Infidel неверный

Я никогда нигде не служил! Я всегда только работал! Тем не менее, мой боевой опыт больше чем у многих солдат, что спустя два-три года казарменного заключения возвращаются домой. Об этой работе не пишут, да и не  хотят писать, так как в ней не замешана политика, нет красивых историй с неожиданным сюжетом, и всё происходящее не имеет никакого отношения к криминалу; хотя насчёт последнего нельзя быть уверенным до конца. Но я решил рассказать об этом не для того, чтобы предать ей популярности или восстановить немую справедливость. Прошу лишь обратить внимание на то,  что написанное ниже является лишь накопленными эмоциями, которым недавно суждено было вылиться наружу.

                ***

Место, где наша «фирма» охраняла объект, располагалась прямо посреди каменистой пустыни вдоль по зыбкой границе между спорными никем не контролируемыми территориями. Что конкретно мы сторожили,  сказать не могу. И дело тут не в военной тайне; люди сверху не раз предлагали показать его содержимое, но как только передо мной клали стопку бумаг, накладывающих обязательства и ограничения, которые надо прежде подписать, я твёрдо отказывался.
Рабочее место находилось в выступающей части скалы, оборудованной в надёжно защищённый бункер. Всё распределялось вахтовым методом, по четыре человека на смену. Каждому выдавалось полное военное обмундирование, без опознавательных знаков, а также поношенные бронежилеты, винтовка и пистолет.
Сухой паёк и вода были в достатке уже на месте, и использовались по усмотрению. Главной задачей было вести пристальное наблюдение за территорией. Днём стоять на КПП,  проверяя документы у всех въезжающих на охраняемую территорию  машин. Ночью же  никакой транспорт наш объект не посещал, поэтому предстояло только продолжать контроль. В случае если совершалось нападение, нашей задачей было удерживать позиции и сообщать в штаб. Обстановка была приближенной к активным боевым действиям, за исключением того, что самих военных мы никогда не видели. Армия очень берегла своих солдат. В конце каждого месяца один и тот же человек приходил и вручал каждому из нас толстый набитый деньгами конверт. То была чистая и на мой взгляд самая справедливая зарплата, без налогов, без отчислений в «благотворительные» и прочие фонды, заработанная только твоими потом и Кровью.   
Компания всегда состояла из лихих, крепко сбитых ребят, которым на тот момент в жизни нечего было терять;  как исключение шли те, кому просто хотелось попробовать себя в действии, охотники за собственным мужеством. В наёмники брали практически всех, кто обращался. Собственно никакого отбора и не было, лишь маленькое собеседование в виде нескольких вопросов, умеешь ли ты стрелять и драться, остальное твои проблемы.
 Смены старались делать разно национальными и держать вместе до тех пор, пока кто-то один не уходил по тем или иным причинам, тогда в качестве наказания всех  расформировывали и собирали по-новой. В моей первой и единственной, просуществовавшей рекордное количество времени бригаде главным был старожил этой профессии Ибрагим. Бедуин, бывший офицер пограничных войск, уволенный со службы и лишённый всех заслуг по неизвестным причинам. В его подчинении находилось ещё трое бойцов. Гога  – грузин, приехавший в страну в восемнадцать лет и за двадцать лет проживания, проведший на свободе меньше года. О всех причинах его заключения можно написать отдельную историю. Не вдаваясь в подробности, отмечу, что очередной раз искупив свою вину перед государством, он решил завязать и заняться каким-то достойным делом. Самир – араб христьянского вероисповедания, помешанный на оружии, не получивший места ни в армии, ни в охранных фирмах из-за его постоянной не лечёной эпилепсии. Ну и Я – тридцатилетний русский, который  всё хотел начать работать врачом, но вместо этого уже много лет терпевший неудачи в экзамене на лицензию. Собственно в наёмники я пришёл скорее по своим убеждениям, чем по жизненной необходимости. Прежде я немало поработал вышибалой на дискотеках, своим здоровым видом запугивая выпивающих подростков. Скованный законом по рукам и ногам, обязанный разговаривать вежливо со всякой швалью и  в очередной раз провалив экзамен, я принял решение оставить это дело, пойти туда, где в случае чего, разрешалось использовать свою силу.

***
Он плотно закрыл балконную дверь и предложил сесть на один из летних матрасных стульев. Я, держа в одной руке бутылку Black Label, в  другой пакет с ледяными кубиками, на цыпочках проследовал к указанному месту. Время было уже давно за полночь, и в доме все спали. Вернувшись из паба, мы решили продолжить нашу встречу на свежем воздухе и тихонько прокрались на лоджию.  На маленьком раскладном  столике уже стояла тарелка с нарезанным лимоном и двумя широкими стеклянными стаканами. Противоположный дом находился  метрах в тридцати и своей громадностью не давал увидеть ночное летнее небо. Но, несмотря на это, уличные фонари с нарушаемой машинными моторами тишиной вполне подходили для того, чтобы продолжить беседу.

***

В качестве дозорного на КПП каждую ночь оставался стоять Гога. Обычно мы менялись, но так как он был новенький, ему  предстояло делать это каждую смену. Новеньких никогда не жалели и всегда давали самую опасную и неприятную должность, до тех пор, пока он не совершал что-то, что вызывало у всех восторг и уважение, и тогда этот человек поднимался на ступень равных. Неписаный закон волчьей стаи. Я сделал это ещё до того, как вышел  в первую вахту, сломав нашему инструктору по рукопашному бою челюсть. Стоит пояснить, сделал это не без причины. Он тогда выбрал меня в качестве самого здорового юнца и усердно объяснял другим вновь пришедшим технику действия против ножа. На третий раз мне надоело падать на землю и оказываться с сапогом на лице. Я решил его слегка удивить, ударив той свободной от оружия рукой; как результат, перестарался. После этого случая мне дали прозвище «травматолог».  Поэтому пока мы втроём забавляли себя  покером, ставя вместо денег часы караула против часов сна, наш грузин пристально вёл наблюдение.
Выходить из бункера ночью не разрешалось. Однако туалетных условий нам тоже не предлагали, поэтому, когда терпеть было невмоготу, мы всё же выбирались из бункера. Причём всегда делали это как минимум вдвоём, ещё желательней с тем, кто родился в этой местности. Когда один делал необходимые ему дела,  второй стоял рядом и внимательно смотрел по сторонам. Похищение людей в тех краях – явление вполне обыденное и даже не считается преступлением. 
Именно по поводу санитарного вопроса я обратился в ту ночь к моему командиру, слегка и в тоже время достаточно ощутимо пнув его ногой в бок.  Говорить что-либо не было смысла, ибо для того чтобы отвлечь бедуина от его вечерней молитвы стоило разбудить всю округу. Он оторвал голову от пола и недовольно посмотрел сначала на меня,  потом на Самира. Тот спал, закрыв арафаткой лицо. Зная его характер, мы оба понимали, что лень Самира  посильнее любой молитвы; даже если бы его удалось разбудить, он бы до последнего изображал спящего. Второй раз просить не потребовалось, Ибрагим  понял мою просьбу и поспешил закончить свой ритуал. Недоволен он был не тем, что я отвлёк его; дело заключалось в праздничном месяце, из-за которого он весь день ничего не пил и не ел.  С закатом солнца больше всего, что ему хотелось, это утолить жажду. Но выбора у него не было, естественные человеческие потребности ценились у нас больше любой религии и культуры: «Хорошо, только возьми с собой рацию. И предупреди новичка, что мы спускаемся».
Обстреливали нас регулярно, иногда это могло длиться даже часами. В лобовую атаку никогда не шли, просто старались забраться куда повыше и постреливать по мере сил и возможности в сторону нашей КПП.  Цель захватить или разрушить охраняемый объект им тоже никогда не давалась. Это были такие же наёмники как  мы, только по другую сторону баррикады. И, как и нам, им тоже необходимо было создавать видимость работы. Мы не обижались на них. Выучив, где находятся все возвышения в округе, мы аккуратно стреляли в ту сторону, откуда вёлся огонь, иногда весьма удачно. А вот когда мы выходили, то уже преимущество переходило на их сторону, и они об этом если и не знали, то уж точно догадывались.
Мы прошли порядка ста метров вдоль центральной дороги, а потом свернули от неё налево, там где твёрдая сухая земля не оставляла никаких следов. Предохранители были сняты.  Стволы держали наготове, направляя их от кочки к кочке. Прежде чем остановиться, мы описывали небольшой круг, чтоб убедиться в полном отсутствии признаков жизни. Всё прошло как всегда гладко, я уже успел немного расслабиться, присев на корточки, положив свою м4 рядом, как мой сопровождающий резко одёрнул меня.
-Стой, не двигайся!
-В чём дело? – я быстро встал и застегнул штаны. Ибрагим подошёл к груде мелких камней в двух шагах от меня и прикладом винтовки постучал по ним. Оттуда осторожно высунула толстую голову пустынная змея. Такую толстую, что казалось, при желании она может откусить человеку ногу. Я чуть отошёл назад, прицелившись в эту тварь. Ибрагим поднял руку вверх, его совершенно не интересовала змея. Сквозь арафатку было видно, как его глаза тщательно исследуют землю. Лунный свет освещал белый на поллица  шрам.
-Такие змеи ночью спят. Значит, в ближайшие два часа здесь кто-то был. Идём к той скале напротив. Я впереди, ты сзади.
-С чего ты взял, что это сделал человек, а не какая-нибудь птица?
-Потому что птицы не двигают ночью камни. Видишь, как ей неудобно вылезать.
-А по-моему вполне удобно. – он проигнорировал мои слова, глубоко вздохнув и закрыв глаза. Погружение в свою «нирвану» заняло несколько секунд. В конце продолжительного выдоха он открыл глаза и былое спокойствие в них сменилось крайней озабоченностью. 
-Я объясню тебе всё на месте, идём за мной. Если всё будет так, как я только что видел, у нас на пути большие проблемы  – вскинув винтовку в сторону тёмных складок противоположной отвесной скалы, он быстрым шагом отправился в её направлении. Тихо матерясь вслух, я пошёл вслед за ним. Про безумство и шаманские наклонности бедуинов я был наслышан очень хорошо, равно как и про то, что именно этот народ как никакие другие склонен перебегать на чужую сторону. Не зная чему верить, держа своего командира на мушке, я всё же следовал за ним. Вскоре мы достигли края и начали подниматься вверх по узким уступам. Чем дальше отдалялись, тем неспокойнее мне становилось, тем больше я начинал думать о том, что сейчас бегу за дезертиром, который взял  с собой меня в качестве трофея. Не будь он в нашей смене старшим, я бы бросил его и побежал назад к бункеру.
Когда подъём закончился, нам открылся пейзаж уже не с каменной, а больше песочной пустыней. Я остановился, чтобы перевести дыхание.  Бинокль позволил разглядеть  ту часть, откуда мы пришли; то была самая далёкая точка, с которой мне довелось рассматривать наш объект. Когда-то мне приходилось это делать отсюда, однако тогда это было при свете дня и всё здесь выглядело по-другому. Тут начиналась уже другая граница, переходить которую мы не имели права ни по каким инстанциям. В оптике наш бункер сливался с рельефом и если не знать, что он там, его не смог определить даже самый вкрадчивый глаз. А вот вышка на воротах просматривалась очень хорошо. В будке якобы сидело два курящих солдата. Две замаскированные нами куклы, которым для большей реалистичности мы вставляли в рот сигареты. Настоящего же дозорного видно не было, и это меня радовало. Ибрагим, пройдя несколько раз вдоль края, заметив мою настороженность, вернулся.
- Послушай, они совсем неподалёку. Сейчас они делают вечерний намаз, прислушайся к ветру, ты отчётливо услышишь  их голоса. Их несколько десятков, а может и больше. – Ибрагим поднял палец к небу и замолчал, давая мне прислушаться. Ему было понятно, что кредит моего доверия уже сильно ушёл в минуса, поэтому стоило начать объяснять наши действия доступным мне языком. Но я всё равно не понимал и не верил. Я попробовал вслушаться, но разумеется, ничего вразумительного различить не мог, кроме умеренного восточного порыва и большого количества песчинок, колющих глаза.
-Не дури мне мозги Ибрагим! Даже если они действительно здесь. Давай включим рацию, пусть вызывают подкрепление, это уже не наши проблемы.
-Тихо-тихо. Не говори больше не слова, если хочешь вернуться живым. Ты же прекрасно знаешь, подкрепление прибудет только утром. Я же лишь хочу убедиться в том, что  среди них нет снайпера. Они не знают о нашем присутствии, нам хватит времени для отхода. Только делай всё как я говорю и не издавай ни звука, понял! С этими словами он опустился на землю и медленно-медленно пополз в темноту межу острыми выступами, где многовековая трещина, бросая тень, полностью растворяла человеческую фигуру. Я отключил рацию, чтобы Самир из бункера не выдал нас в самый неподходящий момент, и последовал  за ним.
Не помню точно, сколько пришлось прождать в засаде, но знаю, что всё произошло совсем не так, как я ожидал. Лёжа в яме неподалёку от верблюжих испражнений, я предполагал два развития ситуации. Первое, что никого так и не будет, и вся эта предосторожность окажется лишь тараканами в перегретой солнцем бедуинской голове. На это я как раз и надеялся. Второе, что вот-вот послышится, как кто-то крадётся в темноте, потом если повезёт, в прицеле высветится силуэт. На деле же произошло третье. В какой-то момент куст с колючками прямо перед нами перестал двигаться по ветру и замер на месте, потом чуть приподнялся и вовсе свалился на сторону. Из-под него показалась человеческая фигура с длинной снайперской винтовкой. Пожалуй, силуэт СВД выдавал его больше, чем собственное тело. В полуприсяде он не спеша подкрался к краю скалы, откуда ещё совсем недавно мы поднялись. Я уже собирался стрелять ему в спину, как Ибрагим вновь опустил дуло винтовки. По движению пальца вдоль шеи я понял, что он хочет снять его по-тихому. Снайпер никуда не торопился; сначала долго и кропотливо перемещался с места на место, выбирая, где же ему будет удобнее всего разместить своё «весло». Затем сняв чехол с ночного прицела, бегло осмотрел весь горизонт стрельбы. Увидев двух наших «псевдосолдат» он поставил рядом с собой маленький флюгер, чтобы определить направление ветра. Всё это время Ибрагим с ножом на изготовке по чуть-чуть приближался к нему. Снайпер тоже был на стороже и постоянно оглядывался по сторонам. В какой-то момент он даже бросил на нас свой взгляд. Чего же мне тогда стоило не отправить ему пулю в лоб. Наконец он успокоился и внезапно приник к оптике с особым интересом. Мы поняли, что он разглядел в прицеле нашего постового, всё же вышедшего из-под укрытий. Ибрагим улучил секунды полной занятости, поднялся с земли и кинулся к нему. До снайпера оставалось меньше двух метров, как тот догадался о происходящем и моментально развернул своё оружие в нашу сторону. Я, что называется, сработал на автомате, дал короткую очередь прямо в цель. Пули попали в шею и грудь. Он моментально упал так и не успев выстрелить. Звук же моей винтовки с эхом громко разнёсся по округе. Одновременно за моей спиной зажглись свыше двадцати ночных фонарей в поисках нарушителей спокойствия. Всё это время они сидели в пятидесяти метрах от нас, сложив свои «калашниковы» на колени, усердно опуская головы к песку. Тогда же вслед за светом, до ушей донеслось лязганье вставляемых в автомат магазинов, щелчки затворов.
-Добей его и отступаем к базе! – прошипел мне бедуин! Увидев, как снайпер начал на него разворачиваться, он отпрыгнул в сторону, открыв тем самым мне цель. Сейчас же схватив вражеский трофей, он не целясь стрелял в скопление  белых точек, заставляя их рассыпаться в стороны.  Я подбежал к снайперу. Изо рта у него сочилась кровь. Он судорожно сдавливал себе шею, будто сам желая удушить себя таким образом. Когда я навёл на него винтовку, он завертелся из стороны в сторону ещё сильнее. Губы шептали слова пощады на непонятном мне языке. Глаза заливались кровами слезами. Я поспешил нажать на курок. Тогда я не отдавал себе отчёт, заботясь лишь о том только, как бы выжить самому, но прокручивая и анализируя случившееся много раз после, так и не смог вспомнить, сколько же раз тогда выстрелил.  Но уверен,  больше чем это было нужно.


***
Он поставил пустой стакан на стол и достал одну из своих курительных трубок. Аккуратно и не спеша, как это принято у трубокуров, набил её одним из сортов табака, лежавших в его сумке на поясе. После того, как трубка была раскурена, мне было предложено попробовать. Я пустил курительную смесь в свои лёгкие, и мои бронхи рефлекторно сжались в знак протеста. Я закашлялся.
-Что ты творишь, парень. Разве тебе неизвестно, что крепкий табак никогда не курят в себя. Достаточно набрать в рот, чтобы почувствовать его привкус.
-Я знаю, что это провоцирует рак губы и гортани.
-А если будешь курить в себя, то спровоцируешь рак лёгких. Спрашивается что лучше?
-Думаю лучше пить виски. – я опрокинул полстакана, смыв с горла весь новый и неприятный мне  привкус. Когда остатки кашля прошли, продолжил:
-По поводу того снайпера. Ведь это было не в первый раз, когда тебе приходилось убивать?
-Не в первый раз мне приходилось стрелять в людей. Но видишь ли, когда стреляешь куда-то в темноту и даже слышишь стоны, крики, это не тоже самое,  как когда делаешь это в упор.
-Честно не вижу большой разницы.
-Разница в мыслях. О тех, кого ты не видел, не думаешь. Они тебе не сняться. И как факт, не ищешь себе миллион оправданий.
-Оправданий? Ну знаешь, в твоём случае было «или ты или тебя», какое ещё может быть оправдание. К тому же в той профессии не работают люди, которые много времени уделяют своей совести.
-Всё ты правильно говоришь. И поверь, что после этого случая я много раз повторял себе нечто подобное. Но когда ты остаёшься совсем один, до тебя медленно начинает доходить, что каким бы террористом человек не был, как бы ты не ненавидел его, где-то внутри он всё равно продолжает оставаться человеком. Вот он был, дышал, говорил, делал, а ты нажал на курок и его не стало. Я не жалуюсь сейчас тебе, и у меня нет никакой логичной причины переживать за то, что сделано. Я лишь хочу сказать тебе, что если бы у меня был выбор, я бы предпочёл жить без этого... – он сделал глубокую затяжку и выпустил последнюю густую струю дыма. В этот момент по домашней рации раздался детский плачь. Передав мне на временное хранение курительную забаву, он отправился в комнату проведать малышку.

***
 
       Что же было ещё! Ах да. Наше отступление.
-Красный цвет, Самир! Красный цвет. Прикрывай нас. Мы спускаемся со скалы. Целься  на два часа! – быстро повторял на бегу Ибрагим. Его просьбы были услышаны, когда мы уже подбегали к базе. Тогда первая очередь братского огня сбила меня с ног. Все пули принял на себя бронежилет. Одна из них сломала мне ребро. От жгучей боли  я попытался закричать, но сбитое дыхание позволило издать лишь глухой хрип. Руки судорожно сжимали винтовку, благодаря чему все оставшиеся в магазине пули улетели  к звездам. Самир был превосходным стрелком.
-Куда ты по своим стреляешь,  сучий сын! Это же мы, бери выше.
-Ибрагим, мы никого кроме вас не видим.
-Так разуйте свои глаза и прикрывайте. – Он склонился надо мной, прицелившись мне в лоб. Если бы я действительно оказался тяжело ранен, это было бы самым лучшим, что он смог бы сделать для меня на прощание. Жгучий запах из раскалённого дула вызвал во мне отвращение и злобу. Я отмахнулся от его последней помощи, глубоко выдохнул, перезарядил свою винтовку и быстро встал на ноги.
- Бежать Можешь?
-Да, могу.
-Давай вниз по склону и сразу налево в ущелье. Главное, бежим зигзагом, на ровном месте нас снимут сразу. Бегом! Бегом! Он достал гранату и кинул её высоко вверх к нашим преследователям. То ли страх, то ли взрывная волна подбросила меня, заставив вновь удариться больным местом об острый камень. Сразу за выстрелом, послышалось два диких вопля, будто кому-то оторвало часть тела. Скорее так оно и было. Я сначала быстро  полз, но  как только фонарный свет преследователей стал попадать на меня,  очередная очередь просвистела прямо над ухом, что не могло не заставить подняться и вновь бежать.
Нам кричали вслед проклятья, чтобы показать своё преимущество, не раз яростно палили вверх. Игра в охотников приводила их в животный экстаз. Они не хотели нам отомстить,  даже не ставили задачу убить нас, им хотелось именно поймать, загоняв до смерти, а уж потом расправиться как подобает… «Убъём неверных!» - доносился из их ртов боевой клич. Наверное, если б не эта природная животная гордость, нам бы всё же не удалось уйти. Нашим спасением в ту ночь оказалась непростительная оплошность Гоги. Выйдя на вахту, он тогда оставил все магазины от винтовки в бункере. Судорожно соображая, что делать, он вдруг вспомнил про ДШК – крупнокалиберный пулемёт, стоявший на груде обломков перед входом на главный объект нашей базы. Никто, включая главных, не знал, что делало здесь это эхо войны. По слухам он лежал здесь ещё до того, как военные построили здесь базу, и никому до той ночи не пришло в голову проверить его состояние. Насколько я знал Гогу,  у него вызывало трудности  сменить симкарты в телефоне, но в ту ночь на него нашло прозрение. Прозрение едва не стоившее нам  жизни. Ему удалось собрать пулемёт и сделать это быстро. Как только мы достигли равнины, где уже были как на ладони, яростный грохот с пулями, дробящими всё физическое на своём пути, заставили всех срочно искать укрытие. Тем, кто не догадался выключить фонарь, пришлось особенно тяжело. Наши преследователи в ужасе легли на землю, перестав вести повелительный огонь. Советская мощь затмила все восточные крики, восхваления всевышнего и радости победы. Мы тоже припали к земле. От снарядов, предназначенных прошивать тяжело бронированную технику, не спас бы ни один бронежилет. В результате, подумав, что к нам уже прибыла помощь, наёмники начали отступление, а мы, связавшись по рации, вернулись на место. С того момента до самого последнего рабочего дня в том месте Гога больше никогда не стоял на посту в одиночку. Это был его поступок, выведший его на равную ногу с нами.

***

        C тех пор прошло больше десяти лет. Всё изменилось. Я в конце концов сдал экзамен и действительно стал травматологом-ортопедом. У меня появились жена и ребёнок. Дни рисковать собственной жизнью остались позади. После того как я ушёл или как у нас говорили «соскочил», ни с кем из парней в моей смене мне  больше не доводилось ни видеться, ни даже общаться. Знаю только от очевидцев, что Гога вскоре после моего ухода будучи на отдыхе между вахтами вновь успел что-то натворить и  благополучно вернулся в тюрьму. Ибрагима уличили в краже машин, и потому ему ничего не оставалось, кроме как сбежать от правосудия в соседнюю страну. Самир же ещё долгое время продолжал работать на том месте, пока не получил тяжёлое ранение в результате которого был вынужден остаток жизни проводить в клинике по уходу за инвалидами, где по прошествии нескольких лет покончил с собой. Из тех врачей, с кем я работаю, мало вообще, кто смог бы поверить в такое, не то что уж понять. Да наверное стоило бы начать потихоньку забывать об этом, если бы не последнее дежурство.
  Вчера ночью меня попросили спуститься в приёмный покой. Спускаясь вниз по лестнице, из разговора с дежурным врачом я выяснил, что привезли одного араба, который перенёс тяжёлый остеомиелит, в результате которого ему несколько дней назад заменили сустав, а сейчас он прибыл из-за температуры и болей в месте операции. Когда я вошёл в комнату, он сидел в инвалидном кресле ко мне спиной, а медсестра рядом, измеряя давление.
-Господин Абдалла. Добрый день. Как вы себя чувствуете? – заговорил я на заученном арабском языке, моя руки и одевая перчатки.
-Прекрасно. Даже замечательно. Во только не вижу ничего уже давно. – он говорил медленно сухим тихим голосом, каким говорят люди, пережившие операцию на голосовых связках. Из-за такой манеры говорить складывалось впечатление, что передо мной сидел старик, хотя по карточке ему было всего 48 лет.
-Что же с вами случилось? Глаукома?
-Да, глаукома. Уже много лет перед глазами пелена, белая, белая.
-А что с рукой? Двигать ей можете?
-Нет, но она мне и не нужна вовсе, я прекрасно справляюсь с одной рукой. Милочка, у вас такой вкусный аромат духов. Мужчины, должно быть, не отводят взгляда. Так что с моими глазами доктор, я очень хочу вновь начать видеть.
-Доктор взгляните сюда. У него тут на груди так много шрамов. Поражаюсь оплошности наших терапевтов, как они могли  не занести такое в документы.
-Господин Абдалла,  скажите, какие операции вы проходили в своей жизни?
-Нет, что вы! Я не проходил никаких операций.  На мне всё само заживало, как на собаке, с Божией помощью.
-Насчёт глаз позовём посмотреть вас офтальмолога, что там со шрамами, дайте  мне посмотреть.
 Я узнал его сразу, несмотря на то, что у него не было вовсе глаз, а остеомиелит  изъел и истощил лицо. Шрамы на грудной клетке и шее были ярко красного цвета, перекошенные в сторону, кто-то не умело сшивал их много лет назад. Передо мной в инвалидном кресле сидел тот самый человек,  которого, как мне думалось, я убил. Больной поднял на меня голову, когда я подошёл совсем близко. Казалось, он пристально пытался рассмотреть меня, сквозь свои  зеркальные равнодушные протезы, а потом он улыбнулся….
-Эх доктор,  доктор….