Мне рассказала лилия долин... - 34

(Оборона заставы Клиши в Париже в 1814, О. Верне)


– Там всё – там родших милый дом; там наши жёны, чада; о нас их слёзы пред творцом; мы жизни их ограда; там девы – прелесть наших дней, и сонм друзей бесценный, и царский трон, и прах царей, и предков прах священный. За них, друзья, всю нашу кровь! На вражьи грянем силы; да в чадах к родине любовь зажгут отцов могилы*, – выразительно рассказал Алексей, приблизившись к оглянувшемуся Михаилу и с улыбкой положил ему руку на плечо в поддержку духа.

Михаил стоял поодаль от усадьбы Гриневых. Вокруг никого не было видно, словно все вымерли. Он стоял и смотрел на одинокую у небольшой речки беседку... Но будет ли конец тому ожиданию?...

– Прошло почти два года с тех пор, как мы с ней виделись в последний раз. С тех пор, как ушёл, поняв, что Илларион Константинович безответно, безнадёжно влюблён в неё. Я больше не возвращался, – сказал Михаил, вновь взглянув на беседку. – Я столько раз бывал в этой усадьбе, но ни разу не посетил столь милое место. Как символично, – с иронией усмехнулся он. – Теперь всё осталось в прошлом. Будто сон. Счастливый сон... Мы бегали по этой траве, мимо этой беседки. Бегали, беззаботно и весело, не подозревая, что однажды папенька её совсем разорится, и никакая помощь не поможет, и что он, вот,... уйдёт в мир иной, а усадьба будет продана... Что осталось теперь?... Только память.

– Не разумею, – пожал плечами Алексей и отошёл к реке, сев на травянистый берег. – Коли ты покинул тогда, зачем сейчас вернулся?
– Не успел я вернуться из нашего с вами плавания, как матушка тут же сообщила, якобы Варя давно с супругом уехала, и даже не соизволила попрощаться с нею, которая так любит её, словно та родная дочь. Обвиняла меня в неразумности поступков.
– О? – удивлённо взглянул Алексей. – Как однако...
– Сам виноват. На глазах у всех... Может, и на конюшне кто застал... Не заботился о репутации ни её, ни своей, – с сожалением опустил взгляд Михаил. – Если бы я только мог сдержать себя.
– Довольно причитать, друг мой. Что было, то было, – улыбнулся Алексей. – Так что тебя сюда привело? Здесь её больше нет.
– Нет, – закивал тот. – Не знаю. Странное предчувствие.
– Хандришь опять, – поднялся его друг и глубоко вздохнул, оглядев красивый пейзаж. – Милая усадьба у Гриневых была... Жаль, что дела их столь плохи.
– Возможно, я здесь в последний раз, – задумчиво сказал Михаил.



– Не печалься. Мы теперь все произведены в лейтенанты. У нас отличная сила духа и рвение к свободе. Едем к нашим! Пора корабли отряда снаряжать на борьбу с врагом! – восклицал счастливый товарищ, что заставило Михаила вместе с ним рассмеяться и в обнимку вернуться к ожидающим их коням...

Совсем скоро снаряжённые корабли, действительно, отправились в путь, чтобы вступить в борьбу с Наполеоном, чтобы, наконец-то, разгромить его власть и освободить захваченные земли...

Великий, огромный Париж со всеми его предместьями вскоре был охвачен союзными войсками. Громы сражения умолкли на левом фланге: высоты Бельвиля, Менильмонта и Монлуи грозили Парижу разрушением...

Было заключено перемирие...

Французские войска и те, кто защищал, начали отступление, но битва между тем всё кипела по другую сторону канала д'Урк и на Монмартре, куда вести о перемирии ещё не дошли...

«На обрывистой горе Шомон, занятой исключительно русскими, подле самого обрыва, обращённого к городу, стояли четыре человека; сзади их множество офицеров русской гвардии и австрийских адъютантов. Один из четырёх был высокого роста, плечист и чрезвычайно строен, несмотря на небольшую сутуловатость, которую скорее можно было приписать привычке держать вперёд голову, нежели природному недостатку. Прекрасное белокурое лицо его было осенено шляпою с белым пером на конногвардейском вицмундире была одна только звезда. Рядом с ним стоял человек довольно высокий, сухощавый, с усами, в синем мундире с двумя петлицами на красном воротнике; в его чертах можно было прочесть целую повесть долгих несчастий: но теперь лицо его выражало спокойное удовольствие. Он разговаривал с первым, который с лорнетом в руке, поднятой по особенной привычке почти выше плеча локтем, смотрел на высоты Монмартра, где ещё раздавались редкие выстрелы умолкающего сражения...»

Но скоро и те, кто защищал Монмартр, стали отступать. Так решилась участь Наполеона, а вместе с ним и всей Европы:

«Восхищённый Александр обнял короля Прусского и, поздравив его с победою, сказал: "Бог рассудил нас с Наполеоном, теперь пусть потомство судит каждого из нас!" – Когда же первые восторги радости были разделены всеми присутствовавшими, император поздравил Барклая фельдмаршалом и обратил потом довольственный взор на Париж, как на приобретённую награду, как на залог спокойствия народов. Солнце садилось; город развёртывался как на скатерти под его ногами. Малочисленные остатки французских войск поспешно отступали отовсюду и, входя из окрестностей в заставы, тянулись вдоль внешних бульваров, окружающих город. Массы их показывались в промежутках строений; можно было различить, какого рода войско проходило и исчезало за домами: по облакам пыли видна была конница; штыки пехоты сверкали мелкими алмазными искрами, отражая последние лучи дня; артиллерия, сопровождаемая глухим стуком колёс, отсылала густые облака в глаза победителей; как будто принуждённая замолкнуть, всё ещё грозила своим угрюмым взглядом...»



– Николя! Ты всё писаниной занимаешься? – восхитился Михаил, войдя в каюту к Николаю, где тот за столом что-то увлечённо чертал пером в журнале.
– Теперь пишу милой! Моя женщина! Моя Любовь! – восклицал тот от счастья.
– Собирайся, мы вступаем в реку Маас, – подмигнул Михаил.
– Здесь, в Голландии, где-то и Варя, – улыбался ему друг, но Михаил махнул рукой и не ответил.
– Ай, – скорее застёгиваясь, покачал головой Николай. – Идём наверх!
– Напиши лучше милой своей, Любови Бестужевной! Ведь и отправишь сразу!
– Так вот, и пишу, – улыбнулся Николай. – Уже не раз писал и пишу. Вот, – показал он с гордостью медальон на шее с изображением возлюбленной. – Всегда со мною!
– Да, Лёшка рассказывал уже про красивую даму у тебя в медальоне. Я искренне рад за вас!
– Благодарю, Мишель. Правда, я за то, чтобы нам и вовсе быть вместе. Не отступлюсь, – мечтательно произнёс Николай.

Они скорее вышли на палубу, и весёлые, что-то до того бурно обсуждающие, друзья тут же подошли:

– Мишель! Николя! Мы первым делом в трактир, вы с нами? – спросил Сашка.
– Уж больно охота вновь их вкусной рыбы испробовать, – хихикнул Дмитрий. – Как вспомню, что на Доггер-банке по время двухдневных маловетрий ловили вкуснейшую рыбу, аж голод наступает!
– Любитель рыбок и я, – прищурился Сашка, шутливо намекая на иных «рыбок».
– Да-да, пора с рыбками и голландскими познакомиться, – подмигнул ему Алексей, и вместе с ним засмеялся, на что переглянувшиеся Дмитрий и Михаил неодобрительно покачали головой.
– Сядете на мель точно, как чуть по ошибке лоцмана против Текселя не сели, – махнул рукою Дмитрий, будучи точно уверенным в неправильности мыслей товарищей.
– Ай, – махнул рукой Алексей. – Верность хранить-то некому!
– Грешить любо? – удивился Михаил.



– Вот тебе и на! – недовольно всплеснул руками Николай, уставившись в сторону, куда плыл их корабль.
– Мы на Гельвет-Слюйсе, – закивал Михаил, что-то вспоминая. – Матушка Торсона, коренная голландка. Шарлотта-Христина Тиман. Она рассказывала, когда я у них бывал, что это за страна, как здесь всё иначе, но такого я не представлял! – поразился он так же, как и все...

Вместо болот, городов, «висящих на сваях над морем», каждый из них увидел «море, висящее над землёю, увидел корабли, плавающие выше домов, и вместо болот возделанные поля, тучные пажити, чистые, красивые городки, прекрасных мужчин, прекрасных женщин...»

* – отрывок из «Певец во стане русских воинов», В. С. Жуковский


Продолжение - http://www.proza.ru/2014/09/25/1125