу бродил в лесу. От главной дороги, что круто ведет на вершину горы Серапи, расходятся несколько узеньких троп. Все они вьются по лесу, пересекаются и только некоторые из них приводят к самой длинной тропе, которая, перевалив через горный хребет, выползает из чащи и проникает в питомник диких животных Матанг. Азар часто бывал там, а потом, вернувшись домой, рассказывал сыну о солнечных медведях, веселых орангутанах, разноцветных фазанах, которых отобрали у контрабандистов и теперь содержат в вольерах, чтобы спасти от вымирания их род. И Адан мечтал поскорее вырасти, выучиться и стать защитником всех зверей от жадных браконьеров. Тогда отец обещал ему, когда настанет свободное время, они вместе поедут по окружной дороге в Матанг, чтобы посмотреть там животных. А пока Адан играл во дворе с плюшевым черно-белым калао, у которого были огромный желтый клюв и рог, или, раздевшись догола, обливался водой из длинного зеленого шланга, так что фонтан радужных брызг орошал и его, и цветы, и кусты, или кормил в пруду прожорливых рыб. Лишь туристы, болтающие на непонятных языках, вызывали у него недоверие и тревогу. При моем появлении мальчик тотчас бросал свои занятия и убегал в дом. А потом выглядывал из-за двери, дожидаясь, когда я пройду мимо. Он избегал со мной встреч. Иностранец – чужак, от которого могут быть неприятности.
Со временем Адан приспособился к распорядку моего дня: знал, когда я в лесу, когда возвращаюсь, когда спускаюсь в сельский магазин за продуктами, чтобы не попадаться мне на глаза.
Однажды я вернулся из леса раньше обычного. День выдался немилосердно жарким, и после обеда я остался дома; устроился с книгой в гостиной возле открытого окна и вскоре задремал. Через некоторое время до меня стал доноситься детский голос. Я как будто сквозь сон услыхал сошедшего с облака маленького ангела. Но проснувшись, сообразил, – это Адан бродит возле моего дома, не подозревая, что иностранец уже вернулся. Я поглядел в окно. Мальчик в яркой футболке и шортах шагал по дорожке мимо сквера, размахивая большой бамбуковой палкой, и напевал: «Я не боюсь иностранца. Я смелый человек. Я побью его палкой, когда он приблизится ко мне…» Воинственный голос приближался. И я отчетливо слышал повторяющиеся куплеты. Расхрабрившись, Адан зашел на крыльцо, постукивая своим оружием по деревянным перекладинам перил, словно это был строй ненавистных ему вездесущих туристов. Потом песенка его смолкла. Адан стал осторожно заглядывать в окна. Но из-за темной противомоскитной сетки он ничего не мог разглядеть. Тогда я положил книгу на стол и, напустив на себя беззаботный вид, вышел.
– Адан! – тихонько позвал я.
Мое неожиданное появление на крыльце так потрясло мальчишку, что он вздрогнул, резко обернулся и замер. Некоторое время, растерянно хлопая глазами, он с ужасом на меня глядел. А я улыбнулся.
– Привет! – сказал я по-малайски. – Как твои дела?
Сердце Адана тревожно колотилось. И я отчетливо себе это представлял. Его глаза испуганно распахнулись. Пальцы невольно разжались, выпустили палку, та со стуком ударилась о дощатый пол и покатилась по ступенькам. Наконец Адан опомнился, отступил, с ловкостью кошки перелез между перекладинами перил, спрыгнул на траву и помчал к своему дому, едва не теряя сандалии.
В другой раз вечером я возвращался из деревни с полным пакетом. На площадке, что возле администрации, я встретил Лиан и Адана. Они вдвоем катили тележку с кипой чистого белья. Я поприветствовал их. По пути к дому мы с Лиан поговорили о погоде, о том, как мало нынче туристов, как хорошо жить в таком замечательном месте вдали от суеты, городского шума и машин. Адан все это время жался к матери и выглядывал из-за нее, хотя вел себя увереннее, чем накануне. Тогда я вынул из пакета конфету. Мы остановились в ожидании. Но мальчик лишь смущенно опустил голову.
– Возьми, – заулыбалась Лиан. – Это для тебя.
Адан подождал немного, неохотно подошел ко мне и взял угощение.
– Спасибо, сэр! – весело произнесла Лиан по-английски. – Он такой робкий у нас.
Ее звонкий голос удивительно подействовал на меня. Я почувствовал скромное, радушное, искреннее обаяние этой женщины. Ее глаза искристо светились жизнелюбием.
– Вижу, ему не с кем здесь играть, – сказал я, когда мы продолжили путь наверх. – Он совсем один среди взрослых.
– Да, ничего не поделать, – согласилась Лиан, поправляя свободной рукой белый шелковый платок на голове. – Азар очень рад, что мы нашли здесь работу. Ему нравится Кубах. Не знаю, что и делать, когда в сезон приедет много туристов, ведь нам наверняка велят освободить бунгало. В лонгхауз мой муж возвращаться не хочет.
– Я говорил с ним, он надеется, все разрешится благополучно, – сказал я. – А ваш мальчик легко находит себе занятия во дворе.
– Ему тоже здесь хорошо, – согласилась Лиан. – Жаль, если нам придется искать жилье в другом месте. Не хочется отсюда уезжать.
Я проводил их до первого бунгало, где мы и расстались.
С того дня Адан больше не избегал меня. Видимо, дружеское расположение ко мне матери подсказывало ему, что иностранец не принесет им несчастье. Завидев меня, он теперь здоровался, отвечая: «Hello!», и провожал меня взглядом не таким хмурым как прежде. День ото дня наши случайные встречи больше не вызывали в его душе протеста.
В тот раз после нескольких часов выслеживания большого аргуса в глубине леса я так устал, что по возвращении домой взмокший, грязный, исцарапанный шипами ротанга мне больше всего хотелось поскорее принять душ, поесть и отдохнуть на балконе в удобном кресле за просмотром сделанных за день снимков птиц. Но лишь только я успел закончить с поздним обедом, как в дом постучали. С чувством досады я пошел открывать. На крыльце стояли сияющая Лиан и смущенного вида Адан, которого мать держала за руку.
– Извините за беспокойство, сэр, – застенчиво проговорила Лиан. – Но я хотела бы попросить вас об одолжении.
– Пожалуйста, – великодушно ответил я.
– Я должна съездить в госпиталь, показаться врачу, – объяснила она. – Вы не могли бы присмотреть за мальчиком?
– Хорошо, – согласился я.
– Спасибо, сэр, – обрадовалась Лиан. – Вы очень добры.
– Все в порядке, – заверил я и, глянув на жмущегося к матери Адана, подмигнул ему.
От этого мальчишка еще больше смутился и понурил голову. Мне даже показалось, он вот-вот разразится слезами. Но, видимо, вспомнил, что он мальчик и, призвав все свое мужество, удержал слезы на месте. В руке Адан держал за крыло верного ему калао. И тот болтался у коленей хозяина, словно тоже был опечален удручающей перспективой. Между тем Лиан сделала сыну внушение, чтобы вел себя примерно, обняла его и обратилась ко мне:
– Вам что-нибудь привезти из города?
– Пожалуй, – задумался, – пачку листового чая.
– Хорошо, сэр. – Лиан снова улыбнулась. – До встречи! – попрощалась она с нами обоими.
Стоя на крыльце, мы смотрели, как Лиан села на мотоцикл, надела шлем и, рванув педаль, покатила вниз по дороге.
Пока я мыл посуду, Адан сидел на диване в гостиной и что-то объяснял своему калао. Закончив возиться в кухне, я подошел к мальчику и заговорил по-малайски:
– Адан, может, пойдем на улицу?
Он коротко кивнул. И снова опустил голову, словно наказанный и вынужденный храбро переносить все тяготы неожиданно свалившегося несчастья. Нужно наладить нам дружбу, решил я, взял со стола «Атлас земноводных Борнео» с огромной улыбающейся жабой на всю обложку, и мы пошли в сквер.
Сидя на скамейке, мы листали книгу, и я показывал Адану тех лягушек, которых наблюдал и фотографировал в Кубахе. По-малайски я говорил неуверенно. О своих приключениях рассказывал, тщательно подбирая нужные слова, и Адан поглядывал на меня с некоторым негодованием.
– Я тоже любить изучать животных, – составил я очередную фразу.
Листая книгу с видом профессора, Адан что-то хмыкнул мне в ответ.
– Когда мне пять лет, как ты, я любил делать зверей фото в зоопарке.
Тут Адан поднял на меня глаза и вдруг серьезным тоном попросил:
– Лучше говори по-английски.
– О. К. – согласился я, обрадовавшись, что больше не нужно напрягать мозг, чтобы составлять фразы. – Но я не знал, что ты говоришь по-английски.
– Говорю, – ответил Адан, разглядывая изображение золотистой древесной лягушки. – Мама научила.
– Твоя мама – очень хороший учитель, – сказал я.
– Угу, – согласился Адан и перевернул страницу.
Он слушал меня и, увидав знакомую амфибию, тоже рассказывал, где ее видел. С большим сожалением мы закрыли книгу, когда дошли до конца, а потом Адан тронул меня за руку и сказал:
– Пойдем, я знаю, где живет большая рыжая лягушка.
И мы, оставив калао и «Атлас» на скамейке, углубились в сквер. Там Адан привел меня к самому высокому дереву с толстыми корнями, под которыми образовалась темная нора, и мы сели перед ней на корточки.
– Вот здесь ее дом, – шепотом проговорил Адан.
– Ты видел ее? – тихонько спросил я.
– Видел.
– Мы сможем ее достать.
– Сейчас она спит в глубине.
– Я попробую.
С этими словами я стал медленно просовывать руку в нору. Мои пальцы натыкались на корни, нащупывали какую-то сырую труху, отодвигали камешки. Постепенно я погрузился по самое плечо. Адан с затаенным дыханием следил за моими действиями. Похоже, он дивился моей смелости, поскольку в норе могли обитать злые духи. Пошарив там рукой, я ничего интересного не обнаружил, и уже хотел было вынуть ее, как почувствовал, будто по пальцам что-то пробежало мохнатое. Я охнул, сделал страдальческое лицо и стал дергаться. Адан с волнением следил за моими телодвижениями и рывками. Его глаза распахнулись от ужаса. А я, схватив нечто живое, держал в кулаке, который теперь не пролезал в узкую щель между корнями.
– Я поймал его, – сказал я, – но не могу высунуть руку.
– Кого ты поймал? – спросил Адан, теряя терпение.
– Не знаю, что-то мохнатое, – ответил я. – Но вот застрял, наверное, придется его отпустить.
Адан промолчал, наблюдая мои старания, не зная чем помочь.
После нескольких попыток вытащить свой кулак с пленником внутри, мне наконец удалось расширить проход и мало-помалу я освободился. Адан с любопытством уставился на мой кулак. И когда я осторожно приоткрыл его, мы увидели небольшого волосатого паука. Он сидел на моей ладони, совершенно сбитый с толку, неожиданный свет явно ввел его в замешательство. Наконец он оправился от потрясения и побежал по моим пальцам. Глядя на добычу, Адан заулыбался, этот обыкновенный паук не стоил таких отчаянных усилий.
– Мы отпустим его, хорошо? – предложил я.
– Пусть идет спать, – согласился Адан.
Паук спрыгнул с моей руки и закачался на паутинке, словно маятник, чем рассмешил мальчишку. Тогда я посадил паука перед входом в нору, куда он, перебирая лапками, торопливо направился. Проводив восьминогого хищника домой, мы продолжили свои исследования во мху вокруг дерева и вскоре наткнулись на компанию кувшинчиков непентесов. Они походили на толстых зеленых лягушек с широко разинутыми ртами.
– К твоему сведению, – начал я, – где-то здесь живет самая маленькая лягушка Борнео. Эти кувшинчики – ее купальни. Может быть, нам сейчас повезет.
– Я не видел здесь таких лягушек, – признался Адан.
– Они очень редкие, – объяснил я. – Их нет даже в «Атласе». Ученые открыли карликовую лягушку всего несколько лет назад. Давай и мы поищем.
Теперь мы принялись осматривать все кувшинчики, лазая среди валунов, корней и кустов, заглядывая всюду, где непентесы могли расти. Так мы обследовали весь сквер, вернулись к большому дереву, но карликовых лягушек почему-то не отыскали. Тогда мы сели на траву и облокотились на ствол гиганта, чтобы перевести дух.
– Наверное, здесь бывает много туристов, и карликовые лягушки ушли жить в лес, – предположил Адан.
– Вряд ли туристы помешали им, – сказал я. – Ведь здесь достаточно кувшинчиков, в которых они живут.
Адан пожал плечами.
И тогда мне пришла счастливая мысль.
– Есть в моей стране сказка, – заговорил я. – Называется она «Теремок». Хочешь послушать?
– Расскажи, – ответил Адан.
Я принялся за сказку, немного изменив ее для лучшего понимания моим юным слушателем и начал с того, как ехал лесом старик, как потерял на тропе кувшин, как поселилась в нем крошка-мышь… И, рассказывая, я все указывал на зеленый кувшинчик непентиса за место настоящего. Адан слушал, глядел, как я постукиваю по «звериному жилью» ногтем, спрашиваю, кто в тереме живет? за место героя, и представлял, как новичка принимают жильцы, как являются другие гости. И вот уже история близится к счастливому завершению, как вдруг приходит медведь: «Кто в тереме живет?» – спрашивает он. «Я мышь, я лягушка, я заяц, я лисица, я волк, а ты кто?» – слышит он в ответ. «А я медведь, – говорит. – Можно к вам жить?» – «Пожалуйста», – приглашают его. Полез медведь в терем и сломал его. Пришлось зверям другой дом искать. Когда я закончил, между нами повисла тишина, Адан с серьезным видом осознавал произошедшее.
– Я знаю, где растут большие кувшины, – вдруг спохватился он.
Тотчас поднялся, взял меня за руку и потянул за собой. Мы вышли из сквера, перешли дорогу и попали в лес. Несколько минут мы кружили в полумраке по мягкой палой листве среди деревьев, оглядываясь по сторонам, пока не обнаружили болтающиеся на кусте крупные кувшины, похожие на греческие амфоры. Они действительно были гораздо крупнее прежних, тоже зеленые, но с бордовыми пятнами на боках.
– Вот, – сказал Адан, держа в руке висящий на ветке кувшин. – Он очень большой.
– Ты прав, в такой даже медведь влезет, – согласился я.
А в это время со стороны дороги послышалось тарахтение мотора. Это вернулась Лиан. Она оставила пакеты с продуктами на скамейке возле брошенных нами «Атласа» и калао и стала глядеть по сторонам, куда мы подевались. Адан, увидав маму, выскочил из-за деревьев, бросился к ней и весело сообщил:
– Мы играли в русскую сказку «Теремок!»
– Я рада за вас, – ответила Лиан, обнимая сына.
– Пойдем, – он потянул мать за руку. – Я покажу тебе самый большой терем. В нем всем места хватит.
Кинабалу
Будто во сне закружило меня и понесло в какие-то неведомые дали, на вершины. Случилось в Кучинг прилететь Катерине. Она редактор журнала, дочь академика Петрова – известного политолога, и свободная, как птица, журналист взяла отпуск, чтобы провести его на Борнео, полагаю, начитавшись моих репортажей и насмотревшись снимков от моего Ники. Я встретил ее в аэропорту и сразу же получил указания:
– У меня мало времени, всего десять дней, и мы должны многое успеть, а главное, взобраться на гору, между прочим, ты до сих пор ничего о ней не писал.
Произнесла она все это, запыхавшись, по пути, когда сама налегке, я с двумя ее тяжелыми чемоданами шагали к веренице такси, что дожидались пассажиров, следующих в Кучинг.
– И вот еще задание от шефа: когда мы с тобой закончим, собери, наконец, материал об островах, дайвинге, подводной жизни, всякое такое, а про гору я сама напишу, – сообщила она деловым тоном, когда мы подошли к машине.
– Хорошо. Так о какой горе ты все-таки говоришь? Здесь их много, – решил уточнить я, передавая таксисту чемодан за чемоданом, которые он укладывал в багажник.
– Ну разумеется, о самой большой, ты ведь должен знать, как ее?..
Я задумался, перебирая в уме все здешние горы, но ведь о Мулу я писал. И много снимков было. Чего еще не хватает?
– Пожалуйста, уточни на счет горы, – попросил я, когда мы сели на заднее сидение и захлопнули за собой дверцы.
– Ты чего, коллега, издеваешься? – смутилась она. – Это же самая высокая гора на Борнео!
– Кинабалу, что ли? – с удивлением спросил я.
– Точно, Канибало, – обрадовалась она, – это где-то недалеко от столицы, возле гостиницы «Тохубанг», я по карте смотрела в «Google».
– Да то ж на севере, в Сабахе!
– И что, проблема?
Я тяжело вздохнул, понимая, что впереди меня ждут нелегкие, веселые деньки.
– Это совсем другой штат. Туда еще лететь надо. И связей в Сабахе у меня никаких нет. Никогда там не был.
– Ничего. Надо расширять кругозор. Значит, нам туда, я передохну с дороги, возьмем билеты и полетим.
Такси мчало нас по темной, вечерней дороге в Кучинг. И я уже не понимал, надо ли нам туда, или вернуться в аэропорт, или попытаться придержать Катину прыть, или сдаться на милость этой стрекозе. А в темных закапанных дождем окнах маячили блики от уличных фонарей, сияющих витрин и неоновых рекламных вывесок. Мне никак не хотелось покидать Кучинг, к которому я сильно привязался, он стал мне родным.
Вот с таким вихрем, сам не осознавая как, я очутился на горе Кинабалу, чья вершина манила меня давно, да все не было повода лететь на север, где, говорят, очень холодно.
Большинство людей так именно и поступают: несутся по свету с путеводителем, словно в гонке, коллекционируя те места, где ступала их нога, – прилетели, отметились и поспешили дальше, словно бы сама цель их путешествия сводится к одной фразе: «и здесь я тоже был». К тому же они изредка отрывают взгляд от телефона с Интернетом. Какие-то поверхностные ощущения и яркие, как вспышка молнии, впечатления, и множество снимков, никому больше не интересных, но все равно потом висящих тяжелым грузом на жестком диске, и рука не тянется к мыши, чтобы очистить от них компьютер или свою страничку в соцсетях. Но я так не могу. Мне надо приехать на новое место, осмотреться, осесть в нем, пожить некоторое время, напитаться его духом, проникнуться его особенностями, поразмышлять, поговорить с местными жителями, а потом рассказать о нем поинтересней. Так было в Сараваке. Мне некуда спешить, потому что Борнео, словно сундук полный тайн, дна которого не видно, и надо время, много времени, лет, а может даже, веков, чтобы все их познать. Катя рассчитывала совершить путешествие за десять дней. Втянула в эту гоночную авантюру меня, вырвав из привычной, степенной, созерцательной жизни в Кучинге, затем, чтобы промчаться по Сабаху галопом. Впрочем, это в ее характере: энергичная, бойкая, оголтелая «взрослая дама» – как она сама стала себя называть в свои двадцать пять лет. Она закалена в собственной стремительности: худощавая, крепкая, всегда с короткой стрижкой. А глаза ее карие горят, словно два лазера, пробивающие себе путь во тьме препятствий. И одета она по-спортивному практично: кроссовки, шорты и цветная майка.
– Я сбежала от постылого московского климата, – сообщила она бодро, имея в виду климат не географический, а душевный. – Ну что за отпуск в тех же стенах? Никудышный, правда, дорогой? Сон, домашнее хозяйство, кухня, телевизор, кафе с подругами, снова сон… Довольно. Я решилась, вытряхнула из папочки немного денег, добавила своих сбережений и вот примчала к тебе.
– Хорошо ты придумала, – осторожно согласился я. – Иногда полезно сменить обстановку.
– Ну конечно. Ты ведь уже давно прижился на острове. Вот я и решила, чего еще может быть лучше отпуска на Борнео. Тем более, когда здесь живет свой человек, и отец меня отпустил. Он доверяет тебе.
– Спасибо. Парень, пишущий о цветочках, птичках, водопадах, не способен обесчестить его дочь. Так что ли?
– Брось, он считает иначе, мол, это мне не хватит упорства приклеить тебя. И отпустил с легким сердцем. Уверена, здесь я буду в надежных руках, ведь ты не подведешь, да?
– Испытываю некоторые сомнения, – ответил я.
– Понимаю, ведь мы давно уже не дети, – обнадеживающе улыбнулась она.
Между тем такси несло нас по горной дороге. Это была уже другая машина, другой штат и другой пейзаж за окном: покрытые джунглями горы Сабаха, деревушки, а впереди, среди облаков – вершина Кинабалу. Так ее изображают местные художники, которые продают свои работы туристам. Гора на заре, рисовые поля на ее фоне, крестьяне, несущие на голове корзины с фруктами, а вдалеке – снова Кинабалу.
– Ты действительно мне рад?.. Вот и отлично. Мы проведем тут самые лучшие дни. Только ты, я и эта гора... Не волнуйся, я не задержусь надолго, потом ты снова вернешься в свой волшебный мир безмятежности. А пока не бросай меня. Ведь я ничего здесь не знаю.
– Я буду с тобой.
– Спасибо, дорогуша.
– Не стоит.
– Должна признаться, кажется, я слишком потратилась в Кучинге. Но ты ведь не бедствуешь?
– Пока еще нет.
– Нам хватит на двоих?
– Откажусь от некоторых привычек.
– Бедный мой.
– Ничего. Просто не стану пить утренний кофе в ресторане, покупать журналы, газеты и больше не буду ездить в такси.
– Уверена, ты наверстаешь все это, когда я уеду. Твои привычки ни к кому другому не сбегут.
– Я попрошу их подождать.
Мы поселились на пять дней в четырехместном номере «Grace Hostel» с бесплатными завтраками в «Balsam Cafe». Администратор гостиницы – маленькая, хрупкая малайская девушка Жюстин с округлым лицом, темными восточными глазами, одетая в фирменный костюм, состоящий из юбки и пиджака с эмблемой национального парка – знаменитый профиль горы, – показала нам комнату. Вполне приличное жилье. Длинный одноэтажный дом с большой верандой, несколькими комнатами и удобствами. Жюстин отдала нам ключи и показала общую просторную гостиную, где в любое время можно приготовить себе чай или кофе – здесь всегда горячий бойлер с питьевой водой, а вечером можно разжечь огонь в большом камине, облицованным бурыми камнями.
В день прибытия было пасмурно. Не видно солнца, которое, судя по часам, должно было катиться уже к западу. Приняв душ, мы взялись разбирать вещи, а потом решили поужинать в ресторане «Ливагу».
– Здесь действительно очень холодно, – пожаловался я, глядя, с каким увлечением Катя достает свои вещи из чемоданов и раскладывает их на соседней койке: куртка, свитера, перчатки.
– Ты же здесь живешь, – возмутилась она, разглаживая руками кофточку. – Должен знать климат.
– Вовсе не здесь, – ответил я, поеживаясь и потирая руки, ведь среди моих вещей самыми теплыми были рубашки с короткими рукавами и носки. – Все так быстро случилось, я даже не успел полистать туристические справочники о Сабахе или зайти в Интернет.
– Наденешь мой свитер, а шапку и плащ от дождя купим в сувенирном магазине, я заметила, там хороший выбор.
– А коньки и лыжи, где взять?
Она взглянула на меня как царица Екатерина на Петра III и строго предупредила:
– Не язви.
– Извини. Я просто замерз. Как бы не простудиться.
– Я скоро закончу. Поужинаем в ресторане. А потом вернемся сюда, в гостиную, растопим камин.
– Камин – это замечательно, но где же дрова?.. Я позвоню Жюстин.
В ресторане мы заняли столик возле огромного окна, за которым дышала холодом темнота, и толстые мохнатые бабочки бились головой о фонари на веранде. Посетителей было немного. Группа иностранных туристов обсуждала свои планы. А мы пили фруктовый сок, ели рис с курятиной, салаты и мороженое с кусочками манго, горной земляники и киви.
В бунгало мы вернулись спустя час. Кроме нас в соседних комнатах никто больше не жил. Жюстин к нашему приходу запалила огонь в камине, и мы довольные, сытые и согретые в вязаных свитерах устроились в креслах, пили чай и читали справочные буклеты. За окном снова застучал дождь. Он барабанил по листьям деревьев, крыше и дощатой веранде. И кроме него уже не было слышно леса. Лишь потрескивание огня в камине, стук ночных бабочек в окна и пение сверчка под полом раскрашивали шумную музыку ливня. Погода здешняя мне сразу напомнила наше среднерусское лето. Но после экваториальной жары Кучинга мне от смены климата было не по себе. От Жюстин я узнал, что на вершине горы могут быть ночные заморозки, а однажды, несколько лет назад, выпало немного снега.
– Предлагаю, чтобы не замерзнуть и не расклеиться на этой горе, соблюдать строгий режим: подъем в шесть, зарядка, пробежка, завтрак, познавательные походы… Мы ведь должны взять эту высоту? – сказала Катя оптимистично.
– Должны, – ответил я, держа горячую кружку чая двумя руками. – И почему тебя не назвали «Суворов».
– Надеюсь на твое мужество.
– Постараюсь оправдать.
– Не ехидничай, у нас все получится. Завтра для разминки отправимся в поход, – сказала она, рассматривая карту местности с указанием пеших маршрутов. – Затем обед, посещение ботанического сада, свободное время, ужин в семь тридцать.
– А…
– А это перед сном. Посмотрю на твое поведение, милый. И вообще, не забывай, для чего мы сюда приехали.
Наш проводник Олу назначил восхождение на послезавтра, поэтому у нас было достаточно времени, чтобы осмотреться, собраться с духом и приготовиться к походу на заоблачную высоту.
Бунгало для туристов и служащих выстроены по склонам среди леса. Между ними проложены асфальтированные дороги. В окрестностях по джунглям ветвятся узкие тропы, одна из которых уводит на вершину Кинабалу. А места здесь и взаправду дивные. Эти холмы, покрытые тропической растительностью, реки, водопады возбуждали во мне любопытство. Катя тоже была увлечена буйством горной природы. И словно Диана – греческая охотница – устремлялась в этот лесной мир с фотоаппаратом. А я сопровождал ее, и мы оба хорошо ладили, потому что по-настоящему были захвачены в плен нашим общим делом.
Дождь поливал каждый день, но словно бы по расписанию начинался он во второй половине дня, около трех часов, будто тучи все утро копили в себе воду, чтобы обрушить ее каскадом на наши головы. Потом ливень затихал. И мог вечером снова разразиться, если ветер откуда-нибудь пригонял отставшую тучку. С утра же было солнечно и тепло, вершина Кинабалу открывалась ненадолго. Блестели от вечной сырости ее пики. Но большую часть времени наверху клубились облака, словно гора куталась в меха. Поэтому, как было намечено в нашем распорядке дня, мы отправлялись в поход с утра до обеда, затем, утолив голод в «Ливагу», возвращались в нашу гостиную, читали и ждали, когда пройдет дождь. Через несколько часов он прекращался. Вновь среди туч в окне василькового неба появлялось солнце. Тогда, прежде чем стемнеет, мы отправлялись на прогулку в парк.
Путешествовать по лесу вдвоем – совсем не то, что в одиночку. Я испытывал неотвязное чувство ответственности за эту девушку. Мне приходилось уделять ей немало внимания. По узкой тропе Катя обычно шла впереди. Увидав какую-нибудь лесную диковину, она показывала мне. Странный на вид гриб, похожий на гидру; самый большой на планете мох высотой с полметра; толстый сук дерева, облепленный папоротниками, орхидеями и бородами лишайника; жук на пне, напоминающий доисторического трилобита; птицы-носороги в кроне высокого фикуса, что возвышался на противоположном склоне; древовидные папоротники, раскрывшие перистые ваи, подобно кружевному зонту над головой – все привлекало ее внимание, а потом становилось мишенью для наших фотоаппаратов. Между тем я приглядывал за своей прыткой спутницей, чтобы вовремя предупредить об опасности, которой она обычно не замечала: то ли это скользкий валун, то ли край подмытого ручьем обрыва, то ли паутина с огромным сигароподобным пауком. К концу нашего маршрута мы изрядно утомлялись от впечатлений, лесной сырости и напряжения сил.
В один из тех дней, когда мы, наконец, выбрались из леса на дорогу, Катя вдруг обернулась ко мне и сделала большие удивленные глаза.
– Как ты мог столько времени провести на Борнео без меня! – воскликнула она так громко, что вокруг наступила тишина, и весь остров замер, ожидая, что последует дальше. – Сколько удивительного здесь скрыто!
– Но ты ведь все знала, – начал я в свое оправдание. – В любое время могла бы вот так приехать.
– Но ты же не звал.
– Извини.
– Ладно, пойдем, я очень проголодалась, пора и пообедать.
Мы шагали вниз по обочине дороги, где кусты лантана были покрыты вьюнками, чьи синие венчики были так широко распахнуты, точно они вдыхали небо.
В ресторане мы обычно садились за один и тот же круглый стол, что стоял возле окна в дальнем углу зала. Оттуда открывался вид на лесистый склон холма. Рядом помахивали листьями пальмы, цвел красный гибискус, а на веранде с карниза свешивались горшки с яркими фуксиями. Голодные, мы живо выпивали по стакану фруктового сока со льдом, уминали полные тарелки риса с овощами и курятиной, потом еще все это запивали чаем с шоколадным пирожным, которое Кате очень нравилось.
– Мне кажется, десяти дней как-то маловато, – призналась она, сыто откидываясь на спинку стула в явном блаженстве. – Все-таки я зря тороплюсь покинуть этот рай.
– Ты можешь поменять билеты, – предложил я, листая буклет «Bird Watching in Kinabalu National Park», который взял со стеллажа у стойки бара.
– Тогда они сдерут с меня штраф, – с досадой в голосе произнесла она. – Так что лететь мне отсюда, как задумано. Эх, вся жизнь вот так проносится галопом – наспех. А тут столько всего интересного – и мимо.
– Приезжай через год.
– А ты уверен, что будешь еще здесь?
– В любом случае составлю тебе компанию.
– Отлично. Тогда по рукам? – она поглядела на меня заискивающе. Я подался вперед, и мы хлопнули по ладоням, так звонко, что турист, сидевший за соседним столиком, икнул и посмотрел в нашу сторону.
Едва мы добрались до бунгало, как дунул сильный ветер, с неба закапало и вскоре полило. Мы поспешили в гостиную. Парк тотчас потонул во мраке ливня. Похолодало. Но в комнате было уютно, и казалось, что за темным окном разразился потоп, и мы, словно в ковчеге, несемся сквозь воды океана, и ничто нам не угрожает. Похоже, на сей раз, дождь разошелся надолго, так что мы решили остаться до ужина перед камином. Мы кутались в пледы, слушали биение дождя по крыше и завывание сквозняка в оконных щелях.
В назначенный день Олу должен был забрать нас из кафе «Бальзамин» после завтрака и сопровождать в двухдневном походе на вершину горы и обратно. Путь предстоял не из легких: судя по рассказам, испытавших его перипетии туристов, с которыми я успел переговорить накануне, от нас потребуется немало сил, сноровки, выносливости. Тем более что, продвигаясь наверх, мы вынуждены будем сменить несколько климатических зон: тропическую, альпийскую и высокогорную. Поэтому ранним утром, едва прогнав остатки сна, перед освежающим душем, мы с Катей занялись разминкой на веранде.
– Раз-два, три-четыре… – диктовала она в такт энергичным движениям рук, ног, тела.
Погода выдалась чудесная. Когда рассвело, нашему взору предстала вершина горы, и никакие облака не осмеливались закрыть ее, словно солнце, выглянув из-за ее спины, распугало этих пухлых странников жаром своих лучей. Правда, толпу легкоперых облачков я потом с ревностью углядел на безупречной чистоте неба. По кронам деревьев гулял тихий ветерок. Маленькие синие мухоловки весело пересвистывались в соседних кустах диллении, украшенных желтыми цветами. А мы, растянувшись на полу, выполняли по двадцать пять отжиманий. Видимо, Катя решила уже сейчас выжать из меня три пота, чтобы поход казался легче самой ленивой прогулки в парке. Худенький дикий банан, выросший у кромки леса возле веранды, покачивал своими глянцевыми листьями в подражание нашим ритмичным телодвижениям. Зато потом было приятно смыть под теплым душем всю ночную прохладу и пот нашей разминки.
В кафе, когда мы сидели за своим завтраком, я чувствовал какое-то волнение – то ли от предстоящего восхождения, то ли от опасения, что может все задуманное сорваться, то ли от боязни выглядеть в глазах Катерины не в лучшей форме. Отношения между нами складывались стремительно. Она приехала – и я потерял голову. И все-таки какая-то надежда, что рано или поздно испытание закончится, меня согревала.
В путь мы отправились около девяти, неся на спине рюкзаки с теплыми вещами, продуктами и бутылками воды. На солнце было жарко. Лесная тропа круто вела нас все выше и выше. Одетые в легкие футболки, бриджи и кроссовки мы от напряжения обливались потом. Тропа оплетена корнями деревьев, местами каменистая, глинистая, а на крутых подъемах снабжена деревянными ступенями. Наш проводник Олу был родом из племени кадазан – невысокий, крепкий молодой человек с короткими черными волосами, и одетый по-спортивному. Ему было бы трудно приноровиться к нашему медленному темпу, если бы следовал за нами, поэтому обычно мы теряли его из виду, а он, забравшись далеко вперед, дожидался нас в очередной беседке, спрашивал, как наше самочувствие, улыбался и подбадривал. Тогда мы делали привал, пили воду, ели шоколад и печенье.
Когда небо стало затягивать серой пеленой, я понял, что скоро придет время пролиться дождю. А вокруг густой лес, обрыв, местами среди деревьев открывался вид на холмы далеко под островами кучевых облаков. Уже не разобрать ни деревень, ни полей, ни дорог внизу – одно волнистое полотно лесов виднелось в сероватой дымке. И, рассматривая этот ландшафт, мы удивлялись, до чего же высоко забрались.
Постепенно лес вокруг сделался низеньким: тут росли деревца корявые. И чем выше мы поднимались, тем более они становились приземистыми. Это была зона ветров. И ветер здесь дует всегда. Слышался нам странный, таинственный и гулкий вой с вершины горы. И мне представлялось, будто это демоны там проклинают холод, или невидимые души предков водят хоровод мертвых, сопровождая его унылым песнопением. Еще выше – заросли стали низкими. Разве только на лужайках среди скал рос земляничник высотой мне по пояс, ветки которого с ребристыми пальчатыми листьями были увешаны красными ягодами. На склонах среди травы непентесы развесили огромные кувшины. На камнях и замшелых сучьях деревьев цвели орхидеи, бальзамины и рододендроны с большими оранжевыми цветами. Все это показывал нам Олу, стараясь развлечь нас живыми украшениями горы, которые больше нигде на острове не встречаются.
Потом по склону стал расползаться белесый туман. Пелена эта клубилась среди кустарников, цепляясь за их кроны, и это придавало местности мистический вид. Больше уже ничего вокруг не разобрать в этой сумрачной мгле. Нам полагалось до темноты забраться в ночлежку, до которой еще несколько часов напряженного пути. Теперь вершину горы и склоны ее окутывали плотные облака, задувал промозглый ветер, под ногами бежали холодные ручьи. Мы продвигались сквозь тучи, орошаемые дождем и продуваемые ветром. Камень стал скользким. Нужно было проявлять изрядную осторожность, чтобы не оступиться, тем более что у тропы местами коварно таился край глубокого обрыва.
И все-таки до ночлежки «Саят-Саят» мы добрались засветло. Под нами около трех тысяч восьмисот метров. Повсюду голые асфальтово-серые гранитные скалы с пучками травы, мхом и кустиками рододендрона. Туманные окрестности выглядели мрачно, словно мы, покинув райские кущи, оказались в угрюмой обители мертвых. Мои ноги гудели от напряжения, в глазах вертелись пороги тропы, кроссовки промокли. Разговаривать никому из нас не хотелось. Мы только поужинали, выпили горячего чаю и завалились на матрасы спать. Нужно как следует выспаться. Ведь подъем назначен на четыре утра, чтобы до рассвета взобраться на вершину и там встретить солнце.
– Я больше не могу, – в полголоса проговорила Катя, лежа рядом со мной.
– Мы уже слишком много преодолели, чтобы теперь отказываться, – попытался утешить я. – Надеюсь, дальше подъем не будет тяжелым.
– Там крутые склоны.
– Мы их тоже возьмем.
– Я чего-то боюсь.
– Спи, надо выспаться, чтобы нам хватило сил на самое главное.
– Я постараюсь, – вздохнула она.
– У нас все получится, – прошептал я уже в полусне.
Лишь только я заснул, сраженный усталостью, как меня разбудили – так мне показалось, когда Олу бесцеремонно направил свет фонаря мне в лицо. Неужели сейчас четыре? Я поглядел на часы. Нет еще, но уже без четверти. Подъем!
Мы торопливо собрались и, вооружившись мощными фонариками, как светлячки-сомнамбулы, вышли в холодную ночную темноту. Воздух был чист, над головой россыпи звезд, а вокруг раздавалось гулкое дыхание ветра. Я заметил, Катя немного приуныла, кажется, она не отдохнула и чувствовала себя разбитой. А вершина теперь прямо над нами.
– Неужели мы должны туда взбираться? – сказала она драматически, когда мы остановились, чтобы перевести дух.
–Теперь мы не можем отступать, – ответил я как мог бодро.
– Я не рассчитывала. Я думала, наверху будет лестница. А если я упаду? Господи, только бы не поскользнуться.
– Будь осторожней.
– Если я все же свалюсь в пропасть, ты вытащишь меня?
– Конечно.
– Пожалуйста, не выпускай меня из виду. Сразу бросайся следом за мной. Я должна остаться живой. А то кто еще расскажет моим подругам, какие мы с тобой отважные, как взобрались на высокую гору, как славно мы провели тут время.
– За ночь с тобой я готов на любые подвиги, – сообщил я.
– Тогда возьми меня за руку, – попросила она умирающим голосом.
И мы снова двинулись в путь в кромешной темноте.
– Если надо, мы будем останавливаться чаще, – сказал я, подавая Катерине руку, и затем ловко подтянул ее к себе на выступ скалы.
– Хорошо.
– Ты только скажи.
– Когда я совсем обессилю, подними меня на пик Лоу, я все-таки должна его достичь.
– Обещаю.
– Ты настоящий рыцарь.
– Только помни, гора эта священна, на ней живут души предков. Если разозлить их, они наведут на нас несчастья. А этого нам не надо.
– Постараюсь никого не обидеть.
Только она это произнесла, как показался внизу солнечный луч. Он сначала робко выглянул среди темных облаков, потом сделался смелее и засиял в полную силу. И вот, раздирая фиолетовые тучи огненными лучами, появилось рубиновое солнце. Оно, словно бы купалось в лилово-желто-синих облаках. Небо, будто вогнутый шатер, стало светлее. Мы выключили фонарики, огляделись и смелее зашагали наверх. В утренних сумерках мы стояли уже на голом плато, до пика Лоу идти осталось совсем немного, и к счастью это была уже не самая сложная часть пути.
– Вон он, – показал рукой Олу на высокую, похожую на клык, скалу.
Потом мы двигались по пологому склону, держась за канат для страховки. Местность здесь казалась безжизненной: только ветер, скалы и ручьи. Кое-где между камнями скопилась дождевая вода прозрачная и холодная.
Уже совсем рассвело, когда мы достигли пика Лоу. И радость от победы охватила наши сердца. Теперь мы на крыше Борнео. Чувства захлестнули нас. Мы поздравляли друг друга, пожимали руки и обнимались, а потом делали снимки, понимая, что в нашей жизни свершилось что-то такое особенное. Олу, вооруженный фотоаппаратами, снимал нас на память. Долго мы пробыли на горе. Все глядели на покоренную вершину, густые облака внизу, бесконечное пространство вокруг.
– Спасибо! – благодарил я Катерину. – Ты подарила мне эту гору. Без тебя я бы сюда не забрался.
– Я бы тоже не смогла без тебя, – ответила Катя.
Как выстрел
Острова в тихом море возле Кота-Кинабалу. Один из них – Гайя – самый крупный. Он распластался под солнцем, словно Рыба-кит и покрыт древним лесом.
С городского променада на улице Стефенса хорошо видно побережье этого острова с деревянными домиками на высоких сваях как бы столпившимися в морской воде. За рыбацкой деревней возвышаются зеленые холмы. Судя по туристическому путеводителю, на острове есть несколько курортов с бунгало, ресторанами и клубами любителей дайвинга.
Купив билет на пристани, я сел в лодку в компании туристов из Европы, и перевозчик – крепкий, молодой малаец запустил мотор. Длинное с брезентовой крышей суденышко с подскоками понеслось по маленьким изумрудным волнам через широкий пролив к острову. Пассажиры весело охали, когда лодка подпрыгивала на крутой волне. И всем это доставляло удовольствие, особенно когда с того или другого борта обдавало солеными брызгами. А перевозчик наш невозмутимо вытянулся на своем мостике, и ветер трепал его распахнутую рубашку, точно штандарт. Пока мы шли вдоль берега острова, я все глядел на его поросшие деревьями скалы, высокий лес, холмы и представлял, как скоро проникну в его девственные чертоги.
И вот лодка подошла к причалу. Пассажиры заторопились на берег по длинному пирсу. Пока идешь по этому деревянному мосту, то можно рассматривать стайки разноцветных рыб, играющих в прозрачной воде. Полосатые, радужные, серебристые они переливались в лучах солнца.
На острове проложены длинные тропы для любителей лесных прогулок. По ним можно добраться до рыбацкой деревни, дальних пляжей и выстроенных на берегу гостиниц. В тот день я выбрал маршрут до курорта «Бунга Райя», что на восточном побережье. Путь этот не самый продолжительный, но проходит с одного берега на другой через джунгли, покрывающие высокую гору, с вершины которой открывается широкий обзор.
Лес был полон звуков. Под монотонные скрип, гудение, свист насекомых весело напевали красивые мелодии маленькие птицы, ухали лесные голуби и шуршали в палой листве бронзовые ящерицы. Васильковыми огоньками мелькали в лесном полумраке нежные бабочки. Как вдруг из-за ствола поваленного штормом дерева выполз огромный варан с морщинистым горлом. Глянув на меня, он остановился, ощупывая воздух своим черным раздвоенным языком, подумал и неспешно побрел через тропу в чащу. Я только и успел сделать несколько снимков.
А тропа все уводила наверх, и я обливался потом, он скатывался по мне ручьями. Запас воды в бутылках быстро уменьшался. Лишь наверху продувал спасительный ветерок. Я снова делал снимки. И пальмы на фоне сияющего под солнцем моря, облака, большие, как дворцы из пара, соседние острова с пышными шапками леса создавали красивые картины. На острове будто сгущаются краски: все ярко и пестро тут.
Спуск оказался еще более крутым. И я мечтал, когда доберусь, наконец, до пляжа, выкупаюсь, подкреплюсь в кафе, если оно там найдется, и поваляюсь на песке под какой-нибудь раскидистой пальмой.
Мой терпеливый Никон тоже взмок от пота моих рук. От нас обоих требовалось напряжение сил. Но мы справлялись. Казалось, и день выдался удачным, и лес был прекрасен, и ожидание чего-то нового впереди прибавляло уверенности, что наши труды не напрасны.
Вскоре услышал я шум прибоя и заторопился вниз по тропе, спотыкаясь о корни деревьев. Словно дикарь выбрался я из чащи на залитую солнцем асфальтированную дорожку и огляделся. К своему удивлению, я оказался среди деревянных гостиничных коттеджей. Вдоль аллей цвели кустики гибискусов, на газонах пострижена трава, на них распахнули свои веерные листья высокие пальмы. Я направился по дорожке, сам не зная, куда. И возникло у меня ощущение, словно проник я на богатый, престижный курорт с черного хода. Все было неожиданно для меня: эти изящные домики, орхидеи на клумбах, пруды с золотыми рыбками, искусственный водопад. По дорожкам на электромобилях разъезжали служащие. Они улыбались мне, здоровались и желали удачного дня, наверное, принимая меня за постояльца. А дальше, в перистой тени казуаринов, поблескивал васильковый бассейн, вокруг которого отдыхали в шезлонгах курортники с книгой или газетой в руках. Из соседнего кафе доносилась романтическая музыка. И какой-то дивный покой окутывал это волшебное место.
Золотистый пляж с двух сторон закрыт скалами. Далеко в море уводит пирс. На том конце его разместился причал, у которого покачиваются роскошные яхты. Понятно, что отдыхающих сюда доставляют морем, и они знать не знают, какая корявая тропа ведет в их богато убранный мир через тенистые джунгли.
Усталый, потный и немного растрепанный я почувствовал себя как-то неловко. А когда, увлеченный красотой пейзажа, подошел к указателю «Королевская вилла», то решил уже возвращаться в лес, опасаясь, что меня обвинят в незаконном проникновении на дорогостоящий курорт, да еще с фотоаппаратом. Я только спрашивал себя с недоумением, глядя на отдыхающих, зачем ехать за тридевять земель, выкладывать за роскошные апартаменты внушительную сумму, чтобы в этом райском уголке острова целые дни проводить в шезлонгах с каким-нибудь журналом, нежиться на пляже или прохлаждаться в бассейне? Ведь не хуже чем здесь можно провести время и в собственном поместье или замке. И словно бы слышал в ответ: «Расстояния не имеют значения».
Я уже подошел к зарослям гибискусов, за которыми скрывалась моя тропа, и уже было раздвинул ветки, чтобы ступить в обратный путь, как вспомнил, что у меня осталось всего полбутылки воды. Такого запаса до пристани мне не хватит. Пришлось развернуться и шагать к ближайшему кафе, чтобы купить бутылку, чего бы она там ни стоила.
В кафе тихонько звучали популярные мелодии. Несколько посетителей сидели за столиками, потягивая пиво. И я слышал их иностранную речь. Возле кадки с цветами сидел молодой человек в цветной безрукавке на выпуск, светлых бриджах и сандалиях. Симпатичный на вид, с открытым лицом, возрастом, наверное, около тридцати лет. Он ждал, когда официант поднесет ему заказанное, и листал свой планшетник. Я бы не удостоил этого миллионера вниманием, если бы не одно обстоятельство: когда ему поднесли чашечку кофе, он сказал по-русски: «Спасибо!» И это прозвучало так неожиданно.
– Привет! – сказал я, когда нарочно проходил мимо его столика с втридорога купленной бутылкой воды.
– Привет! – ответил он, бросив на меня любопытный взгляд.
– Не думал встретить русского туриста в этих краях, – продолжил я. Это тотчас вспыхнула во мне искра журналиста, вынужденного всюду совать нос ради очередной статьи. Мне было все любопытно: и это чудесное место, и этот русский господин, и это разморенное под солнцем загорелое окружение. Никогда прежде репеем себя не считал, чем отличался от своих менее скромных коллег. Откуда только взялось? И тут вдруг пробудилось: Всего несколько слов… Как вы нашли этот замечательный курорт?.. Чем вы занимаетесь в России?.. Что вы думаете о современном положении дел в нашей стране?.. Но вместо этого спросил: – Как дела? – и стал укладывать бутылку в рюкзак.
– Прекрасно, – ответил он.
– Замечательное это место, – сказал я, наконец застегнув молнию на рюкзаке, после чего повесил его на плечо. – Люблю побродить по лесным тропам, а потом отдохнуть на берегу моря в кафе.
– Вы отдыхаете здесь? – спросил он с некоторой долей сомнения.
– Нет, я остановился в городе, решил посещать острова наездами, – ответил я.
– В одиночку? – почему-то удивился он.
– Да, – ответил я.
– А я с подругой, – сказал он и продолжил: – Она в массажном салоне сейчас. Не составите мне компанию? Она не скоро придет. Хочется поговорить с соотечественником, а то иностранцы утомляют своими бессмысленными разговорами ни о чем.
– С удовольствием, – обрадовался я. – Спасибо.
– Кофе?
– Да, пожалуй, выпью чашечку.
Я сел напротив. И мой собеседник, подняв руку, крикнул официанта. Наше сцепление состоялось. Парень вполне расположен к беседе. Он очень любезен. Наверное, многое расскажет, и материал журналу пригодится. Хорошо бы еще оказаться ему мастером спорта по подводному плаванию. В следующую минуту мы уже разговаривали так, словно знали друг друга давно. И аромат кофе, принесенного мне официантом, воодушевлял на творческие подвиги.
Теперь мы познакомились.
– Честно скажу, не ожидал на этом берегу увидеть такой богатый курорт, – признался я.
– Прекрасное место для отдыха от повседневных забот, – согласился Леонтий. – Но долго мы здесь не пробудем – скучно.
Первое впечатление об этом человеке все же было не ясным. Леонтий выглядел вполне добродушным малым, которому сделалась охота поговорить с кем-нибудь из своих. Это бывает после общения с чопорными, хладнокровными, подозрительными иностранцами. Ведь мне и самому хотелось при случае узнать вести из нашего мира, покинутого полтора года назад. Хотелось наговориться по-русски. Но в то же время чувствовал я в этом человеке нечто минорное, таинственное, глубоко спрятанное. Внешность Леонтия ни чем не примечательна. Спортивное тело, простоватое лицо с восточно-русскими чертами, коротко стриженные темно-русые волосы, на плече наколка в виде паутины пронзенной в самом центре стрелой. В московской толпе он бы ни чем не выделялся. От Леонтия веяло благодушием. Никакого высокомерного тона. И я не испытывал ни капли неловкости перед этим богачом.
– …фотограф, – рассказывал я о себе. – На этот раз журнал потребовал материал о дайвинге. Вот почему я оказался на островах.
– Нравится, наверное, работа? – риторическим тоном произнес Леонтий.
– Да, – кивнул я. – Приходится много ездить. И я люблю эту страну. Хотя живу гораздо скромнее, чем тут у вас, – я обвел глазами окрестности. – Снимаю комнату в экономных гостиницах. Иногда слишком дешевых, где ночами не дают спать клопы. Вот, весь покусанный, – я поглядел на свою исчесанную руку. – Сегодня по возвращении придется переехать в другую гостиницу. А то насекомые замучают. В остальном все для меня складывается удачно.
– Рад за вас, – искренне улыбнулся Леонтий. – Я тоже люблю путешествовать. Новые знакомства, приключения, открытия. Это всегда приятно. Тем более, когда у нас дома зима, а тут вечное лето. И еще я собираю почтовые марки тех стран, которые посетил. Уже три больших кляссера заполнены. Есть еще коробка из-под утюга. Все не найду времени перебрать. Занятное это дело. Всего-то кусочки бумаги, а как много узнаешь по ним о стране. Ее историю, природу, людей. А вы не пробовали собирать?
Я покачал головой отрицательно.
– Люблю разглядывать на марках портреты великих людей, – заговорил он дальше. – Политики, художники, писатели. Есть в моей коллекции редкая марка с портретом великого гуманиста Жана Жака Руссо. Марка 1962 года. Купил ее в Швейцарии. С трудом отыскал у одного коллекционера. Есть и дорогие. «Голубой Маврикий», например, достал несколько лет назад в Нью-Йорке на престижном аукционе. Стоила мне половину состояния. Но ничего, справился.
– Вот бы посмотреть, – загорелся я.
– Я храню кляссеры в банковской ячейке, – объяснил Леонтий. – Так спокойнее.
– Понимаю.
– Вообще, коллекционирование марок сродни помешательству. Иногда охотишься очертя голову за какой-нибудь редкостью, и не всегда удачно. Перевернутый Парфенон – все еще предмет мечты. Охотник с ружьем испытывает подобные чувства. Удача или промах. Впрочем, частенько покупаю через Интернет – так бывает проще.
– Прекрасно, – продолжал я воодушевляться. – А в России вы чем занимаетесь? – я все еще терялся в догадках.
– Ничего особенного, – ответил он уклончиво. – В России ничего к лучшему не меняется, – Кто-то паразитирует, лишает достойного заработка честных тружеников, простые люди страдают. А торговля ресурсами – позор. Она истощает страну.
– Здесь, со стороны, кажется, что все беды можно преодолеть, – сказал я. – Надо только сделать так, так и так. А возвращаешься домой и вскоре начинаешь понимать: глыбу не сдвинуть. Она просто неподъемна. И сам увязаешь в житейской трясине.
– Amor vincit omnia*, – заверил Леонтий с печальной улыбкой. – Считаю долгом помогать детскому дому в Москве. Ежегодно к Рождеству перечисляю им хорошую сумму. Все во имя человека.
– Вы очень добры.
– О детях надо заботиться. Это будущее страны. Они будут лучше нас.
– А вы так и не рассказали о своей работе, – напомнил я.
– Да у меня все просто, – скромно ответил он.
– И все-таки? – настаивал я, не спуская с него глаз.
– Если хотите, я просто санитар, – без иронии ответил он.
– Правда?! – не поверил я. – Разве теперь санитары зарабатывают столько, что могут проводить отпуск на роскошных тропических курортах?
– Вы неправильно меня поняли, – с застенчивой улыбкой проговорил Леонтий. – Впрочем, ничего интересного.
– Вы заинтриговали меня, – не отступал я.
– Моя работа убирать неугодных людей, – наконец проговорил он.
– Э?.. – я едва сделал глоток кофе, поставил чашку на блюдце и с недоумением воззрился на собеседника, пытаясь найти в его глазах признаки шутливого расположения духа. Но Леонтий был серьезен.
– Исполняю заказы влиятельных людей в бизнесе и политике, – уверенно повторил он. – Такая вот работа.
«Наверное, он меня разыгрывает», – подумал я в эту минуту. – Но к чему эта глупая шутка?
Наблюдая мое замешательство, Леонтий предложил:
– Курите? – он протянул мне сияющую пачку «Treasurer», достав ее из грудного кармана, будто алхимик – золотой слиток.
– Очень редко, – ответил я, едва качнув головой. – Спасибо.
Мы закурили, глубоко затягиваясь и стряхивая пепел в белую керамическую пепельницу с золотистым клеймом в виде гибискуса. Ничего подобного я в жизни не пробовал. Сигарета была полна тонких ароматов. Приятно вскружила чувства.
– Не могу лгать. Но раз вы настояли – ответил, – сказал он. – Мне платят за четкость исполнения. Ошибка не допустима, – снова затянулся сигаретой, подумал немного и, выпустив дым, продолжил: – Деликатная такая работа. Острое зрение, хороший опыт, внутреннее спокойствие, чистота…
Я слушал, глядя в свою кофейную чашку, испытывая какую-то смесь чувств из досады, презрения, разочарования. Вот угораздило-то наткнуться. Какая-то глупость. Не сразу я сумел собраться с мыслями, перебороть в себе разбухшее негодование. Я погасил и оставил недокуренную сигарету на краю пепельницы. И, напустив на себя побольше уверенности, заговорил:
– Но как же вы сидите сейчас со случайным знакомым, тем более журналистом, и все это выкладываете?
Леонтий снисходительно ухмыльнулся.
– А что вы напишите? – произнес он скептически. – Профессиональный стрелок средних лет отдыхает на тропическом острове. – Откинулся на спинку стула. – Да ведь вы даже моего настоящего имени не знаете. Бесполезно. Я под надежным прикрытием.
– Ваша девушка знает? – спросил я.
– Да, но ей безразлично, откуда берутся деньги. Ей хорошо рядом со мной. Ради любви готова на любые жертвы. – Тут он раздавил окурок в пепельнице. – Мы вполне счастливы.
От этих слов я ощутил еще больший внутренний протест. Все впечатление о Леонтии перевернулось. Светлое стало темным. Я пожалел об этом. Лучше бы и не было этой нечаянной встречи. Так бывает, когда на ясное небо вдруг наползают мрачные тучи, поливают холодным дождем, и ты весь зябнешь после этого. Больше мне с убийцей говорить было не о чем.
– Не понимаю, – промолвил я мрачно. – Наверное, это вообще невозможно понять.
– Вам этого и ненужно, – с сочувствием проговорил он.
– Но мне пора. – Я поглядел на часы. – Должен успеть на пристань до отхода последней лодки, а то придется здесь ночевать под каким-нибудь деревом.
Сказав так, я поднялся и забросил на плечи рюкзак, с досадой думая, какая ненужная, какая дикая эта встреча.
– А я завидую вам, – проговорил Леонтий на прощание. – Честное слово завидую вашей беспорочной свободе.
Я кивнул, отвернулся и зашагал к лесу.
______________________________
* Любовь побеждает все (лат.).
Крокер Парк
Из Кенингау до леса меня подвез местный паренек на своей старенькой Хонде. Его отец – хозяин гостиницы был очень занят делами и потому попросил сына проводить, куда мне надо. Парень выглядел несколько смущенным, и причина растерянности его прояснилась на полпути, когда он решился остановить проезжавший мимо лесовоз груженый бревнами лесных гигантов, чтобы уточнить дорогу. Оказалось, мы на верном пути, и скоро уже, справа, увидели наконец главный въезд в лесничество.
Мне следовало подняться по склону холма пешком: где-то там, наверху, расположены администрация, бунгало для гостей и ресторан. После утреннего дождя в горах глинистая тропа была скользкой, и я осторожно продвигался по ней, чувствуя тяжесть моих ботинок от налипшей к подошвам красной глины. Городской шум сменили вдохновляющие мелодии леса, в которых цикады, кузнечики, птицы воспевали свою жизнь каждый на свой лад. Стволы деревьев, словно античные колонны, возносили пышные кроны высоко над моей головой. И там листва была наполнена солнечным светом. Густой полог скрывал от меня небо. Потом тропа стала разветвляться, и я, не зная, какую из ее ветвей выбрать, шагал наугад.
Я был доволен собой, пребывая в приятном предвкушении жизни в новом месте, – в лесу населенном необычными существами. А главное, надеялся заснять редкий вид раффлезии в особо охраняемом районе. Как вдруг из-за кустов, скользя по тропе, выбежал запыхавшийся человек и по инерции едва не улетел в заросли бамбука, но чудом удержался на ногах. Рубашка на нем промокла от пота, светлые штаны перемазаны грязью, волосы разметались по лбу. При виде меня он остепенился, и смущение отразилось на его лице. Для нас обоих встреча была столь неожиданна, что мы не знали, как быть.
На его худощавом лице с европейской бледностью проступали скулы. Глаза скромно улыбались. На вид ему не было еще и сорока лет.
Наконец, оправившись от замешательства, мы поприветствовали друг друга.
– До чего же здесь скользко, – затем сказал он извиняющимся тоном.
– Вы в порядке? – поинтересовался я.
– Да, спасибо, все хорошо, – сказал он, не успев еще отдышаться.
– Скажите, до администрации далеко? – спросил я.
– По этой тропе минут пятнадцать, – ответил он. – Но будьте осторожны, здесь очень круто и скользко. Проще было бы вам от развилки повернуть направо. Там, выше, есть ступени, хотя тот путь займет полчаса.
– Лучше я пойду по этой тропе, – сказал я, – не хочется терять время.
– Дело ваше, – кивнул он. – Удачи!
– Спасибо вам и всего хорошего, – сказал я.
После этого я пропустил его вниз, а сам зашагал выше, хватаясь за ветки кустов, чтобы удержать равновесие.
Вечером я застал этого человека в ресторане «Манис», когда пришел поужинать. Он был с женой, и кроме нас троих, других туристов здесь не оказалось. Они сидели за столиком возле перил прямо над обрывом и любовались светящимся далеко внизу городом. Во тьме ничего кроме света уличных фонарей видно не было, так что улицы Кенингау напоминали сеть развешенных гирлянд.
Я занял столик и стал изучать меню. Ресторан располагался на склоне горы. Вид отсюда и в самом деле был хорош в любое время. По залу среди опорных столбов расставлены еще несколько столов и стулья. Днем, сидя за обедом, было интересно рассматривать зеленоватых тонов долину, город и цепи синих гор, волнами громоздящихся за долиной – все как на картине искусного мастера. А когда стемнеет, мир вокруг исчезает во тьме, и только городские огни внизу, да звезды вверху мерцают, словно на черном космическом полотне.
Я сделал заказ девушке-официанту и стал ждать, глядя на светящийся Кенингау, мысленно паря вместе с рестораном над миром, вдыхая свежий ветерок, гуляющий по склонам окружающих гор. В кухне за большим окном хлопотали повара. У ламп под потолком крутились зеленые цикады, мотыльки и жуки. Они звонко стукались о стекла головой и падали на пол, где приходили в себя от потрясения и снова взмывали к искусственному свету.
Мои соседи были увлечены своими разговорами, казалось, они не замечали моего присутствия. Женщина была в темной синей блузке и бриджах, волосы на затылке стянуты резинкой в хвостик. Она была стройная, сидела на стуле прямо, и такая поза придавала ей сходство с настороженной цаплей, которая чувствует опасность. Она почти не говорила. Зато ее муж все что-то тихо рассказывал, казалось, он делился с ней какими-то приятными впечатлениями. Я не мог понять, о чем он говорил, поскольку не знаю немецкого, но отчетливо представлял, что так воодушевленно можно рассуждать о здешней природе. Полагаю, он видел тут аргуса, раффлезию или динозавра – не меньше. Он был в очках и очень напоминал молодого Вуди Аллена. У него были короткие светлые волосы, крутые дуги бровей и слегка вытянутое лицо. Супруги давно поужинали и теперь, потягивая чай, наслаждались вечерним покоем.
Заметив меня, утренний мой знакомый с обаятельной улыбкой помахал мне рукой. Потом что-то сказал жене, и она обернулась, чтобы поприветствовать меня сдержанным кивком.
Спустя некоторое время, когда я доедал свой рис, жареное филе рыбы с овощами под острым соусом и запивал все это лонгановым соком, мои соседи поднялись из-за стола. Женщина направилась в бунгало, а ее муж подошел ко мне.
– Вы не против, если я составлю вам компанию? – спросил он на хорошем английском. – Тут есть холодное пиво. – И глаза его просияли наивным добродушием.
– Пожалуйста, буду рад, – ответил я.
Тогда он позвал официанта и сел за мой столик с блаженным видом святого и откинулся на спинку стула. Когда девушка-официант подошла, он заказал две банки «Tiger» из холодильника.
– Прекрасное тут место, – проговорил он с удовольствием.
– Вы давно здесь? – поинтересовался я.
– Три дня. Завтра едем в Кота Кинабалу. А послезавтра у нас рейс на Сингапур и потом в Гамбург.
Нам принесли пиво. Банки были покрыты бисером испарины. Мой сосед откупорил свою банку с шипением и хлопком. Я последовал его примеру. И мы познакомились.
– Мое имя Маттиас, – сказал он в свою очередь и протянул мне руку для пожатия. – Мою жену зовут Петра. Мы, как вы уже знаете, из Гамбурга. Вот решили провести отпуск на Борнео.
– Замечательный остров для отдыха, – сказал я. – Вам нравится здесь?
– Очень, особенно, если серьезно увлекаешься дикой природой, – согласился он, но в тоне его я уловил грустные нотки. – А вы чем собираетесь тут заняться?
– Буду фотографировать местную живность.
– Хорошая идея! Здесь полно насекомых. По вечерам на свет к нашему бунгало слетаются, кажется, все бабочки острова. Их здесь тысячи. Вчера, представляете, к нам на террасу залетела павлиноглазка атлас. Мы с женой фотографировались с ней. Самый крупный вид, какой я когда-либо видел. Фантастика! А сегодня утром, по пути в душевую, обнаружил на стене утомленную верблюдку величиной с мой указательный палец. Она была прекрасна! Залетают жуки пестрые, блестящие, как драгоценности, рогатые. Так что готовьте фотоаппарат – здесь будет, что снимать.
– Он всегда со мной, – сказал я.
– Но утром поспешите, – предупредил Маттиас. – С рассветом сюда слетаются птицы. Они караулят насекомых, которые не успели вернуться в лес, и устраивают пиршество. Только я закончил снимать павлиноглазку, как она взмахнула крыльями и вылетела во двор, где тотчас же была поймана какой-то крупной птицей. Кажется, это был сорокопут. Не успел разглядеть. Все произошло слишком быстро. Представляете?.. Конечно, я бы провел здесь больше времени, каждый день приносит что-нибудь новое, – тут в его голосе вновь прозвучали нотки сожаления или досады и, сделав глоток из банки, Маттиас продолжил: – Но мы должны ехать. Петра не разделяет моего интереса. Она заскучала тут. А вы один на Борнео?
– Да, недавно проводил в Москву свою подругу. Теперь ловлю себя на мысли, что мне не хватает такого увлеченного попутчика, которому бы здесь нравилось, – признался я.
– Понимаю, – задумчиво произнес Маттиас, как будто принимая мои слова на свой счет. – Поверьте, если бы у вас был компаньон, как моя жена, вряд ли вы смогли бы погрузиться в здешние красоты с глубоким чувством. – Голос его сделался тихим, как у заговорщика, словно он разоблачал противника. – Петра предпочитает отдыхать на пляже или в городских кафе, с комфортом. Она боится змей, насекомых, пауков. Только и сидит все дни на террасе с книгой. Ждет, когда мне здесь надоест, чтобы вернуться в город. Ей было бы лучше вообще из Гамбурга не уезжать. Там, по крайней мере, нет лесных пиявок.
– Но вам все-таки удается выбраться в лес, – сказал я.
– Петра не любит, когда я надолго пропадаю в лесу, – грустно сказал Маттиас. – Говорит, волнуется, что на меня нападет какая-нибудь доисторическая лягушка и сожрет.
Я сделал глоток пива и проводил взглядом огромную, с мою ладонь, цикаду, которая стала звонко биться головой о сияющую под потолком лампу. Свечение этой лампы явно сводило цикаду с ума, и бедное насекомое ничего не могло с этим поделать.
– В холостые годы, – продолжал Маттиас, – я часто выезжал на природу с фотоаппаратом. Бродил по лесам. Я с удовольствием посещал тропические страны. Мне нравится путешествовать. И теперь часто вспоминаю о том прекрасном времени с удручающей тоской. Такое больше не повторится. За пять лет жизни с Петрой это наша первая вылазка, на которую я долго копил деньги, а потом с трудом уговорил ее составить мне компанию. Наши знакомые, они побывали на Борнео несколько лет назад, сумели ее убедить. Расписали остров яркими красками. И вот мы здесь. Скучаем. Ей ничего не интересно. Целыми днями сидит на террасе, читает, слушает музыку. Но я не могу так бездействовать. Меня тянет на лесные тропы, наблюдать птиц, бабочек, обезьян. Люблю открывать для себя необычные виды растений. А Петра упрекает меня в легкомысленности. А ведь у нас пока еще нет детей. Даже не знаю, что делать, не разорваться ведь. – Тут он тяжело вздохнул. – Но я люблю ее, – в отчаянии произнес он. – А она отвечает: «Определись. Любовь должна быть одна. Твое увлечение и я – не совместимы». Такой вот якорь на моей шее. Чувствую себя пленником. Надеюсь, вы меня понимаете, верно? – Вопросительно поглядел мне в глаза.
Я кивнул, потирая пальцами влажную от испарины банку, остаток пива в ней был уже теплым.
– Мне очень жаль, – сказал я и поднялся, чтобы принести из холодильника еще пива.
Когда я вернулся, Маттиас, будто обиженный ребенок, сидел надутый от своих мыслей, но когда я поставил перед ним холодную банку, он опомнился и улыбнулся.
– Наверное, это первая и последняя наша поездка, – вздохнул он и запил эти горькие слова большим глотком пива. – Петра привезла сюда свои капризы. Ее все смущает: жара, сквозняки от кондиционеров, насекомые. А мои интересы ее раздражают. Но что поделать? Есть такие люди, которые потеряли способность удивляться, их жизнь серая и безрадостная. Несколько дней назад, в городе, она устроила мне сцену. Идем по улице Гайя. Там, знаете ли, полно ресторанов. Ищем, где пообедать. Заходим в один, садимся, читаем меню. Вдруг Петра жалуется: «Здесь вегетарианская кухня». Пошли в другой: «Тут, – возмущается, – индийская, очень острая пища». Пошли в третий: «Здесь только китайский рис и какие-то несъедобные слизняки». Долго мы бродили по ресторанам, пока не нашли заведение с европейской кухней, это неподалеку от часовни Аткинсона. Но ресторан оказался слишком дорогим. Что поделать? Нельзя же полдня тратить на розыски места для обеда, – заключил Маттиас и поглядел на меня в поисках поддержки.
Я, сожалея, кивнул.
– В другой раз, вечером, мы прогуливались по улице Стеффенса, – продолжил Маттиас. – Там, на променаде, по вечерам открывается большой уличный ресторан морепродуктов. Многолюдное, знаете ли, место. Сели за столик, заказали лангустов с жареным картофелем и салатом. Блюдо принесли аппетитное. Сидим, орудуя щипцами, едим сочную мякоть. А Петра говорит: «Вон там, смотри, Джек Николсон со своей малайской любовницей. Видишь? – Поворачивает голову. – А там Аль Пачино. – Показывает в другую сторону. – Ух ты! И Николь Кидман здесь!» – «Ты шутишь?» – спрашиваю я. Прежде чем ответить она поглядела на меня с недовольной гримасой. «Да, но почему бы нам не пофантазировать?» – «Ты снова упрекаешь. Пытаешься меня уязвить тем, что я привез тебя не в Голливуд». Я едва не вышел из себя в ту минуту. А она отвечает: «Глупости. Ты осуждаешь меня. Игнорируешь мои интересы». – «Но ты подала повод!» – «Я просто хотела развлечься…»
Слушая Маттиаса, я понимал: в такие мгновения жизни ему хотелось бежать от жены. Бежать куда-нибудь на свободу. Но в отчаянии он осознавал, что бежать собственно-то и некуда. И тогда он силился избавиться от этого ужасного желания. А потом самоутверждался: «Ведь я ее люблю».
– Знаете, я без нее и дня не протяну, – рассказывал он, поглядывая в сторону холодильника, рассчитывая на очередную банку пива, – но иногда я чувствую себя несчастным. Понимаете?
Я снова кивнул, поднялся и направился к холодильнику.
– А мне с подругой повезло больше, – заговорил я, когда вернулся с банками. – Мы работаем в одной компании. В прошлом месяце мы провели с ней замечательные дни на горе Кинабалу.
– Вы, наверное, поднимались на пик? – поинтересовался он с нескрываемой завистью в голосе.
– Да, – скромно сознался я и, глянув на Маттиаса, приготовился выслушать еще одну душещипательную историю из его супружеской жизни.
И не ошибся: за очередной банкой пива мой знакомый стал еще откровенней.
– А мы – нет, – горестно сказал он. – Когда я намекнул Петре, почему бы нам не подняться на гору, она ответила, что подождет меня внизу. А потом добавила: «Опасно лезть так высоко». Я каждое утро бродил по лесным тропам вокруг нашего бунгало и все поглядывал на манящую меня вершину. И все-таки решился, я задумал подняться на вершину без Петры, и пошел ей сказать. И что вы думаете, я застал ее в компании толстого веселого поляка. Он поселился в номере по соседству. Оба о чем-то увлеченно болтали. Нет уж, решил я тогда, на ночь одну ее здесь не оставлю. Вот почему я отказался от восхождения на Кинабалу.
– Очень вам сочувствую, – сказал я и допил последнюю банку, а потом продолжил: – Как-то раз в Кучинге я познакомился с увлеченным натуралистом. Французом. Так он пожаловался мне, что вынужден отказаться от фотосъемок. На мой вопрос «почему?» он ответил: «Все что я фотографирую потом гибнет, исчезает, болеет. Цветок тотчас увядает, животное попадает под колеса машины, а деревья потом вырубают. И маленький сын его часто болеет.
– Дурной глаз, – покачал головой Маттиас.
– Он решил расстаться с фотоаппаратом навсегда, – сказал я.
– У каждого свое невезение, – вздохнул Маттиас. – А вам в чем-нибудь не везло?
– Только однажды, когда вместо Рима меня отправили в командировку на Борнео, – ответил я.
Тут Маттиас разразился таким громким смехом, что из его глаз брызнули слезы, повара обернулись, а девушка-официант уронила поднос, и тот задребезжал на полу.
Слова этого удрученного натуралиста подтвердились на другое утро, когда я вышел на веранду и огляделся. Тут произошло чудо. Все стены были облеплены такими причудливыми насекомыми, каких я и представить себе не мог, словно перед моими глазами открылась богатая музейная коллекция. Бабочки, богомолы, жуки… Здесь я увидел свою первую лунную сатурнию – крупную редкую ночную царицу с дугообразно изогнутыми передними крыльями и длинными хвостами с изящным вывертом на конце. Лимонно-желтая, с мохнатым тельцем и мудрыми, чуть прикрытыми совиными глазами, изображенными на крыльях для отпугивания птиц, она захватила меня в волнительный плен. Сатурния сидела на стене, привлеченная ночью лампой, и, обманутая ею, не успела скрыться до рассвета в лесу. Я осторожно фотографировал ее на стене, затем на ветке куста, куда осторожно перенес ее полусонную на пальце. И она покорялась моим требованиям, словно фотомодель с хорошим заработком. Там, в кустах, и оставил ее дожидаться сумерек. Но сколько трепетного удовольствия она предоставила мне за эти минуты. Легко понять, отчего Уоллес так долго пробыл на Борнео (хотя и не планировал) – из-за насекомых. Изобилие и необычность форм бабочек, которых он собирал, не отпускало его и приводило в восторг. Работа его была так успешна, что в Национальном музее Саравака и поныне хранится коллекция этого успешного естествоиспытателя.
В последний раз я видел супругов Питтманов ранним утром в «Манис». Я сидел за своим завтраком, торопливо уплетая омлет с беконом и запивая рамбутановым соком, когда они пришли. Мы поздоровались, пожелав друг другу счастливого дня, и они сели за тот же столик с видом на город, что и вчера. Теперь Кенингау был скрыт облаками. Они висели над долиной подкрашенные восходящим солнцем в золотистые, гранатовые и васильковые тона. Вскоре туман пополз и по склонам нашей горы. Мало-помалу он затопил окрестности, погрузив их в полумрак, и серые клочья его вместе с ветерком проникали к нам в ресторан. В такие минуты чувствуешь себя парящим в облаках, и только ветер шелестит, да сквозь влажную пелену прорисовываются темные силуэты деревьев, стебли бамбука и кустов, как на старинных японских гравюрах. Но я знал, что пройдет совсем немного времени, туман поднимется и растворится в лучах жаркого солнца. Тогда настанет ясный день.
Маттиас в зеленой полосатой футболке, шортах и сандалиях пребывал в хорошем расположении духа. Был обходителен с женой. Пытался вдохновить ее своим жизнерадостным настроением, но, кажется, расшибался о чопорность этой дамы, как о скалу. Петра в светлом облегающем платье и широкополой шляпе хранила свой строгий вид, глядела в туман, и взгляд ее был так холоден, что казалось, все вокруг от него сейчас же покроется инеем.
Мне некогда было просиживать за едой, и после завтрака я поспешил с фотоаппаратом охотиться на живописные окрестности в тумане. А после, когда развиднелось, отправился в лес. Полдня я бродил по лесным тропам. Здесь все прекрасно: деревья, листья, цветы. Я фотографировал орхидеи с красивыми бурыми листьями, жилки которых словно бы шиты золотой и серебряной нитями, отчего они весело искрились в случайно угадившем в них солнечном луче. Потом наблюдал птиц-носорогов с огненными шлемами над клювом. Они кормились в кронах деревьев. И в довершении заснял несколько распустившихся цветов раффлезии. Не самые крупные представители этих растений с багряными в светлых пятнах округлыми лепестками, окружающими, похожее на рот, отверстие. Глядя на них, кажется, это сама земля цветет. Цветет и поет.
Вечером, когда было еще светло, я устроился на террасе своего бунгало и принялся писать новый очерк для журнала. А между тем из-за склона горы неспешно выползла серая с черным брюхом длинная туча, похожая на улитку, тянущую за собой пелену ненастья. При ее появлении окрестности затаились в тишине – насторожились. Туча двигалась напротив меня, ощупывая перед собой путь своими, подобными щупальцам, выростами. Ползла по воздуху, как чья-то капризная мысль. Постепенно вся долина скрылась с глаз за тяжелыми облаками, которые туча притащила, а сама она уползла за соседнюю гору, цепляя брюхом кроны, растущих по склонам деревьев. Вскоре после этого над долиной сверкнула молния. Там, над городом, уже хлестал сильный дождь. Здесь же, наверху, солнце еще подмигивало среди облаков на прощание. И я радовался своей удаче: на этом острове всегда находится то новое, о чем можно рассказать. А это значит, с Борнео раньше времени меня не отзовут, ведь мне так повезло попасть именно сюда.
Таинственный мир
В вестибюле гостиницы «Джесселтон» я подошел к информационной стойке, в кармашках которой были расставлены красочные буклеты, рекламирующие достопримечательности Сабаха. Я взял несколько с собой в ресторан, чтобы во время завтрака посмотреть, чего особенного я упустил. Пляжи, острова, гольф-клубы, национальные парки, лучшие рестораны морепродуктов – все было любопытно. Но среди этого изобилия меня заинтересовал дремучий лес в долине горы Данум – большой заповедный мир нетронутой природы, расположенный в глубине штата. И тогда я решил, что не будет ничего плохого, если задержусь в Сабахе еще на неделю, чтобы отснять в том лесу материал для журнала.
Здесь, на севере Борнео, еще сохранились первобытные леса. Некоторые из них, судя по карте, труднодоступны – лететь туда вертолетом очень дорого. А в лес Данум Валей ведет дорога, прямо в Научно-исследовательский центр, где есть гостиница и хостелы для посетителей. Я тотчас загорелся этой идеей, и чем больше ее обдумывал, тем крепче в ней утверждался. Поэтому завтрак я доедал уже в полной решимости отправиться в Данум Валей. Настораживала меня только беспокойная обстановка в том регионе. Российское посольство не рекомендовало посещать Восточный Сабах, выставив на своей страничке в Интернете предупреждение. А дело в том, как сообщали местные газеты, в феврале прошлого года около двухсот хорошо вооруженных филиппинских боевиков высадились на побережье в районе деревни Тандао с намерением вернуть Северный Борнео королевской семье – наследникам султана архипелага Сулу, которому в XVII веке эту землю подарил султан Брунея в знак признательности за помощь в подавлении восстаний коренных жителей. Однако в 1761 году Ост-Индская компания выторговала у султана Сулу разрешение на создание в Сабахе торговой фактории, затем в 1865 году султан отдал Сабах за небольшую ежегодную плату американскому консулу в Брунее, а после, в 1878 году, Сабах был передан «Британской компании Северного Борнео». После провозглашения независимости в 1963 году Сабах перешел под управление Малайзией. Теперь боевики, называющие себя королевской армией Сулу, устроили вооруженное нападение. Несколько месяцев шли бои. Более семидесяти экстремистов были уничтожены. Погибли десять малазийских солдат и полицейских. После этого оставшиеся боевики рассредоточились в окрестностях городка Лахад Дату, что вызывало беспокойство местных жителей, поскольку появились случаи захвата заложников с целью получения выкупа. Но правительство не желает выкупать своих граждан и туристов, чтобы не поощрять терроризм, поэтому бандиты отрезают заложникам голову.
Прежде чем отправиться за билетами на самолет в Лахад Дату, я решил навести справки в Информационном центре, что на Джалан Гайя. Молодая сотрудница встретила меня с обаятельной улыбкой:
– Чем могу вам помочь? – любезно спросила она, поправляя на голове платок, плотно завязанный по мусульманской традиции.
– Хотел бы посетить лес Данум Валей, – ответил я. – Не подскажете, как туда добраться?
– Это не трудно, – ответила она. – Самолетом до Лахад Дату лететь около часа. Там обратитесь в Центр охраны природы. Это неподалеку от аэропорта. Оформите разрешение, оплатите свое проживание и питание, а в три часа дня специальным миниавтобусом вас доставят в Данум Валей.
– Отлично, – порадовался я. – Но скажите, посольство не рекомендует посещать тот район. Террористы… вы понимаете меня?
– Не волнуйтесь, – убедительно сказала она. – Война идет на побережье. В лесу террористам делать нечего.
– Спасибо, вы меня убедили, – сказал я. – Значит, завтра и полечу.
И я полетел в Восточный Сабах.
Самолет в Лахад Дату приземлился около полудня. Я сразу же взял такси и отправился на улицу Лоронг в Центр охраны природы расположенный на первом этаже дома за большими тонированными окнами. Мне не сразу удалось попасть внутрь: нужно было нажать большим пальцем на рычажок сверху дверной ручки, тогда она срабатывала, а я эту хитрость не заметил и долго пытался войти, пока мне не открыл дверь служащий. В холе уже дожидались автобуса несколько туристов. Они сидели в креслах, разглядывали фотографии на стенах, листали журналы. Я оформил все необходимые бумаги под чутким руководством сотрудницы конторы и, поскольку до отъезда оставалось еще много времени, решил пройтись по улицам, купить батарейки для фонарика и пообедать.
Улицы в этой части Лахад Дату прямые, словно прочерченные по линейке. По обе стороны выстроены невысокие дома с магазинами, конторами и кафе на первых этажах. После бурлящей жизни Кота Кинабалу этот район показался мне тихим и сонным. За небольшим парком по другую сторону холма городок лежал на морском побережье, но идти туда уже не было времени. Редкие прохожие встречались мне по пути. В магазинах тоже мало посетителей. Ко всему этому было пасмурно, и собирался дождь. Когда он хлынул, я поспешил в первый попавшийся ресторан. В зале были только пожилая хозяйка, ее молодая помощница и девушка с маленькой девочкой. Они сидели за столом, пили чай и смотрели телевизор. Я занял столик, хозяйка принесла меню, и я, не заставив ее ждать, сразу же заказал порцию риса, тушеных овощей и курятину. В ожидании обеда я глядел в окно, за которым небо разразилось густым ливнем, по тротуару и мостовой бежали ручьи, и тяжелые капли барабанили по карнизу над входом. Женщины возились с ребенком, кормили из ложечки кашей, а девочка поглядывала на меня своими большими черными глазами. Когда с обедом было покончено, я расплатился, но дождь все еще продолжался, тогда я развернул карту и принялся ее изучать, мечтая о походах в доисторический лес вдали от основных туристических маршрутов. Дождавшись, когда ливень стихнет, я попрощался с хозяйкой ресторана, ее семьей и вышел на мокрую улицу. Небо уже кое-где расчистилось, и теперь синело в прорехах серых облаков. Время от времени ослепительно сияло солнце, и тогда над тротуаром струился пар, который колебался и вился под ногами.
В три часа дня у крыльца Центра остановился миниавтобус с эмблемой Danum Valley Conservation Area. Подхватив свой рюкзак, я в компании пяти туристов забрался в салон, и дверца закрылась.
Когда мы выехали из города, вдоль шоссе были только сады и домики сельских жителей. Затем наш путь лежал мимо пальмовых плантаций. По обе стороны пейзаж сделался скучным: вокруг одни только ряды ершистых масленичных пальм. Да, пройдут десятки лет, и вместо лесов остров будут покрывать такие вот скучные пальмы, словно мемориальные изваяния на месте погубленной красоты. Леса сохранятся разве что в заповедниках. И вот когда автобус затрясся по грунтовой дороге, и стало доноситься постукивание о днище вылетающих из-под колес камешков, показался высокий густой лес. Он возвышался неприступной стеной. В каком-то месте дорогу перекрывал шлагбаум, возле которого стоял огромный щит с изображенным на нем вооруженным полицейским, с другой стороны дороги располагалась будка дежурного. Наш водитель подошел к ней и протянул в окошко документы. Некоторое время я глядел по сторонам. За ограждением зеленая стриженая лужайка, домики полицейского гарнизона, а вокруг джунгли. Вскоре, получив разрешение, водитель вернулся за руль, шлагбаум подняли, и наш миниавтобус продолжил путь. Теперь по обе стороны был только лес. И солнце мерцало в кронах бегущих мимо нас деревьев, подмигивало, словно бы одобряя мое решение на это дальнее путешествие. До научно-исследовательского центра мы добрались засветло. Весь путь составил около двух часов. Перво-наперво мы отметились в администрации и заполнили анкеты, и после этого нас поселили в хостеле. Условия для скромной жизни вполне подходящие: в каждом отсеке по две двуярусные кровати, он закрывался шторами, в душевой горячая вода, большая веранда с круглым столом и стульями, кухня.
Исследовательский центр расположился на берегу реки Сигама. Здесь построены многочисленные лаборатории, бунгало для ученых, музей, столовая и гостиница. Над рекой неподалеку от администрации выстроен подвесной деревянный мост. Этот мост ведет в лес. Когда-то Центр намеревалась посетить принцесса Диана, о чем писали газеты, но не успела. Спустя пятнадцать лет после ее гибели в Париже, старший сын Уильям и его супруга герцогиня Кембриджская посетили этот Центр в поддержку научных исследований. «Мой отец озабочен охраной тропических лесов, – рассказывал принц Уильям. – Для меня посещение Данум Валей – это хороший и полезный урок в области охраны природы». Ежегодно более ста ученых и студентов работают в этом лесу, изучая климат, разнообразие и полезные свойства растений и редких животных.
В лесных походах я провел необычные дни. Они, эти дни, были полны неожиданных встреч. И лес позволил мне сделать немало хороших снимков его обитателей, увидеть странных на вид существ и редкие растения.
Я просыпался туманным рассветом под звонкое пение какой-то маленькой невидимой птички, распевавшей в соседних кустах, где она проводила ночь. На мост я приходил с рассветом. Тогда над рекой и лесом еще поднимались клочья тумана. Высокие деревья кутались в него, словно в меха, но туман быстро рассеивался. Солнце еще не было видно за деревьями, и в сумеречном свете уже повсюду звучали голоса птиц. Среди звонких песен то и дело раздавались громкие вопли птиц-носорогов, словно кто-то продувал засорившийся саксофон. Несколько видов этих птиц жили в лесу неподалеку от Исследовательского центра. Каждое утро они перекликались, пролетали над рекой и кормились на деревьях возле хостела, в котором я остановился.
В один из тех дней, стоя на мосту, я наблюдал этих необычных птиц. Они сидели на сучьях и толстых ветвях, поправляли перья своим длинным клювом, оглядывались, перелетали на другое дерево, на котором созрели фрукты и кормились там. Я ловил их в видоискатель моего верного Ники с прикрученным к нему большим объективом и делал снимки.
Песчаный берег реки Сигама испещрен сладами птиц, ящериц, обезьян, когтистых лап варанов и копыт оленей, словно страница зоологической энциклопедии. Его часто посещают вараны. Один ящер при моем появлении вошел в воду и поплыл вдоль берега, затем отыскал отмель, где течение не такое сильное. Там, среди валунов и подступающей к самой воде растительности, побрел в заросли в поисках добычи. В другой раз мне повезло наблюдать рыбалку трех выдр. Эти крупные ловкие хищницы ныряли, не страшась сильного течения, хватали рыбу и выбирались на отмель, держа добычу в зубах. Оказавшись на берегу, они ловко с ней расправлялись. Однажды утром я увидел, как на песчаный пляж из леса вышли два мышиных оленька. Они осторожно подошли к воде среди серых валунов и стали пить. Их острые, как бритва, копытца оставили на сыром песке миниатюрные следы. Кажется странным, что такому симпатичному оленьку в местном фольклоре присвоен негативный образ коварного героя, которого в конце непременно наказывают. В одной из сказок оленек обманом добывает себе обед, затем он толкает плачущую вдову в огонь, а потом ловко убегает от разгневанных крестьян, и, встретив оленя, обещает ему праздник в деревне, а вместо этого простодушный олень попадает в руки разгневанной толпы преследователей; лишь речной черепахе, наконец, удается проучить оленька, который расхвастался своими лукавыми поступками. Черепаха и оленек поспорили, кто из них быстрей и проворней. Они решили провести состязания: она – в реке, он – на берегу. Только не знал оленек, что черепахи договорись подменять друг друга на протяжении всей дистанции, потому они так загнали хитреца, что тот упал в изнеможении и больше не поднялся. Я глядел на оленьков, как они пьют воду. Здесь они были чрезвычайно осторожны, прислушивались к любому шороху и были готовы пуститься наутек при любой опасности. Утолив жажду, они, перекликаясь резким тявканьем, вновь исчезли в темных зарослях, в которых проведут весь день.
И вот взошло солнце, своими лучами оно растворило остатки тумана, воздух в лесу стал прозрачным, а на мосту начало припекать. Теперь к многочисленному птичьему хору присоединились насекомые. Лес наполнился звучанием необыкновенной силы, богатством звуков, словно бы прославляющих наступление нового дня.
Я шагал по тропе. В эти утренние часы было сыро, свежо, и лес был полон жизни: большими и маленькими существами. Звуки, ароматы цветов, шорох лесных обитателей – все привлекало мое внимание. На палой листве тут и там с нетерпением поджидали меня маленькие бурые пиявки. Они ловко цеплялись к ботинку, а потом торопливо ползли по ноге, изгибаясь дугой, искали подходящее место, куда присосаться. Самые крупные тут – тигровые пиявки, обычно они дожидаются своей удачи на листьях кустов, но их полосатая желто-коричневая окраска заметнее, а укус чувствительнее, поэтому обнаружить их легче. Я сразу отрывал с себя кровопийцу и щелчком отправлял в кусты.
Время от времени в лесной хор врывались крики аргуса. Эти фазаны с длинным глазастым оперением известные танцоры. Каждый жених зазывает избранницу на расчищенную от веток и листьев площадку, чтобы протанцевать перед ней джогет; и продемонстрировать свой пышный наряд. С вершин деревьев раздавались завывания гиббонов. Болтаясь по ветвям на своих длинных руках, они сообщали сородичам, что проснулись и отправляются на поиски завтрака. Пробиваясь сквозь кроны деревьев, солнечные лучи, будто подсветка во мраке, представляли моему вниманию розовую гроздь цветов орхидеи, мохнатую желтоватую гусеницу на листе или крупную рыжую бабочку, что собирала нектар в синем венчике вьюнка. Неподалеку от лесного ручья увидел я белую с черным рисунком бабочку-нимфу. Она медленно планировала на своих больших крыльях. Ее плавный полет среди стволов огромных деревьев завораживающе красив. Иногда откуда-то сверху вращаясь, как вертолеты, опускались плоды деревьев-гигантов. Каждое их семя снабжено двумя-тремя изогнутыми длинными крылышками, которые вызывали быстрое вращение, благодаря чему, семя пробивало себе путь к земле сквозь плотные кроны деревьев нижнего яруса. Иногда сверху падали огрызки фруктов, ореховая скорлупа или объеденные листья. Тогда я поднимал голову, чтобы посмотреть, кто там еще прячется наверху.
В гуще ветвей было нетрудно заметить рыжих лангуров. У этих обезьян пышная, огненная шерсть и смуглая физиономия, потому они так выразительны. Весь день лангуры неторопливо перемещаются в кронах деревьев занятые поиском съедобных листьев, насекомых и плодов. Малыши путешествуют, прижимаясь к материнской груди, а во время отдыха всей стаи, они начинают скакать по веткам, виснуть и раскачиваться на них, или затевают возню друг с другом.
У длиннохвостых макак иной темперамент. Они шумны, то и дело ворчат друг на друга, издают резкие вопли или визжат от недовольства. Но в здешних лесах всегда найдется, чем поживиться, поэтому ссоры быстро заканчиваются, и наступает умиротворение.
Лишь свинохвостые макаки суровы. Они не терпят соседей. Самцы, обнаружив богатое спелыми фруктами дерево, чужаков прогоняют. Это сопровождается воплями, тумаками и демонстрацией длинных, будто кинжалы, клыков. С такими саблезубыми обезьянами никто не станет враждовать – лучше отступить.
Среди кустов и корней деревьев промышляют бородатые свиньи. Они переворачивают почву так, что не остается в ней ни личинки, ни гриба, ни клубня.
Данум Валлей – холмистая покрытая лесом местность. Иногда тропа приводила меня к оврагу, по дну которого среди камней и валунов, бежит ручей с прозрачной водой, в которой шныряют полупрозрачные креветки, стайки мелких рыб и бурые лягушки. Я спускался, проходил ручей и поднимался вновь по крутому склону.
Днем в лесу наступает покой сиесты. Звенят только насекомые. Остальные обитатели леса проводят жаркое время в темных зарослях. Иногда посреди дня вдруг поднимется сильный ветер и начинает раскачивать деревья, отчего они скрипят и трещат, сопротивляясь напору. Тогда нужно быть осторожным, чтобы на голову не свалился трухлявый сук, тяжелый куст орхидеи или папоротника.
Как-то раз, продвигаясь по тропе, я услышал шорох в кроне дерева и остановился, задрав голову. Там, на толстой ветке, сидел орангутан, срывал зеленоватые плоды, похожие на ланган, отправлял в рот мякоть, а скорлупу выплевывал. Мое появление, казалось, лесного человека ничем не смутило. Пока он обедал, я настроил фотоаппарат и стал снимать. Все это время орангутан поглядывал на меня своими карими глазами, одной мохнатой рукой он держался за верхнюю ветку, другой – срывал плоды. Потом он перебрался пониже, повернулся ко мне спиной и продолжил трапезу, время от времени поглядывая на меня через плечо из-за своей широкой, как тарелка, щеки. Видом своим мы оба не выказывали никакого беспокойства – каждый был занят делом. В конце концов, сделав достаточно снимков, я приблизился к дереву, чтобы посмотреть валяющиеся под ним оброненные орангутаном плоды. И тогда этот мохнатый абориген заволновался: приподнялся на своих руках и хмуро на меня посмотрел – ведь я зашел на его территорию, да еще отрезал ему путь к соседним деревьям, на которые он мог перебраться лишь по земле. Я понял предупреждение и отступил. Но мой поступок рыжему не понравился. Хватаясь за ветки своими могучими руками, он ловко и быстро слетел с дерева на землю и, бросив на меня сердитый взгляд, поспешил прочь в чащу. Я мысленно извинился перед ним за свою бестактность и продолжил путь, довольный удачными снимками.
В охраняемом лесу многих животных не беспокоит соседство человека. Важно не нарушать лесных законов и не внедряться в их личное пространство, иначе это вызовет справедливый протест. Накануне вожак стаи свинохвостых макак прогнал со своей территории молодую пару туристов из Италии, им пришлось спасаться бегством от разъяренной обезьяны с большими клыками.
По вечерам мы собирались в ресторане. Согласно заведенному в Исследовательском центре распорядку нам подавали ужин к семи часам. Я приходил пораньше, обычно перед закатом, когда с окружающих деревьев начинали доноситься неземные распевы особого вида вечерних цикад, чей вибрирующий голос будоражит воображение и кажется потусторонним. Это их пение продолжается около часа и затихает с наступлением темноты. По стенам большой веранды развешаны плакаты с изображением местных птиц, зверей и портреты орангутанов. Отсюда открывается вид на лес, и соседние цветущие кусты, над которыми весь день в солнечных лучах порхают разноцветные бабочки. Сидя в кресле с банкой холодного тоника, я слушал цикад и ждал туристов.
Наконец они появлялись, доставали из холодильника свои прохладительные напитки, садились в кресла и в ожидании ужина начинали пересказывать впечатления прошедшего дня. А потом сотрудники кухни выносили кастрюли с горячим и расставляли на столе: рис, вермишель, куриные нагеты, ломтики жареного картофеля, креветки, овощное рагу, тушеные водоросли и папоротники, иногда морепродукты, куриные крылышки в соусе, фрукты – каждый день меню, разумеется, не повторялась, и мы удивлялись тому, насколько разнообразно питание в этой глуши. Ученым и студентам Королевского общества исследований тропических лесов и университета Кембридж работается здесь вполне комфортно. Нас, туристов, тоже ни в чем не ущемляли. Мы подходили к столу, накладывали полные тарелки, выходили на веранду и рассаживались за столы.
Вечера мы проводили на веранде. После ужина перебирались в кресла на мягкие подушки и допоздна болтали, потягивая из банок пиво. У каждого находилось что рассказать. Эти дни радовали нас своей ясной погодой. Дождь обычно проливался вечером или ночью, был сильным, но непродолжительным. Если он заставал нас на веранде, мы засиживались дольше, пили чай с печениями, говорили громче сквозь шум дождя, громовые раскаты и гудение ветра.
– Сегодня утром, обуваясь, я обнаружил в ботинке бледного геккона, – весело сообщил Джеймс – англичанин лет пятидесяти с редкими светлыми волосами. – «Привет!» – сказал я ему. – «Я мог тебя раздавить! Выбирайся оттуда», – я уговаривал этого посетителя, пока он не выскочил наружу.
– Хорошо, что твой ботинок не облюбовала змея, – с улыбкой заметила на это Хелен – его жена, маленькая, хрупкая, с завязанными в хвостик рыжими волосами.
– После того как в Камеруне в 1987 году в моем ботинке переночевал скорпион, я всегда проверяю свою обувь по утрам, – напомнил ей Джеймс. – То был один из самых злых скорпионов Африки.
– В моей комнате по ночам собирается легион тараканов, – продолжил тему Хельмут – бледный высокий молодой человек из Кёльна. – Как только я выключаю свет, они выползают со всех щелей. Бегают по стенам, потолку, тайком шныряют по моей постели, и щупают усами – проверяют: уснул я или нет. Утром я вытряхиваю этот зоопарк из своих шортов и рубашки.
– Это потому, что твой номер возле кухни, – заметил Джеймс. – Вот у нас нет ни одного таракана.
– В хостеле им тоже делать нечего, – сказал Марио – кучерявый парень с горбатым носом и темными почти черными глазами. – Правда, на свет в туалет и душевую за ночь сползаются хороводы насекомых.
– Теперь я понимаю, где ты пропадаешь по утрам, – сказала Габриэлла – подруга Марио – стройная смуглая девушка. – Просыпаешься и бежишь в туалет с фотоаппаратом.
– Там всегда есть, что поснимать, – ответил Марио. – Особенно по утрам.
– Это верно, – подтвердил я. – Иногда попадаются редкие экземпляры.
В один из вечеров с нами ужинал рейнджер Стеф – молодой служащий с черными коротко стрижеными волосами и длинной прядью на затылке. Как работник заповедника он много времени проводил в лесу, следил за состоянием троп, помогал ученым в их работе. В свободное время Стеф водил туристов на лесные экскурсии. Он сопровождал нас к водопаду Тембелин на второй день после нашего прибытия, показывал обезьян, редкие и съедобные растения, следы животных. Теперь мы вместе собирались совершить ночной поход.
– В лесу никогда не теряйте бдительность, – советовал Стеф. – Слоны населяют эти места. Сейчас в нашем районе их нет: ушли вниз по реке. Но могут вернуться.
– Мы видели навоз на тропе, – вспомнила Хелен.
– Это старый навоз, – объяснил Стеф. – Если застанете группу слонов – не паникуйте. Медленно отступайте. Услышите урчание – слон готов атаковать вас. Тогда немедленно бегите. Слоны не любят звуков фотоаппарата. Это нервирует их. Поэтому не пытайтесь их снимать. Был случай: слон растоптал туристку из Австралии. Она не послушала совета проводников и продолжала щелкать своей камерой, а потом не смогла убежать.
– Печальная история, – проговорила Габриэлла.
– Нелегко разглядеть слонов заранее в густом лесу, – сказал Марио.
– Скорее всего, вы почувствуете их запах, услышите шорох ветвей, – ответил на это Стеф. – Просто будьте внимательны.
– Вчера мы с Хельмутом видели кобру, – сообщил я.
– Правда? – забеспокоилась Габриэлла.
– Не забывайте закрывать дверь в свою комнату, – сказал Стеф. – Несколько дней назад я тоже видел кобру на пороге моего бунгало.
Эта новость порадовала только Марио, который специализировался на съемке рептилий, но кобры в его коллекции пока еще не было.
В тот день, о котором шла речь, мы с Хельмутом шли по тропинке, когда впереди показалась змея. «Гляди, это кобра! – обрадовался я. Рептилия замерла возле валуна по стойки смирно, раздвинула свой капюшон и, высовывая тонкий раздвоенный язык, с шумом вздыхала. – Посмотри, она готова к фотосессии», – сказал я и обернулся, но моего попутчика рядом не оказалось. Пока кобра покачивалась перед объективом моего Ники, дожидаясь удобного момента, чтобы сбежать, я сделал несколько замечательных снимков. После этого, не поворачиваясь к змее спиной, я медленно ретировался. Я знал, что кобры могут броситься вдогонку за обидчиком, поэтому старался ничем не оскорбить ее чувств. Хельмута я застал неподалеку, дождавшись меня, он признался, что не был готов к столь тесному общению с ядовитой змеей.
– Очень рискованный поступок, – заметила мне Хелен.
– Я принял все меры предосторожности и соблюдал дистанцию, – заверил я. – Кобре незачем было на меня нападать.
– В одном журнале я читал, в лесах Борнео водятся твари более опасные, – заговорил Хельмут. – Какой-то вид мухи переносит вредных личинок. Место ее укуса чешется до крови. Личинки попадают в артерии и переносятся в мозг обезьяны или человека. Они поселяются в нем, едят, и человек постепенно сходит с ума.
– Здесь еще много неизвестных нам существ, – сказал Стеф. – И кто знает, какую опасность они представляют. Но должен сказать, ежегодно здесь работают сотни ученых и пока еще никто из них не спятил.
– Но пиявки здесь такие ненасытные, – пожаловалась Хелен. – Как не смотри, они все равно умудряются забраться под одежду, а потом трудно остановить кровотечение.
– Это верно, – согласился Марио. – Антипиявочные носки, кажется, очень привлекают этих кровопийц.
– На таких носках их проще заметить, прежде чем они успеют присосаться, – сказал я. – К счастью, пиявки безвредны, они не разносят инфекцию.
– Да, это так, – согласился Стеф.
– Мы лишь гости в этом лесу, – проговорил Джеймс. – Нас никто сюда не звал. Поэтому незачем жаловаться на пиявок, кобр и макак.
– Опасность бывает совсем не там, где ее ожидаешь, – с печалью в голосе заметила Хелен. – Эта война на восточном побережье ужасна.
– Верно, – вздохнул Джеймс, – по совету наших друзей мы в прошлом году отложили свое путешествие. Кто знал, как будут развиваться события?
– Посольства многих стран и сейчас не рекомендуют посещать этот район, – напомнил Хельмут.
– Да, но теперь здесь спокойнее, – сказала Габриэлла.
– Надеюсь, войны больше не будет, – подхватил Марио.
– Но я не позволю, чтобы какие-то террористы срывали мои планы, – заявил Хельмут. – Не дождетесь! Меня этим не испугать.
– Кстати, по поводу обезьян, – снова заговорил Стеф. – Несколько дней назад неподалеку от Центра мы видели самку орангутана с детенышем. – Махнул в сторону леса. – Недавно в окрестностях поспели любимые ими плоды. Может, вам посчастливится понаблюдать орангутанов.
– Было бы неплохо, – согласились все.
Моя история с орангутаном очень туристов воодушевила, поэтому сообщение Стефа вселило в нас надежду – кому-нибудь еще повезет.
Наконец пришло время выходить в темный лес. К девяти часам, вооружившись фонариками и фотоаппаратами, мы последовали за Стефом в непроглядную лесную чащу. Темнота вокруг была такая, что без фонарей, не увидели бы ничего, кроме мерцающих в небе звезд. Пока мы шли по грунтовой дороге, лучи скользили по кустам, дороге, кронам деревьев. И нам приходилось всматриваться в яркий кружок света, чтобы ничего не упустить.
Стеф шел первым, высматривая ночных обитателей в луче своего фонаря, который скользил по кустам, ветвям деревьев, тропе. Мы следовали за ним, пытаясь что-либо разглядеть, и ждали, когда Стеф шепотом укажет на пойманное лучом животное. Вначале пути он высветил довольно крупную сову. Она сидела на ветке дерева и удивленно глядела в нашу сторону широко раскрытыми золотистыми глазами. На стволе другого дерева мы застали спящими пару летающих лемуров, похожих на крупных белок без хвоста, с широкими складками кожи между передними и задними лапами и кошачьей мордочкой. Они проснулись и в смущении перебрались на другую сторону ствола, куда свет не доставал. Потом увидели несколько оленей, щипавших траву на обочине дороги.
В темном лесу было слышно только пение сверчков и древесных лягушек. Эта ночная музыка тише, чем дневная, и нам приходилось соблюдать осторожность, чтобы не наступить на сухую ветку – всякий посторонний звук у местных обитателей вызывает подозрение, и они спешат удалиться в чащу.
Всюду на палой листве сверкали крошечные капельки. Не сразу я понял, что это такое, но потом я разглядел, склонившись над пятном света моего фонаря. Оказалось, так сверкают глаза пауков, а сами тарантулы поджидают свою добычу, словно в оцепенении, маскируясь под бурые листья. Но лучше всех прячутся палочники, они неотличимы от ветки, на которой сидят. Не заметили мы и зеленую древесную змею. Это Марио, который шел позади всех, случайно ее разглядел среди листьев на ветке. Он позвал нас. И вот мы столпились перед ядовитой рептилией. Она сидела над самой тропой, и нечаянное прикосновение к змее локтем, могло ей не понравиться. Удачно, что никто из нас ее не задел. Изогнувшись, змея тревожно высовывала свой язык, готовая защищаться. Треугольная голова, большие желтые глаза с вертикальными зрачками, зеленое тело с буроватыми поперечными полосками – хорошая маскировка.
– А что, если она укусит? – поинтересовалась Габриэлла.
– Пришлось бы отправить тебя в госпиталь, – ответил Стеф.
– Ее укус смертельно опасен? – спросил Хельмут?
– Да, если вовремя не обратиться к врачу, – объяснил Стеф.
– И чем она тут питается? – спросил Марио.
– Охотится на спящих птиц, ворует птенцов из гнезд, хватает летучих мышей, – ответил Стеф.
Мы оставили древесницу в покое и продолжили путь, удвоив свое внимание к окружающим нас зарослям.
Несколько раз в лучах фонарей отражались зрачки оленьков. Но эти прыткие существа быстро исчезали из виду во тьме. В другом месте мы разглядели два желтых огонька – это глаза циветты, которая с недоумением пыталась разглядеть, откуда взялся яркий свет. Она была похожа на полосатую кошку с вытянутой мордочкой и длинным хвостом. Свет фонарей не смутил ее, подумав немного, она принялась тереться щеками и шеей о расползающиеся по земле корни дерева – метила свою территорию.
Потом мы повернули на тропу, что вела к небольшому гроту возле реки, где более трехсот лет назад кочующие жители этих мест захоронили своих умерших сородичей. Там до сих пор лежат несколько длинных, выдолбленных из ствола дерева, гробов. Говорят, души предков частенько спускаются с гор, чтобы проведать родные края. Тогда в кронах деревьев слышится их таинственный шепот.
На этом пути нам повезло застать еще одного необычного зверька – лунную крысу. Белая, как призрак, с длинным хвостом, она все что-то вынюхивала под деревом, а потом исчезла во тьме, как месяц за облаками. По правде говоря, это и не крыса вовсе, а гемнура – родственник ежей только без колючек и величиной с нутрию. Она быстро бегает, ужасно воняет тухлым чесноком и охотится по ночам на лягушек, насекомых, мышей и крабов. Днем гемнура спит в чужих заброшенных норах, под камнями или между корнями деревьев.
Возвращаясь из леса, мы застали спящими двух красно-синих трогонов. Эти красивые птицы выбрали для ночлега ветку над самой тропой. Пока мы фотографировали, трогоны продолжали спать, как ни в чем не бывало.
Поздно ночью вернулся я в свою постель переполненный впечатлениями и тотчас погрузился в сон глубокий, как лесная чаща, и населенный необыкновенными существами. И все это вдали от суеты, шума и разрушающих мир вооруженных столкновений.
Отец-река
На обратном пути в Кота Кинабалу я остановился в Лахад Дату, чтобы на другой день автобусом перебраться в Сандакан. Я задумал не лететь самолетом, а посмотреть другие городки Сабаха, в которых решил останавливаться на ночь. А пока я устроился в гостинице в прибрежном районе Лахад Дату.
На этот раз городок выглядел солнечным, шумным и оживленным; повсюду было много народу: в магазинах, ресторанах, на рынке. Солнце отражалось в окнах и витринах зданий, в тротуарной плитке. Где бы я ни оказался: на променаде, на рыночной улице, у ресторана – всюду откуда-то возникали просящие милостыню дети, женщины, старики, так что мелочь в моих карманах, едва появившись, вскоре сыпалась в протянутые ладони. Бесцельно побродив по улицам до наступления темноты, я поужинал в индийском ресторане и ушел ночевать в гостиницу.
На другое утро рейсовым автобусом я выехал в Сандакан. Весь путь занял около трех часов. Из окна я наблюдал холмистую местность, которую, покуда хватал глаз, покрывали стройные ряды нагнетающих тоску масленичных пальм.
В Сандакане я остановился в недорогой гостинице «May Fair» у мистера Лам – пожилого китайца и его заботливой жены. Они содержали свою гостиницу в образцовом порядке, следили за чистотой в комнатах, ежедневно меняли постельное белье и консультировали своих постояльцев о местных достопримечательностях. А между делом вели беспощадную войну с тараканами, которые обходили гостиницу за версту, потому что по всем углам были разложены дурно пахнущие химикаты. Преимущество «May Fair» состояло еще и в том, что она располагалась в центре города, на втором этаже находились компьютеры с Интернетом.
После освежающего душа пред обедом я сел за Интернет, чтобы выслать материал о путешествии в Данум Валлей шефу редакции, а когда заканчивал работу, соседний компьютер занял один из постояльцев. Краем глаза я заметил, что он принялся выкладывать свои снимки «В Контакте», и я встрепенулся от этого неожиданного факта. За все время пребывания на Борнео я всего несколько раз наблюдал соотечественников: на улице в Мири, на острове Гайя, а один раз – на горе Сантубонг вдруг услышал русскую речь. Я решил, при случае, познакомиться с этим туристом.
Вскоре мы оба оказались в вестибюле. Я направлялся в ресторан обедать, а этот парень расспрашивал мистера Лама о том, как посетить заповедные места Кинабатанган. Я ждал недолго, и когда они закончили свой разговор, поздоровался по-русски:
– Привет!
– Привет! – чуть смутившись, ответил парень, бросив на меня короткий взгляд.
Я, разумеется, не ожидал, что мы бросимся в горячие объятия двух соотечественников после долгого пребывания на чужбине.
– Ты из России? – спросил я.
– Из Питера, – ответил он.
Тогда, протянув руку для знакомства, я представился и в трех словах пересказал ему свою биографию за последние лет десять. Михаил, в свою очередь, обмолвился, что изучает орнитологию в Петербургском университете и на месяц приехал в отпуск на Борнео поснимать тропических птиц. Он посетил несколько заповедников в Сараваке и теперь собирается дня на три в Кинабатанган. После этого я предложил ему пообедать вместе со мной. Глянув на свои часы, он неохотно согласился. Мне как журналисту было интересно мнение русского туриста об острове. Упустить такую редкую возможность было бы непростительно.
Михаил высокий, крепкий человек двадцати пяти лет с короткой стрижкой пшеничного цвета волос и с глубокими синими глазами, выходец из Поморья – он оказался родом из Архангельска. Его медленная речь без лишних слов отличалась особым оттенком, присущим северянам. Нет, он вовсе не окал, а произносил слова с едва заметной округлостью. Одет он был скромно: серая рубашка без рукавов, синие шорты, сандалии. Он учился в аспирантуре на последнем курсе и вел занятия по зоологии позвоночных в университете.
Обедать мы отправились на променад. Сели за столики пиццерии на воздухе неподалеку от абстракционистской, похожей на ракету, статуи орангутана в человеческий рост, выполненной, кажется, из стали. Она находилась на маленьком зеленом газоне под пальмами. Нам обоим эта статуя показалась удачной. Символичной. В лице орангутана отражался перевернутый мир, как в вогнутом зеркале. Наверное, в глазах этих мудрых аборигенов и в самом деле мир перевернулся с ног на голову. Заказав пиццу с морепродуктами, яблочный сок и бутылку минеральной воды, мы больше часа проговорили на морском ветерке, рассуждая о лесах Саравака и Сабаха, в которых оба побывали. Тут Михаил и признался, что перед поездкой, когда готовился к путешествию, перечитал множество журналов о Борнео и, как теперь выяснилось, автором некоторых из статей и снимков был именно я. Благодаря этим репортажам, он и составил свой маршрут, и это обстоятельство сблизило нас. За две недели Михаил посетил Бако, Ламбир, Кинабалу. Ему было весьма любопытно увидеть те места, о которых читал, и теперь находил встречу с автором невероятной удачей. Как все-таки мал этот мир. Путешествие по острову оправдало его самые дерзкие ожидания, и теперь он намеревался посетить Кинабатанган, а, узнав, что я там еще не был, предложил мне составить компанию.
– Проведем там три дня, а потом, как ты советуешь, поеду в Данум Валлей, – сказал он.
– Хорошо, – согласился я. – Заодно соберу материал для новой статьи.
На другой день, купив путевку в туристической фирме, мы отправились в деревню Сукау, где разместились в бунгало туристической компании «Sandakan Hotspot». Наши бунгало стояли по соседству – это деревянные домики на сваях, с удобствами и небольшой верандой. Они располагались в пальмовой роще, которую пересекал ручей. На территории были ресторан и контора для регистрации постояльцев. Вдоль дорожек цвели кусты гибискусов. Неподалеку, за деревьями, мерцала в солнечных лучах река Кинабатанган, а тропа к ней заканчивалась небольшой деревянной пристанью, вокруг которой покачивались длинные лодки.
Кинабатанган – самая большая река Сабаха. По берегам ее кое-где уцелели нетронутые леса с их редкими обитателями. Река, извиваясь, несет свои шоколадные воды среди лесов и плантаций, деревень и болот и впадает в Сулусское море. Коренные жители – оранг сунги – издревле почитают реку как отца и кормильца. Они веками живут на ее берегах рыбным промыслом. Народ сунги использует особые бамбуковые ловушки и приспособления для поимки рыб и креветок.
Нам с Михаилом довелось провести на реке необыкновенно насыщенные дни, отснять мегабайты удивительных пейзажей, красочных вечерних зорь, портретов животных и местных жителей.
Я просыпался ранним утром с распевом коварного петуха, который устраивался перед моим окном на заборе, чтобы встретить рассвет и предупредить окрестности о чудесной и красочной заре. После душа мы с Михаилом выходили в сад и брели в ресторан завтракать. Проживание наше было полностью оплачено, и деньги нам требовались разве что на покупку газировки в соседнем магазине, что возле пристани.
Наш проводник Прадли – улыбчивый молодой малаец, вооруженный оксфордским определителем птиц, сопровождал нас в речных походах на лодке, показывал обитателей реки и отвечал на вопросы. Вместе с Прадли и его помощником-рулевым мальчишкой лет пятнадцати по имени Ади мы устремлялись на моторной лодке вверх или вниз по реке, чтобы снимать птиц и зверей по утрам и вечерам.
Мы наблюдали белых, как из хлопка, грациозных цапель, длинношеих бакланов, красочных зимородков, коршунов, птиц-носорогов и маленьких пестро окрашенных птах, которых всякий раз пытались, обычно с успехом, отыскать в определителе Прадли. Здесь был птичий рай. Я не стану перечислять всех птиц, которых нам довелось наблюдать, чтобы не утомлять длинным списком. Скажу только, что мы словно попали на красочный птичий карнавал и фестиваль необычных голосов, и Михаил, воодушевленный этим пернатым разнообразием, был невероятно счастлив. Его острый взгляд улавливал все живое, что показывалось в прибрежных зарослях и на деревьях. Он отнимал от глаз бинокль лишь за тем, чтобы сделать снимок, или найти птицу в определителе. Михаил не упускал ничего. Это была его судьба. Когда еще он сумеет накопить денег, чтобы посетить тропическую страну снова. Михаил светился от восторга, так, что мне казалось, в лучах солнца над его головой золотится нимб святого. Этот мир увлек его, и по возвращении в Петербург он будет показывать солнечные красоты тропической природы своим студентам. Уверен, Михаилу удастся заинтересовать их своими фотографиями и рассказами. Мы оба сделались пленниками этого речного мира; и нам нравилось быть его частью.
Утром, вечером, ночью мы с гидом Прадли и его помощником Ади разыскивали животных. Зная хорошо эти места, Прадли показывал нам потаенные уголки реки, притоки, заводи, поросшие гиацинтом с сиреневыми цветами. Однажды он, подняв руку, приказал Ади повернуть к берегу и приглушить двигатель.
– Смотрите, – сказал он. – Там, на высоком дереве, видите? – показал пальцем. – Это самка орангутана с детенышем. Мы поднялись с мест и, приставив к глазам бинокль, принялись искать.
– Вижу! – радостно воскликнул Михаил. – Чуть правее той корявой черной ветки без листьев.
Он вытянул руку в направлении, куда надо смотреть, и тогда я тоже разглядел вдали рыжую мамашу и ее детеныша на дереве. Глазастый малыш с пушком волос на макушке все что-то лез на соседнюю ветку повыше, хватаясь за нее длинными руками, а мать держала его за ногу, чтобы тот не забирался слишком высоко.
Наблюдали мы на здешних берегах и крокодилов. Они грелись на узких глинистых откосах у воды или прятались на мелководье. Тут есть чем поживиться: рыба, птицы, маленькие олени. В фольклоре народа кадазан рассказывается, что когда-то в стародавние времена крокодилы были дружны с людьми и перевозили их на спине через реку. Но случилось одному крокодилу полюбить красавицу из соседней деревни, и он похитил ее. Тогда мать девушки обещала выдать дочь замуж за того, кто выручит ее из крокодильего плена и вернет в деревню. Один крепкий юноша вызвался помочь. Придя в крокодилово царство, он сказал, что мать девушки желает знать, здорова ли ее дочь. Крокодил поверил и показал ему свою пленницу-невесту. Тогда юноша, изловчившись, ударил крокодила копьем и бежал с девушкой в родную деревню. Оправившись от измены, крокодил заключил, что если человек нарушил дружбу, то и крокодилы более не будут милосердны к нему. С тех пор рыбаки на реке должны быть очень осмотрительны.
В другом месте – в притоке Менангот – стая длиннохвостых макак решила перебраться на противоположный берег. Эта речушка не так широка – около десяти метров. И макаки одна за другой сигали с ветки в воду, вплавь добирались до нависающих над водой ветвей на другом берегу и там, цепляясь за них, торопливо взбирались на деревья повыше, где чувствовали себя в безопасности.
В нескольких районах прибрежного леса мы наблюдали стаи носачей. Эти обезьяны кормились на деревьях, обирая с веток листья, и общались друг с другом гнусавыми голосами. На одном берегу Менангот жили молодые одиночки, на противоположном – курносые самки с детенышами и взрослые самцы с огромным животом и лиловым носом до подбородка.
По вечерам небо окрашивалось акварельными разводами перистых облаков. Солнце садилось в фиолетовые с золотистыми и бордовыми мазками тучи, что громоздились над горизонтом. Темная вода вокруг нас приобретала чудесные оттенки красного.
В ночное время мы попадали в иную картину. Непроглядный мрак полосовали лучи наших фонарей. А когда их выключали, то в кронах деревьев, в кустах и вокруг нас загорались зеленоватые маячки светлячков. Но красоту такой лесной иллюминации невозможно передать с помощью фотоаппарата. И тогда, окутанные темнотой, мы наблюдали это необычное представление в молчаливой задумчивости.
По мере нашего продвижения мы вновь при свете фонарей видели обитателей реки: с ветки высокого дерева взирала своими огромными глазами сова, в кустах спали зимородки, серые цапли, мухоловки, над водой молниями носились летучие мыши. Обезьяны спали на верхних ветвях деревьев. В темноте присутствие носачей выдавал сильный запах. Тогда, освещая кроны, мы находили их. Тут и раскрылась передо мной загадка, как носачи проводят ночь, и это открытие очень меня удивило. Обезьяны сидели на толстых ветках, обхватив их и ствол дерева руками и ногами. Кажется, это не самый удобный способ выспаться: вот так просто сидеть, держась за ветки, чтобы во сне не свалиться.
В один из тех дней, когда Прадли был занят с другими туристами, мы с Михаилом отправились в Сукау. Эта маленькая деревушка с домами на сваях, госпиталем, маленьким рынком и лайтхаузом растянулась вдоль речного берега. На пристани мы застали местного рыбака. Сид – так его имя – пожилой оранг сунги с красноватым лицом, испещренным тонкими морщинами. Он носил похожую на зонт круглую шляпу плетеную из волокон бамбука. Сид охотно согласился показать нам свои рыбные ловушки на реке за небольшую плату. Тогда я полез было в рюкзак за бумажником и вспомнил, что не взял с собой денег. Михаил, по моей просьбе проверив свои карманы, обнаружил лишь скудную мелочь. Деньги остались в бунгало.
– Надо ему сказать, – с сожалением проговорил Михаил.
Я кивнул и обратился к старику:
– Послушай, у нас сейчас нет денег. Ты не против, если мы оплатим вечером?
– О, не беспокойтесь, – простодушно махнул рукой Сид. – Заплатите, когда сможете. – И стал аккуратно закатывать рукава своей клетчатой рубашки.
– О. К, – обрадовались мы, успокоенные, что рыбалка не сорвется.
Мы сели в лодку Сида. Сам он расположился на корме, потер ладони о свои выцветшие джинсы и, немного подумав, не забыл ли чего, завел мотор рывком троса. Лодка плавно тронулась с места. Тогда Сид развернул ее и направил вверх по реке. Спустя четверть часа, мы подошли к первой ловушке, место расположения которой было отмечено красной пластиковой бутылкой из-под минеральной воды, привязанной к ветке дерева. Тут Сид принялся за работу, а мы с Михаилом стали делать снимки.
Сид вытянул из воды плетеную из ротанга продолговатую ловушку-садок с узким горлышком и торчащими вовнутрь заостренными расщепами, чтобы пойманная рыба не могла найти выход, и мы увидели несколько серебристых пленниц. Сид вытряхнул их в ведерко и вернул удачливый садок на место. После этого мы вновь отправились по реке и проверили у одного и другого берегов еще несколько ловушек, так что, спустя час, в ведре уже подергивались, сверкая чешуей, семь небольших рыб. Сид был уверен, что судьба его определена свыше, и он будет рыбачить на своей реке до конца жизни, и рыбы в здешних водах никогда не убавится.
Возвращались мы довольные отснятым материалом. Попутно фотографировали птиц, а перед обратным ходом старик показал нам место на речном берегу, где несколько дней назад пили воду слоны, там, на глинистой почве с тех пор остались их большие округлые следы и валялись вырванные с корнем стебли тростника.
В деревне Сид показал нам свой небольшой, деревянный дом на сваях, с широкой верандой, с карниза которой свешивались глиняные горшки с орхидеями, фуксиями, папоротником. На прощание стрик хотел нам дать двух рыб, но мы отказались, объяснив, что их негде готовить. Тогда Сид с пониманием кивнул, и мы попрощались до вечера.
Когда мы вновь пришли к старому рыбаку, он отдыхал в кресле на веранде, курил и читал газету. Мы поприветствовали друг друга, затем я отдал ему деньги, Сид принял их с благодарностью двумя руками и сунул в карман рубашки. После этого он предложил нам посидеть с ним, выпить чаю и поговорить. Ему еще не приходилось общаться с русскими. Он мало что знал о России, и кроме президента Путина по телевизору, никого из нашей северной страны за всю жизнь не видел. Когда мы сели в кресла перед ротанговым столиком, Сид, обернувшись к окну, что-то прокричал в дом. Из дома тотчас отозвался женский голос. Спустя некоторое время, пожилая женщина в темном платье с седыми волосами, завязанными клубком на затылке, вынесла на подносе чашки чая и блюдо с домашним печением.
– Ты видишь? – сказал он жене. – Это парни из России. Они интересуются тем, как мы тут живем.
– У нас еще не было русских гостей, – заулыбалась она. – Надеюсь, вам тут понравится.
– Спасибо, – сказал Михаил.
И старый рыбак самодовольно улыбнулся.
– А ты прекратил бы курить, – строго сказала ему жена. – Сигареты разрушают организм.
– Мой организм усвоит еще не одну сотню таких сигарет, – ответил ей Сид с ухмылкой.
На это женщина всплеснула руками, повернулась и пошла к своим домашним заботам. А мы дотемна пили втроем чай, говорили о птицах, рыбалке и лесе, вспоминали стародавнюю историю, когда малайские рыбаки в 1914 году на своих лодках спасли жизни русским военным морякам с подбитого немецкими торпедами корабля «Жемчуг». Сид прочел об этом случае в каком-то историческом журнале и очень этим фактом гордился. Так прошел наш последний вечер у реки.
Расстались мы с Михаилом на другое утро так же внезапно как и познакомились. Он решил, не теряя времени, отправиться в Данум Валлей. Когда на обратном пути автобус следовал по главному шоссе, то водитель по нашей просьбе остановился в городке Кинабатанган. Михаил забрал свой огромный рюкзак из багажного отделения, перешел дорогу и стал дожидаться рейсового автобуса на Лахад Дату. А я продолжил путь в Сандакан. И тогда меня всколыхнула досадная мысль: я снова остался один.
Город
Какое-то странное утро. За окном будоражащий сумбур звуков. Это городское утро. Пока живешь в селе, или на островах, или в лесу на горе от города отвыкаешь. И к нему начинает тянуть. Чувствуешь, как будто чего-то не хватает, каких-то походов по магазинам. В городе много соблазнов. Впечатлений тоже с лихвой достаточно. Словно попадаешь в иное измерение, какое-то быстротекущее, искусственное. Я решил побыть в Кота Кинабалу подольше и согласовал эту идею с шефом редакции по телефону.
Просыпаешься от шума, врывающегося в комнату из окон, это город так бесцеремонно будит тебя. И ты, подчиняясь его порядкам, начинаешь к нему привыкать. Тогда он увлекает собой. Тем более если это большой светлый тропический город у моря.
Я вышел из гостиницы, и улица нахлынула на меня волнами звуков, яркими витринами, потоками машин. Рестораны, магазины, гостиницы всегда полны жизни. Здесь много музыки, света и развлечений.
В Кота Кинабалу я снимал номер в гостинице «Джесселтон», что на улице Гайя, которая больше напоминает бульвар с невысокими старыми домами, где на первых этажах магазины, кафе, туристические конторы. Посреди улицы тянется газон с деревьями, разделяющий проезжую часть надвое, а на круглом перекрестке шелестит небольшой фонтан. По вечерам на деревьях галдят, собирающиеся на ночлег, птицы. А по выходным движение машин на Гайя исчезает, и улица становится рыночной. Воскресный рынок разворачивается ранним утром и утихает к середине дня. Все это время среди наскоро собранных палаток, столиков, витрин гудит столпотворение. На этом рынке можно найти сувениры, одежду, овощи, сладости, домашних животных и растения.
Художники, с которыми я некоторое время назад познакомился в галерее, что возле торгового центра «Asia City Complex» тоже тут. Мастини развесила на сетчатых стеллажах свои акварели. Она улыбается мне, спрашивает, как прошли дни в лесах, и мы рассматриваем снимки с экрана моего Ники. Пейзажи Мастини так хороши, что в прошлый раз я купил одну акварель: сельский вид с пальмой, хижиной и проселочной дорогой, по которой идет женщина с корзиной на голове. Мастини сказала, что это уголок ее родной деревни Темпасук. И мне, глядя на картину, вдруг захотелось пойти за женщиной в этой тиши, по земле, пахнущей влагой, и доносящимися из хижины пряными ароматами, свежестью природы, цветов и травы. Все это я увезу с собой. Дома картина будет напоминать мне о красочных днях, проведенный на острове.
Рядом выставил свои работы Диаман Бона. Как обычно он был в темной шляпе с узкими полями, из-под которой вились черные локоны до плеч. У него смуглое лицо, маленькая бородка и очки. Его стеллажи завешаны акварельными или выполненными в масле пейзажами, цветами, образами народных музыкантов, портретами маленьких орангутанов. Его работы насыщены светом живительным, ярким и красочным.
Затем я нашел живопись Аванга. Самого художника тут не оказалось. Он пишет этнические сюжеты в стиле «наив». Его черно-белые и раскрашенные картины полны жизни, музыки, крестьянского быта. Они насыщены и декоративны, их можно читать, как сказку, в которой проявляются образы традиционной жизни племен Северного Борнео.
После полудня пестрая базарная суета завершается, торговцев как ветром сдувает, и улица вновь приобретает свой прежний вид.
***
Променад возле скульптуры выпрыгивающего из воды огромного марлина с блестящей серебристо-синей чешуей залит солнечным жаром. Меч рыбы устремляется в небо. Плавники упруги от напряжения. Мощный хвост выталкивает массивное тело из моря. Он готов побороться за жизнь с любым из местных рыбаков.
Море сверкает в лучах жаркого полуденного солнца. Я оперся руками на перила и стал мысленно бродить по островам с зелеными шапками леса. Тут ко мне подошел рыбак, он сказал, что возвращается домой и может перевезти меня на остров на своей лодке. Спасибо, ответил я, не сейчас. Сегодня я остаюсь в городе.
Я зашагал по променаду до Центрального рынка. Если удача не подведет, то куплю дуриан. Он редко бывает в продаже. Но теперь сезон, и мне повезло: такой фрукт привезли и продают с машины. Выбранный мной плод потянул на полтора килограмма, стоимостью пятнадцать ринггит. Тогда продавец взял большой нож и, чуть-чуть надрезая шипастую кожуру дуриана сверху, определил границы его долей. После чего уверенно разделил плод на три части, не задев нежной мякоти. Эта желанная мякоть, словно кубышка, упакована в тонкую пленку, а внутри таится большая округлая косточка. Вынимая ножом кремовые кубышки, продавец укладывал их в пластиковый контейнер, который я потом сунул в пакет и наглухо завязал, чтобы за мной не тянулся шлейф дурианового запаха, напоминающего вонь гнилого чеснока или чего-нибудь еще в этом роде. Этот тайный сверток, спрятанный в рюкзаке, я благополучно пронес мимо гостиничной администрации в свой номер. Мне повезло, никто мою авантюру не заметил, так что я с аппетитом разделался с лесным деликатесом за журнальным столиком, а косточки размером с небольшое куриное яйцо завернул в пакет и потом выбросил на улице в мусорный контейнер.
Пока я жил в городе, то перепробовал разных невиданных фруктов, названия которых я так и не смог найти ни в одном справочнике, что были у меня под рукой. Уверен, благотворное воздействие этих таинственных плодов помогло мне одолеть немало лесных троп в этих краях.
За овощным рынком находится рыбный. Тут у пирса покачивается множество рыбацких лодок. И дух стоит здесь самый отвратительный: он веет от мусорных контейнеров и сточной канавы, куда попадают рыбьи потроха и головы. Возле рынка крутятся дети рыбаков. Завидев какого-нибудь туриста, они устремляются к нему с протянутой рукой и клянчат монеты, а потом, собрав немного денег, увлеченно играют в дуит, напоминающую забытую русскую чику. Азартный звон выбиваемых на тротуаре монет собирает вокруг игроков всех здешних мальчишек и девчонок.
***
Когда я вышел из художественного салона, что на променаде напротив гостиницы «Меридиан», то вновь услышал странный стук. Словно кто-то постукивает по камню клюшкой для гольфа. Я поглядел по сторонам и увидел подростка на костылях. Пока я жил в городе, то видел его на разных улицах. Вчера, например, рано утром, я застал его спящим на тротуаре возле кадок с пальмами напротив кофейни. Кто он, откуда и почему живет на улице? Он, похоже, и сам не знает. На нем заношенная рубашка, шорты, на ногах шлепанцы. Так и бродит он сутуло на своих костылях, упирающихся ему в подмышки, спит, где попало, появляется в людных местах, где чувство одиночества притупляется. Пока он переходил дорогу, я купил яблоко, апельсин и манго, сунул их в пакет, и когда этот парень приблизился, отдал ему фрукты. Он робко взял угощение и сказал, склонив голову:
– Спасибо, сэр.
***
Город интересно рассматривать сверху. Для этого я поднялся по лестнице на Сигнальную гору, поросшую лесом. Эта гора протянулась лесистым хребтом и делит растущий город на старый и новый районы. Наверху оборудована смотровая площадка. Внизу, между белых зданий из стекла и бетона, тянутся прямые улицы, виднеются зеленые скверы и морской променад. По морю разбросаны рыбацкие лодки. А за проливом – острова, которые теперь кажутся огромными. Время от времени над городом проносятся самолеты. Они летят над высокими домами, все выше и выше, устремляются вдаль и затем исчезают из виду в бескрайности воздушного моря.
***
Иногда в городе могут оказаться улицы, дома и скверы, которые сбивают с толку приезжего своей похожестью. Не в Кота-Кинабалу, а в Рамнау я угодил в подобную головоломку. Кто бы мог подумать? В этом замечательном уютном городке на зеленых холмах, где не так жарко, и местные жители экономят на кондиционерах, я нечаянно потерялся. Это произошло в первый день по прибытии. Я тогда только что поселился в гостинице «Рамнау Сити Инн» и отправился искать ресторан, чтобы пообедать. А когда вернулся, вдруг не нашел вход в гостиницу. Я бродил перед зданием, уверенный: вот этот дом, та же улица, и тот сквер, который был виден из окна моей комнаты. Я завернул за угол, тут магазин, кафе с вынесенными на улицу столиками, цветник – все на своем пятачке, но где же вход в гостиницу? Я несколько раз обошел это место, но вход как будто перенесли.
Одна пожилая пара, заметив мое смятение, подошла ко мне.
– Вы что-нибудь потеряли? – спросил старик, с сочувствием приподняв брови.
– Не могу найти гостиницу, – ответил я в замешательстве.
– Здесь несколько гостиниц, – сказала старушка, – какая именно?
– Рамнау Сити, – ответил я.
Супруги заулыбались, убедившись, что ничего ужасного не произошло.
– Это в следующем доме, вон там, за сквером, – объяснил старик.
Я поглядел, куда мне показывали, и вздохнул с облегчением.
– Кварталы очень похожи, – покачала головой женщина.
Я кивнул, поблагодарил стариков и зашагал по улице, ругая себя за то, что сам не мог догадаться.
***
Мастерские художников, что в сквере возле торгового центра «Asia City Complex», привлекают выставленными на продажу работами. У каждого художника свой отсек с большими окнами и стеклянными дверями. Здесь много света. По стенам развешаны картины, выполненные в масле, и акварели: гора Кинабалу, сельские пейзажи, портреты местных жителей и животных. На столах сумбур из тюбиков с краской, кистей, набросков, этюдов.
В один из тех дней я решил навестить художников; это было накануне моего отъезда в Кучинг. В мастерской я застал только Патрика – пожилого худощавого малайца. Сидя на складном стуле перед мольбертом, он дописывал картину с желтыми цветками орхидеи на фоне витиеватого синего орнамента.
– Привет! – сказал я.
– О, привет, мой друг! – заулыбался Патрик, отложил кисть, и мы пожали друг другу руки.
– Снова решил навестить?
– Да, завтра я уезжаю в Саравак. А где Мастини, Диаман?
– Скоро явятся. А ты садись. – Патрик поднялся, убрал со стула рюкзак и вернулся к своей работе.
Вскоре пришел Диаман. Он предложил перебраться в кафе галереи, что занимало соседний отсек, а столы и стулья были расставлены на улице. За чаем мы говорили о путешествии в Данум Валлей и о новых акварелях, написанных Диаманом за время моего отсутствия. На стене его мастерской висели несколько работ с рыбацкими лодками народа кадазан. А потом с обеда вернулась Мастини.
Мое появление удивило ее, поскольку она считала, что я давно уже вернулся в Москву.
– А вот и нет, – сказал я. – Только что приехал из Восточного Сабаха.
– Ты все путешествуешь, – покачала она головой.
Мастини села за столик напротив, а потом к нам присоединился Патрик, и мы заказали чай с бисквитами.
– Сегодня утром я был в Художественной галерее, – сказал я. – На выставке местных художников. Один триптих меня сразу заинтересовал – это уголок леса с маленьким ручьем и старым деревом в центре. Картина в изумрудно-коричневых тонах. Глядя на нее, я снова погрузился в лесную чащу.
– Ты ведь только вернулся – и снова думаешь о лесе? – с иронией заметила Мастини.
– Я тоже видел эту картину. Хорошая работа, – согласился со мной Диаман.
– Меня всегда тянет в лес, – признался я. – В нем есть какая-то загадка. Каждый раз, когда покидаю его, у меня возникает чувство, будто не до конца его понял, и хочется вернуться.
– Многие у нас пишут лес, – сказал Патрик. – Он будет жить в наших картинах, даже если в природе от него ничего не останется.
– Я узнал, ваши работы хранятся в фондах галереи, – сказал я.
– Да есть кое-что, – скромно кивнул Диаман.
Потом мы попросили у хозяйки кафе ноутбук и стали смотреть мои снимки с экрана. Мастини понравились необычные орхидеи, те, что я снял в Данум Валлей.
– Я редко бываю в лесу, – сказала она. – Рисую цветы дома в Темпасук.
– Скажи, приятель, а какие русские художники тебе больше нравятся? – спросил Диаман.
– О, их много, – ответил я, задумавшись.
– И все-таки? Самые, самые, – Мастини посмотрела на меня с любопытством.
– Люблю Серова, – начал я. – В его портретах есть что-то особенное… Необыкновенное, трогательное… От милого лица похищенной Европы глаз не оторвать – до чего оно прекрасно. Нравится Левитан, его импрессии – это как сон наяву, смотришь на сиреневые сугробы, осенний лес или березовую рощу летом и забываешься в мечтах. Абстракции Кандинского тоже интересны, в них проявляются неожиданные образы, русский колорит... Попробуйте найти в Интернете.
– Лучше смотреть в оригинале, – не согласился Диаман. – Репродукции часто искажают цвета.
– Тогда нам всем пора в Москву, – сказал я.
– Дорого, – заулыбалась Мастини.
– Надо что-нибудь придумать, – решительно заявил я.
Потом меня расспрашивали о планах на будущее, а Патрик все слушал и, покачав головой, вдруг печально заметил:
– Теперь, выходит, ты не скоро вернешься в Сабах, приедешь, а меня уже и не будет на свете.
Ну и напрасно же он так думает.
***
Неожиданным местом в центре города оказался птичий парк, в котором сохранились настоящие мангровые болота. Когда ходишь по деревянным мосткам над шоколадного цвета водой среди мангров, то города не видно и не слышно, и кажется, будто внезапно очутился в дикой природе в стороне от цивилизации. Здесь живут цапли, коршуны, зимородки. В зарослях лазают вараны, змеи и ящерицы. По воздушным корням-ходулям карабкаются крабы.
Наблюдая за рыбалкой нескольких белоснежных цапель, я заметил, как надвигается черная туча. Над парком еще сияло солнце, и день казался безмятежным, но я решил возвращаться. Вскоре туча растянулась во все небо. Потемнело. Я едва успел покинуть заросли, как налетел штормовой ветер с ливнем. Пришлось остаться ждать погоды в холле администрации. Я сел на диван с газетой и то и дело поглядывал в окно. Деревья раскачивались, как резиновые, с ветвей слетали листья и откуда-то сверху падали подгнившие сучья. По шоссе устремились мутные потоки. Они неслись бешено, вихрились и пузырились. Испуганный громом полосатый кот, запрыгнул ко мне на диван, потерся о мою ногу в поисках утешения, затем широко зевнув, устроился у меня под боком дремать. Время шло, а шторм не унимался. Пришлось вызвать такси, чтобы добраться до гостиницы. Стихия в тот раз унялась только к вечеру.
***
Вечерами город собирается в торговых центрах. Здесь много хороших кафе, игровые залы, бутики с модной одеждой, электроникой, парфюмерией. Чем тут заняться – найдется на все вкусы. Хватило бы денег.
Но те, кому все это не по карману, собираются в скверах. На лавках или просто на тротуаре сидят парни и девушки. У них длинные волосы зачесанные гребнем вверх или челка на пол лица. В ноздре или на губе серьги, на ногах и руках витиеватые наколки. У кого есть гитара – исполняют в компании песни, другие слушают музыку из динамиков CD-проигрывателя, потягивая из банок колу, тоник или пиво. Длинная прическа черным крылом скрывает улыбки, в глазах отчаяние бунтующей крови. И белесый дым сигарет, рисующий в теплом фиолетовом воздухе убитых уродцев с некрозными легкими из початой коробки под глянцем. До ночи еще далеко, и так хочется побыть на улицах, прежде чем покинуть этот город.
Город притягивает мечты. За ними устремляются храбрецы. И пока не охмурила цензура семейного быта, что однажды подрежет крылья, нужно успеть прошвырнуться по улице, имя которой – свобода, и получить от нее сполна. Разогретые солнцем желания. Вся мода здесь. Она дефилирует по тротуарам под музыку городских улиц.
Демон красоты
Тот день кажется мне необыкновенным.
После короткого дождя, внезапно пролитого налетевшей на город темной тучей, веяло влажным теплом. Скоро вечер, и солнце, плывшее среди рыхлых серебряных облаков над крышами домов, пустило по улицам свои боковые лучи. Их отблески весело заиграли в окнах высоких зданий.
Я потерялся в кварталах незнакомого мне района и шел по маленькой улице, зная, что где-то там, справа, должно лежать море, о чем подсказывала моя потрепанная карта, а значит, впереди старый город, в который я направлялся. Часть улицы слева уже погрузилась в синюю тень. Людей было мало: редкие занятые покупками посетители мелких магазинчиков, несколько подростков с шумом катались по мостовой на скейтбордах, за столиком уличного кафе курил одинокий старик… Как вдруг справа мое внимание привлекла девушка. Она стояла на крыльце подъезда, помахала мне рукой и заговорила:
– Массаж, пожалуйста, к вашим услугам массаж!
Худенькая, простоволосая с крашенными малиновым лаком когтями – именно когтями – на руках и ногах. Когда она улыбнулась, я заметил острые клыки. А нос у нее был чуть вздернут и сильно приплюснут. Ей, должно быть, не больше восемнадцати.
Я остановился перед девушкой с любопытством. И она, почуяв мой интерес, принялась расхваливать достоинства массажа всех возможных вариантов. Тогда я кое-что задумал.
– Сколько это стоит? – спросил я.
– От пятидесяти, сэр, – ответила она.
– Хорошо, – кивнул я. – Идем.
Улыбаясь, довольная своим успехом, девушка повела меня в дом. И я следовал за ней сначала по узкому коридору, освещенному тусклой лампой, затем мы шагали по длинной лестнице куда-то наверх. Девушка, не оборачиваясь, все продолжала расхваливать достоинства массажа, который она умеет делать лучше других, а я, поднимаясь за ней, мысленно готовился к очередному приключению и все поглядывал на нее. Она была в сиреневой блузке, и на спине отчетливо вырисовывались две большие, как цыплячьи крылышки, лопатки, в короткой синей юбке, которая почти ничего не скрывала, в красных босоножках, казавшихся настолько малыми, что ее жабьи когти на ногах постукивали при ходьбе.
Наверху мы оказались в небольшом вестибюле, где, как в гостинице, располагалась стойка администратора, а за ней стояла услужливая дама средних лет. Приторно мне улыбаясь и одобрительно кивая, она взяла с меня плату. Между тем я обвел взглядом помещение. По стенам здесь висели фотокартины с яркими морскими пейзажами, в углу стоял серый диван, а перед ним столик с разбросанными по нему глянцевыми журналами. Затем мы с девушкой поднялись на второй этаж и там вошли в небольшую светлую комнату с бледно-зелеными стенами, малахитового цвета занавесками по обе стороны окна, в которое заглядывало вечернее солнце, посередине стояла большая кушетка с застиранными простыней и наволочкой на подушке – и то и другое с невыводимыми желтоватыми пятнами. Справа от двери находился умывальник и рядом ветхий столик с манерно изогнутыми ножками, весь заставленный флаконами, склянками, мисочками, пузырьками, заполненными ароматическими маслами.
Девушка мило улыбнулась, почему-то уверенная, будто мне здесь понравится, указала рукой на кушетку, подошла к умывальнику и, пустив воду, стала мыть с мылом руки. Тогда я вынул из рюкзака Никон и стал готовить его к работе. Когда девушка, сняв с крючка полотенце, стала вытирать руки, я приказал ей:
– Раздевайся.
Она обернулась с полотенцем в руках и поглядела на меня с удивлением. Я повторил приказ суровым тоном. Подумав, наверное, что клиент с причудами, девушка повесила полотенце на место и, скромно опустив глаза, стала послушно снимать с себя блузку, под которой ничего из белья не оказалось. А я принялся фотографировать.
– Юбку оставь пока, – потребовал я. – Ляг на кушетку, заложи левую руку под голову, согни ноги в коленях… Вот так… Хорошо.
Я щелкал затвором камеры. И сразу же мною овладел, закружил и понес вихрь творческого счастья. Я вдыхал тонкий фиалковый аромат моей необыкновенной натурщицы, поправлял ее сбившиеся черные с металлическим отливом локоны, требовал принять нужную мне позу, согнуть ноги, перевернуться на другой бок, приподняться… и снова, жаждущий творчества, делал снимки, блаженно предвкушая хороший результат. Я не спешил, размышлял, искал изящество ее очертаний, снова спускал затвор Никона, словно стрелял, и выстрелы эти рождали прекрасные образы.
Потом, сняв с себя оставшуюся одежду, девушка лежала на кушетке вся исполосованная солнечным светом, раздробленным ставнями, которые я на такой случай притворил. Затем она стояла против распахнутого настежь окна, так что ее силуэт отчетливо вырисовывался в лучах заката. И наконец, распласталась на измятой постели изнеможенная, но счастливая, прикрыв темные глаза в сладкой полуулыбке, а ее длинные волосы каскадом спадали с края кушетки и волшебно искрились, словно в их гуще прятались звезды, и оттого напоминали ночное небо. Смуглый лоск ее упругого юного тела, округлые щеки, алые губы, красивые глаза… На съемках она чудесным образом преобразилась: эта чернявая простушка превратилась в редкую красавицу. И так ловко со мной обошлась, проникнув в мои тайные чувства, что от своей работы я получил великое удовлетворение. Точно не я распоряжался девушкой, а она творила красоту, поддаваясь моим желаниям. Не помня себя от успеха, я унесся на крыльях вдохновения, и красота подчинилась мне со всей своей преданной нежностью.
Когда все закончилось, я бросил к ногам этого демона чаевые и ушел, унося с собой драгоценные снимки.
Капит
В продолжительном путешествии больше всего удручает необходимость экономить. Особенно, когда деньги заканчиваются, а очередную выплату задерживают. И такое положение дел тем более тревожит, когда находишься в каком-нибудь отдаленном районе, куда пришлось добираться вначале рейсовым автобусом, а затем по реке лодкой. Так в конце февраля я оказался в Капите, проживая последние деньги. Не дождавшись зарплаты, я позвонил в Москву. Главный редактор сожалеющим тоном объяснил, что задержка вызвана уважительными причинами, просил не волноваться и обещал перевести задолженность на мою банковскую карту в ближайшее время. Обнадеженный хотя бы тем, что про меня не забыли, я успокоился. Но какая-то заноза тревоги все-таки засела в моей душе. Она побуждала к размышлениям: ждать денег или пока не поздно вернуться в Кучинг. Скорее всего, дни моей работы на острове сочтены, и в скором времени меня отзовут в Москву. И стало досадным от того, что я забрался в такую даль, обещающую немало свежих впечатлений и снимков, но вдруг вынужден оставить эти места, так и не собрав ничего интересного.
Необыкновенное это счастье странствовать по острову, посещая затерянные в джунглях пещеры, деревни, горы. Мои фотографии и заметки пользовались успехом. Но было бы не очень весело застрять где-нибудь в глуши, жить в дешевой гостинице с обшарпанными стенами и клопами под подушкой, есть только рис, яйца, гренки с чаем и в тоске дожидаться гонорара, пока на обед не останется один только чай. А что, если издательство разориться, тогда я совершенно не представляю, как буду выбираться из этих мест. Здесь, в Капите, размышлял я, только один человек мог меня выручить. Это Жуан – молодой ибан, чья семья живет в лонгхаузе где-то в окрестностях этого маленького городка, но сам он работает гидом в Кучинге. Ему тридцать шесть лет, собой он округлый, с добродушным на вид лицом и блестящими карими глазами, которые особенно выразительны на обычном ничем не примечательном лице полного человека. Мы давно знакомы. В прошлом году он сопровождал мою группу туристов из Москвы: в Семенггох, к пещерам Бау и в лонгхауз племени бидаю Анна Райз. А потом он пригласил меня в Капит. Но из-за того, что мне пришлось лететь в Сабах, поездка состоялась не скоро. Я позвонил ему.
– Для меня эта ситуация неожиданна, – объяснил я.
– Значит, ты не дождешься меня? – спросил он с сожалением.
– Я решил отправиться на отдаленный пляж, натянуть там полог от дождя, ловить рыбу и пить кокосовое молоко.
– Не самая лучшая идея.
– В скором времени мне нечем будет заплатить за номер в гостинице.
– Послушай, побудь еще в Капите, я постараюсь выбраться в ближайшие дни. Представлю тебя старейшине нашего лонгхауза. Не беспокойся, моя семья примет тебя. Для гостей у нас есть свободная комната. Ты можешь жить там, пока не получишь свой гонорар. Согласен?
– Очень любезное предложение, – едва выговорил я.
– Все в порядке, – усмехнулся он, – голову с тебя за это никто не снимет.
– Я давно уже в этом не сомневаюсь, – промолвил я, думая теперь, как правильно будет поступить.
– Я был бы рад, если ты согласишься погостить у нас.
– Хорошо. Так когда ты приедешь?
– Послезавтра.
– Спасибо, Жуан. Ты меня выручишь.
– Будь счастлив, парень.
– Пока.
Вид города Капит таков, что оказавшись на его улицах: многолюдных, шумных, переполненных машинами – можно решить, что находишься в каком-нибудь старом квартале столицы. На самом же деле этот маленький городок отрезан от остального мира лесами и горами, вытянулся вдоль реки Раджанг, а несколько дорог ведут лишь в соседние старые деревушки и к новым белокаменным лонгхаузам под рыжей металлической крышей. Эти дома разбросаны среди лесистых холмов. Центр Капита – сплошь китайские магазины, устроенные в первых этажах домов, здесь прямые улицы, большой рынок и есть маленькое озеро, на глади которого цветут лотосы, а на берегу в терпеливом ожидании стоят мальчишки с удочками.
Поселившись в недорогой, но уютной гостинице «Драгон Инн», я целыми днями бродил по улицам в поиске удачных снимков и несколько раз заходил в местный исторический музей, где за вход не берут никакой платы. Он расположен в деревянном, выкрашенном белой краской форту Сильвия. Когда в 1880 году второй раджа Саравака Чарльз Брук основал это форт для обороны от воинственных племен, он не представлял, какое знаменательное событие произойдет здесь в следующем столетии. Но именно в этом форту 16 ноября 1924 года при содействии третьего раджи Винера Брука между враждующими даяками был заключен мир. С тех пор охота за головами прекратилась. А в следующем году форт был назван в честь супруги этого миролюбивого раджи. Теперь в музее хранятся огромные керамические кувшины – подарки в знак примирения, исторические документы и выставлена коллекция поделок из добытого в окрестностях Капита янтаря – хрупкого и темного, словно застывшее красное вино.
Жизнь в этом городке довольно бойкая, но не тороплива даже на рынке, куда съезжаются ибаны со всех окрестных деревень. Запахи среди торговых рядов весьма разнообразны: то слышатся ароматы пряных трав, то сырой курятины, то вяленой рыбы, то копчеными на костре тушками добытых на охоте зверей, то свежестью ротанговых циновок… И эти запахи, словно передают вас один другому, пытаясь удивить и запомниться. Живых кур и петухов, приготовленных на продажу, заворачивают в трубку из газеты, лишая птицу всякого движения, и перевязывают бечевкой. Лежат эти пленники штабелями, так что из каждого свертка высовывается с одной стороны – голова, с противоположной – хвост, и глядят на мир покорно, с каким-то невозмутимым смирением, словно несут важную миссию перед хозяином. На этом рынке мне довелось разбавить свое скромное питание фруктами, которые я прежде еще не пробовал: красными бананами, похожими на оливки дабай и сочным кедондонгом. С самого раннего утра до вечера город бурлит. Лишь когда солнце прячется за соседними холмами, жизнь на улицах постепенно затихает. Местные жители с большими мешками и корзинами полными покупок возвращаются к пристани, где покачиваются их длинные моторные лодки, и затем устремляются по реке к своим лонгхаузам.
Утомленный жарой, которая пропитывала мое тело насквозь, я взял привычку приходить на главную городскую пристань, куда причаливают пассажирские лодки из Сибу. Здесь под крышей кафе я садился за столик пить крепкий чай с молоком и печением. Снизу доносился плеск речных волн. Ветерок разносил ароматы кофе и выпечки из кухни. Река Раджанг цвета молочного шоколада быстрая, глубокая, широкая уводила мой взгляд далеко вверх или вниз, а потом скрывалась за поворотом в пышной зелени высокого леса, что растет на противоположном берегу. Сидя за чаем, наблюдая за рекой, я погружался в покой. Мимо, нагнетая волны, с гудением проносились лодки ибанов, неслышно, словно крадучись, проплывали груженые лесом баржи, а иногда коряги, ветки или плот из опутанных вьюнками растений; белоснежные цапли, изящно пролетев над самой водой, вставали на такую дрейфующую кучу и глядели в воду в надежде попутно добыть себе рыбу. Тут важно не перепутать и не сесть на спину крокодила.
Жуан, как обещал, прибыл в Капит утром через день. Я встретил его на пристани, после чего мы забрали мои вещи из гостиницы, потом зашли в магазин купить продуктов домой и спустились на маленькую пристань, что возле старинного китайского храма. Здесь дожидался отец Жуана – высокий, сухощавый с татуировкой на шее пожилой человек в очках. Жуан представил меня, и я пожал крепкую морщинистую руку старика. Его звали Аджан.
Весь наш путь по реке занял минут десять. Прибыв к маленькому деревянному причалу, мы поднялись по тропе и зашагали по ней к дому. Старый лонгхауз виднелся среди деревьев. Перед ним по обе стороны тропы возвышались два столба с прикрепленными к ним деревянными щитами с орнаментом, означающим клыкастых воинов, защищающих селян от демонов и врагов. Поднятый на сваях длинный дом с многочисленными просторными комнатами, широкой верандой, крытый металлическими листами крышей крепко стоял на берегу ручья. Три рыжие собаки выбежали нам на встречу. Размахивая хвостами, они приветливо потыкались мордой в руки хозяев, задумчиво и внимательно обнюхали мои следы, а потом, играя друг с другом, последовали за нами к дому. Вокруг цвели кусты гибискуса, росла лимонная трава, покачивали своими широкими листьями папайя и бананы, среди кустов тапиоки бродили куры и цыплята. На маленьких грядках росли какие-то овощи. Мы поднялись по лестнице на веранду. Кое-где половицы шатались, между ними в прорехи виднелась земля, истоптанная курами и собаками. Перед дверью в комнату, где жила семья Жуана была разостлана разноцветная клеенка, над входом на стене висело распятие, а рядом с дверью – большой календарь с изображением Христа. Я заметил, что и над многими другими дверями жителей лонгхауза тоже были прикреплены кресты. Кое-где под потолком висели связанные ротанговыми стеблями старые потемневшие черепа, по стенам развешаны плетеные конусом шляпы, корзины, сита и прочая необходимая в хозяйстве утварь. Весь пол в этом длинном коридоре был застлан циновками. Днем может показаться, будто лонгхауз пустует: большинство жителей в городе, на промысле в лесу или они трудятся на своих плантациях. В доме остались лишь пожилые жители и маленькие дети. Старухи сидели на веранде, увлеченные плетением, и о чем-то переговаривались. Дети играли возле дома, они с любопытством поглядывали на меня своими большими глазами, когда я проходил мимо. Один мальчик лет семи в шортах и красной футболке держал на руках котенка и всюду сопровождал нас.
Мать Жуана – невысокая, улыбчивая женщина с вьющимися черными волосами, причесанными на пробор, помешивала ложкой в кастрюле, стоявшей на газовой плите. Мы поздоровались, затем Аджи – так ее звали – объявила, что скоро будет готов обед. Тогда Жуан повел меня по веранде в отдельную комнату, расположенную в самом конце лонгхауза. Мальчик с котенком последовал за нами. Окно в комнате было завешено сеткой от комаров, на потолке висела лампочка, никакой мебели здесь не оказалось, а в углу лежала широкая циновка.
– Вечером я принесу матрас, и мы сделаем тебе постель, – сказал Жуан.
– Нужно ли мне представиться вождю лонгхауза? – спросил я.
– Да, когда он вернется из города.
– А старейшина знает, что я приехал?
– Конечно. Ведь это мой отец.
После этого Жуан оставил меня. Мальчик с котенком тоже исчез. И я полез в рюкзак за вещами, чтобы переодеться к обеду.
Вечером, когда лес потемнел, и как будто бы отступил тенистым массивом, а солнечные лучи, поиграв сверкающими бликами на крыше лонгхауза, угасли, и пора было уже включать свет, веранда и комнаты стали наполняться возвращающимися из города жильцами. Вокруг стало шумно. Дряхлые старики, которые, казалось, весь день спали в своих комнатах и теперь разбуженные, выбирались на люди, чтобы узнать последние новости, рассаживались на циновках и задумчиво глядели на творящуюся вокруг суету, дети бегали по веранде, увлеченные своими играми, взрослые встречались за разговорами. Ветерок приносил откуда-то с улицы пряный запах дыма от костров.
Когда я проходил по оживленной веранде, словно по улице, со мной здоровались, спрашивали, откуда я приехал, желали доброго вечера. Вскоре мне уже казалось, будто я переговорил со всеми мужчинами лонгхауза. Наконец из города прибыл вождь, и Жуан представил меня, прежде чем тот ушел в свое жилище. Это был невысокий, крепко сложенный ибан лет пятидесяти, и я оказался выше его на целую голову. Одет он был в светлую полосатую рубашку без рукавов и шорты. Его руки и ноги покрывал сложный орнамент татуировки. Волосы вождя были коротко стрижены. Звали его Генри. В ином случае я бы ни за что не отличил вождя от обыкновенного таксиста или слесаря. Но как истинный даяк он в любую минуту был готов перевоплотиться в отважного воина и защищать свой дом и его жителей от врагов и лесных демонов. При знакомстве со мной вождь Генри оставался совершенно серьезным. Никакого намека на улыбку не отразилось на его суровом невозмутимом лице. После того как мы обменялись приветствующими фразами, он пожелал мне хорошо провести дни в его лонгхаузе и отправился по своим делам.
Рибена – жена моего друга – с малышом Иви, которому было пять лет, вернулись из города как раз к ужину. Жуан привез их на лодке. Весь день Рибена торговала овощами на рынке. Это была молодая женщина с округлым приятным лицом, черными распущенными до плеч волосами и темными глазами. В мочках у нее искрились золотые сережки, на запястьях позвякивали браслеты, шею украшали жемчужные бусы.
– Я видела вас на рынке, – призналась Рибена с приветливой улыбкой. – Покупали саподиллу и бананы у моей соседки.
– Верно, пару дней назад, – подтвердил я. – Здесь много необычных фруктов, которые не попадались мне даже на рынке в Кучинге.
Ужинали мы за большим столом в гостиной – просторной комнате с креслами, шкафом и комодом, в ящиках которого, как я потом узнал, хранились игрушки маленького Иви. Заботливая Аджи приносила с кухни миски полные белого и темного (того, что с горчинкой) риса, тушеных овощей, жареной рыбы и кусочками курятины в пряном соусе. По случаю моего приезда Аджан открыл бутылку рисового вина местного приготовления и разлил его по стаканам.
– Угощайтесь, – то и дело говорила мне Аджи и пододвигала поближе блюда, чтобы я мог дотянуться.
– Спасибо, – отвечал я и подкладывал в свою тарелку еще белого рассыпчатого риса.
Поначалу все были увлечены едой, и беседа не складывалась, но потом, по мере того, как на столе блюд оставалось все меньше, то разговору становилось все больше, словно ужин вымещал из нас мысли облаченные в слова. Меня расспрашивали, чем я занимаюсь, как долго живу на Борнео, не думаю ли я тут жениться. Я отвечал на эти и множество других вопросов, рассказывал о местах, которые посетил и в свою очередь тоже спрашивал о том, что интересовало меня.
– Неужели все эти машины, микроавтобусы, что наводняют улицы города, мебель в домах и продукты доставлены по реке? – спрашивал я.
– А как же еще, – отвечал Аджан. – Их привозят баржами. А цены, если вы заметили, в Капите заметно выше, чем в Сибу или в Кучинге. Доставка продуктов обходится дороже.
– Не на много дороже, папа, – сказал Жуан, – вполне приемлемо.
– На рынке в Капите иногда продают лесную добычу, подкопченную на костре, хорошо бы увидеть этих зверей в лесу, – поинтересовался я.
– Здесь много разных животных, но их сложно найти, очень они скрытные, – ответил Аджан.
– Тогда тебе придется уходить подальше от деревень. В лесу много троп. Там возможно и повезет кого-нибудь выследить, – объяснил Жуан.
– Только будьте осторожнее, вокруг встречаются змеи, – предупредила Рибена.
– Однажды у меня была встреча с коброй, – признался я с удовольствием. – Это было в Сабахе. Но мы расстались по-доброму. Надеюсь, и в этих местах мне повезет поснимать редких животных.
– Если удача не подведет, – заметил мне Жуан, а потом добавил: – В прошлом месяце Рибена совершила подвиг.
– Не надо, Жуан, – попросила она, догадавшись, о чем тот хочет сказать.
– Отчего же? – простодушно удивился он.
– Это плохой поступок, – заговорил Аджан, поглядев поверх очков, словно профессор на своих нерадивых учеников. – И незачем об этом вспоминать.
– Он все-таки браконьер, – опустив глаза, проговорила Рибена и вдруг уверенно заявила: – И поделом ему.
– Это бедный, одинокий человек, ему не на что было жить. Нужда заставила его. Иначе он умер бы с голоду, – не уступал Аджан.
– Мог бы работать в городе, – не сдавалась Рибена, не поднимая глаз.
– Правильно, – поддержал ее Жуан. – Хотел быть хищником, а стал добычей.
– Не накликать бы нам беду, – с тяжелым вздохом сердито промолвил Аджан. – Наказывать бедного человека – грех. Есть силы, которым этот поступок не понравится.
– Довольно вам спорить, – умиротворяющим тоном сказала Аджи и принялась разливать по чашкам чай. – Гость устал от ваших пререканий.
Но этот разговор вызвал у меня любопытство.
– А что все-таки произошло? – спросил я.
– В тот день в Капит приехали инспекторы из отдела охраны природы, они посетили рынок, и Рибена сообщила им, что знает человека, который ловит зверей, – объяснил мне Жуан. – Это житель соседнего лонгхауза. Тогда инспекторы задержали несчастного. Он во всем сознался. А потом у него нашли запертыми в клетках несколько панголинов, дымчатого леопарда и редких птиц. Он продавал этих животных китайцам, а те контрабандой вывозили их из страны. После этого браконьера арестовали и посадили в тюрьму на пять лет.
– Но животные действительно редкие, – согласился я.
– Отец опасается, – наклонившись ко мне, продолжил мой друг вполголоса, – что духи предков не простят Рибене такого поступка.
– Уверен, среди них найдутся единомышленники, – сказал я.
– Хорошо бы, – усмехнулся Жуан.
Едва он это произнес, как вскрикнул Иви, который все это время сидел за столом возле матери.
– Что случилось, милый? – спросила Рибена.
– Обжегся, – проговорил мальчик сквозь слезы.
Мы все переглянулись, а Рибена взяла Иви на руки, прижала к груди и принялась утешать.
– А что стало с конфискованными животными? – поинтересовался я.
– Их отправили в Семенггох или Матанг, – ответил Жуан. – Теперь их судьба зависит от того: смогут ли они выжить в лесу или нет. В худшем случае они навсегда останутся в клетках.
После ужина в лонгхаузе все стихло. Слышалось только журчание ручья, хор ночных насекомых и пение сверчка, сидящего где-то за шкафом. На веранде лишь несколько стариков остались за своими неторопливыми разговорами. Мы с Жуаном тоже не спешили разойтись по своим комнатам, вышли на открытую веранду и там, облокотившись на перила, глядели в темноту позднего вечера.
– Твой отец суеверен, – сказал я.
– Ибаны его поколения все еще верят в духов, – ответил он.
– Но это не мешает им ходить на службу в церковь.
– Нет, не мешает.
– И эти старые человеческие черепа, подвешенные к балкам, останутся в лонгхаузе навсегда?
– Связь с прошлым по-прежнему очень сильна, – объяснил Жуан, потирая рукой лоб. – Предки заботятся о ныне живущих или наказывают нас болезнями за непростительные поступки. Отец беспокоится о том, как духи смотрят на то, что Рибена сдала бедняка полиции.
– А ты что об этом думаешь? – спросил я, прихлопнув на руке комара.
– Я забочусь о семье. Не уверен, что духи станут нас наказывать, но должен быть готов к неприятностям.
– Многие старые традиции остались в прошлом, верно?
– Кое-что живо и поныне. В некоторых семьях до сих пор верят, если кто умрет и его похоронят под лесным деревом, то со временем это дерево, а также звери, насекомые, черви поглотят останки. И люди, поедая плоды того дерева или зверя, добытого на охоте, приобретут частицу силы умершего.
– То есть, он по частям переселится в животных, а потом в своих потомков, верно?
– Именно так.
– А что же лесные духи?
– Они живут в некоторых деревьях. Такие деревья рубить нельзя. Иначе можно навлечь на себя несчастье.
– А как узнать живет дух в дереве или нет?
– Дровосек сначала вонзает топор в ствол выбранного дерева и оставляет его. На другой день он возвращается и смотрит: если топор по-прежнему торчит в стволе, значит, дух покинул дерево или его не было вовсе – можно рубить. Если топор окажется на земле, значит, дух не желает покидать свою обитель. Тогда нужно искать другое дерево. Правда так теперь мало кто поступает. Разве что жители отдаленных деревень, когда кому-нибудь из них требуется срубить дерево, чтобы из него сделать, например, лестницу.
– Послушай, а что же тот несчастный, которого посадили по заявлению Рибены, он ведь однажды вернется, – проговорил я, почесывая руку.
Жуан устремил на меня такой пронзительный взгляд, словно я сообщил ему что-то страшное. Озадаченный моим вопросом, он ответил:
– Этот человек виноват еще кое в чем. Много лет назад во время Японской войны он убил в лесу дедушку Рибены, по ошибке приняв его за врага, когда тот шел на охоту. Выстрелил в него ядовитым дротиком из духовой трубки.
«Странный остров, странные верования и страхи!» – удивлялась ее высочество Сильвия Брук в обществе даяков, когда увидела, как они с аппетитом едят подгоревшую на костре летучую мышь Кусинг, а услыхав особую мелодию в песне лесной птицы Буронг Падада, рассуждают о том, что скоро кто-то должен умереть.
На другое утро Жуан отправился по делам в Сибу. А я остался в его семье пока, наконец, не получил зарплату, и провел в этом гостеприимном лонгхаузе почти неделю, помогая Аджану на его грядках и делая весьма удачные снимки во время лесных походов.
Те дни в лесу
Когда я решил отправиться в джунгли, то сообщил об этом старейшине Аджану. Он посмотрел на меня с недоумением, подумал и согласился проводить меня, чтобы показать тропу, которой издревле пользуются местные жители, когда идут на охоту или собирать лесные плоды. В тот раз после завтрака с чаем, гренками и яичницей Аджан уложил в ротанговую корзину большой нож с деревянной резной рукояткой в виде птичьей головы, моток бечевки, бутылку воды и повесил ее за спину, как рюкзак. Едва мы спустились по лестнице, сделанной из цельного ствола дерева, в котором вырублены ступени, к нам поспешили три знакомые собаки. Они будто знали, куда мы направляемся и последовали за нами, словно охрана.
Аджан шагал впереди, он был в штанах, рубашке и плетеной широкополой шляпе. Он уверенно и степенно ступал по глинистой тропе босыми ногами. Иногда он останавливался и, показывая на какое-нибудь растение, называл его на языке ибанов, а потом сообщал о его полезных свойствах. Так, листья лимонной травы следует добавлять в чай со льдом – она придает ему особый вкус и аромат, похожие на томаты желтые плоды терунг асам нарезают дольками и кладут в овощное рагу или в острую на вкус лакшу – суп с вермишелью и овощами, а молодые побеги папоротника очень хороши, если их потушить в масле.
Через некоторое время мы спустились к маленькой лесной реке с каменистым ложем, потом немного прошли по мелководью в тени прибрежных зарослей, перешли вброд и стали продвигаться вдоль низенького обрывистого берега. Несколько раз мы переходили эту речку на мелководье. Прозрачная, искристая вода едва доставала до щиколоток, иногда была мне по колено, и в таком месте река бежала резвее, со звонким говором. Наконец Аджан показал рукой на молодую пальму с длинными листьями, растущими от самой земли, и мы направились к ней; там начиналась тропа. Некоторое время она поднималась по тенистому склону, уводя нас все дальше от реки, как вдруг лес вокруг нас поредел, посветлел, и мы вышли на засаженную стройными рядами кустов плантацию. Солнце тотчас обдало нас жаром своего сияния. Свежесть, которой мы дышали в сумраке леса, мигом слетела с нас. Собаки, высунув языки, разбрелись по кустам в поисках тени.
– Перец, – коротко объявил мне Аджан.
Я поглядел по сторонам и кивнул.
Каждый куст был выше человеческого роста и для опоры привязан к деревянному шесту. Среди сердцевидных листьев свисали длинные грозди зеленых плодов-горошин. Зреющие плоды уже вобрали в себя часть солнечного света и окрасились в лиловый цвет. Но собирать их еще было рано.
Оставив свою корзину под небольшим навесом, построенном из бамбуковых жердей, Аджан вернулся на тропу и позвал меня за собой. Мы вновь спустились к реке, прошли сотню метров вверх по течению, и Аджан снова показал рукой:
– Здесь войдешь в лес.
Я заметил узенькую, теряющуюся в зарослях тропинку, она поднималась по склону к высоким деревьям.
– Только не сходи с тропы, – строго предупредил Аджан.
Я неохотно кивнул.
После этого мы пожелали друг другу хорошего дня, и Аджан в сопровождении собак направился к своей плантации, чтобы заняться там делами, а я шагнул наверх, придерживаясь за торчащие корни. Но тут старейшина окликнул меня, и я обернулся.
– Если заблудишься, – громко сказал он, – иди вниз по ручью, он приведет тебя к реке, а всякая река в этих местах впадает в Раджанг.
– Так и сделаю, – пообещал я.
Он махнул мне рукой на прощание и зашагал по воде к той пальме, где начиналась его тропа к плантации.
Теперь я остался один, был полон надежд и ожиданий. Тропинка вела меня по пологому склону холма. Чем дальше я уходил от деревни, тем более дремучим становился мир вокруг; деревья были выше с необъятно толстыми стволами, звонче звенел хор насекомых и птиц, темнее становилось под лесным пологом. Я чувствовал себя легко. Подолгу вслушивался в пение птиц. Слышал их, но не видел в плотной листве, чтобы узнать этих вокалистов. Я глядел по сторонам, чтобы найти и заснять какой-нибудь необычный гриб, цветок или насекомое. Деревья в этом жарком и влажном климате растут всю свою жизнь непрерывно, в их стволе не откладывается никаких годовых колец, но некоторые из них приспособились обновлять свою кору, в которой по мере роста им становилось тесно. Четыре раза в год тристания – высокое стройное дерево с обширной кроной и светлым, словно мраморная колонна, стволом – сбрасывает старую кору тонкими продольными пластами, отчего можно решить, будто она линяет. Тогда вокруг тристании со временем образуется куча из старой коры, словно она сбросила вышедшее из моды платье. Ствол ее всегда безупречно чист: по нему не карабкаются вьюнки, на нем не растут мхи и лишайники, не развиваются грибы – все их попытки заселить тристанию бесполезны: каждый раз дерево сбрасывает их вместе с опадающей корой.
В каком-то укромном месте мне попался крупный, похожий на древнего трилобита чудесный жук с черным, словно из членистых доспехов панцирем, бескрылый и снабженный парой изумрудных фонариков на конце брюшка. Мое внимание жуку не понравилось, он все стремился укрыться от фотоаппарата в слое палой листвы. Чем дольше я с этим несговорчивым жуком возился, тем он становился злее, и его фонарики горели ярче, будто полные ярости лесные глаза. Наконец мне удалось добиться желаемого снимка, и я отпустил обидчивое насекомое.
Бывало, что тропу перегораживало упавшее старое, подгнившее или подточенное термитами дерево. Тогда мне приходилось перебираться через его корявый ствол, а в некоторых случаях, тропа вдруг меняла направление, обводила бурелом стороной, тогда было важно не потерять ее из виду.
В тот раз я провел в лесу добрую половину дня и вернулся в лонгхауз с удачной коллекцией снимков.
Однажды я протаскался по лесу целый день. Зашел в такую глушь, что засомневался, успею ли вернуться домой до наступления темноты. Отличительная черта этого первобытного леса – его разреженность, растет он по склону холма со множеством валунов и камней, в которые крепко вцепились корнями могучие деревья, словно руками, и возносились высоко к небу; повсюду висят стебли лиан, толстые, как будто канаты, переброшенные с дерева на дерево невидимым лесным великаном; сучья исполинов поросли висящими садами – там, вверху, среди мхов, папоротников, орхидей живут белки, лангуры, множество птиц. Только рассмотреть их с земли никак не удается – листва скрывает их. Но вы догадываетесь о жизни этих существ по их голосам, воплям и шороху веток.
В какую-то минуту я заметил, что лес потемнел, исчезли блики на земле и на глянцевых листьях молодой поросли, перестали петь насекомые. В прорехи лесного полога я увидел клубящуюся чернильную темноту. Только я решил возвращаться в лонгхауз, как на одном из деревьев заметил большой рыжий силуэт. Молодой орангутан сидел на толстой ветке и глядел на меня удивленным взглядом. Вот неожиданная встреча! Тогда я придал себе самый беззаботный вид, отошел немного и приготовил Никон к съемке, но лишь только сделал несколько снимков, как ударил по кронам деревьев сильный ветер, они дрогнули под его напором, и зашумело, затрещало, загудело вокруг. Небо содрогнулось от грохота. Послышался нарастающий грозный шум. И хлынул дождь. Я встал под деревом с широкими контрфорсами и все глядел на орангутана. А тот сидел на своем суку, прижавшись к стволу, но времени зря не терял: срывал ветки с широкими листьями и клал их себе на голову, пока не получилась над ним лохматая шляпа. Придерживая рукой этот ворох из веток, орангутан замер в ожидании, когда уймется стихия. Это была хорошая идея. Но в моем рюкзаке нашелся пластиковый плащ с капюшоном. К любопытству моего рыжего соседа я натянул его на себя. Теперь мы оба, поглядывая друг на друга, дожидались, когда тучи уползут прочь, и вновь появится солнце.
В другой раз мне посчастливилось снимать раффлезию. Показал мне ее охотник из лонгхауза, которого я встретил на тропе, когда утром направлялся в лес. Это был ибан средних лет с добродушной улыбкой, остриженными в круг волосами, как на Руси в старину стригли «под горшок», лишь сзади у него свисали хвостом длинные черные волосы. Звали его Руджи. По пути к заветному цветку мы разговорились.
– Орангутаны редко появляются в этих местах, – объяснил Руджи, когда я рассказал о недавней встрече с «лесным человеком». – Я давно их не видел. Так что тебе повезло.
– На кого вы охотитесь? – спросил я.
– Олени, кабаны, белки, – перечислил он. – Я добываю их для семьи. Когда нам хватает мяса, жена продает излишек на рынке в Капите.
Затем, пока мы шли, Руджи успел рассказать мне одну необычную историю.
– В каждой раффлезии обитает свой дух, – сообщил он. – Но живет он в цветке не долго – не больше десяти месяцев: от рождения бутона до того времени, когда раффлезия раскроется. Потом у него есть всего пять дней, чтобы успеть до смерти цветка отыскать в лесу другой новорожденный бутон и вселиться в него.
Однажды мой племянник, ему тогда было пятнадцать лет, отправился на охоту. Обычно ему везло, и он возвращался домой с добычей. Кели был наблюдательным и ловким охотником. Слух и глаза не подводили его. Он даже выучился читать две книги одновременно: одну левым глазом, другую – правым, а потом пересказывал их содержание без ошибки. В тот день Кели очень хотел добыть зверя покрупнее: кабана или оленя. Но едва он вошел в лес, как дронго пропел ему, что день не принесет удачи. Тогда Кели назвал птицу глупой и все равно продолжил путь. Весь день он провел в лесу без пользы. Да так проголодался, что готов был съесть все, что покажется ему съедобным. Но Кели не послушался дронго, и найти что-нибудь пригодное в пищу не смог. Лишь темно-лиловый бутон раффлезии он отыскал на земле. Тогда Кели решил, что бутон очень похож на молодой кочан капусты, живо срезал его ножом, развел костер, поджарил его и съел. Вовремя спохватился цветочный дух и вылетел из бутона, спасаясь от жара костра. Кели знал, что делать этого нельзя, что дух накажет его. Так и произошло.
С тех пор все попытки моего племянника добыть кого-нибудь на охоте не приносили успеха. Он перестал видеть и слышать в лесу. Нет, он вовсе не потерял зрение и слух, как после яда, но утратил способности необходимые охотнику. Кели очень расстроился. Убедившись, что проклятие действует, он продал ружье и уехал в Сибу. Теперь он торгует сувенирами в небольшой лавке возле Ночного рынка.
– Значит, – проговорил я, когда Руджи закончил, – вы доверяете птицам, потому что они общаются с лесными духами?
– Верно, – ответил он и добавил: – Они видят прошлое, настоящее и будущее.
Потом мы с Руджи свернули с тропы – стали пробираться среди валунов, корней деревьев и толстых плетей лиан.
– Она где-то здесь, – сообщил Руджи.
Теперь мы ступали осторожно, глядя под ноги и по сторонам. Среди жухлой листвы, устилающей землю плотным ковром, резко испещренной солнечными пятнами, я бы вряд ли разглядел самостоятельно даже такой крупный цветок как раффлезия. Она умело маскируется. Ей не нужен никто кроме мух. Поэтому она источает запах тухлятины, чтобы привлечь падальщиков для своего опыления, но ее «аромат» не такой пронзительный – вы услышите его, лишь находясь возле цветка.
– Вот она, – наконец объявил Руджи.
Поглядев, куда он указывает, я тут же увидел лежащий на земле красный с белыми пятнами цветок с полметра в диаметре.
– Она хороша здесь, – с удовольствием заметил Руджи.
– Я поснимаю ее, – сказал я, вынимая Никон из рюкзака.
Раффлезия была еще свежа, видимо распустилась пару дней назад, лишь через три дня она начнет увядать, а затем полностью сгниет, оставив небольшой плод, которым будут лакомиться белки, они-то и разнесут семена по окрестностям.
Довольные нашим успехом, мы оставили раффлезию и вернулись на тропу, где и попрощались.
Удача не оставляла меня в те дни. Я собрал богатый материал для редакции и был доволен собой. Ведь лес не стоит навещать бегло, словно вы опаздываете на следующий рейс, а надо пройти по его тропам неторопливо, заглядывая в его самые потаенные закоулки, наслаждаясь ароматом его цветов, дыханием миллионов листьев, свежестью его ручьев, вслушиваясь в его музыку изысканную и одухотворенную. Тогда он весь раскроется перед вами. И вы осознаете всю красоту единого лесного организма, в котором все существа связаны друг с другом и не могут жить отдельно вне леса – этого ускользающего от нас неповторимого мира.
Цветок и остров
Внезапно я почувствовал, как подо мной заходил стул. Мы с Куртом переглянулись. Оба с безмолвными вопросами на недоумевающих лицах. Что это значит? Неужели все началось? И снова уставились на экран телевизора, пытаясь найти в нем объяснение.
Мы сидели на кухне «B & B Inn». Эта недорогая гостиница на улице Табуан в Кучинге располагается неподалеку от парка Будая, где я стал проводить вечера на берегу озера, наблюдая живописные закаты. А Курт – молодой велогонщик из Австралии был моим соседом. В то утро я ждал, когда начнут открываться ближайшие кафе, чтобы поплотнее позавтракать перед своей последней вылазкой в Бако накануне возвращения в Москву. И в это время на телеэкране, что висел на стене, шли новости из серии ужасов нашего времени. Я сразу понял, когда Курт включил телевизор, что это не был художественный фильм-катастрофа. Кажется, это был какой-то специальный выпуск новостей.
Диктор тревожным голосом сообщала о том, как очередная серия подземных толчков в океане, вызванных сдвигом плит, влечет за собой трагедию мирового масштаба: часть островов уже начинают уходить под воду. Затем последовали жуткие кадры с места события: большая волна погребает под собой городские кварталы. «Остров погружается со скоростью примерно пять тысяч триста метров в час, – речитативом тараторил в микрофон встревоженный лохматый корреспондент. – По данным сотрудников Отдела сейсмических наблюдений, вершины самых больших гор острова скроются под водой через тридцать шесть часов…» И снова кадры с бедствующего острова: деревни, дороги, мосты поглощает бурлящий поток, и какие-то человеческие существа карабкаются по склону горы среди пальм. «Эвакуация населения продолжается, – драматично причитал репортер. – Но брошенные на помощь силы не в состоянии спасти всех…» Вновь на экране появилась диктор новостей: «Спасибо, Лоренс, мы продолжаем следить за событиями. По версии большинства ученых причиной столь масштабной катастрофы стала серия ядерных испытаний…» И вновь мы увидели страшные кадры: грязный бурлящий поток поглощает городские улицы, а затем вдруг на весь экран выплыла заставка: «Вы разве хотите этого?», а следом: «Скажите «Нет!» ядерным испытаниям!»
Мы с Куртом вновь переглянулись, но уже с чувством досады обманутых зрителей. Всего-навсего ролик от партии Зеленых для привлечения всеобщего внимания. Здорово они попугали.
– В чем-то они, конечно, правы, – проговорил Курт, вернув себе невозмутимый вид. – Но, кажется, они пережали с гротеском.
– Могли бы попроще, – согласился я. – Стоит ли шокировать зрителей подобными вещами?
– С годами даже самые жуткие сцены замыливаются, публика закаляется, вот и приходится сценаристам придумывать все более жесткие картинки.
– Это похоже на гонку в попытке достучаться до сердец.
– Кстати, часть Борнео когда-то, много миллионов лет назад, уже была под водой. Ты ведь замечал в Бако известняки и скалы со следами древних моллюсков?
– Да, они там повсюду. Сегодня еще раз поеду. Специально их поснимаю.
– Валяй, желаю тебе удачи.
– Бакир сказал, там сейчас цветет редкая орхидея, попробую ее найти. Надеюсь, с этим островом все будет в порядке, – сказал я, переведя взгляд на экран, где крутилась уже реклама зубной пасты.
– Если не волна накроет его, то сплошные плантации масленичных пальм, – горестно заверил меня Курт. – Человек по сути своей алчен, если понадобится, ради своего кошелька он оставит планету без лесов.
Потом мы еще немного порассуждали о хрупкости нашего мира, заключив, что если остров погибнет, то мир лишится бесценной сокровищницы неразгаданных тайн.
Завтракая в кафе «The Regency», что на променаде, я с воодушевлением думал, как сегодня вновь отправлюсь в Бако, как окунусь в джунгли, как стану жить в заповедном лесу и разыскивать редкий цветок. Я потягивал milo со льдом, а перед моими глазами, посреди городской суеты, уже возникали знакомые пейзажи. И я вспоминал, как все начиналось, тогда в Мулу. Мне все еще не верилось, что Борнео может когда-нибудь закончиться для меня.
На автостанции возле торгового центра «Electra House» я сел в рейсовый автобус № 1, и около часа он неторопливо возил меня по улицам Кучинга, высаживая и подбирая пассажиров на каждой остановке, словно бы нарочно оттягивая мою новую встречу с таинственным приморским краем. Потом еще полчаса я мчал по реке и заливу на моторной лодке. На этот раз был прилив – перевозчик доставил меня к самому берегу: в устье маленькой речушки среди мангров находилась пристань. Еще через четверть часа я уже разместился в бунгало. Все привычно здесь. И было приятно попасть в один из номеров, похожий на тот, где мы с Лерой однажды провели короткое, но счастливое время. Эти воспоминания по-прежнему будоражили меня. Но теперь уже новая, неудержимая сила звала меня в поход. И мне хотелось откликнуться на ее зов. Но я не спешил: и в первый день, после обеда, лишь прогулялся в окрестностях туристического лагеря, делая снимки пейзажей и людей, от которых исходило сияние счастья, как от святых. Глядя на этих туристов, понимаешь, отчего так хочется жить. Окрестности Бако заряжают оптимизмом. Нагулявшись по пляжу среди бурых скал и утесов, я зашел в беседку среди песчаных гибискусов, и, сидя в ее тени, глядел на сверкающий залив. Я знал, что впереди меня ждут несколько замечательных дней и много новых впечатлений. Надеялся открыть, узнать, понять некую силу, скрывающуюся где-то здесь, в этих заповедных дебрях. И тогда я решил, что в поисках ее, завтра же отправлюсь через плато на отдаленный берег, где лежит широкий пляж Сибур.
На другое утро я вышел так рано, что еще призрачно бледнела луна на светлеющем лазурном небе над приморскими утесами, и пока солнце не успело подняться из-за леса, было не слишком жарко. Сырая, как будто свежевыбеленная, тропа вела меня через плато среди низеньких муравьиных деревьев с наростами на сучьях, похожими на пчелиные гнезда. Я шагал среди лугов с высокой травой и кустами, увешанными, как игрушками, изящными кувшинчиками непентесов, спускался в высокий тенистый лес, где в каменистых ущельях журчали ручьи и, поднявшись оттуда, вновь оказывался на плато, где солнце уже начало жарить своими огненными лучами. На эту продолжительную экскурсию меня влекло желание отыскать редкий цветок, о котором говорил Бакир, и я часто сходил с тропы и рыскал в тени деревьев, надеясь его увидеть. Но цветка я не находил и рассуждал, что даже если его нигде не застану, то поснимаю пейзажи. Мне хотелось проникнуть туда, куда редкий человек забирается. И это побуждало меня терпеливо продвигаться вперед под палящими лучами экваториального солнца, а потом испытывать радость от достигнутого.
В лесу возле серебристого каскада, прыгающего по камням со звонким пением, я нашел несколько белоснежных губастых орхидей, но то были обычные бромхедии. Я сделал несколько их портретов на фоне бурых валунов и направился дальше по узенькой тропинке, которая вдруг оборвалась на склоне утеса. Тут с вершины скалы среди деревьев я разглядел широкий пляж внизу, маленький горбатый, поросший лесом, островок Лакей и далеко выдающийся в море скалистый, покрытый деревьями, мыс. Теперь мне надо было спускаться.
Склон оказался крутым. Корявая тропинка лежала на нем едва ли не отвесно. Хватаясь пальцами за торчащие корни кустов и деревьев, толстые стебли вьющихся растений и камни, я медленно продвигался вниз. Как только я спустился, то очутился среди огромных валунов под скалистыми утесами, а тропа и вовсе растворилась в мангровом лесу.
Был уже полдень. Отлив. По сырому илистому берегу среди дыхательных корней, похожих на торчащие из почвы колышки, тут и там бегали крабы, ползали черви и улитки. Кругом что-то хлюпало, журчало, причмокивало. Я осторожно карабкался среди валунов вдоль утеса, чтобы не угодить в топкое место, не увязнуть там, не провалиться, и слушал далекий шелест морского прибоя. Но вдруг я оказался в тупике среди скал, и чтобы попасть на пляж, мне все-таки пришлось пробираться в илистом лабиринте мангрового леса, где деревца, словно на ходулях стоят на своих длинных, как паучьи лапы, корнях. Я с трепетом осознавал, что начнись теперь прилив, я бы оказался в западне. Море затопило бы этот лес. И тогда среди деревьев в поисках добычи плавали бы самые разные рыбы. Но я был уверен, что прилив настанет к вечеру, и времени у меня еще предостаточно. Конечно, на пляже Сибур можно было бы остаться на ночь, и отправится в лагерь на другой день. Говорят, крокодилов в этом районе не бывает, ну разве что случайно заплывет какой-нибудь зубастый хищник. Другое дело шторм, когда весь пляж попадает под гнев разъяренного моря и волны набрасываются на него с неистовством. Тогда уже точно не спастись. С такими мыслями я выбрался, наконец, из мангров в отяжелевших от грязи ботинках, и очутился на берегу маленькой речки. От меня в воду запрыгали бледные земноводные рыбки с круглыми глазами на затылке. Эти илистые прыгуны, сделав несколько прыжков по воде, замирали на другом берегу. Я разулся, пересек речку и зашагал по песку.
Солнце теперь пряталось за облаками. Мягкий теплый песок весь в ажурных узорах от шариков вокруг крабовых норок, крестиков птичьих следов и цепочек, оставленных лапками мелких зверьков. Туристы сюда редко забираются: в районе лагеря достаточно уютных более доступных пляжей для отдыха, поэтому мои следы выглядели на песчаном полотне дикого места несколько первобытно. Тут я дал волю Никону. И запечатлевал всю эту нетронутую картину в самых выгодных ракурсах.
Море отступило так далеко, что маленькие пенистые змейки накатывались на берег в нескольких сотнях метров от пляжа, и на всем этом расстоянии воды было по щиколотку. Я фотографировал море, остров Лакей, мыс, а позади меня возвышалась стена высокого леса. Стройные кокосовые пальмы покачивали своими листьями среди дымчатых казуаринов и толстых деревьев. А под ними цвели лилии-кринумы с белыми курчавыми лепестками. Я бродил по лесу среди выброшенного морем мусора, но ничего интересного не находил. А потом стал накрапывать дождь.
Пока не начался прилив, я обошел маленький мыс, острый, как птичий клюв, и очутился на соседнем пляже Таджор. Этот маленький пляж глубоко втиснут среди скалистых утесов. От усилившегося дождя я укрылся в небольшом гроте под скалой. Над его входом росло корявое деревце. Крепко ухватившись корнями за скалу, оно старательно пыталось держать крону гордо вверх, словно чувствуя свою победу над камнем, а тонкие ветви свешивались над входом, как челка, над раскрытой темной пастью великана. Внутри на песке среди камней я увидел отпечатки лап какого-то крупного ящера, наверное, варана. Но самой рептилии, осматривая грот, не обнаружил. Пока шел дождь, я устроился перед выходом и взялся за еду: два красных яблока, несколько кексов из ресторана и апельсиновый сок.
Дождь поливал с полчаса. Наконец ветерок разогнал тучи, и тогда вновь стало жарить солнце. После утомительного похода меня разморило, я вышел из грота, нашел удобное место в тени скалы возле камня, сгреб себе под голову влажный песок вместо подушки и лег. Я долго глядел на флотилию облаков, медленно проплывающих в глубоком небе. А далекий шелест морского прибоя убаюкивал, как несмолкаемая колыбельная песня. Пусть мне не удастся сегодня отыскать редкий цветок, но я знал, что он где-то живет в этих местах. Я буду искать его и обязательно найду. Размышляя об этом, я наслаждался покоем, который в скором будущем вряд ли найду где-нибудь еще между суетой и массой забот. А потом задумался о том, как не хочется отсюда уезжать. Всю жизнь провел бы на острове. Но понимал, что это невозможно и тешил надежду, что когда-нибудь я все равно сюда вернусь.
Облака ползли надо мной большими клубящимися громадами, и с ними происходили какие-то особенные превращения. Они уподоблялись чудесным островам посреди воздушного моря, распускающимся волшебным цветам, бредущим куда-то мифическим зверям…
Проспал я часа полтора и проснулся, чувствуя себя бодро. А когда поднялся, увидел, что рядом со мной на песке оставил когтистые следы метровый ящер. Значит, пока я спал, варан наведался ко мне. Я тотчас представил, как он, ощупав меня своим длинным раздвоенным на конце чувствительным языком, проверил, жив ли я, и осознав, что отхватить от меня кусочек безнаказанно не удастся, побрел дальше, обходить свои владения. С надеждой застать варана я отправился по цепочке его следов, но она завела меня в густые заросли, где уже никого разглядеть не удалось. Вернувшись, я поднял рюкзак, повесил его на плечи и зашагал к утесу, где начиналась тропа наверх. Нужно было вернуться в лагерь засветло. Среди серых валунов со ржавыми потеками я нашел отметку, сделанную красной краской, и, поправив на спине рюкзак, поставил на валун ногу, подтянулся, удерживаясь за каменный выступ, и полез наверх.
Чудесную орхидею я отыскал на другое утро. Нашел на плато неподалеку от лагеря. Каково было счастье увидеть самый редкий цветок на планете! Ради этого цветка охраняется лес, в котором он растет. Тут его последнее убежище.
И радость захватила меня. Это было ощущение, которое рождается от внезапно достигнутой цели. Много лет я искал этот цветок и нашел его в полном расцвете. Он вырос в зыбкой тени невысоких муравьиных деревьев на выстланной жухлой листвой земле. Из розетки светло-зеленых с желтыми пятнами листьев поднялся стебелек, на котором цветок радушно расставил свои крапчатые лепестки, приглашая насекомых в свой коричневый кувшинчик, висящий под зеленоватым парусом.
Все поэтическое очарование острова олицетворено в этом маленьком изящном цветке. И он доверился мне, робко позируя перед объективом фотоаппарата, и я с удовольствием его снимал. Привязанность к красоте – вот что движет человеком, желающим красоту этого цветка сохранить. Необыкновенное существо на прекрасном острове посреди теплого моря. Но есть и другая сила. Она стоила жизни многочисленным сородичам этого цветка. И они пропали от рук лесорубов, коллекционеров, строителей. А здесь, оказавшись под опекой, цветок сам невольно служит защитой родной земли. Он живет, цепляется за свой остров корнями и будет жить, пока его маленькому заповедному миру ничто не угрожает. И тогда я понял, что так настойчиво звало меня в этот лес: я должен был запечатлеть его неповторимую гармонию. Эту невидимую, но прочную связь маленького цветка и его острова.
Содержание
Предисловие
Райская долина
Лунная пещера
У реки
Хрустальные водопады Ламбира
Сомнительная дружба
Кубах
Стиль Борнео
Неунывающее племя
Плато
Longhouse
Красочный вечер в Бако
Кафе Джеймса Брука
Джереми, раффлезия и Поль Гоген
Деревня за облаками
Остров панацея
Лес невиданных цветов
Теремок
Кинабалу
Как выстрел
Крокер парк
Таинственный мир
Отец-река
Город
Демон красоты
Капит
Те дни в лесу
Цветок и остров
Тенистые тропы Борнео
© Copyright: Григорьев Дмитрий, 2014
Свидетельство о публикации №214092400657
Свидетельство о публикации №214092400657
Рецензии